Текст книги "Грязь"

Автор книги: Motley Crue

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

Глава десятая

ДУГ ТАЛЕР

«О БИТВЕ МЕЖДУ ОПТИМИЗМОМ И ПЕССИМИЗМОМ, И О НЕИЗМЕННОМ ПОБЕДИТЕЛЕ»

На запись «Theatre of Pain» мы потратили меньше двухсот тысяч долларов. «Dr. Feelgood» обошёлся нам в шестьсот тысяч. И оба раза мы не переплатили ни цента. За прошедшие несколько месяцев альбом с Кораби стоил уже столько, сколько все предыдущие альбомы «Motley» вместе взятые. Но никто больше не мог общаться с этими парнями. Даже Чак Шапиро боялся их.

Поэтому я вызвал группу на встречу в Ванкувер (Vancouver) и продемонстрировал им некоторые финансовые выкладки, которые подготовил Чак. “Парни, вы работаете над этим альбом уже пять месяцев, и мы потратили на него уже более миллиона долларов”, сказал я им. “Это то, на что пошёл миллион, не принимая во внимание счетов, пришедших за последние пять недель”.

Никки взял все эти ведомости и швырнул их в меня. “Ты видишь только одни минусы”, бушевал он. “Ты губишь весь мой творческий процесс, рассказывая мне о каком-то дерьме”. И он в гневе вылетел из комнаты. На этом встреча и завершилась.

Спустя четырнадцать месяцев и два миллиона баксов, альбом, наконец, был закончен. На той неделе, когда он вышел, он попал на седьмую строчку поп-чартов. Я утёр пот со лба, думая, что, вероятно, все усилия были не напрасны и стоили того, и у новой группы ещё полно пороху. На следующей неделе мне позвонил друг, который получал сводки хит-парадов раньше других. “Ты не поверишь в это”, сказал он. “Ваш альбом опустился с седьмой сразу на двадцать восьмую позицию”.

Тогда-то и началось настоящее безумие.

Глава одиннадцатая

«В КОТОРОЙ НАШИ ГЕРОИ ОТКАЗЫВАЮТСЯ ОТ ВСЯКОГО СОДЕЙСТВИЯ В СЛОЖИВШЕЙСЯ КРИТИЧЕСКОЙ СИТУАЦИИ СО СВОИМ СОМНИТЕЛЬНЫМ ПРОЕКТОМ, ВСТУПИВ В СХВАТКУ, ГДЕ НЕТ ПОБЕДИТЕЛЕЙ, С ЭТИМ ЗАБАВНЫМ ЗВЕРЕМ ПО ИМЕНИ “MTV”»

ТАБИТА СОРЕН (TABITHA SOREN), ВЕДУЩАЯ НОВОСТЕЙ «MTV»: До нас дошли слухи, что в июне в тур отправятся «Motley Crue», которые недавно вернулись на сцену с новым, одноимённым альбомом: первым за последние четыре года и первым с Джоном Кораби, который заменил оригинального вокалиста Винса Нейла. Недавно мы побеседовали с «Crue» о новом альбоме, новом звуке и новом парне. Однако когда мы завели разговор о былых временах, всё пошло наперекосяк. Смотрите.

ГОЛОС ЗА КАДРОМ: «Motley Crue» вернулись. Они говорят, что с новым альбомом и вокалистом они теперь круче, чем когда-либо. Но сейчас, когда металлические группы испытывают трудности с попаданием в лучшую десятку (Top Ten), волнует ли это фанатов? Всего каких-то несколько лет назад, у группы был фронтмен Винс Нейл. Новый фронтмен – бывший лидер группы «Scream», Джон Кораби.

ТОММИ: Это довольно естественное развитие. Когда Джон пришёл на прослушивание, мы искали певца. Он вошел и взял в руки гитару. Мы, типа, “Стоп, что происходит?” Мы начали джемовать, а он, типа, “Эй, а как вам вот этот рифф?” Это действительно оказалось для нас настолько естественным – подхватить рифф всей группой и джемовать вместе, и звук внезапно сделался вдвойне сочнее. И всё это начало происходить так естественно, музыка словно струилась сама собой, вот таким образом мы и сделали эту вещь.

ГОЛОС ЗА КАДРОМ: И Кораби теперь занял своё место в группе, мы думали, что речь идёт лишь о временной размолвке с Нейлом, которая получила огласку.

РЕПОРТЕР: Что случилось с Винсом?

НИККИ: Мм, мы прибережём это для книги.

ТОММИ: {Смеётся}.

НИККИ: Мы не хотим говорить об этом. Во всяком случае, это никому не интересно.

ГОЛОС ЗА КАДРОМ: Хорошо, но интересно ли им то, что их бывший коллега по группе несколько недель назад пережил перелом нескольких рёбер и повреждение внутренних органов во время катания на водном мотоцикле?

НИККИ: {Смеётся}.

МИК: Мое сердце рвётся к тебе (My heart goes out to you – похоже, что это строчка из какой-то лирической песни). {пауза} Э, а что случилось с коралловым рифом тогда?

НИККИ: О, мужик. Ха, когда триста фунтов (~ 136 кг) жира приземляются на коралловый риф, знаешь, вокруг только пыль летает.

МИК: {поёт строчку из песни “Girls Just Wanna Have Lunch” ["Девочки просто хотят перекусить" – песня известного музыкального пародиста "Weird Al" Yankovic]} – “… как они ещё не весят тонну?” (”. how come they don’t weigh a ton?”)

НИККИ: Ладно, давайте вернёмся к нашему разговору. Итак, теперь вы знаете, что скоро должно произойти.

ГОЛОС ЗА КАДРОМ: По крайней мере, группа показала, что они по-прежнему обладают чувством юмора, когда их спрашивают о женщинах, огне и лаке для волос – главных компонентах их видео минувших лет.

НИККИ: Чувак, это [бип] глупый вопрос.

ТОММИ: “Dr. Feelgood” не был похож на это! “Same Ol” не был похож на это!

НИККИ: Знаете что? Давайте закончим интервью. Это [бип] действительно становится скучным. Женщины, лак для волос и огонь?! {снимает клипсу микрофона с лацкана пиджака и встает, чтобы уйти}

{В эфире демонстрируются сцены из видео «Motley Crue»: Женщины в стрип-клубе из клипа “Girls Girls Girls”, лак для волос, распыляемый из баллона в об’ектив камеры, из клипа “Home Sweet Home” и огонь, вспыхивающий вокруг ударной установки Томми Ли, из клипа “Wild Side”. На заднем плане звучит закольцованная недовольная реплика Никки, “Женщины… лак для волос… и огонь?”, синхронизированная с соответствующими картинками на экране.}

НИККИ: Чувак, кто писал эти вопросы? {остальные участники группы выходят с интервью}

Глава двенадцатая

НИККИ

«КАК НАШИ ПЁСТРЫЕ БОЛВАНЫ ОБНАРУЖИВАЮТ, ЧТО ГОРЬКИЙ ПЛОД НЕУДАЧИ ЕСТЬ НИ ЧТО ИНОЕ, КАК ОТРАВЛЕННОЕ ЯБЛОКО»

Мы сделали великолепный альбом с Джоном Кораби и были уверены, что он будет продаваться миллионными тиражами и намного переплюнет «Dr. Feelgood». Мы собирались совершить тур без всякой пиротехники, танцующих девочек и вращающихся барабанов, и, как и раньше, надрать публике задницу. Мы собирались показать им, что без фронтмена, скачущего по сцене в центре внимания, мы вчетвером можем играть тяжёлый рок-н-ролл, как никогда прежде. С этими текстами и фотографиями в фашистской форме мы собирались бросить вызов им и стереотипам, которые разрушают их умы. В конце концов, мы собирались сделать то, что мы хотели сделать, потому что, несмотря ни на что, мы были «Motley Crue».

А были ли мы ими?

Потребовался всего один концерт – первая же остановка в нашем туре – для того, чтобы все эти надежды и ожидания рухнули и сгорели у моих ног. На шоу в Тусоне, штат Аризона (Tucson, Arizona), в пятнадцатитысячный зал было продано всего четыре тысячи билетов. Перед концертом я пошел на радио и сказал фанатам, “Слушайте, это премьера тура. Поэтому я приготовил для вас нечто особенное. Встретьте меня на улице возле радиостанции после шоу, и каждого из вас я занесу в гостевой список”.

Если бы я сказал это в 1989-ом, то на стоянке перед радиостанцией собралась бы десятитысячная бушующая толпа подростков. В тот день пришли всего двое мексиканских пацанов. И тогда я понял: это конец.

С тех пор, как вышел «Dr. Feelgood», прошло четыре с половиной года, у нас был новый вокалист, и мы играли альтернативный рок, который как пришёл в то время, так и пошёл на спад. Мир не ждал нового альбома «Motley Crue», затаив дыхания.

Дело усугубило то, что наш звукозаписывающий лейбл покинул нас, потому что, пока в кабинетах начальства велась массированная битва за власть, Красноу (Krasnow) и основная часть верхушки «Электры» и «Уорнер Бразерс» ушли со своих постов. Плюс ко всему, мы, как это нам свойственно, только что оттолкнули от себя единственных людей, которые всё ещё могли спасти альбом: «MTV». (Они без труда вырезали ту часть интервью, где я угрожал выбить зубы ведущему, если он ещё хоть раз спросит нас о женщинах, лаке для волос и огне.)

На следующем нашем выступлении из тысячи шестисот человек появились только восемьсот. Вскоре мы отправили грузовики домой, а сами от стадионных шоу возвратились к театрам, а от театров – к клубам. В прошлый раз мы летали на самолетах и играли на полностью распроданных стадионах. Теперь же на некоторых выступлениях мы вынуждены были переодеваться в нашем автобусе, потому что за кулисами не было никакой раздевалки, ползать через проход автобуса со своими инструментами и выходить на крошечную сцену, освещенную тусклыми фонарями (beer lights), чтобы играть для пятидесяти подростков.

Тем не менее, время от времени, мы бывали приятно удивлены. В Мехико (Mexico City) двадцать тысяч человек полностью забили арену, и мы играли такой сет, который, казалось, заставил нас поверить в то, что не всё ещё потеряно. Позднее Чак Шапиро (Chuck Shapiro) позвонил нам и сказал, что тур гибнет. “Что?” я отказывался признавать поражение. “Сегодня вечером здесь было двадцать тысяч орущих людей, которым сорвало крышу. Ты с ума сошёл?”

На следующий день состоялась встреча группы. Я выписал чек на семьдесят пять тысяч долларов на поддержание тура, Томми выписал чек на семьдесят пять тысяч долларов, Кораби лишился своего заработка – десять тысяч долларов в неделю – до конца тура, а что касается Мика – он не мог внести ничего, потому что Эми (Emi) забрала все его деньги. (Он не мог сказать, что мы не предупреждали его о том, что не нужно срать у себя на заднем дворе.)

Но наши усилия были тщетны. Мехико оказался счастливой случайностью, и потребовалось ещё несколько унылых клубных выступлений прежде, чем мы вынуждены были отменить тур и отправиться домой, пытаясь найти рациональное об’яснение тому, что с нами произошло.

Десять лет подряд мы были неуязвимы. Никто не мог нас тронуть. Томми и я изнасиловали пьяную девочку в коморке, и она забыла об этом. Винс убил кого-то в автомобильной катастрофе, и ему всё сошло с рук. Мы выпустили два альбома, которые мы даже с трудом помним, как записали, и они все ещё продавались, как сумасшедшие. У меня случилась передозировка, что повлекло за собой отмену нашего европейского тура, а наша популярность только возросла. Наше эго не имело границ. Томми и я думали: к черту Винса Нейла. Он не пишет песен, он много пьет, и от него одни неприятности (he can be a pain in the ass). Мы думали, что всем были мы – Никки и Томми, «Близнецы Террора». Мы забыли, что мы были командой, и Винс был куотербэком (quarterback – основной игрок нападения в американском футболе, разыгрывающий мяч). Мы забыли о том, что сделало нас «Motley Crue»: случайное столкновение четырёх безумно заводных, безнадёжно испорченных и абсолютно разных личностей.

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ: “БЕЗ ТЕБЯ”

Глава первая

ВИНС

«ВИНС ОГЛЯДЫВАЕТСЯ НА СОБЫТИЯ СВОЕЙ МОЛОДОСТИ, СОПОСТАВИМЫЕ С ВЕЛИКИМИ ДРАМАМИ ПРОШЛОГО СТОЛЕТИЯ, ОСОБЕННО С “ПАРНЯМИ ЮЖНОГО ЦЕНТРАЛА” И “БЫСТРЫМИ ПЕРЕМЕНАМИ В ШКОЛЕ РИДЖМОНТ”»[5]5
  «Boyz n the Hood» – фильм 1991 года, в российском прокате шёл под названием «Парни Южного Централа»; «Fast Times At Ridgemont High» – молодёжная комедия 1982 года. – прим. пер.


[Закрыть]

Пока я оставался сам по себе, я старался избегать двух вещей: первое – слушать какие-либо песни Джона Кораби, что было нетрудно, т. к. их, в любом случае, никогда не крутили по радио. Второе – газетные вырезки обо мне. Меня настолько утомило то, что группа постоянно трердила, что я эгоист, что я живу с таким отношением к жизни, будто весь мир у меня в долгу, и что я – избалованный симпатичный мальчик, который всем причиняет одни только страдания, и им приходилось терпеть это каждый день. Никки был крут, потому что он был парнем с улицы, Мик был крут, потому что за все свои годы он переиграл в куче групп. Но никто ничего не знал обо мне. Никому не было дела, откуда я взялся. А я появился из худшего места, которое вы только можете себе представить: Комптон (Compton – город на юге Округа Лос-Анджелес, штат Калифорния).

Мой отец, Оди (Odie), был наполовину индеец и бабник из города Пэрис, штат Техас (Paris, Texas). Он работал автомехаником в Механизированном Отряде Округа Лос-Анджелес (L.A. County Mechanical Division), занимаясь ремонтом автомобилей шерифов. Моя мать, Ширли (Shirley), была наполовину мексиканка, леди из Нью-Мексико (New Mexico – штат США), которая работала на фабрике «Max Factor» (знаменитая косметическая марка). Вдвоём они зарабатывали так мало денег, что каждый год им приходилось переезжать и перевозить меня во всё более убогие районы: из Инглвуда (Inglewood) в Уоттс (Watts), а затем в Комптон, где они отдали мою младшую сестру, Валери (Valerie), и меня в детский сад. В начальной школе мы с Валери впервые поняли, что отличаемся от других: мы были единственными белыми детьми не только в нашей школе, но и во всём районе.

Несколько десятков «Крипс» («Crips» – название уличной банды) занимали помещение, которое находилось через улицу от нас, и использовали его для своих сходок, а в конце квартала был дом, где зависала другая банда «Эй-Си Дьюсис» («AC Deuceys»). «Крипс» и «Эй-Си Дьюсис» постоянно враждовали друг с другом, что нередко сопровождалось перестрелками, и всякий раз, когда мы выходили из дома, моя мать крестилась и молила о том, чтобы никто из нас не повстречался с шальной пулей.

С каждым днём наш район, казалось, становился всё более опасным. Но мои родители отказались переехать даже тогда, когда посреди ночи, пробив стекло, в окно комнаты моей сестры влетела пуля. Однажды я шёл домой из школы и увидел, как четверо ребят подошли к хорошо одетому подростку, выстрелили в него, сняли с него кеды и оставили его лежать на улице. Он даже не мог говорить – так много было крови, которая с бульканьем вытекала у него изо рта.

Несколько дней спустя я стоял перед моим домом и ждал мороженщика, когда увидел тех же самых четверых парней на другой стороне улицы, болтавшихся возле дома «Крипс». Я взглянул на свои кеды и подумал, что они не подойдут этим ребятам, а значит, я в безопасности. Они посмотрели на меня и начали переходить улицу по направлению прямо к тому месту, где стоял я. Я мысленно помолился о том, чтобы им тоже хотелось мороженого. Высокий парень, шедший с левой стороны группы, в черной футболке, с рельефными красными шрамами на руках, не отрываясь, смотрел прямо на меня. В горле у меня пересохло, пот катился по моему телу, я стоял, как вкопанный.

Он отделился от своих друзей, подошёл ко мне и улыбнулся. Затем он схватил меня, повернул меня таким образом, что я оказался к нему спиной, засунул свои руки мне в карманы и вытащил мои деньги на мороженое. Всё произошло так быстро, что я даже не успел почувствовать, как лезвие рассекло мою кожу от уха до уха. Я подумал, что он перерезал мне горло, и когда он отпустил меня и убежал, я рухнул на землю. Я был уверен, что я мёртв.

Никто из нашего района даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь мне. Они только уставились на меня, словно я был мешком с мусором, который забыл забрать мусоровоз.

Я встал и положил руку себе на шею. Я был весь в крови. Но парень не задел основную артерию, а лишь порезал часть лица и подбородок. И всё это из-за пятнадцати центов. Так или иначе, но в больнице, я получил своё мороженое бесплатно.

Когда на следующий день я вернулся в класс, моя учительница, миссис Андерсон (Mrs. Anderson), окружила меня такой заботой, что это почти того стоило. Даже до наступления половой зрелости у меня был нюх на фотомоделей (I had a nose for Playmates), и не только потому, что миссис Андерсон в прошлом была ею, но и потому, что она всё ещё выглядела, как фотомодель. У неё были длинные отглаженно-прямые каштановые волосы и фигура, которая заставляла меня чувствовать себя волком-деревенщиной из мультика компании «Уорнер Бразерс», у которого при виде столичной актриски (big-city showgirl) изо рта по полу выкатывался язык. Благодаря миссис Андерсон, я сделал открытие, которое должно было стать руководящим принципом всей моей жизни: тёлки – это круто (chicks are hot). Я не понимал, что такое сиськи или что такое секс, но где-то глубоко внутри я знал, что независимо от того, что означают все эти слова, их определением является миссис Андерсон. Я использовал каждую возможность, чтобы быть рядом с нею. (У меня всё ещё хранится каталог «Плэйбоя», где есть её фотография). [ «Playmate book» – книга, где собраны фотографии всех девушек месяца за всю историю журнала «Playboy», начиная с 1954-го года].

В её классе, если вы вели себя хорошо, сидели, сложив руки должным образом на парте, и читали вслух с надлежащей дикцией, миссис Андерсон удостаивала вас чести ходить на обед и на перемену впереди строя. А когда миссис Андерсон вела колонну учеников, она держала вас за руку. В тот день в школе я снова держал руку миссис Андерсон: кажется, она подозревала, о чём я думаю. На родительском вечере (parents’ night) я был так смущён, что представлял её всем, как свою мать. Я хотел быть её любовником или её сыном. Мне было всё равно кем.

Она открыла во мне что-то, что никогда больше не закрывалось. Благодаря ей, на следующий год, когда мне исполнилось десять, я очутился в собачьей конуре с девочкой по имени Тина (Tina). Засунув руки ей под юбку, я исследовал то, что там находилось. Я не знал, какой он – секс, поэтому, по моим представлениям, это было именно то, чем нужно заниматься с девочками. Однако, несмотря на то, что мы были так юны, мы вовсе не были невинны. Дети в моём классе входили в банды. Некоторые из них даже носили ножи в коробках из-под завтрака, а у кого-то в шестом классе уже был пистолет. Я быстро усвоил главное правило выживания: дружить нужно с теми, кто больше тебя самого. Одним таким гигантом был Эндрю Джонс (Andrew Jones), мой одноклассник, брат которого был лидером «Крипс», таким образом, это защитило меня от беспокойного соседства с ними.

Как только я был принят крутыми парнями, я в значительной степени стал таким же преступником, как и они. Я бросал камни в окна автомобилей и поджигал урны с мусором в школе. У некоторых из детей были пневматические пистолеты («BB gun» – пистолет, который стреляет металлическими шариками посредством балончика со сжатым воздухом), и мы собирались на пустыре и играли в “войнушку”. Я почти каждый день возвращался домой с кровоточащими ранами на голове, груди и руках. Со временем, пока криминальная обстановка в нашем районе продолжала ухудшаться, пустыри превратились в дешёвые склады. Однажды после школы трое чёрных парней, один полинезиец (samoan) и я перелезли через забор с колючей проволокой и прокрались мимо двух охранников, чтобы взломать склад, который был набит всякими сувенирами с побережья – гигантскими раковинами моллюсков, морскими губками и ожерельями из кораллов. Мы взяли всё, что только могло поместиться в наши рюкзаки и продали это на углу улицы. Возможно, если бы я вырос в нормальном районе, я продавал бы лимонад в киоске, вместо того, чтобы торговать вороваными вещами (hot merchandise).

На толкучке в Комптоне на заработанные таким образом деньги я купил свою первую кассету – “Cloud Nine” группы «Temptations» (сингл, выпущенный в 1968-ом году). Вскоре я увлёкся музыкой всей душой: Эл Грин (Al Green), «Spinners», «Temptations», «Four Tops». В то время это была музыка гетто. С моими дополнительными деньгами (и с пятью долларами еженедельного заработка за чистку «Форда» и мойку окон для моего папы), я начал покупать себе миниатюрные модели автомобилей (matchbox cars) и синглы, такие как: “Smoke on the Water”, “Dream On”, “Hooked on a Feeling”, “The Night Chicago Died” и мою любимую “Clap for the Wolfman”.

Но моему богатству скоро пришёл конец, когда полиция поймала меня на выходе со склада с коробкой украденных товаров для сада, на меня надели наручники и вернули родителям. Когда на следующий день я пришёл домой из школы с рассказом о том, как какие-то дети выбросили учителя из окна, с моих родителей, наконец, стало достаточно всего увиденного и услышанного. Оба они работали целыми днями и не хотели иметь двух безнадзорных детей, бегающих по Комптону с крадеными цветочными луковицами и наблюдающих, как их учителя вылетают из окон. Они перевезли мою сестру и меня в дом моей тёти в Глендора (Glendora) до тех пор, пока они не смогут продать дом в Комптоне.

В итоге, моя мама нашла себе более выгодную работу на фабрике по производству зубных скоб и место в Глендора, куда я перешёл учиться – «Санфлауэр Джуниор Хай» («Sunflower Junior High»). Если не считать уроков миссис Андерсон, я всегда был ужасным учеником, и, по сравнению с Комптоном, занятия в «Санфлауэр» давались мне с большим трудом. Оказалось, что я практически не могу написать даже простое предложение – выяснилось, что я страдаю некоторой формой дислексии (дислексия – неспособность к чтению). Вместо того, чтобы работать над этой своей проблемой, я предпочитал прогуливать школу, учиться сёрфингу и зарабатывать деньги способом, которым я делал это в Комптоне. Однажды по дороге в школу я нашел книгу в мягкой обложке полную откровенных сексуальных фотографий. Когда я рассказал об этом другим детям, все они захотели на это взглянуть. Но книга была не их: она была моя. И если им так ужасно хотелось её посмотреть, то они должны были заплатить за это. Я спрятал книгу в куче всякого барахла в сарае в саду нашего ближайшего соседа, и каждый день вырывал оттуда по десять страниц, приносил их школу и продавал им по четвертаку за каждую (quarter – 25 центов). Примерно после семьдесяти страниц меня поймал наш учитель физкультуры, когда кто-то из ребят, развесивших фотографии по стенам раздевалки для мальчиков, рассказал ему, где он взял порно.

Когда я был временно отстранен от занятий, я решил, что нужно просто избавиться сразу от всей книги за пять долларов. Т. ч. я пошел в сарай моего соседа, открыл дверь и обнаружил, что книга исчезла. Я так и не узнал, кто её взял. Наверное, это был Томми Ли.

Когда мне было пятнадцать, и хотя у меня ещё не было водительских прав, мой отец отдал мне свой пикап «Чеви» 54-го года (’54 Chevy pickup truck), чтобы я мог ездить на нём в «Джуниор Хай». С движением пришла свобода, и я открыл для себя наркотики, алкоголь и траханье. Я отправлялся на пляж, всё утро рассекал волны на доске, пил “отвёртку” (screwdriver – коктейль, смесь водки с апельсиновым соком), а затем отрубался прямо на берегу. Я всегда засыпал, положив руку себе на живот, т. ч. большую часть моих подростковых лет я проходил загорелым с ног до головы, за исключением белой “татуировки” в форме руки у меня на пузе.

Мой приятель по серфингу Джон (John) подогнал мне мой первый наркотик – «ангельскую пыль» (angel dust). Я попробовал его, когда мы с четырьмя друзьями, втиснувшись в «Нова» 65-го года (’65 Nova – модель автомобиля марки «Шевроле»), смотрели «Серебрянную стрелу» в кинотеатре для автомобилистов на открытом воздухе. («Silver Streak» – приключенческий фильм 1976-го года). Джон смешал марихуану с «ангельской пылью» и вручил мне косяк. Я не знал, сколько нужно выкурить, но я не хотел отставать от Джона, так что кончилось всё тем, что на меня напал такой ступор, что я даже едва мог двигаться и говорить. Мне хотелось, чтобы это поскорее закончилось. Подошёл охранник, постучал в окно, и я был уверен, что сейчас он заберёт нас в тюрьму, особенно когда Джон опустил стекло, и из салона наружу повалил дым.

“Сэр”, сказал охранник. “Пожалуйста, снимите вашу ногу с тормоза. Ваши задние фонари мешают людям в автомобилях позади вас”.

“А, я не знал”, сказал Джон и убрал ногу с педали.

Я вышел из машины, чтобы сходить в закусочную, которая находилась позади автостоянки. Хотя тротуар совсем немного поднимался наверх, я чувствовал себя, будто взбираюсь на гору. Я начал потеть и задыхаться, стараясь изо всех сил передвигать ноги. По времени это заняло целую вечность, т. к. я постоянно останавливался, чтобы прислониться к какому-нибудь автомобилю и передохнуть. На обратном пути улон казался настолько крутым, что я едва мог идти. Я упал примерно восемь раз и ободрал себе все колени и руки, пытаясь завершить спуск с этой горы Эверест (Mount Everest), которая, если бы мне так не вставило, казалось, была совершенной равниной. Не преодолев и половины обратного пути, я просыпал весь попкорн и пролил всю содовую, которые нёс в руках. Конечно, я был настолько обдолбан, что, спотыкаясь и курсируя по направлению к нашему автомобилю, я продолжал судорожно сжимать пустые стаканы и картонные коробки, будто они всё ещё были полны.

Вскоре Джон дал мне покурить прямо в школе. На уроке английского я чувствовал себя настолько потерянным в пространстве, что всякий раз, когда учительница обращалась ко мне, я сидел неподвижно за своей партой без малейшего признака того, что я её слышу. Когда она отправила меня в кабинет директора, я туда не пошёл. Два часа спустя, директор обнаружил меня, блуждавшего по футбольному полю. Я понятия не имел, где я нахожусь.

Затем Джон принёс «уайт кросс» (white cross) или «кросстопс» (cross tops) (маленькие белые таблетки с маркировкой “X” наверху) [наркотики амфетаминовой группы], которые в соединении с «ангельской пылью» превращали меня в психопата с пеной у рта. Однажды днем, нажравшись таблеток и «пыли» на стоянке перед школьной столовой, я заметил, что с крыши моего пикапа пропали крепления для сёрферных досок. Я неистово искал их повсюду, пока не обнаружил их в машине одного футболиста по имени Хорэс (Horace). Я рванул в школу, нашел его возле его шкафчика и встал с ним лицом к лицу. Он был грудастым (steel-chested), стриженным под горшок (bowl-cutted) качком, который всё время навострял свои ногти и зубы, превращая их в когти и клыки, чтобы терроризировать младшеклассников (underclassmen). После того, как он сказал, что не видел моих креплений, он подошёл ко мне вплотную, притиснул моё лицо своей грудью и посмотрел вниз. “Ну, и что ты будешь теперь с этим делать”, рявкнул он, пыхтя своим звериным дыханием прямо мне в макушку.

Даже не колеблясь и не раздумывая ни секунды, я сжал свой кулак и ударил его прямо в лицо. Удар был настолько сильным, что я услышал хруст. Он рухнул на землю, словно подстреленная обезьяна с дерева, треснувшись головой об пол. Его зрачки в глазницах закатились наверх, и он отключился. Меня, чёрт возьми, так потрясло, что я уложил его подобным образом – со сломанным носом и свёрнутой скулой.

Я пошёл в школьную столовую, теребя и потирая свои кровоточащие суставы и делая вид, будто ничего не случилось. Десять минут спустя, вошёл директор, посмотрел на мои суставы, отвёл меня в свой кабинет и арестовал за нападение. Мама забрала меня из полицейского участка, и хотя мне не было пред’явлено никаких обвинений, я на четыре дня был отстранен от занятий. Когда я вернулся в школу, никто со мной больше не связывался, и все другие футболисты, которые по каким-то причинам ненавидели Хорэса, смотрели на меня, как на героя.

Около школы в Сан Гэбриэл Вэлли (San Gabriel Valley) был роллердром (roller-skating rink) под названием «Роллер Сити» («Roller City»), где Джон и я пытались цеплять девчонок. Там я впервые понял, что мне нравится выступать на сцене. Каждый день они устраивали конкурсы пения под фонограмму (lip-synching contest). Так что я, Джон и ещё один приятель по сёрфингу записались туда. Мы напялили на себя брюки клёш (flared pants), кричащие полурасстёгнутые рубашки из полиэстера (loud open-buttoned polyester shirts), парики и другие причиндалы, которые, как мы предполагали, должны носить рок-звёзды. Песня дня была “Let It Ride” группы «Bachman-Turner Overdrive», так что я скакал по всей сцене, дурачился (goofed off), играл на воображаемой гитаре и раскручивал микрофон. Толпа проглотила это с восторгом, и мало того, что мы победили, но мне ещё и удалось перепихнуться тем вечером. Вскоре я и мои друзья начали раз’езжать по роллердромам в Кукамонга (Cucamonga – город в Округе Сан-Бернардино, штат Калифорния) и ярмаркам в Даймонд Бар (Diamond Bar – город в Округе Лос-Анджелес, штат Каллифорния), чтобы участвовать в подобных состязаниях. В следующий раз, две недели спустя, я победил, нарядившись нечто средним между Рэйем и Дэйвом Дэвисом (Ray and Dave Davies) из «Kinks» для исполнения “You Really Got Me”. Но отличием этого конкурса от других было то, что я пел по-настоящему. И звучал я весьма достойно. Я никогда и не думал, что во мне это есть.

Теперь, когда у меня была машина, длинные волосы и когда я был почти что певцом, девочки преследовали меня повсюду. Так как мои доверчивые родители весь день работали, я водил девочек домой и трахал их там во время обеденного перерыва. Какое-то время я встречался с наркоманкой (stoner) по имени Джоди (Jodie) и девчонкой, чьё настоящее имя, как ни странно, было Кэнди Хукер (Candy Hooker – можно перевести, как “Сладкая Шлюха”). (Её отец изобрел “Hooker Headers” [особые выхлопные трубы] для гоночных автомобилей). Я полагал, что для школьника я довольно крут, возможно, даже слишком крут.

Во время одного обеденного перерыва я отправился на автостоянку с девочкой по имени Тами (Tami), которая начала проявлять ко мне внимание после того, как я сломал себе ногу, катаясь в скейт-парке в Глендора. Я трахал её прямо на капоте свего пикапа, а полуденное солнце сверкало на моей заднице. Этим всё и кончилось. Я не вспоминал о ней до тех пор, когда два месяца спустя она оттащила меня в сторонку после занятий, и я естественно предположил, что она хочет ещё. Но вместо этого она сообщила мне, что беременна и что она хочет оставить ребенка. На самом деле я не любил её и не хотел иметь подругу, но когда я понял, что она собирается это сделать, я попытался заставить это работать. Я провёл с нею много времени и поддержал её, когда её выгнали из школы, потому что беременным девочкам не позволялось посещать занятия. (В итоге, мы закончили с ней одну и ту же школу для взрослых [continuation school]).

Когда мне было шестнадцать, она родила мальчика, Нейла (Neil). Я работал в звуковой команде (sound crew), разгружая оборудование для концерта «Runaways», когда моя мама примчалась на стоянку и сообщила мне, что у меня родился сын. Несмотря на то, что я провёл последние семь месяцев с Тами, до меня так не дошло, что на самом деле происходит, пока я не увидел этого симпатичного лысого слюнявого крошку, которому моя сперма дала жизнь. Я посмотрел на него, влюбился, а затем впал в шоковое состояние. Мне казалось, я не знал, что с ним делать. К счастью, родители Тами и мои родители помогли поставить его на ноги, а я стал единственным парнем в «Чартер Оук Хай Скул» («Charter Oak High School»), который получал пособие на ребенка.

В тот год в мою школу перешёл парень по имени Джеймс Олверсон (James Alverson). Он был гитаристом, и было похоже, что он пришёл в школу не учиться, а формировать группу. Как только он переступил порог школы, он начал высматривать и оценивать каждого более или менее подходящего парня, словно он был искателем талантов (talent scout). Наконец, его выбор остановился на мне. Я даже не должен был петь для него: я понравился ему просто потому, что у меня были самые длинные волосы во всей школе.