Текст книги "Грязь"

Автор книги: Motley Crue

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)

Когда я вернулся домой после Фресно, в сарае за домом моих родителей жил мой друг Рон (Ron). К тому времени я уже более или менее оборудовал своё жилище. Там был ультрафиолет, которым отсвечивали красные и зелёные психоделические плакаты, висевшие на стенах. У меня был телевизор, который кто-то оставил на углу улицы за ненадобностью, и я всё ещё пользовался самодельной стереосистемой, которую так давно смастерил из проигрывателя своей сестры. Рон и я любили «кросстопс» («crosstops» – таблетки амфетамина), от которых мы ловили глюки (trucker speed – визуальные эффекты, галлюцинации, вызванные приёмом амфетамина) и которые можно было купить в любой аптеке по десять долларов за сотню. Мы глотали их горстями и путешествовали автостопом так далеко, куда только можно было доехать, а затем, когда их действие постепенно ослабевало, на рассвете мы возвращались домой из какого-нибудь Уиттиера (Whittier – город в Калифорнии) или откуда-нибудь ещё.

После амфетамина я увлёкся «Секоналом» («Seconal»), который являлся сильным болеутоляющим средством и который я запивал сло-джином (sloe gin – сливовый ликёр). («Seconal» – таблетки, прямо или косвенно, ставшие причиной смерти Мерлин Монро и Джими Хендрикса). Я так подсел на него, что мой врач сказал мне, что я умру, если я не прекращу это делать. Поэтому я сразу же полностью отказался от него, что было самой большой глупостью, которую я мог совершить, так как резкое прекращение приёма болеутоляющего могло погрузить меня в кому. Когда вы становитесь старше, вы начинаете беспокоиться о смерти и вашей собственной смертности намного больше, чем в молодости. Однако с открытием клонирования (которое, я уверен, в тайне уже произвели с человеком), мы находимся всего лишь в одном шаге от искусственного воссоздания людей для избранных (то есть, для богатых).

Я никогда по-настоящему не был в состоянии психоделии. До тех пор, пока кто-то из тех, кого я встретил, путешествуя автостопом, не предложил мне мескалин (mescaline). Я проглотил примерно половину таблетки, которая была размером с «Rolaid» (мятная таблетка от изжоги). Когда ничего не произошло, я проглотил вторую половинку. И после этого меня будто ударили дубинкой по голове. Я был под кайфом три дня. Я видел, как люди исчезают, проходят сквозь стены и плавают по воздуху, всё было будто неосязаемым. Всё, о чём я мог думать, было, “Когда же я, наконец, приземлюсь?” Однажды я попробовал немного оранжевой мелкозернистой кислоты (orange microdot acid – ЛСД), и со мной произошло то же самое.

Я становился таким диким и ловил на себе так много неодобрительных взглядов моего семейства, что подумал, что пришло время найти себе собственное жильё. У меня не было никаких денег, поэтому я переехал к каким-то байкерам в Орендж Кантри. Это было похоже на то, чтобы снова оказаться в «Гарсиа Братерс», так как я по-прежнему был слишком тощим и наивным юношей. Когда они проливали пиво на пол, они хватали меня и использовали мои длинные волосы вместо швабры. Они об’ясняли это тем, что не хотят пачкать свой «Левайс» («Levi’s»). Я не мог с ними спорить. У каждого из них было оружие, так как другие байкерские группировки могли украсть у них мотоциклы, спилить номера и забрать их себе или продавать им же самим.

Сейчас у меня есть хороший радар от неприятностей. Я просто отслеживаю их. Когда я понимаю, что приближается беда, я уклоняюсь, так как прекрасно знаю, что может случиться, если этого вовремя не сделать. Но в то время мой радар ещё не работал. Поэтому я не смог уклониться, когда мой друг по имени Майк Коллинз (Mike Collins) привёл к нам на вечеринку свою бывшую подругу Шэрон (Sharon). Она была миниатюрной брюнеткой с темно-рыжими крашеными волосами и лицом, как у Али МакГроу (Ali MacGraw – известная актриса 70-ых, сыгравшая главную роль в культовом фильме «Love Story»).

Мы сразу же начали встречаться, но она была настроена куда более серьёзно, чем я. Её мать и отец развелись, когда она была ещё маленькой, и, даже при том, что ей было всего шестнадцать, она хотела надёжности и уверенности, которых ей так не доставало в детстве. Хотя она только что освободилась, я знал, что не смогу быть её мужем. Всё дело было в том, что я хотел быть гитаристом. Мне было всего девятнадцать, и я совершенно не планировал устраиваться на работу или вообще вести оседлый образ жизни. Я знал, что потребуется время, чтобы добиться чего-нибудь в рок-н-ролле, и я был готов к этому. Тем не менее, однажды вечером она пришла домой с работы и с неопределенной улыбкой на лице сообщила мне новость: “Я беременна”.

“Нет”, сказал я ей. “Я не остановлюсь. Это то, чем я хочу заниматься”.

Она сказала, что оставит ребенка, и нашла мне работу в «Лондромат» («Laundromat» – сеть прачечных самообслуживания), где она работала в то время. Я играл в ночных клубах с группой под названием «Ватоши» («Wahtoshi») (что, как мы думали, означает число «один» по-китайски). Мы играли до 6-ти утра, затем я спал два часа, к 8-ми приходил в прачечную и работал, пока не приходило время снова играть музыку. Спустя несколько месяцев после того, как родился мой сын Лес Пол (Les Paul) (догадайтесь, кто его назвал), Шэрон снова была беременна. Моя мечта, казалось, ускользала от меня всё дальше и дальше.

Я был связан по рукам и ногам, я вынужден был проводить всю свою жизнь, постоянно отбиваясь и уворачиваясь: жена, двое детей, смехотворная работа в прачечной. Вся эта ответственность навалилась на меня, когда я не был готов к этому, и я не смог этого выдержать. У меня начались ужасающие вспышки горячки. Неожиданно мое тело охватывала лихорадка, и я как будто оказывался в другом мире, который выглядел и ощущался подобно аду. Иногда я на несколько часов впадал в беспамятство: я мог очнуться в кровати, на сцене или на улице и понятия не имел, как я там оказался. Я проходил через какую-то трансформацию: или я сходил с ума, или находился в каком-то странном умственном коконе, который был частью процесса превращения из мальчика в мужчину.

Я не знал, какой путь выбрать. Я не мог оставить жену, когда она была беременна, но я нисколько не сомневался, что меня ждёт большое будущее блюзового или рок-н-ролльного гитариста. Поэтому я обратился к единственному человеку, который, как я думал, мог мне помочь: к Богу. Я начал говорить с Ним, молиться, просить о милости, помощи и наставлении. Мне не дано знать, как мы здесь оказались – возможно, нас забросили сюда внеземные цивилизации, или может быть мы – часть биологического эксперимента, который проводит создатель в чашке Петри (лабораторная посуда, стеклянная плоская склянка), под названием Мир – но ведь кто-то или что-то привел всё это в движение, и в то время мне пришлось поверить, что это был Бог. Потому что, если бы я не верил в Бога, я не верил бы ни во что. А если бы я не верил ни во что, то это стало бы концом моей жизни.

Посреди всего этого к нам зашёл друг моего отца. Он был старшим священником, который отрастил бороду, чтобы казаться искушенным, хотя это только заставляло его казаться ещё старше (единственная вещь хуже бороды – это борода у лысых мужчин, потому что создаётся впечатление, что волосы у них растут вверх ногами). Священник быстро почувствовал, что я был на грани серьезного нервного срыва. “Ты хочешь покреститься?” спросил он, поглаживая свою старую седую бороду. Я сказал, что хочу.

Он привёл меня в свою церковь и поставил в жбан с водой. “Я крещу тебя во имя Отца и Сына, и Святого Духа”, сказал он, зажав мне нос и мокнув в воду головой назад. “Надеюсь, это поможет” думал я про себя, выныривая окрещённым.

В настоящее время я не верю в христианскую концепцию Бога, который создал людей с единственной целью – судить и наказывать их. В конце концов, если одна из заповедей гласит, “Не убей”, то Бог выглядит лицемером, когда делает такие вещи, как всемирный потоп или разрушение Содома и Гоморры? Но тогда я нуждался в прощении. Мне нужен был кто-то, кто сможет смыть мое прошлое и начать меня обновлённого сначала. На какое-то время это сработало. Я даже организовал госпел-бэнд (gospel – негритянская церковная музыка). Но это было всего лишь временным облегчением, подобно «Секоналу». Это убило боль на некоторое время, но боль возвратилась с новой силой. Каждый раз, когда я шел в церковь, в душе я ощущал нездоровое чувство, что это не то, где я должен находиться, и что, возможно, я угодил в ещё большую ловушку общественной морали: теперь у меня были жена, двое детей, чёртова работа, и на вершине всего этого еженедельные службы и посещение церковных мероприятий. Однажды днем я не выспавшийся работал в прачечной, перемещая двухсотсемидясетикилограммовые бадьи с мокрой одеждой от стиральных машин до сушилки. Бадья была подвешена к крюку, который свисал с ленты конвейера на потолке, как на скотобойнях. И когда я транспортировал бадью к сушилке, я потерял контроль, бадья поехала назад и сильно ударила меня по левой руке. Вспышка паники пронзила мой мозг: что, если я никогда больше не смогу играть на гитаре?

Я пошёл в главный офис, мне перевязали руку и отпустили домой. Я так и не вернулся туда снова. И хотя моя рука, в конечном итоге, зажила, «Ватоши» заменяли меня во время моего отсутствия.

Я сказал Шэрон, что никогда больше не буду работать ни дня, и она покрылась всеми цветами гнева, болезненности и раздражения, что стала похожа на тестируемый цветной телевизор. Она с таким трудом выбила для меня работу в прачечной, а теперь я отказывался от неё. Она болезненно воспринимала развод своих родителей, но в то же самое время ей было ясно, что я был неспособен сделать хоть что-то даже для себя самого. Так что на Рождество, в день, когда, кажется, случается всё в моей жизни, она взяла Леса Пола и нашу пятимесячную дочь Сторми (Stormy) (девочка, которая трижды сделает меня дедушкой прежде, чем мне стукнет сорок) и ушла от меня.

Теперь я прежде всего должен был выплачивать алименты на детей: двести долларов в месяц. А музыкой я не зарабатывал ни пенни. Без гроша и весь в долгах я попросил моих родителей позволить мне вернуться в их дом. Они разрешили, и теперь я снова жил в сарае, где начинал. Я долгое время никуда не выходил. Ко всему почему, приехали полицейские и снова постучали в дверь моего сарая, точно так, как это было в средней школе. Но на сей раз они забрали меня в тюрьму за неуплату алиментов, и я провёл две ночи, препятствуя парням трахнуть меня в задницу и поджечь мою койку. И вот тогда, когда казалось, что ничего худшего со мной уже не может произойти, пришла новость, которая погрузила меня в адский огонь на всю мою оставшуюся жизни.

Глава вторая

МИК

«ГДЕ С НАМИ ДЕЛЯТСЯ БОЛЬШИМ СЕКРЕТОМ, ОТ КОТОРОГО ВОСПРИИМЧИВЫЙ ЧИТАТЕЛЬ МОЖЕТ ПРОНИКНУТЬСЯ ГЛУБОЧАЙШИМ СОЧУВСТВИЕМ К ТИХОМУ ГЕРОЮ, ОТДЕЛЁННОМУ ОТ НАС НЕОБЫЧНЫМ ПОЛЕМ БИТВЫ»

Впервые я заметил это, когда мне было девятнадцать. Мои бедра начали сильно болеть каждый раз, когда я поворачивал тело, что было похоже на то, будто кто-то взрывает фейерверки в моих костях. У меня не было достаточно денег, чтобы показаться врачу, поэтому я просто продолжал надеяться, что смогу заниматься тем, чем я обычно занимаюсь: через силу воли всё пройдёт само собой. Но мне становилось всё хуже и хуже.

Когда я был женат на Шерон, она заставила меня сходить к доктору. Тот сказал мне, что я веду неправильный образ жизни, и, если бы я делал физические упражнения, то боль прошла бы. Я ушёл от него, обеднев на пятьдесят долларов. Я был уверен, что боль была признаком чего-то ещё, а не просто справедливо указанной лени. Но я не знал чего именно: был ли виноват в этом ремень от гитары? Или кросстопс (crosstops) и «Mini Thins» (таблетки, содержащие эфедрин [стимулирующее средство], продающиеся в аптеках без рецепта), которые каким-то образом уничтожают мои кости?

Потом, однажды днем, когда я работал в моей прачечной, мне вдруг стало тяжело дышать. Сначала я почувствовал себя так, будто кто-то вонзил мне нож в спину. Но прошло несколько недель, а боль продолжала распространяться по всей моей спине. Затем я почувствовал сильное жжение в желудке и забеспокоился, что всё моё тело вот-вот развалится на куски. Мне представлялось, что в моём желудке возникла дыра, и кислоты просачиваются сквозь неё и уничтожают все мои кости и органы. Я брался за дверные ручки, фиксировал ноги на полу и вытягивался свою спину, чтобы ослабить давление на неё. Во время выступлений я уже не мог снять Маршальскую головку (усилитель) с верхушки моего стэка (stack – нескольких колонок, поставленных одна на другую), потому что моя спина болела так, что я даже не был способен дотянуться руками до собственных плеч. Я чувствовал себя так, будто мой позвоночник заменили на окаменевший кактус.

Когда я вернулся домой из тюрьмы, тётя Тельма снова повезла меня показать специалисту. И вот тогда-то я впервые услышал два слова, которые сделают из меня наркомана и уродца на всю мою оставшуюся жизнь: анкилозный спондилит (ankylosing spondylitis). Что поразило меня больше всего в диагнозе – название болезни содержало слово «losing» («проигрыш»). И я действительно проигрывал по всем позициям.

Анкилозный спондилит (ankylosing – дословно переводится, как «теряющий подвижность») – дегенеративная болезнь костей, которую, как мне сказали, я унаследовал, хотя мне не известно ни о каких моих родственниках, которые бы ей страдали. Она обычно затрагивает суставы и связки, которые позволяют позвоночнику свободно двигаться, делая их воспалёнными и неэластичными. Это похоже на то, как будто горячий, быстро сохнущий цемент нарастает на внутренней части вашего позвоночника, и за годы вашей жизни он становится настолько тяжелым, что начинает тянуть вас вниз. Люди думают, что я хожу сутулым, потому что я застенчив, но на самом деле мой позвоночник медленно вынуждает меня склоняться к земле.

Врач сказал, что у меня чрезвычайно редкая форма болезни, которая началась, когда я был в подростковом возрасте, но, которая может прекратиться, когда мне будет лет 35. Но мне так всё ещё и не стало сколько-нибудь лучше, хотя мои тридцатые уже далеко в прошлом. Некоторые люди говорят, что время излечивает все раны, но я думаю, что время – и есть рана.

Пока врачи не начали давать мне болеутоляющие средства, я обычно с’едал по пятнадцать таблеток «Адвила» за раз («Advil» – ненаркотический анальгетик), чтобы остановить боль. Но этого всегда было недостаточно. Я должен был быть всегда на стороже, играя на гитаре, так как это в любую минуту могло вывести меня из строя. Поэтому я стал спешить, как никогда, чтобы успеть сделать свою карьеру прежде, чем болезнь поразит суставы моих рук и отнимет у меня единственное, что волнует меня в этом Мире – способность играть на гитаре.

Я снова начал ездить автостопом. Мой друг Рон женился, погрузился в жизнь, которой я пытался избежать. Поэтому я дрейфовал, как бродяга вместе с Майком Коллинзом. Большинство выходных Майк и я ездили автостопом по ночным клубам по всему Орандж Кантри в поисках хороших групп, с которыми можно было поджемовать. В клубе «Пирс № 11» («Pier 11»), я нашел «Уайт Хорс» («White Horse» – «Белая Лошадь»). Они играли кавер-песни, вроде “Free Ride” и “Rock and Roll, Hoochie Koo” – но они играли их лучше, чем любая другая группа, в которой я был прежде. Когда я услышал, что они подумывают об увольнении своего гитариста, я стал бывать на каждом их маломальском выступлении, приходя рано и долго ошиваясь поблизости после концерта, и это при том, что моя спина была настолько плоха, что я даже не мог помочь им собрать оборудование. После полугода абсолютной преданности, они, наконец, сказали, “Так и быть, ты это заслужил. Ты получишь это место”.

Я переехал из лачуги моих родителей в наполненную тараканами квартиру в Голливуде вместе с барабанщиком и клавишником «Уайт Хорс». Я спал на полу в своём спальном мешке, который окончательно добил мою спину, я выстраивал стену из музыкального оборудования вокруг себя, чтобы тараканы и крысы не ползали по моему лицу. Я провёл семь лет, играя с «Уайт Хорс», и всё это время боль распространялась по всему моему телу: сначала раздулись мои колени, лодыжки и запястья. Затем это добралось до моих плеч и между лопатками, пока не начал болеть каждый сустав, я больше не мог спать на спине или животе. Я вынужден был начать спать так, чтобы моё тело находилось в полусидящем положении.

Я пытался оказать влияние на «Уайт Хорс», чтобы заставить их играть собственные песни, но парни всегда гонялись за быстрым долларом. Наконец, вокалист сказал мне, что я должен уйти, потому что остальная часть группы хочет уволить меня. Я решил переждать, и спустя два дня клавишник очистил дом. Он уволил вокалиста, басиста и меня и превратил «Уайт Хорс» в диско-группу. Поскольку я не мог позволить себе платить за квартиру, меня тоже вышибли из дома, и я снова стал дрейфовать: ночевал в заброшенном доме в Северном Голливуде (North Hollywood), на скамейках в парке и даже в доме моей бывшей невестки (сестра брата). Я нашел работу на заводе по производству мотоциклов, хотя чаще всего я был в таком плохом состоянии, что был совершенно бесполезен на работе.

Затем, однажды ночью, моя новая подруга Марша (Marcia) (которую я встретил после выступления «Уайт Хорс» в «Pier 11»), пришла домой с неопределенной улыбкой, которую я уже видел раньше на лице другой женщины, и сообщила мне новость, которую мне так много раз сообщали прежде: “Я беременна”. Конечно же, она хотела оставить ребенка. Жизнь сделала полный круг и погружала меня обратно в болото. Я чувствовал, что моя мечта снова выскальзывал из моих рук, хотя, как оказалось, я был к ней ближе, чем я думал.

Я сделал первый шаг в правильном направлении и не женился снова. Потом я дрейфовал через группы, такие как «Вендетта» («Vendetta»), которая включала в себя двух бывших членов «Уайт Хорс», и поехал с ними на Аляску (Alaska), чтобы заработать немного быстрых денег, играя музыку лучшей 40-овки. Затем я поместил об’явление в «Ресайклер» («Recycler»), на которое откликнулись Томми и Никки, я всего лишь ожидал оказаться ещё в одной кавер-группе, борющейся с самомнением и просто зарабатывающей деньги. Но как только к группе присоединился Винс, я понял – мой почти тридцатилетний поиск, с тех самых пор, когда я впервые увидел Скитера Бонда, три десятилетия езды автостопом через группы, наркотики, чужие диваны и отношения – подошли к концу. Это было то, где я хотел находиться.

Но чем более успешными мы становились, тем тяжелее было наслаждаться наградой. Новые признаки анкилозного спондилита продолжали проявляться: появилось что-то под названием “воспаления радужной оболочки глаза”, что вызывало вспышки боли у меня в глазах всякий раз, когда я смотрел на яркие огни, подобные тем, которые я видел каждый вечер на сцене. Мой нижний отдел позвоночника стал абсолютно жёстким и неподвижным, став причиной сколиоза (искривление позвоночника) и продолжая всё дальше скручивать меня вниз и вперед, пока мой рост не стал на три дюйма меньше, чем был в средней школе. Именно поэтому я никогда не снимаю мои ботинки на платформах. Я не хочу выглядеть пигмеем.

Болезнь находит любое свободное место между костей или внутри их – рёбра, суставы, связки – и развивается там. Если вы пытаетесь оперировать и удалить её, она просто вырастает снова, как вросший ноготь. Когда я умру, думаю, мой скелет будет твёрдым, как камень. Если его будут демонстрировать на занятиях по медицине в качестве экспоната, то даже не потребуется проволока, чтобы скреплять кости между собой.

Однако наихудшая сторона болезни – не боль и не сутулость. Это отсутствие возможности легко двигаться по сцене. Глядя оттуда на всех этих возбужденных людей, я даже неспособен изобразить хоть что-нибудь. Я так много раз хотел спуститься вниз к басовым динамикам во время выступлений, но я понимал, что, если я это сделаю, то для меня нет никакой возможности забраться обратно на сцену, если только Винс или Никки не вытянут меня оттуда. И Боже упаси, если кто-нибудь из фанатов вздумает утащить меня в толпу, меня точно придётся госпитализировать. Каждый вечер я так сокрушаюсь, наблюдая за тем, как Никки и Винс носятся по всей сцене. Всё, что могу делать я, когда поклонники в передних рядах начинают меня приветствовать, это с трудом волочиться по сцене, улыбаться, говорить “эй” или пытаться бросить им медиатор.

На днях я наблюдал себя на видеозаписи: я напоминаю статую, руки которой каким-то образом ожили. Когда я пытаюсь двигаться, это выглядит, чёрт побери, настолько глупо. Лучше бы я просто стоял на одном месте. Иногда, когда я играю, ремень от гитары так натирает мою шею, что я чувствую себя так, будто получил тяжёлую травму, и мышцы начинают конвульсивно сокращаться от основания позвоночника до середины спины. Когда это случается, я не могу даже повернуть голову, чтобы выразить свою признательность фанатам на протяжении всей остальной части выступления. Блин, это так обламывает. Люди думают, что я застенчивый, странный или недоброжелательный человек, потому что именно таким они видят меня на сцене. Они думают, что я намеренно создал для себя такой образ равнодушия и отчуждённости. Но правда в том, что я – узник, заключенный в своем собственном теле.

В конце концов, во время тура «Girls, Girls, Girls» я так устал от боли и был так расстроен, что у меня началась хроническая депрессия. Психологи давали мне антидепрессанты, а анестезиологи кормили меня обезболивающим, но ничего не помогало. Поэтому я решил попробовать своё собственное лекарство: алкоголь. Никки снова сидел на героине, Томми половину тура не осознавал себя, а Винс допивался до столбняка. Я же предпочёл держать мои проблемы в тайне. Но проблема с тайнами состоит в том, что никто не может помочь вам, если никто не знает, что с вами что-то не так. А в том туре многое было не так.