Текст книги "Грязь"

Автор книги: Motley Crue

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)

Глава четвёртая

НИККИ

«РАЗМЫШЛЯЯ НАД НЕРАЗРЕШИМЫМ ВОПРОСОМ: “ЧЕМ ЗАНЯТСТЬСЯ ПОСЛЕ ОРГИИ?”, НИККИ ПОЛУЧАЕТ ОТ СОМНИТЕЛЬНОГО КУРЬЕРА ИЗВЕСТИЕ О ТОМ, ЧТО ВИНС УЖЕ НАШЕЛ НА НЕГО ОТВЕТ»

Когда я вернулся домой после тура «Shout», я не знал, что мне делать дальше. Мы были в дороге тринадцать месяцев, и за это время я потерял подругу, наш дом и большинство своих друзей. Я спал на дерьмовом матраце и ел из пенопластового ящика со льдом. Я чувствовал себя одиноким, угнетенным и безумным. Это не было похоже на то, как предполагалось, должны жить рок-звёзды.

Поэтому Роббин Кросби (Robbin Crosby), фотограф по имени Нил Злозовер (Neil Zlozower) и я решили поехать на Мартинику (Martinique). Это была сюрреалистическая поездка, т. к. я был в очередном наркозапое (drug binge) и был совершенно не в состоянии делать что-либо самостоятельно. Кто-то отвёз меня в аэропорт и посадил на самолет до Майами (Miami), затем кто-то посадил меня на другой самолет, затем кто-то провёл меня через таможню, и следующее, что я помню, как оказался в баре у бассейна на красивом острове, где повсюду разгуливали обнажённые по пояс женщины. Это было самое восхитительное райское место, которое я видел в своей жизни.

После недели отдыха на Мартинике мы прилетели в Майами. Пока я шёл от самолета, ко мне подбежал высокий человек в синей спортивной куртке. “Никки, Никки”, завопил он. “Ваш певец мёртв”.

“Что?!” спросил я.

“Винс погиб в автомобильной катастрофе”.

Мои колени подкосились, голова закружилась, и я рухнул на стул. Это не входило в мои планы, я даже не предполагал, что такое может случиться. Что произошло? Я не читал никаких газет, не смотрел телевизор и ни с кем не разговаривал, пока был вдали от дома. Я подошёл к телефону-автомату и позвонил нашему менеджеру.

“Произошёл несчастный случай”, сказал Док.

“Боже мой, так значит, это правда!”

“Да”, сказал он. “Винсу сильно не повезло”.

“Я бы сказал, ему совсем не повезло. Ведь он мертв, чувак”.

“Что ты такое говоришь?” спросил Док. Затем он рассказал мне историю: Раззл был мертв, Винс находился в реабилитационной клинике и все были подавлены, сконфужены и расстроены.

Я сел на ближайший самолет до Лос-Анджелеса и приехал в чёртову лачугу, которую делили мы с Роббином. Я позвонил Майклу Монро (Michael Monroe) и Энди МакКою (Andy McCoy) из «Hanoi Rocks», и все мы исчезли, погрузившись в какую-то странную, крепкую дружбу, связавшую нас смертью, наркотиками и самоуничтожением. Майкл сидел весь день, расчесывая свои волосы, накладывая свою косметику, смывая косметику, а затем накладывая её снова.

“Может ты на самом деле трансвестит”, сказал я ему день спустя, когда пошел искать его в уборную в «Радуге», но обнаружил, что он пользуется женским туалетом.

“Нет, мужик”, ответил он, размазывая тональный крем по своему лицу. “Просто мне нравится, когда я так выгляжу”.

“Но это не подразумевает того, что ты должен пользоваться дамской комнатой”.

“Я всегда пользуюсь дамской комнатой”, сказал он мне, “потому, что всякий раз, когда я делаю это в мужской, мне приходится драться, т. к. кто-нибудь непременно обзовёт меня педиком за то, что я накладываю косметику перед зеркалом”.

Я не одобрял внутривенный кокаин с тех самых пор, когда Винс встречался с Лави и появился на концерте в банном халате. Но с парнями из «Hanoi Rocks» я начал постоянно комбинировать его с моим героином. Я даже не позвонил Мику или Винсу. Я не знал, что мне самому теперь делать: с «Криком на дьявола» я воплотил в жизни многие свои мечты. Это была оргия успеха, девочек и наркотиков, именно то, чего я всегда так жаждал. Но теперь жизнь столкнула меня с новой проблемой: чем заняться после оргии?

Единственное, что приходило мне в голову, что после оргии, должна быть другая, ещё большая оргия, но для этого я должен был прийти в себя от предыдущей. Винс был в новостях каждый день, и я был настолько выключен из жизни, что каждый раз спрашивал, “Почему Винса показывают в новостях?” И кто-нибудь отвечал мне, “Это из-за обвинения в убийстве”. И я просто говорил, “А! Ну да!”, и вкатывал себе очередную дозу.

Винс был моим коллегой по группе, моим лучшим другом, моим братом. Мы только что закончили самый успешный тур, который только мог быть у молодой группы в начале её карьеры; мы переживали один из самых лучших периодов вместе; мы делили всё, от моей подруги до жены Томми, не говоря уже о поклонницах. И я не звонил ему, я не навещал его, я вообще никак его не поддерживал. Меня, как обычно, интересовало только удовлетворение моих собственных желаний. Почему я не был там, рядом с ним? В чём была причина этого? Действительно ли дело было только в наркотиках? Когда я думал о Винсе, то это была не жалость; это был гнев, будто он был плохим парнем, а остальные члены группы были невинными жертвами его проступка. Но все мы принимали наркотики и садились пьяными за руль. Это могло произойти с любым из нас.

Но это не произошло. Это случилось с Винсом. И он сидел в реабилитационной клинике, размышляя над своей жизнью и своим будущим, в то время как всё, что мог делать я, было – сидеть дома и обдумывать следующую дозу кокаина, которую я пущу себе в вену. Томми отсутствовал, зависая в «Радуге» с Бобби Блотзером (Bobby Blotzer) из «Ratt», Мик, вероятно, сидел на ступеньках своего дома, держась за очередной подбитый глаз, а «Motley Crue» умерли прямо на стартовой черте.

Глава пятая

МИК

«О СЛАДОСТНО-ГОРЬКОМ ОТКРЫТИИ МИКА, КОГДА ОН ОБНАРУЖИВАЕТ, ЧТО ВОЗВРАТИЛСЯ ИЗ ВОДНОЙ МОГИЛЫ, В ТО ВРЕМЯ КАК ДРУГ ПРОМЕНЯЛ ЭТУ ЖИЗНЬ НА СВОЙ КРОШЕЧНЫЙ УЧАСТОК ЗЕМЕЛИ»

Я был уверен, что я умер. Я проснулся на берегу, и небо, и море были черны, как смоль. Слепящий свет горел вдалеке, и я пошёл на него. Это оказались окна дома Винса. Я заглянул внутрь и увидел Бэс, Томми, Энди и других парней в гостиной. Но они не веселились. Они сидели в тишине и выглядели грустными, будто случилось что-то ужасное. Когда они говорили, казалось, что они разговаривают шёпотом. В глазах Томми и Бэс были слезы. Я предположил, что они оплакивают меня: то, что я утонул, и они обнаружили мое тело. Теперь я был всего лишь духом, призраком или приведением, застрявшим на этом свете в наказание за все мои земные прегрешения и за моё самоубийство. Но где была Вещь? Почему она не была там, оплакивая меня вместе с ними? В конце концов, это событие должно было в первую очередь удостоиться её внимания. Возможно, она была в морге рядом с моим телом.

Так как я был призраком, материальные объекты больше не могли служить мне препятствием. Поэтому я попытался пройти сквозь стеклянное окно в комнату, чтобы послушать, что говорили обо мне Томми и Бэс. Это был тот случай, когда я действительно сильно ушибся. Звук моего тела, столкнувшегося с окном, заставил вздрогнуть всех в доме. Они в панике подбежали к окну и выглянули наружу, обнаружив всего лишь меня, лежащего спиной на песке.

“Где ты был, чувак?” воскликнул Томми, когда увидел меня.

До меня, наконец, дошло, что я жив.

Когда они рассказали мне о несчастном случае, Бэс сказала, что многие подумали, что это я был в автомобиле: Раззл был настолько сильно изуродован, что походил на меня. Впрочем, не было бы никакой разницы, так как в любом случае для «Motley Crue» всё уже было кончено, поскольку это имело прямое отношение и ко мне. Я привык к тому, чтобы быть бродягой, и я всегда мог вернуться к своим скитаниям, зарабатывая себе на выпивку и на ночлег.

Когда я вернулся домой, я был взволнован. Сначала я подумал, “Алкоголь – это зло”, но затем я начал пить так, как никогда в жизни ещё этого не делал. Вещь вскоре ушла из дома. Я купил «BMW 320i»; и однажды ночью у себя дома я разговаривал с барабанщиком из «White Horse» о том, какой крах терпит моя личная жизнь. Он захотел взглянуть на мой «BMW», я отдёрнул шторы, чтобы показать ему, но машины на месте не было. Я позвонил в полицию и сообщил им, что моя подруга украла мой автомобиль. Они только и могли сказать, что я пьян, и казалось, что на самом деле их это не заботило. “Хорошо”, сказали они мне. “Мы выйдем и будем искать ее. И если мы увидим её с автомобилем, мы её пристрелим, хорошо?”

“Ладно. Не берите в голову”, сказал я.

“Она вернется, не волнуйтесь”, сказал полицейский и повесил трубку.

Но она так и не вернулась. Меня всегда предавали те, с кем я встречался, потому что, если вы изменяете вашей жене или подруге, вы начинаете думать, что она делает то же самое по отношению к вам, и это вызывает страх и недоверие, и, в конечном счете, уничтожает ваши отношения. Но женщины, с которыми я встречался и на которых я женился, не всегда думали также: они могли пойти потрахаться с кем-нибудь, а затем прийти домой и сказать, “Эй, малыш, что случилось?” Я не понимаю, как кто-то может поступать так с любимым человеком, но, если они поступали таким образом со мной, то мне остаётся предположить, что они просто не любили меня. И в случае с Вещью так оно и оказалось. Я нашёл свой автомобиль около дома одного профессионального боксера. Когда я столкнулся с ней лицом к лицу, она сказала, “Пошёл ты. Я теперь с ним. Он намного моложе”. Хотя она никогда не говорила этого, я чувствовал, что она думает, что он будет лучшим выбором, чем я, потому что сможет заработать больше денег. Я всегда говорил ей, что через несколько лет я буду мультимиллионером.

“Удачи тебе в твоей бедности”, сказал я ей самонадеянно, хотя внутри я был так же смущен, как шлюха в церкви. Я отправился в наш дом, за который было заплачено ещё в прошлом месяце, и сказал управляющему, что с’езжаю, и что Вещь будет теперь ответственна за него.

Я чувствовал себя древним, истощенным и бесполезным: слишком старым, чем когда-либо, чтобы найти себе другую молодую, красивую подругу и слишком старым, чем когда-либо, чтобы найти себе другую группу, способную продвигаться наверх также стремительно, как это делали «Motley Crue», получая всё – молодых женщин, мультимиллионы и переполненные рок-арены. Я мог путешествовать по стране, играя на улицах за деньги, подобно Роберту Джонсону (Robert Johnson – блюзовый гитарист 30-ых годов), но прежде я должен был изменить своё мышление. Так что я переехал на квартиру в Марина дель Рей (Marina del Rey) и начал промывать свои мозги алкоголем. Каждую ночь прежде, чем я ложился спать, я чувствовал, что моё тело всё более раздувается, становясь похожим на потную, отвратительную свинью. Я неоднократно думал о том, чтобы навестить Винса в реабилитационной клинике. Я не был рассержен на него, но я был расстроен. Даже при том, что я знал, что это не его вина, но в то же самое время я не мог заставить себя простить его.

Глава шестая

НИККИ

«ДАЛЬНЕЙШИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ, ГДЕ С ГРУСТЬЮ ПОВЕСТВУЕТСЯ О ТОМ, КАК НАШИ ГЕРОИ СТАЛКИВАЮТСЯ ЛИЦОМ К ЛИЦУ СО СВОИМ ЗЛЕЙШИМ ВРАГОМ: САМИМИ СОБОЙ»

Когда Винс прибыл в студию, не произошло никакого слёзного воссоединения. Смутное чувство печали окутало комнату, как будто в дверях внезапно появилась бывшая супруга. В течение нескольких последних месяцев я, задрав нос, словно король Мира, разгуливал по Лос-Анджелесу с Роббином Кросби и парнями из «Hanoi Rocks» без единой мысли о группе. Я написал песни для альбома, который должен был стать «Theatre of Pain» («Театр боли»), но я абсолютно не соображал, что я делаю, что говорю и что играю; я был настолько обдолбан, что даже едва мог одеться без посторонней помощи.

Когда Винс коротко сказал “привет”, даже при том, что он только что прошёл курс лечения, я предложил ему нюхнуть. Возможно, я сделал это только лишь для того, чтобы снова сойтись с ним, он согласился, скатал в трубочку долларовую бумажку и вдохнул порошок. Несколько мгновений спустя, зажав рот руками, он побежал в ванную и в течение пяти минут выблевал всё, что было у него желудке.

“Что это было, мать твою?” спросил Винс.

“Смэк, мужик”, сказал я ему. (Smack – героин)

“Смэк? Зачем, чёрт побери, ты это делаешь?”

“Потому что это круто”.

“Господи, да ты совсем сбрендил!”

Но мы все к тому времени сбрендили. Чего Винс не понимал, так это того, что пока он лечился от алкоголизма, все мы достигли нового пика нашей зависимости. Мы торчали дома и не знали, чем себя занять после такого интенсивного тура. Наши подруги и жены – Лита у меня, Вещь у Мика и Хани у Томми – покинули нас, и мы остались одни. Поэтому Мик утопил себя в крепких самодельных коктейлях, Томми – в галлонах водки и эйтболах (eightballs – смесь кокаина с героином), что же касается меня, то это был период, когда я начал систематически принимать наркотики.

Каждый раз, когда я приходил домой из студии, я открывал дверь, повсюду в передней были люди, они слушали музыку, кололись, трахались… Я проходил мимо них, потому что не знал, кто они такие, и падал на свою кровать. По всей моей комнате были разбросаны иглы и книги. Я читал о взаимоотношениях между театром, политикой и культурой, начиная с тех времён, когда шутов, которые не могли рассмешить короля, казнили, заканчивая более новыми идеями, например, эссе Антонина Арто (Antonin Artaud) на тему «Театр жестокости» («The Theater of Cruelty»). Первоначально мы собирались назвать альбом «Развлечение или смерть» («Entertainment or Death»), но спустя неделю после того, как Дуг Талер (Doug Thaler) наколол эту надпись у себя на руке, мы изменили название на «Театр боли». Я украл его толи из эссе Арто, толи у девчонки по имени Дина Кансер (Dinah Cancer), с которой я встречался пару раз (которая играла в группе «45 Grave»), толи у них обоих.

В студии никому не нравился звук, который издавали все наши инструменты. Но мы были слишком пьяны, чтобы что-нибудь с этим поделать. Мик бесился оттого, что должен был использовать усилитель «Gallien-Krueger», вместо своего «Marshall», хотя он чуть было не описался от счастья, когда к нам в студию зашёл Джефф Бек (Jeff Beck) и попросил у него медиатор.

Я написал всего пять песен, и все их мы записали. Поэтому нам пришлось разорить старые демо-записи, чтобы набрать песен на полный альбом. «Home Sweet Home» была одной из первых песен, которую мы поставили на магнитофон, и она унесла наши мысли и чувства в те самые времена, когда мы были ещё без единого гроша, одинокие, безрассудные и смущенные бродяги, жаждущие некой защищённости, возможно, тоскуя по семейным, близким отношениям или по смерти. Но мы записывали её с таким трудом: мы приходили в студию, делали два дубля, отвергали их оба, а затем нам всё это надоедало, и, сытые по горло, мы расходились по домам. И так – каждый день в течение недели только с одной «Home Sweet Home», продвигаясь очень медленно и практически не добиваясь желаемого результата.

Пока мы работали над песней, в студию приехал наш бухгалтер с восходящей актрисой по имени Николь (Nicole). Она была очень симпатична, но её волосы, зачёсанные назад, были залачены таким образом, что лежали густой и плоской лепёшкой на её макушке. На первый взгляд она показалась мне нудной, закомплексованной грымзой, похожей на адвоката. Я всегда был довольно равнодушен к девочкам. Я любил ложиться с ними в постель, но как только я кончал, я выходил из комнаты и, если мы были в туре, стучал в дверь моих коллег по группе, чтобы посмотреть, чем они занимаются. Я не знаю, за что все они любили меня: я был плохим кандидатом на роль друга (boyfriend). Я был занудой, я обманывал, и я не был заинтересован в том, чтобы кто-то постоянно упрекал меня в этом.

После пары дней наблюдения за Николь на репетициях я спросил её, “Как ты насчёт того, чтобы отведать тайской кухни?” Я привёз её в ресторан под названием «Тои» («Toi»), который находился рядом с домом, где жили мы с Роббином.

После пары бутылок вина, я спросил её, “М-мм, ты когда-нибудь нюхала смэк?”

“Нет”, ответила она.

“А кокаин?”

“Да, кажется, пару раз”.

“Знаешь, что такое льюдс?” (’ludes – депрессант)

“Гм, думаю, знаю. Возможно, однажды пробовала”.

“Хорошо, тогда вот, что я тебе скажу. У меня есть смэк, кокаин и льюдс, если хочешь, поехали ко мне. У меня припасена ещё парочка бутылок виски, т. ч. мы сможем здорово повеселиться”.

“Поехали”, сказала она. Думаю, что она умирала от желания вырваться из своего традиционного окружения яппи, чтобы провести ночь с плохим парнем, а затем возвратиться в свой привычный мир и, сидя в офисе возле ватеркулера (watercooler – охладитель питьевой воды), возможно, сплетничать с другими чопорными сучками о том, как всё это не в её духе.

Мы пришли домой, хорошенько вмазались и трахнулись. Но почему-то она не уехала. Ей нравились наркотики. Они доставляли нам радость, они связали нас неким совестливым чувством: я знал её тайну, а она знала мою. Каждую ночь после репетиций мы возвращались ко мне и кололись. Затем мы начинали просыпаться утром и снова кололись. Потом она приходила на репетиции, и, не смотря на то, что мы делали запись, я брал перерыв, и мы кололись в ванной или в её машине, и, так или иначе, я уже не возвращался в студию в тот день. Внешне мы были другом и подругой (boyfriend and girlfriend), но технически мы были всего лишь приятелями-наркоманами. Мы использовали наши встречи как предлог для того, чтобы проводить всё наше время, принимая вместе героин, мы губили друг друга до такой степени, пока оба не сделались законченными наркоманами. Мы даже почти не занимались сексом: мы просто кололись, а потом сидели и клевали носом на моём грязном матрасе.

С ТЕХ ПОР, КАК С ВИНСОМ ПРОИЗОШЁЛ НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ, МЫ ВСЕ ЧЕТВЕРО отделились друг от друга и начали вести каждый свою собственную жизнь. Особенно Винс. Когда мы вышли на тур «Theatre of Pain», он как будто пребывал где-то вне группы. Почему-то мы продолжали смотреть на него, как на плохого парня, словно он был изгоем среди нас. У него были неприятности, но у нас их не было. Так, если после шоу я заставал его с бутылкой пива, я устраивал ему разнос. С одной стороны, он заслуживал этого, потому что, если бы его застукали, то судья влепил бы ему срок на полную катушку. Но с другой стороны, я читал ему лекции о вреде пива, а в руках у меня была бутылка «Джека» и шприц в правом ботинке.

Таким образом, пока все были заняты удержанием Винса от употребления слабоалкогольных напитков, никто не замечал, что я постепенно становился всё хуже и хуже. В ночь перед с’ёмками видео на песню «Home Sweet Home» во время тура в Техасе (Texas) я поймал Винса в баре отеля и сказал Фрэду Сондерсу (Fred Saunders), нашему охраннику, отправить его в номер с девочкой. Тем временем, у меня был эйтбол кокса, который я хотел смешать кое с чем. Поэтому я сказал Фрэду, что мне нужны кое-какие таблетки. Он возвратился с четырьмя большими синими шариками в руке и предупредил, “Не глотай больше одной штуки. Иначе, они тебя уничтожат”.

Я поблагодарил его и взял с собой белокурую стриптизёршу в высоких ковбойских сапогах, джинсах «Jordache» в обтяжку, с огромными искусственными сиськами, вылезавшими наружу из её красного корсета. Мы поднялись ко мне в номер, и я вылакал четверть галлона (чуть меньше литра) виски, нюхнул и ввёл себе такую дозу кокаина, какую только можно себе представить, и, вдобавок ко всему, одним махом проглотил все четыре пилюли. Я предложил ей всего лишь несколько крошек оставшегося кокса, т. к. мне было абсолютно плевать на неё. Я привык запихивать в себя всё, что было в моём поле зрения, потому что, должен признать, моим любимым развлечением было: смешать всё, а затем посмотреть, что произойдёт с моим телом.

Той специфичной ночью мое тело повстречало нечто себе подобное. Когда я проглотил пилюли, моя голова начала гореть, и я почувствовал, как сумасшедший толчок энергии вырывается из меня наружу. Образы моих отца и матери проплывали перед моими глазами. Я забыл все о моём папе, начиная с того момента, как сменил имя, но теперь вся моя одинокая обида и гнев, которые всё это время сидели во мне, вылезли наружу, ведь я никогда не препятствовал его возвращению. Мой разум всегда был похож на поезд, всё время мчащийся вперёд на всех парах и не останавливающийся ни перед чем. Но внезапно этот поезд сошёл с рельсов. Я запрыгнул на стол и начал рвать на себе волосы, крича, “Я – не я! Я – не Никки! Я – кто-то ещё!”

Блондинка пришла ко мне в комнату, возможно, думая, что она ляжет в постель с Никки Сиксом, но теперь она имела дело с уродливым Фрэнком Феранна, кретином из средней школы, который так неожиданно вылупился из кожи рок-звезды. Блондинка схватила телефонную книгу отеля и позвонила Фрэду. Он прибежал в номер и стащил меня со стола. Я упал на пол и забился в конвульсиях, пока белая пена не начала просачиваться сквозь мои губы. Фрэд пытался заставить меня прикусить рулон туалетной бумаги, но я начал кричать. На середине вопля я вдруг потерял сознание.

Когда я проснулся утром, я был уже спокойней, но на самом деле мне было нисколько не лучше. Лимузин привез меня на с’ёмки клипа, и кто-то запихнул меня в мой абсолютно глэмовый костюм «Theatre of Pain». С’ёмки, как предполагалось, должны были состояться в полдень на концертной сцене, и, пока я ждал их начала, я блуждал под сценой. Я встретил там человека, и мы долго разговаривали о семье, музыке и смерти. Когда пришло время для с’ёмок, я был расстроен из-за того, что должен был прервать беседу.

“Никки”, сказал Лузер (Loser), мой бас-техник. “С кем ты разговариваешь?”

“Отстань! Не видишь – я беседую”.

“Никки, там нет никого”.

“Оставь меня в покое!”

“Ладно, ладно… Ты какой-то странный сегодня”.

Мы сняли несколько сцен за кулисами, целуя плакаты с цыпочками, типа Хизэр Томас (Heather Thomas – американская актриса 80-90-ых годов), которые мы развешивали по стенам в каждом городе, а затем пошли на сцену. Я чувствовал себя так, будто принял кислоту и кокаин одновременно, и всё это время я продолжал хлестать виски, чтобы постараться добить себя окончательно. Мои глаза закатились назад так, что я ничего не мог видеть, и во время с’ёмок вынужден был надеть тёмные очки. Я едва мог ходить, поэтому они выстроили в линию человек двадцать по краю сцены для уверенности, что я не свалюсь с неё.

Я восторгаюсь Винсом, потому что он не сказал мне ни единого ехидного слова о том, каким обдолбанным я был тогда. Но, возможно, просто из-за того, что он сам поймал кайф от этих таблеточек. Он, должно быть, просто спокойно принимал один шарик, отходил в сторонку и, таким образом, одним махом избегал сразу всех неприятностей: давления от пребывания с нами в туре, от чтения лекций о вреде алкоголизма в школах в каждом городе, от вечных разговоров с психиатрами о несчастном случае, от неспособности пить и от постоянного тягостного неведения – останется ли он в ближайшее время в туре или окажется в тюрьме.

Мы всегда думали о себе, как об армии или о банде. Именно поэтому для тура мы купили частный самолет и покрасили его весь в чёрный цвет с гигантским членом и яйцами на хвосте так, чтобы каждый раз, когда мы приземлялись где-нибудь, это напоминало о том, что мы прилетели трахнуть очередной город. Но вместо того, чтобы действовать как единая сила вторжения, мы начали превращаться в конкурирующих полководцев. После каждого шоу каждый из нас вербовал в свои ряды разных солдат. Доходяги, задохлики и парни, которые любили говорить “чувак” (”dude”), облепляли Томми, который входил в свою стадию сценического костюма а-ля “«Sisters of Mercy» в обнимку с Боем Джорджем” (Sisters-of-Mercy-hugging-Boy-George); кретины, помешанные на гитаре, стекались к Мику; наркоманы заманивали в ловушку меня своими долгими разговорами о книгах и записях; а Винс отступал обратно в свою раковину. Он цеплял тёлку, затем возвращался в автобус или свой гостиничный номер и занимался своими делами.

Возможно, именно это позволяло ему чувствовать себя в безопасности. Он больше не мог доверять нам, потому что мы бросили его, но он находил девочку, ночью она любила его всем своим телом и душой, и он был в ситуации, которая была ему знакома, которой он мог управлять, и это помогало ему отвлечься от своей проблемы. Не понимая этого, Томми, Мик и я прочертили черту и вытолкали Винса по другую сторону от неё. И чем дальше мы продолжали веселиться, при возложенном на него воздержании, тем шире становилась эта черта до тех пор, пока земля не разломилась у нас под ногами, и Винс не оказался на маленьком осколке скалы, отделённой от остальной части группы пропастью, которую все в Мире пилюли, девочки и врачи не могли преодолеть.