Текст книги "A Choriambic Progression (СИ)"

Автор книги: Mairead Triste and Aristide

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Пожалуйста, безо всякого стеснения пиши мне, если окажется, что я могу что-то для тебя сделать – я буду рад хоть чем-то облегчить тебе твое вынужденное изгнание. Я продолжаю надеяться, что оно не затянется надолго. А пока прошу тебя постараться извлечь все преимущества из одиночества – и, Северус, ты должен думать о том, сколько дорог откроется перед тобой после исцеления, а не жить прошлым.

Искренне твой,

Альбус.

Гарри медленно свернул пергамент – руки делали это сами по себе, а сам же он безмолвно стонал над тем, что прочитал. Он взглянул на Снейпа, но тот так и сидел, уставившись в стену.

– Извини, – тихо сказал Гарри. – Я… он не может заставить меня уйти.

Снейп фыркнул.

– Не говори глупостей – конечно, ты должен идти.

Некоторое время Гарри смотрел в пол, потом поднял голову. Он вздохнул и попытался проглотить комок в горле.

– Ты хочешь, чтобы я ушел?

Теперь Снейп повернул голову, но глаза его оставались в тени, и по ним ничего нельзя было прочитать.

– Это не имеет никакого значения.

Гарри моргнул и сжал в руке свиток.

– Только не для меня.

Снейп не ответил, просто молча смотрел на него.

Гарри не мог долго выдерживать этот взгляд. Он снова уставился в пол, и тут понял, что запуганная, загнанная в угол часть его сознания все это время продолжала активную деятельность и теперь заставила его вспомнить о том, что случилось на поляне. Вспомнить об искушении, которое он преодолел. Сейчас искушение стало еще сильнее.

Он смотрел на свиток, который сжимал в кулаке, а видел совсем другое – не пергамент, а сердце, горячее и пульсирующее, только что вырванное из живого человеческого тела. Сейчас он все вспомнил. Не так хорошо, как кровь, въевшуюся в линии руки, но все же вспомнил. Но ужас, который всколыхнулся при этом воспоминании, казался каким-то отстраненным, бледным и несущественным по сравнению с той горечью, которую он испытывал от того, что мог бы быть никогда больше на такое не способен, что у него не было бы даже такого шанса.

Он поднял взгляд, решив не выдавать ни своих тайн, ни своих слез, и посмотрел Снейпу в глаза.

– Прости. Мне очень жаль.

И это было почти правдой.

* * *

Ночью ледяной ветер свободно гулял по Астрономической башне, стонал в холодных каменных стенах и трепал волосы, хлестал ими по глазам и по очкам, от чего звезды расплывались и вытягивались. Казалось, что они излучают сияние, и это было лучше, чем точечный блеск одиноких дальних планет, раскиданных замысловатым узором по черной пустоте (и никогда, никогда не соприкасающихся друг с другом). Впервые в жизни Гарри искал прибежища в тишине и одиночестве, и мог стоять здесь часами, пока сам не начинал казаться сделанным из камня, неподвижным и безмолвным, со следами высушенных ветром слез на щеках.

Он приходил сюда каждую ночь и стоял, погружаясь в глубокое оцепенение, пока не решал, что этого достаточно – достаточно для того, чтобы помочь преодолеть сводящий с ума ужас, накатывающий на Гарри каждый раз, когда он ложился и закрывал глаза. Он переносил свои ночные кошмары стойко, как мог, стараясь думать о них как о неизлечимой болезни, к которой приходится приспосабливаться, но борьба с собой становилась все более невыносимой. Он не знал, что увидит следующей ночью, что сделает, от чего будет убегать в очередном кошмаре, но у него не оставалось сомнений, что он проснется в одиночестве, и будет кричать от ужаса, и его голос будет отдаваться эхом от голых каменных стен Гриффиндорской башни. А больше ему ничего не нужно было знать.

Дни он проводил на воздухе, занимаясь по расписанию, в котором было столько теоретических и практических занятий, что три месяца назад он уже через день почувствовал бы себя совершенно измочаленным, но сейчас это казалось ему не более чем средством чем-то занять себя, отвлечь – чтобы не так сильно хотелось прижать руки к земле и создать пустыню, джунгли, дремучий лес, где он чувствовал бы себя дома. Иногда Гарри становилось любопытно: восхитится или испугается Хагрид, если он все-таки сделает нечто подобное.

Поначалу он удивился, обнаружив, что самые большие успехи делает на занятиях МакГонагалл и Хмури, но потом до него дошло, что из всех его новых "учителей" эти двое больше всего с него требовали и меньше всего интересовались его чувствами.

Имя Снейпа не упоминалось. Никем из учителей. Ни разу. По крайней мере, в присутствии Гарри.

За исключением Дамблдора, который каждый день приглашал Гарри к себе в кабинет сыграть партию в шахматы, рассказать парочку историй, в которых обязательно присутствовали слова "слава" и "известность". Директор говорил о Снейпе легко, почти любовно, обычно именуя его "бывшим учителем" Гарри. Никакой дипломатичности в этом не было, но Гарри был уверен, что директор достаточно проницателен, чтобы чувствовать недоверие собеседника к дипломатическим тонкостям.

Изредка их разговоры принимали серьезный оборот. Гарри сидел, слушал, как Дамблдор пересказывает ему последние сведения о деятельности Волдеморта, но к собственному стыду и удивлению понимал, что вся эта секретная информация о заговорах, стратегиях, интригах не вызывает того волнения, какое вызывала еще несколько недель назад. Сейчас эти разговоры всего лишь сердили его, пугали или клонили в сон – в зависимости от того, по какому руслу бежали в это время его собственные мысли.

Общими усилиями окружающие не оставляли ему ни одной свободной минуты. Астрономическая башня и собственная комната оставались единственными местами, в которых он оказывался предоставлен сам себе, и Гарри это удивляло. Он не понимал, почему им кажется таким важным не спускать с него глаз – может, они боялись, что его могут похитить, или он может сбежать сам, или вообще пойдет и найдет какого-нибудь мужика постарше и вступит с ним в незаконные отношения.

Гарри вздрогнул, посмотрел в последний раз на сверкающее поле расплывчатых огоньков над головой (они соприкасались – когда они вот так расплывались перед глазами, казалось, что они могут дотянуться друг до друга, что их сияющие круги света пересекаются), и пошел в комнату, промерзший до костей и готовый к тому, что ждет его ночью.

Даже если это будет только он сам.

* * *

На следующий день в напряженном графике появилось непредвиденное окно. Гарри поднял взгляд от книги, огляделся и с удивлением обнаружил, что оказался один. В поле зрения не было ни Люпина (проводившего последний урок), ни Кингсли (который должен был вести следующий).

Гарри осторожно закрыл книгу, обвел взглядом ухоженные дорожки и аккуратные клумбы, и залюбовался яркими желто-оранжевыми краями листьев на растущем неподалеку молодом дубе. Гарри подумал, что если приложить ухо к стволу, он услышит изменения, происходящие в дереве – ему хотелось узнать, на что это похоже. Осенью дерево засыпает или умирает? Этот глупый неуместный вопрос вдруг показался Гарри очень важным, и он закрыл глаза.

Какое-то непонятное возбуждение пробежало по жилам, а кожу покалывало. Со следующим вдохом воздух, казалось, заискрил в легких, наэлектризованный до такой степени, что у Гарри поднялись волосы на теле. У него перехватило дыхание, и он замер, напряженно выжидая. То, что он ощущал, было магией, Гарри это знал – он оказался в коконе чужой магии – но страх, который он должен был бы испытывать, полностью затмило понимание того, что ощущение было… знакомым. Знакомым до сердечной боли.

У Гарри так колотилось сердце, что он его слышал, слышал ритм своего стремительного, напряженного внутреннего мира, и вдруг ему стало ясно (хотя он понятия не имел, как именно), что он не должен открывать глаза – а если откроет, все исчезнет, испарится, прекратит существование. Он зажмурился изо всех сил и сжал кулаки, стараясь держаться, оставаться неподвижным и не идти навстречу тому, что – он знал – было рядом.

Все звуки затихли. В плотной тишине Гарри наклонил голову и обхватил плечи руками, потому что чувствовал, как слабеет, как с таким трудом обретенная решимость понемногу улетучивается, и понимал, что еще немного – и ничего не будет иметь значения – ни обещания, данные самому себе и другим, ни доводы, ни факты. Еще миг, и для него будет иметь значение только один простой выбор – да или нет – и было ясно, что он выберет.

Мягкое, едва заметное прикосновение пошевелило волосы, упавшие на глаза, и это вполне мог быть ветер, да скорее всего это и был ветер, но это ощущение… оно было повсюду, Гарри чувствовал его всем телом. Он судорожно вздохнул…

И все закончилось. Мгновенно исчезло. Звуки вернулись, и Гарри широко раскрыл глаза и зажал руками рот, чтобы приглушить рвущийся из горла крик. Его трясло, боль внутри была настолько острой, резкой и ужасной, что какое-то время он был способен только лишь покачиваться из стороны в сторону, закрыв лицо ладонями и стараясь взять себя в руки.

Он успокоился, заставил себя отнять руки от лица, и сразу заметил кое-что, заставившее сердце вновь провалиться куда-то вниз. Во-первых, по одной из тропинок, бегущих от замка, к нему спешил Кингсли. Во-вторых, на коленях у него лежал сложенный лист пергамента, поперек которого было написано "Гарри". Не было сомнений, что это почерк Снейпа.

Медленно, словно во сне, Гарри поднял пергамент и засунул поглубже между книжных страниц, потом прижал книгу к груди и, надеясь, что у него получается изобразить полное спокойствие, поднял голову, чтобы встретить Кингсли, как раз подходившего к нему.

– Прошу прощения, так получилось, – раздался знакомый громкий голос. – Рем думал, что я с тобой, а я думал, что он еще не ушел, и сам не понимаю, как мы запутались, но… впрочем, ничего страшного не случилось, как я понимаю?

– Нет, – спокойно ответил Гарри, медленно опуская книгу на колени. – Ничего не случилось.

* * *

Он продержался минут пятнадцать, после чего пожаловался на головную боль и сказал, что хочет немного полежать.

Кингсли, несколько раз переспросив, точно ли болит голова, а не шрам, отпустил его.

* * *

Поттер,

(Гарри ухмыльнулся – судя по всему, на внешней стороне письма его имя было написано в минуту слабости или по невнимательности. Скорее все же по невнимательности.)

Я не тратил время зря. Хотелось бы надеяться, что ты тоже, но я не поставил бы на это ни нута. Суть в следующем: ты – глупый и невежественный мальчишка. В твоем распоряжении невероятное могущество, а ты упорно не желаешь освоить искусство Окклуменции. Возможно, тебе покажется интересным, что сны и видения, которые в последнее время часто тебя посещают, дело рук Волдеморта.

Схвати ты, наконец, Хмури за шкирку и заставь заниматься с собой. Он прекрасно владеет этим искусством, и к тому же уже привык ко всяким катаклизмам и угрозе страшного членовредительства. Не сомневаюсь, что он согласится пожертвовать еще парой частей тела для такого благородного дела.

Что касается этого письма – прошу прощения за способ, к которому мне пришлось прибегнуть, чтобы передать его тебе, но в настоящее время я не склонен отвечать на массу вопросов, которые посыпались бы на меня, обратись я за помощью к твоему нынешнему окружению. Кстати, тебе, возможно, было бы приятно сообщить Альбусу, что все «беспрецедентные меры безопасности», которыми он тебя окружил, смехотворно легко обойти – но если подумать, не стоит, я сам с ним об этом поговорю, когда все закончится.

Займись, наконец, Окклуменцией. И не натвори никаких глупостей. Если сможешь.

С.

Гарри как раз закончил перечитывать письмо во второй раз, когда в дверь постучали. Он быстро сунул пергамент под подушку, и вытянулся на кровати, потом снова достал письмо, сложил его так, чтобы пергамент не шуршал, и опять спрятал. Гарри глубоко вздохнул, и ему вдруг стало очень спокойно – впервые за то время, что жил в замке, он словно очнулся ото сна и влился в окружающую жизнь. Это было… пожалуй, это все же было хорошо, но если все считают, что ты страдаешь от головной боли, не стоит показывать, как ты взбудоражен.

– Да?

В комнату вошел обеспокоенный Дамблдор.

– Гарри, Кингсли сказал, что у тебя разболелась голова. Ты не заболел? Ты уверен, что ничего серьезного…

– Все нормально, – Гарри заставил себя расслабиться, стараясь ничем не напоминать человека, пытающегося скрыть, что он что-то затеял. Дамблдор присел на край кровати и посмотрел на Гарри так внимательно, что парень засомневался, получилось ли у него притвориться, но все же продолжил спокойным голосом: – Просто голова болит. Наверное, пересидел на солнце. Скоро пройдет.

Дамболдор всё не отводил взгляда, и Гарри пришлось невозмутимо смотреть директору в глаза, испытывая даже что-то вроде ностальгии по тем временам, когда на него почти таким же взглядом смотрел Снейп и требовал выкладывать, что там Гарри задумал. Снейп никогда не ошибался в своих подозрениях, но Дамблдор не настолько хорошо его знает, и это может спасти дело. По крайней мере, Гарри очень на это надеялся.

– Ну что ж, – медленно произнес Дамблдор, – пожалуй, тебе просто нужно немного отдохнуть. Я знаю, что ты много работаешь и делаешь успехи, но не стоит перенапрягаться.

Гарри мотнул было головой, но потом замер.

– Нет. Я не устал. Все в порядке. – Он сжал губы.

Дамблдор слегка улыбнулся.

– Тем лучше. Я зайду проведать тебя перед ужином, если, конечно, ты уверен, что ничего не нужно…

Гарри кивнул.

– Я уверен.

Уговоры, заверения и обещания заняли еще минут пять, но потом, наконец, Гарри остался в комнате один. Он сел, вздохнул с облегчением и достал из-под подушки письмо. Пока эхо захлопнувшейся за Дамблдором двери все еще звучало у него в ушах, он только поглаживал пергамент кончиками пальцев.

Только теперь до Гарри дошло, что он не сказал ни слова о том, что хочет заниматься Окклуменцией. И было нетрудно понять, почему.

Потом он спрыгнул с кровати, и вдруг оказалось, что у него не получается двигаться достаточно быстро – мысли и эмоции упорно опережали действия, пока он рылся в сундуке в поисках пера и чернил, искал что-нибудь, на чем можно писать, и наконец, пользуясь книгой, которую читал последней, нацарапал несколько строчек, стараясь, чтобы рука не дрожала.

Это не то, о чем вы подумали. Честное слово. Просто я должен кое-что сделать.

Пожалуйста, не беспокойтесь. Я скоро вернусь. И я буду осторожен. Я обещаю.

Гарри.

* * *

Сейчас он уже гораздо лучше контролировал свои способности, и на этот раз попал прямо в хижину, материализовавшись посреди комнаты как раз тогда, когда Снейп выходил из ванной в расстегнутой рубашке, вытирая на ходу голову. Гарри открыл рот, но все заранее приготовленные слова будто улетучились, а вырвался лишь еле слышный вздох. У него вдруг пересохло во рту, и он так и стоял, онемев и чуть покачиваясь, пока Снейп в него чуть не врезался.

Снейп вздрогнул, сорвал с головы полотенце, и на миг в его распахнутых глазах мелькнуло потрясение. Потом они сердито сощурились, и сам он нахмурился, одарив Гарри взглядом, который произвел бы больше впечатления, не будь у Снейпа на голове нечто напоминающее воронье гнездо.

– Что за. Черт.

Гарри кивнул и сглотнул. Еще раз вдохнув, он обнаружил, что вновь обрел дар речи.

– У меня не так много времени, – сказал он.

И потянулся к Снейпу.

* * *

Потом довольно долго не было слов – только тяжелое, прерывистое дыхание и хриплые, животные звуки, которые казались Гарри более искренними, чем слова. Он ловил каждый сдавленный вздох, который вырывался у Снейпа, и не обращал ни малейшего внимания на грохот, с которым валились на пол вещи, сбитые ими по пути к кровати, куда они двигались, не прерывая поцелуя, срывая одежду и отчаянно, почти дико цепляясь друг за друга.

Гарри не сказал ни слова, пока они оба не оказались обнаженными, пока Снейп не схватил его в охапку и не бросил на кровать. К тому времени горло у Гарри настолько пересохло от тяжелого дыхания, что у него получилось лишь прохрипеть: "Ты должен меня трахнуть", – в то время как Снейп опускался на него, вдавливая в матрас. – Ты меня трахнешь?

– Да, – ответил Снейп сквозь стиснутые зубы, а потом слова исчезли совсем, и остались лишь их возбужденные тела, и пальцы, запутавшиеся в его волосах, мокрых от пота, и дрожащие от напряжения мышцы, и жадные поцелуи, и такое всепоглощающее желание, что он почувствовал себя опустошенным, а боль внизу живота стала почти невыносимой. Он точно знал, чего хочет, и сейчас в мире не было ничего, кроме тела, прижимающегося к его телу, и жара, окружающего его, и когда он мельком ловил взгляд Снейпа, то видел его глазах жажду и одержимость, и от этого взгляда он словно падал и падал куда-то.

Все было совсем не похоже на то, что происходило между ними раньше, и когда Гарри кончил в первый раз, для него это было совершенно неожиданно. Он вдруг осознал, что на сей раз в прикосновениях Снейпа нет ни тонкости, ни терпеливости – нет, они были голодными, как будто руки Снейпа после долгого воздержания жаждали насытиться им. Одно горячее, требовательное, резкое движение руки, обхватившей его член, и Гарри застонал и кончил, вцепившись в плечи Снейпа так, будто земля уходила у него из-под ног и он мог бы упасть, если бы разжал руки.

Не было никакого перерыва, ни малейшей передышки, только один жадный поцелуй, и Снейп подался назад и перевернул Гарри, легко справляясь с его безвольным телом, как будто в его руках было нечто из пуха и перьев, а не тяжелая, все еще полная желания плоть. Сильные руки заставили Гарри приподняться на колени, развели дрожащие бедра, и Гарри уткнулся лицом в подушку и прикусил ее, потому что дело дошло до вторжения в его тело, в ту его часть, которая теперь казалась такой маленькой и тесной. Этот комок нервов посылал по всему его телу безумные сигналы, которые Гарри не понимал, но они наводили на мысль, что лучше быть готовым ко всему, к чему угодно, потому что отступать он уж точно не собирался.

Прикосновение горячего языка к его яичкам – и мир, казалось, перевернулся, а язык плавно скользнул выше и еще выше, покружил у входа и забрался внутрь, и Гарри понял, что растекся бы по простыням, если бы руки Снейпа не поддерживали его, позволяя порхающему, гениальному языку творить нечто потрясающее в самой уязвимой части его тела. У него вырывались слабые, удивленные, хныкающие звуки, и он был рад тому, что их приглушает подушка, особенно после того, как перешел на низкое, полное желания мычание. Он извивался, насколько позволяли сильные руки Снейпа, и выгибал спину так, что не удивился бы хрусту позвоночника. Было так легко потеряться, раствориться в ощущениях, забыть обо всем остальном, и вскоре ему уже не нужно было прятать лицо в подушку, потому что его перестало волновать то, какие звуки он издает, и он был только рад подставить мокрое, разгоряченное лицо прохладному воздуху.

И все же – все было по-другому. Он не понимал в чем, но совсем по-другому. Это ощущение не покидало Гарри. Оно оставалось с ним, пока его желание снова пробуждалось, превращалось в горячую, ненасытную страсть, бурлящую в крови, заставляющую его дрожать, покрываться потом и с трудом балансировать на той грани, за которой он начал бы умолять. Оно оставалось с ним, когда его рука скользнула под подушку, наткнулась на холодное стекло и извлекла наружу бутылочку – в затуманенном мозгу промелькнула было мысль, что это, должно быть, виски, но потом он, конечно, понял, что это такое, для чего и почему там оказалось, и он чуть было не кончил от одной этой мысли, но в конце концов только застонал и протянул бутылочку Снейпу, который без промедления забрал ее. Оно оставалась даже тогда, когда Снейп наконец отстранился от него, заставил приподняться, широко расставив колени, и замереть в этой неуклюжей позе.

И только когда горячий, скользкий член Снейпа прикоснулся ко входу в его тело, на Гарри обрушилось полное понимание происходящего: во-первых – что ожидание закончилось, во-вторых – что от одной этой мысли он может кончить раньше, чем Снейп успеет войти в него, и наконец – он окончательно и бесповоротно осознал, что различие, которое он все это время чувствовал, было не просто особенно сильным желанием, а отчаянием, порожденным ужасной, невысказанной вслух мыслью – они вели себя так потому, что у обоих в глубине души таилась уверенность, что это больше никогда не повториться.

У Гарри перехватило дыхание, он буквально окаменел от всего, что поднималось в нем, и крик, вырвавшийся из его горла, был отчаянным, безысходным выражением протеста, смешавшегося со столь же отчаянным желанием, когда член Снейпа вошел в него, и он кончил, а Снейп, как и раньше, не стал ждать, а лишь крепче сжал бедра Гарри и повалил его на кровать, врываясь в него, и его член внутри казался огромным, но боли не было – по крайней мере ничего такого, что могло бы сравниться с ужасной, острой болью в сердце.

И Гарри кричал и изливался, сжимая в себе член Снейпа, чувствуя, как тело принимает его, впускает все глубже, пока оказалось, что дальше уже некуда. Снейп был в нем, и невозможно было быть ближе друг к другу, но Гарри все же протянул руки назад и вцепился в Снейпа, дрожа и повторяя себе, что никогда и ни за что не позволит ему уйти.

– Не уходи, – выдохнул он, – запрокидывая голову, чтобы прижаться затылком к плечу Снейпа.

– Нет… я никуда не иду, – ответил Снейп, и желание в его голосе послало новую волну возбуждения и боли.

– Пожалуйста, – прошептал Гарри, и прикусил губу, потому что не знал, как сможет вынести боль в сердце, когда все это закончится. Снейп зарычал ему на ухо, и приподнял его, и толкнул вниз, и снова приподнял, и потом Гарри осталось только закрыть слезящиеся глаза и вскрикивать от невероятного, сводящего с ума удовольствия, такого глубокого, что он чувствовал каждое движение сердцем, кончиками пальцев, всем телом. Он почувствовал спиной дрожь, пробежавшую по телу Снейпа, и перед следующим толчком одна рука оставила его бедро, чтобы обхватить член, и Гарри накрыл руку Снейпа своей и крепко сжал ее. Он подумал, что сейчас опять рухнет на матрас, но нет – вторая рука Снейпа крепко придерживала его, и они мягко скользнули вниз, и он оказался пригвожденным к кровати, в плену у Снейпа, полностью в его власти.

Следующий толчок чуть было снова не довел его до пика – сильный, мощный, несущий с собой опустошающее наслаждение – но Гарри откуда-то знал, что Снейп не кончит раньше него, и, собрав последние остатки детского упрямства и глупого нежелания принимать неизбежное, вцепился в простыни, снова прикусил подушку и поклялся себе, что не позволит, чтобы это закончилось – пусть хоть они оба сойдут с ума.

Гарри держался, стиснув зубы. Из его горла вырывались хриплые, беспомощные стоны, но он продолжал бороться со всем сразу – с рукой, сжимающей его член, с соблазном покориться силе и воле Снейпа, которые давили на него изнутри и снаружи, с собственным предательским телом, которому было плевать на все его клятвы, и которое хотело лишь распластаться на кровати, отдавая себя, стараясь захватить все больше, больше и больше этого неземного блаженства… хотело только, чтобы Снейп прижимал его к кровати и врывался в него, пока он не взорвется. Гарри держался, хотя его трясло, он покрылся потом и извивался на простынях, охваченный упорной решимостью Не. Отпускать. Снейпа.

Ритм движений Снейпа был ровным – яростным, но ровным – и поначалу это помогало, а потом уже нет, и казалось, что само время замедлилось, и каждая миллисекунда впечатывалась в кожу и заставляла кровь кипеть, и все же ему не хватало времени, чтобы подготовиться к *этому*, к тому моменту, когда Снейп входил в него полностью, и его тяжелое дыхание обжигало шею, и Гарри чувствовал, как дрожат обхватившие его руки, и в такие мгновения ему казалось чудом, что он все еще держится, чем-то удивительным, за что он чувствовал благодарность тогда, когда не был настолько занят стараниями не сойти с ума.

А сломала сопротивление такая малость, о которой вроде бы и не стоило беспокоиться на общем фоне его отчаянной борьбы с самим собой – простой поцелуй, осторожный, почти целомудренный, легкое прикосновение губ к пылающей щеке, когда он повернул голову, чтобы вдохнуть воздуха. Всего лишь поцелуй, но в нем было столько нежности, что у Гарри сжалось сердце и нахлынувшие на него чувства больше ничто не могло сдержать.

Его вдох обернулся криком, а тело среагировало с неудержимой, животной страстью – ноги раздвинулись, будто по собственной воле, а бедра вскинулись, нарушая привычный ритм. Контроль был потерян безвозвратно, и Гарри, всхлипывая, подался навстречу следующему толчку, и кончил с такой силой, что едва расслышал отчаянный стон Снейпа прямо над ухом, едва почувствовал горячую пульсацию своего члена в руке Снейпа, и Снейпа – внутри себя, а руки Снейпа сжали его так сильно, что затрещали ребра, и казалось, что это длится бесконечно, и будет продолжаться бесконечно, хотя, конечно, так не бывает.

И как бы Гарри ни старался, последняя дрожь утихла, и он почувствовал себя опустошенным – полностью опустошенным даже то того, как Снейп осторожно выскользнул из него, опустошенным, несмотря на руки, которые медленно повернули его на спину и обняли его, несмотря на неспешные, усталые поцелуи и пальцы, откинувшие влажные волосы со лба. Он тихо лежал в объятиях Снейпа, с благодарностью принимая все, что было ему предложено, и старался отделаться от этого ощущения пустоты, потому что сейчас оно было неважным и ненужным и ни чуть не меняло того, что он должен сделать.

Он подождал до тех пор, пока дыхание Снейпа не успокоилось, пока ему не показалось, что Снейп засыпает – но нет, рука, касающаяся его лба, по-прежнему легко поглаживала волосы. Гарри глубоко вздохнул.

– А что ты еще узнал? – тихо спросил он. – О Волдеморте.

Снейп еле ощутимо напрягся.

– Не много, – ответил он, наконец. – Это было совсем не похоже на возвращение блудного сына. Для таких вещей нужно время. – Он вздохнул. – В сущности, за то, что мне удалось хотя бы что-то узнать и написать тебе об этом, я должен быть благодарен счастливому случаю.

Гарри сжал руку, лежащую у него на груди.

– Ты не должен полагаться на удачу, – сказал он, радуясь, что голос не дрожит. – Никогда больше.

Рука Снейпа мягко легла ему на щеку, хотя Гарри услышал, как он фыркнул.

– Кто бы говорил. – И добавил, помолчав: – Если тебя это утешит, могу заверить, что знаю свое дело.

Гарри закрыл глаза и довольно долго лежал молча, прислушиваясь к перемешавшимся звукам их дыхания, потом повернулся к Снейпу, обхватил его лицо ладонями и тихо произнес, пристально глядя в темные глаза:

– Я тоже. И сейчас я хочу, чтобы ты спал.

Не было ни крови, ни судорог, ни намека на боль – просто голова Снейпа вдруг потяжелела у Гарри в руках, глаза закрылись, а дыхание стало спокойным и размеренным. Гарри резко выдохнул, поцеловал Снейпа в неподвижные губы и потом осторожно опустил его голову на подушку.

– Это чтобы с тобой ничего не случилось, – тихо объяснил он и слез с кровати. Ноги противно дрожали от слабости. Пару секунд Гарри смотрел на Снейпа, крепко сжав губы, а потом отправился в уборную, где наскоро привел себя в порядок дрожащими руками.

Вернувшись в комнату, он старался не смотреть на Снейпа, а побыстрей собрать разбросанную одежду и натянуть ее на себя. Это не заняло много времени – показалось, что прошло всего несколько секунд, и вот он уже стоит рядом с кроватью, не поднимая глаз, тяжело дыша и сжав кулаки.

– Я вернусь, – тихо сказал он. – Я обещаю.

Последние слова Гарри прошептал уже едва слышно, но у него не хватало ни сил, ни уверенности произнести их хотя бы немного громче.

* * *

В одном из разговоров Дамблдор упоминал, что по последним сведениям Волдеморт старается приобрести союзников, и добился "некоторых успехов". Через пять минут незримого пребывания в новом штабе Волдеморта Гарри пришел к выводу, что у Дамблдора ни на что не годные информаторы.

То же самое касалось нового штаба – "подземного укрытия", как выразился Дамблдор. Это было вовсе не укрытие. Насколько Гарри мог судить, это был целый подземный город, лабиринт пещер и тоннелей, уходивших в бесконечность. Кое-где горели светильники, но остальные – а таких было большинство – оставались темными и холодными, и по ним гуляли странные, неприятные звуки, отражавшееся от стен и невидимого потолка. И движение в этом подземелье было очень оживленным – Гарри заметил несколько Упивающихся Смертью в черных мантиях, но они были лишь самой малой частью снующего туда-сюда народа – пестрой смеси каких-то личностей, вроде тех, что Гарри видел во время своего единственного посещения ДряннАллеи, а так же внушительной коллекции вампиров, огров, троллей, призраков и десятков (если не сотен) созданий, названий которых Гарри не знал. А, честно говоря, и знать не хотел.

Пришлось потратить еще несколько минут на дополнительную маскировку – ему, как и самому Дамблдору, больше не требовался плащ, чтобы оставаться невидимым (и это было очень кстати, потому что в такой толпе трудно следить за тем, чтобы плащ все время плотно тебя укутывал), но Гарри решил, что учитывая особенности местных жителей, не помешает позаботиться о том, чтобы его присутствие не выдавали ни запах, ни звук шагов, ни тепло тела. Потом он вынырнул из ниши, в которой укрывался, прошмыгнул мимо мужчины с шестью огромными паучьими ногами на спине – Рон бы рехнулся от страха, увидев такого – и начал пробираться сквозь толпу.

Поначалу было трудно уловить какой-то смысл в действиях этих людей… существ… да как их ни назови. Время от времени встречались организованные группы (всегда с Упивающимся Смертью в качестве старшего, как отметил Гарри), но в большинстве своем перемещения казались хаотическими – люди и существа двигались во всех направлениях. Гарри был слишком занят тем, чтобы ни в кого не врезаться, и у него не оставалось времени на страх, хотя, конечно, в глубине души ему было страшно. Но потом его подхватила беспорядочная масса народа, который вдруг повалил в одном направлении, и когда тоннель наконец закончился очередной огромной пещерой, а гул голосов показался слабым шепотом в сравнении с ужасными, отчаянными криками, доносящимися откуда-то спереди, Гарри внезапно обнаружил, что все же нашел время испугаться.

* * *

Где-то минут через сорок Гарри сидел в маленькой нише напротив входа в хорошо охраняемый тоннель, скрючившись, обхватив руками живот, вздрагивая и пытаясь выровнять дыхание. Это заняло довольно много времени. Он пристально вглядывался в тоннель, надеясь, что это именно тот, который ему нужен, и стараясь не думать о том, что будет, если он ошибется.