Текст книги "Цель вижу (СИ)"
Автор книги: Magical evening
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)
– Саша… – прошептал бессильно он, и я приложила палец к губам, вымученно улыбнувшись.
– Мне так нравится твоё имя, – начала пространно я, чувствуя, как слёзы наворачиваются на глаза. – Такое необычное и красивое… Помнишь, ты спрашивал, встречалась ли я с кем-то, и я соврала? Так вот, на самом деле у меня был не один парень, а восемь. А ещё, когда ты сказал, что у тебя было семь братьев и сестёр, я позавидовала и соврала, что у меня был один брат. А на самом деле я всегда была одна… Да и в учёбе у меня не так ладилось, как я говорила, в общем, полный ноль… И я не знаю, зачем я это всё говорю, вместо того, чтобы сказать самое важное… Просто…
Я устало вздохнула и мягко его поцеловала. Когда я углубила поцелуй и языком с трудом просунула в его рот карту, то мягко и утешающе погладила его по щеке, отстраняясь. Посмотрев в его лихорадочно блестящие глаза и улыбнувшись, я поцеловала его мягко и невинно, прощаясь.
– Я вытащу тебя отсюда, клянусь, – хрипло и отчаянно прошептал Пятый, и я в ответ в отрицании замотала головой, улыбаясь и не сумев удержать слёзы.
– Позаботься о себе, понял? – со смешком сказала я. – Неужели так быстро забыл о своём обещании? День Рожденье, забывака, помнишь?
Я нежно стёрла с его щеки слезу и кивнула женщине, потому что, если они сейчас же не уйдут, то я совершу что-то безрассудное и отчаянное, что ни к чему хорошему не приведёт.
Я сделала пару шагов назад, не сводя взгляда с Пятого, стараясь запомнить его как можно лучше. Когда его начали уводить, он как будто очнулся, начал кричать проклятия и угрозы, пытался вырваться и воспользоваться способностью.
Он кричал что-то и мне, но я даже не слушала. И пока они не исчезли в голубой вспышке, всё сжимала дрожащие пальцы и не сводила жадного взгляда с Пятого.
Когда в комнате никого не осталось, я рухнула на колени и закричала.
========== Глава 19. Альбом ==========
***
Солнечный свет бил в глаза, и я поморщилась, крепче прижимая к себе плюшевого зайца. Было холодно – опять Пятый сдёрнул одеяло. Из него бы вышла неплохая замена моему бывшему начальнику – такой энтузиазм к работе и большой болт, который он клал на мнение окружающих, обеспечили бы ему головокружительный успех и систематические тренировки по прокачке сарказма.
– Пя-я-ять, – простонала жалобно я. – Дай ещё пять мину-у-ут…
Мне не ответили, и я, чертыхаясь, приоткрыла веки, с удивлением обнаруживая себя не в кровати, а на полуразрушенном мосту. В руках был отнюдь не заяц, а бутылка крепкого виски, что объясняло Сахару во рту и полное отупение.
Я неуклюже села и пустым взглядом уставилась вдаль. Небо было кроваво-красным, и я зачарованно смотрела на него, ожидая чего-то, чего и сама не смогла бы объяснить.
Задев рукой полупустую бутылку, я проследила, как зелёное стекло с этикеткой, на которой была изображена жизнерадостная красавица, полетело вниз, с едва слышным звоном разбиваясь о камни. Дальше я не думала.
Встав на дрожащие ноги, я раскинула руки в стороны и подошла к самому краю. Полы платья яростно трепал усилившейся ветер, будто предупреждая. Я застыла на самом краю, взвешивая все «за» и «против».
Голову прострелил смутный протест, и из-под душного ворота был вынут крестик, поржавевший и давно продетый в грубую верёвку вместо ажурной цепочки. Мне казалось, что Он смотрел на меня с немым укором, и мои пальцы задрожали.
– Я не виновата… Не виновата! – крикнула я, не жалея сил. Я задыхалась. – Это не грех! Не! Чёртов! Грех! Просто…
Вздохнув, я опустила голову, думая, что же следует за пресловутым «просто». Руки сжались в кулаки, тут же расслабляясь.
– Я устала, – на выдохе выдавила я. – Боже, я так устала… Почему именно я? Неужели я заслужила этого?.. Ответь же мне… Ответь! Скажи!
В груди закипел огонь, и я тряхнула рыжими кудрями, начиная бессмысленно кружить на самом краю.
– Я больше не могу… Не могу терпеть! – кричала зло я, чувствуя, как больно впивается в сжатый кулак металл. – Это всё ты виноват! Ты! Почему ты это допустил? Разве не было среди людей достойных? Почему ты не оставил в живых их? Почему не убил меня? Почему обрёк меня на эти муки?! Почему?!
Переведя дыхание, я зло уставилась на крест и начала горячо шептать, будто в забытье:
– Это лишь твоя вина… Твоя, твоя! Ты оставил людей… Оставил меня. Развлекаешься, смотря на мои мучения? Так я положу этому конец! Отправляй меня хоть в самые глубины Ада, мне не нужен такой Бог! Не нужна ни твоя помощь, ни твой самосуд… Мне ты не нужен… Ты! Я… Мне никто… Никто не нужен…
Рука задрожала, и я, не давая себе ни шанса на сомненья, размахнувшись, выбросила крест.
Сглотнув, я встала на край пропасти и посмотрела на красное, как кровь, небо, чувствуя, как в глубине души поднимает мрачная и отчаянная решимость.
Но прежде чем я успела сделать шаг, бетон под моей ногой с тихим треском обрушился, и я закричала, рефлекторно хватаясь за опору. Руки заболели, а сердце зашлось в бешенном ритме, но я, приложив оставшиеся силы, смогла подтянуться и, загнанно дыша, отползти от края.
Лежала я на бетонных плитах недолго.
Изо рта вырвался всхлип, и я, пошатываясь, побежала вниз, туда, куда в отчаянной злости отбросила крестик, который долго выбирала в церковной лавке с мамой.
Нашла я его быстро по чистой случайности – на него попал свет, и он едва заметно сверкнул, притягивая взгляд. Подбежав, я робко взяла его в ладони и поднесла к лицу.
Я замерла в нерешительности, пока мне на лицо не попал луч света – на небо медленно поднималось солнце, и кроваво-красное небо расчертили светлые лучи. По лицу побежали две солёные дорожки.
Руки осторожно и мягко сжали крестик, с трепетом притягивая его к бьющемуся сердцу. Ноги ослабели, и я рухнула на колени, всхлипывая и шепча просьбы о прощении и сбивчивые молитвы.
Те слова, что шептала я тогда с мольбой, раскаянием и трепетом, навсегда отпечатались в моей памяти и подарили мне что-то, что гораздо важнее надежды.
***
Следующим утром я уже стояла в лаборатории с собранными наработками, блокнотом и ручкой, не найдя лишь парочки вещей для успеха – светлых идей и желания что-то решать. Голова была тяжёлой – весь день вчера провела в полуразрушенной церквушки, где там же и заснула, проснувшись лишь ранним утром от того, что продрогла до костей, ведь алкоголь меня, увы, больше не грел.
Смывать сопли и слёзы пришлось в экстренном порядке, как и приводить себя в состояние боевой готовности, которое я назвала «Мы и сами с усами». До бороды Пятого мне, конечно, было далеко, но у меня, к ужасу, тоже над губой рос едва заметный пушок, так что можно было быть уверенной, что я не пропаду.
Думать о судьбе Пятого было страшно, но ясно было одно – увидеть его мне удастся либо на том свете, либо на смертном одре, когда я стану старой полубезумной бабулькой, которую он придёт прикончить из жалости. Комиссия теперь будет следить за каждым его чихом, а за мной, ясен-красен, уже сейчас ведётся наблюдение.
Как в таких условиях что-то предпринимать было для меня загадкой, но надежда всё же была. Надежда на тот ворох бесценных данных, которые я ему любезно протолкнула в рот, а ещё на мозг Пятого, который должен понять, что моя сумбурная прощальная речь содержит в себе цифры, которые и являются паролем для флешки.
Весь мой план, разработанный в спешке и по наитию, содержал в себе слишком много «если». Потому надо было готовить новый на случай, если Пятый плюнет на меня с высокой колокольни, как и любой нормальный человек, и свою жизнь посвятит себе, а не спасению придурковатой девицы.
Впрочем, давая ему чип, я и не надеялась на то, что он попытается меня спасти – Комиссия быстро охлаждает благородные порывы. Мне лишь хотелось, чтобы хоть у него всё сложилось хорошо. Пусть отобьётся от Комиссии, найдёт семью или создаст новую и будет пить свой дрянной кофе хоть каждый день, точно зная, что в любой момент может пополнить его запасы.
Червячок обиды, появляющийся, стоило мне представить этот сценарий, был категорически против, чтобы счастливы были без него, а задавить его почему-то не получалось. Но я старалась. Правда.
Работать я начала с особым энтузиазмом, который быстро смывало, когда я невольно обращалась к Пятому, стоило мне засомневаться или найти что-то любопытное.
Нервы не выдержали к позднему вечеру, когда я, бросив расчёты, пошла домой. Ноги сами привели к подвалу, в котором жил Пятый. Зашла я к нему в обитель лишь один раз и, поразившись сумасшествию из книг, смятых бумаг и цифр, начерченных прямо на стенах, решила посещать его как можно, можно реже.
Я спустилась по ржавой лестнице и обвела взглядом окружение – казалось, будто хозяин вышел пару мгновений назад и вот-вот вернётся. Фонарь робко мигнул, тут же загораясь.
Осторожно сев на постель, я с тихим вздохом упала на подушку и, почувствовав знакомый запах из пота, кофе и чернил, едва слышно всхлипнула, тут же откидывая подушку в сторону и яростно стирая слёзы с глаз – обещала себе попусту не реветь же, ну!
Успокоившись, я обратила внимание на комод, который в творящемся безумии смотрелся до жути несуразно своей чистотой. Отодвинув первый ящик, я воровато оглянулась, будто в любой момент из голубой вспышки мог выпрыгнуть Пятый и наорать, и сгребла в руки все вещи, скидывая их на кровать.
Первой в глаза бросилась фотография, на которой были изображены дети с пожилым и строго одетым мужчиной. На всех была одинаковая школьная форма, и если надеть на них маски, то они были бы полной копией детей из газеты, статью про которых я с воодушевлением показывала отцу.
Я нежно провела пальцем по месту на снимке, где был изображён самодовольно смотрящий в камеру ребёнок, в котором можно было увидеть черты Пятого, и тепло улыбнулась – надо же, каким он был красивым. Попади он в обычную школу, то его самомнение ещё в тринадцать лет пробило бы собой все мыслимые пределы.
Академия «Амбрелла» состояла из удивительно непохожих друг на друга детей как по внешности, так и по характеру. Это я поняла из рассказов Пятого, который о семье говорил редко, но всегда с едва заметной нежностью, которую он упорно пытался от меня скрыть.
Я отложила фоторамку в сторону, взяла в руки книгу и с удивлением подняла брови, прочитав название: «Экстраординарная: Моя жизнь под Номером Семь». Не удержавшись, я прочла аннотацию и поняла, что сегодня не засну, пока не изучу её от корки до корки. Книга была потрёпанной – было ясно, что её часто листали, а на некоторых страницах можно было увидеть формулы, написанные убористым подчерком Пятого.
Очевидно, что сестру свою Пятый нежно любил – помню, он часто рассказывал, что любил слушать, как она играет на скрипке. Говорил, что она самая «нормальная» в семье и с ней уютно молчать или говорить обо всём подряд. Я задумчиво посмотрела на обложку, на которой была изображена невзрачная девушка, и осторожно отложила книгу, обещая к ней вернутся.
Остальные вещи с первого взгляда напоминали бесполезные безделушки – остановившиеся часы, засаленный платок, фенечка или заржавевшая цепочка. Пятый не тяготел к собиранию мусора и часто ругал меня из-за моей страсти тащить в свою нору всякий хлам. Может, они принадлежали его семье? Наткнувшись на кольцо, которое я подарила Пятому, потому что «этот камень так похож на цвет твоих глаз!», я почувствовала, как лицо расчерчивает грустная улыбка.
Взяв кожаный ежедневник, я села на пол и открыла первую страницу. Там была схематично изображена карта, мне неизвестная. Нахмурив брови, я начала листать страницы, натыкаясь то на зарисовки зданий, то на причудливые узоры. Когда на листе появилось женское лицо, я остановилась – это была красивая женщина с широкой и тёплой улыбкой, одетая в аккуратную блузку, пышную юбку и изящные каблуки. Она смотрела на зрителя с теплотой и нежностью.
Я нахмурилась. Через некоторое время я взяла себя в руки и начала листать дальше, натыкаясь на схематичные иллюстрации членов семьи Пятого. Вот девочка с буйными тёмными кудрями и с задором в глазах заговорщически прикладывает палец к губам, выглядывая из-за двери. Вот мальчик в одной пижаме, босой и растрёпанный, зачарованно тянет руку к полупрозрачному силуэту. А вот тонкая фигура девочки, прикрывшей глаза и застывшей с занесённым смычком. Все эти иллюстрации были посвящены семье, и у меня что-то закололо в груди, когда я представила, как они создавались.
Смотрела на рисунки я осторожно, с трепетом перелистывая страницы – казалось, будто я подглядываю за чем-то очень личным, не созданным для чужих глаз. Долистав до конца, я устало вздохнула, проводя рукой по шершавым страницам. Сложенный вчетверо листок смотрелся здесь инородно, а бумага отличалась от той, что использовалась в ежедневнике.
Развернув его, я долго буравила рисунок взглядом. На нём была изображена я. На нём я лукаво улыбалась, сидя на балконе и положив голову на согнутые колени. Воздушный сарафан и распущенный кудри эффектно застыли, а в глазах и улыбке читалось что-то манящее и хитрое. Так вот как ты видел меня?
Задумчиво осмотрев рисунок и так и не определившись, как к нему относиться, я сложила его обратно.
Второй и третий отсеки были пусты, и четвёртый я смотрела лишь для галочки, не надеясь там что-то найти. Когда я подтвердила догадку – ничего там не было – и собралась захлопнуть дверцу, меня будто обухом ударило. А если?..
Взяв найденную в первом отсеке шпильку, я, поискав, нашла на дне небольшое отверстие, вставила туда шпильку и с тихим щелчком её повернула.
– Хитрый лис, – прошептала в восхищении я.
Если бы я сама в детстве не делала в шкафу двойное дно, в жизни бы не заметила. Только от кого так тщательно шифровался Пятый? Очевидно, что кроме меня, видевшей его во всех возможных амплуа, водить интриги было не от кого. Что же такого он там прячет…
Достав новый альбом, я напряжённо поджала губы. Что там? Тайные расчёты? Хотел сбежать без меня? А может, он изначально был шпионом Комиссии и всё это время морочил мне голову? И записывал сюда отчёты? Чёрт!
Порядком напуганная своими догадками, я открыла первую страницу, чтобы тут же в недоумении замереть. Мой портрет явно был не тем, что стоило прятать за семью замками. Я придирчиво осмотрела своё лицо – Пятый нарисовал его очень детально, не забыл ни про ямочки, ни про едва заметную родинку на правой щеке.
На другой странице я стояла у палатки и смотрела на озеро. Одежда была очень похожа на ту, в которой я была одета в нашу первую встречу – да, эти жуткие пёстрые штаны в цветочек мне тоже не забыть.
С каждой новой страницей я чувствовала, как мои щёки всё больше покрываются краской. Где-то я смеялась, где-то сердито поджимала губы, а где-то широко открывала рот, в порыве разводя руками. Все рисунки были переполнены эмоциями, и на всех была изображена я. Помятая и растрёпанная, улыбчивая и красивая, усталая и грустная.
Мне казалось, я забываю, как дышать. Но по-настоящему я это забыла, когда наткнулась на рисунок, расположенный почти в самом конце.
– Пя-я-ять, – неловко прошипела я.
Собравшись с силами, я снова посмотрела на эскиз и решила, что, если когда-нибудь нас с Пятым сведёт судьба, он непременно ответит за это безобразие.
Откладывала я альбом со смешанными чувствами и не сразу вспомнила, что в комоде лежит ещё один предмет. Брала я коробочку почти равнодушно, уверенная, что меня не удивит, даже если оттуда выпрыгнет змея, из который цедил яд Пятый, чтобы использовать его на мне через свои шуточки.
Коробочка была маленькой и ничем не примечательной – в похожих хранила свои серёжки моя мама. Представив себе Пятого с серёжками в ушах, я нервно хихикнула и приоткрыла крышку.
Ступор у меня длился пару минут – зачем Пятому хранить два кольца? Тщательно их осмотрев, я отметила, что они лишь слегка отличаются в дизайне и являются парными. Это что, типа символ вечной дружбы?
В голове пронеслось воспоминание, как я в начальной школе тоже маялась такой ерундой – дарила друзьям одинаковые фенечки с клятвенным обещанием носить их вечно, нарушавшимся на следующий же день. Так он хотел подарить кольцо мне? Или кому-то очень близкому из другого времени?
Я взяла в руки то кольцо, дизайн которого явно создавался для женщины, и робко надела его на палец. Красиво. Пронесшаяся в голове мысль, что я надумала ерунды, а эти кольца предназначены не мне, заставила покраснеть и быстро снять украшение.
Осторожно сложив вещи в комод, я прошлась по комнате, оглядывая творящийся бедлам. На стене предупреждающе висело охотничье ружьё, об уходе которого Пятый подходил с особой щепетильностью. Рядом красовался нарисованный мною портрет, который не снимался с прошедшего Дня Рождения. Большая стопка книг с разноцветными закладками лежала на комоде – он всегда недовольно поджимал губы, когда я подгибала уголок страницы. Насильно всученная мной сансеверия – растение, прекрасно чувствующее себя в темноте – после ухода Пятого поникла листьями, ведь я совершенно не думала о её поливе.
Все эти мелочи невольно вызывали чёткие воспоминания, и казалось, что, стоит позвать, и Пятый появится в голубой вспышке, что-то непременно ворчливо причитая. В груди защемило, и я поняла, что больше сюда ни за что не спущусь.
Но сейчас можно было ещё немного побыть слабой, и я осторожно легла на кровать и обняла рукой подушку, замирая.
Фонарь погас, мигнув последний раз.
Комментарий к Глава 19. Альбом
Давно меня не было… Остался ли кто-то, кто ещё ждёт продолжение? Буду рада, если вы коротко отпишитесь.)
========== Глава 20. Домой ==========
***
Вечер пятницы ознаменовал томик Достоевского, после которого хотелось скорее умереть, нежели жить, самодельная самокрутка, с помощью которой образовывались таящие колечки, и бутылка бордо, жидкость из которой я торжественно наливала в стеклянный бокал со сколом. Погода была особенно дрянной, и сейсмическая активность явно шалила, как и моя голова, решившая, что сегодня подходящее время для того, чтобы попытаться лопнуть и лишить меня последних извилин.
Отпив от бокала, я задумчиво посмаковала жидкость, в который раз перечитывая, как Раскольников раскаивается в финале. Сегодня было особенно тихо – не были слышно ни птиц, ни шума падающей извёстки, лишь ветер заунывно и надрывно свистел, тревожа что-то в груди.
Этот день не должен был стать исключением из серых буден – сегодня я, как и в любой вечер пятницы, добью бутыль вина, дочитаю «Преступление и наказание» до эпилога и, путаясь в заплетающихся от усталости и слабости ногах, пойду спать. Как и на прошлой неделе. Как и на позапрошлой. Как и весь этот чёртов год.
Сделав особенно глубокую затяжку, я дождалась, когда в горле появится першение, а в лёгких – боль и зуд, и с наслаждением выдохнула, откидываясь на спинку кресла и прикрывая глаза. Голова становилась ватной, и весь мир воспринимался сквозь призму тумана, перед глазами возник облик родителей, и губы слабо дрогнули в улыбке.
На краю сознания зафиксировался странный звук, будто что-то с грохотом упало, но я лениво отмахнулась, погружаясь в объятья сна. Но звук повторился, а после раздался мотив, услышав который, я решила, что уже сплю.
Однако сорванный ноготь всё также болел, а свет всё также резал роговицу, когда я приоткрыла чугунные веки. Воздух быстро наполнил грудь, а осознание – голову, и я замерла, сжимаясь в кресле.
– Карета у замка – мне не добраться.
Не прикоснутся к ее волосам.
Она, будто ангел во тьме, настоящая.
И слезы ее, как чистый кристал…
Резко поднявшись и едва не запутавшись в ногах, я помчалась на выход, позабыв обо всём.
– …Но я ей не нужен это понял.
Ночью стою и мечтаю о ней.
И только лишь ветер, знает, как больно.
И ветер завоет о грусти сильней…
Выбежав на улицу, я побежала на чистый звонкий голос и, завернув за поворот, замерла, не отрывая взгляда от простого чёрного чемодана.
– Она одна танцует вальс.
Поздней ночью при Луне.
Платье белое, шелка.
Прикоснуться бы к тебе…
Тело напряглось, и я с настороженностью оглянулась, не зная, чего хочу больше – чтобы моим страданиям пришёл конец, либо чтобы мне снова сделали предложения, от которого нельзя отказаться. Но в округе было пусто – ни один агент не появился во вспышке, и чёрный чемоданчик и не думал исчезать. И эта песня… Песня… Неужели это?..
Вопреки запрету надежда распустилась в груди, и я медленно подошла к чемодану, не отрывая от него лихорадочно блестящих глаз. Рухнув на колени, я зажмурила глаза, дослушивая последний куплет.
– …Тает Луна, на небе печаль.
Там ярко звезды от боли кричат.
Там шелестела листва под ногами.
Мой яркий свет у меня отобрали.
Раздался щелчок, и среди руин снова настала тишина. Я всё также не отрывала взгляда от чемодана, вспоминая всю свою не такую уж и долгую жизнь. Как я сбегала на речку втайне от родителей, как часто делала всё им назло и спорила по поводу и без, как скучно было учиться и как весело сбегать на дискотеки, рисуя длинные стрелки и алой помадой выходя за контур губ, как ужас расползался в груди, когда передо мной впервые предстало застывшее лицо куратора, и как я проплакала всю ночь в безликой комнате, осознавая свою ошибку… И как ветер играется с рыжими кудрями, и как блаженно смыкаются глаза от вкуса ирисок, и как щекочет что-то в груди от хитрого прищура голубых глаз…
Всего этого было так мало и так много одновременно, что мне казалось, что я сойду с ума. Способность лишь усиливала ощущения, возвращая чувства и до мелочей передавая мне всё – лучистые морщинки в уголках глаз мамы, лёгкую серебристую проседь на волосах отца, причудливые узоры на подоле жёлтого сарафана… Этого было так много!.. Так мало! Чёрт…
Дрожащая рука медленно прикоснулась к чемодану, и медленно нажала на кнопку. Раздался едва слышный писк, и на боковушке начали свой отчёт цифры. Прижав чемодан к груди, я прикрыла глаза. И всё исчезло.
***
Приземление выдалось неудачным, и я рассерженно зашипела, слыша лишь шум крови в ушах и ощущая, как болят колени. Воспоминания о чемодане быстро привели меня в чувство, и я быстро встала, судорожно хватая воздух ртом и найдя опору в шершавой стене. Стоило мне открыть зажмуренные из-за света, резавшего сетчатку, глаза, как я в ступоре замерла.
Руки закрыли раскрывшийся в крике рот, и побежала вперёд, судорожно оглядываясь. Я врезалась в одного прохожего, прослушав его слова, и пристально впившись в лицо глазами, побежала дальше. Полы порванного пиджака развеивались, а волосы выбились из пучка, норовя попасть в глаза, но я не обращала внимания на мелкие неудобства, и лихорадочно оглядывалась, смотря на горящие неоном вывески, спешащих куда-то людей и с наслаждением вслушивалась в гомон большого города.
– Куда ты прёшь!..
– Простите, – пробормотала себе под нос я, уходя с проезжей части и сумасшедше улыбаясь сигналившему водителю.
Я бежала и бежала, так, будто за мной гналась свора собак, но страшно не было. Было хорошо. Чёрт, как же было хорошо…
В какой-то момент я закономерно споткнулась и упала, совершенно точно расшибив лоб, но улыбка не померкла ни на йоту, и я так и замерла – сидя на асфальте и завороженно вглядываясь в развевающийся российский флаг.
Стерев мокрые дорожки с щёк, я захохотала так заливисто, будто выиграла в лотерее самый лучший приз. Хотя почему это – «как»?
– Девушка, с вами всё в порядке?
Я быстро закивала, не переставая хохотать и с трудом выдавливая:
– Л-лучше не бывает…
Когда я нашла в себе силы дойти на ватных ногах до скамейки, то с удивлением обнаружила, что пальцы всё это время цеплялась за чемодан мёртвой хваткой, и что задеревеневшие мышцы противно ноют.
Впрочем, уделила чемодану внимание я не сразу, вглядываясь на падающие струи воды в фонтане и в прохожих так, будто от этого зависит моя жизнь. И лишь когда на улице окончательно стемнело, я открыла небольшое отделение для вещей, почти не удивившись, обнаружив там расписку с банка, ключи, клочок бумаги с адресом и документы.
Но идти никуда не хотелось, и я легла прям там, на повлажневшей от сырости скамейке, и ещё долго вслушивалась, как гудит и хлопочет отказывающийся засыпать большой город.
========== Эпилог ==========
***
Расчесав последнюю прядь, я намотала её на ещё один горячий брусочек, тут же дуя на пальцы. С соседней комнаты раздался надрывный плач, и я, разочарованно вздохнув, потуже запахнула халат, идя на звук.
– Что случилось, любимый? – ласково прощебетала я, беря ребёнка на руки. – Снова проголодался?
Вместо ответа Влад ухватился за воротник, успокаиваясь, и я, напевая мотив весёлой песни, быстрым шагом пошла в кухню. Рагу не подгорело лишь чудом, не иначе, и я, придерживая одной рукой ребёнка, другой помешивала ужин, рецепт которого пришлось учить из-за прилипчивой свекрови, невзлюбившей меня с первого взгляда и искренне считавшей, что, кроме неё, уму разуму меня точно никто не научит.
Уменьшая огонь на конфорке, я чмокнула в нос сына и, легонько покружившись и дождавшись от него улыбки, красующейся только-только прорезающимися зубами, пошла в спальню, в которой гордо стоял компьютер, за который нам пришлось отдать немалую сумму. Перечитав наброски в документе, я потёрла виски, так ничего и не придумав. В последнее время писать становилось всё сложнее, и хотя моя первая книга, так удачно взлетевшая в хиты продаж, и давала надежды на продолжение карьеры, вторая давала мне лишь хандру – писать из-под палки оказалось гораздо сложнее.
Впрочем, думать о писательстве сегодня не получалось – надо было привести дом в порядок к приезду мужа и свекрови, и хотя большинство дел я переделала ещё с утра, оставалась куча нудных мелочей, к которым эта чопорная женщина могла придраться. Вздохнув, я уже хотела положить задремавшего Влада в кроватку, как он снова захныкал, и я снова начала его ласково увещевать, припоминая, куда положила игрушку-кусалку.
Звонок в дверь заставил напрячься, – никого, кроме свекрови, я в гости не ждала – и я, приоткрыв дверь, тут же расслабилась, увидев, что у пришедшего отсутствуют поджатые губы, нахмуренные брови и ядрёная красная помада на губах.
– О, э… Приветствую Вас, мисс! – с диким акцентом проговорил почтальон, выглядя в форме столь несуразно, что у меня невольно поднялась бровь. Он снова наигранно внимательно посмотрел на листок и продолжил: – Мисс Со-ко-лё-фа…
– Соколова, Соколова я, – раздражённо закатила глаза я, бесцеремонно выхватывая ручку, чтобы расписаться. – И давно Вы в России?
– О, ну… Недавно, мисс. Но знал бы, что тут есть столь очаровательные особы, был бы уже давно, – подмигнул вдруг он. Я хмыкнула, получше оглядывая иностранца.
Иностранец же выделялся своей худощавостью, к которой можно было добавлять «болезненная», а ещё у него были непослушные чёрные кудри, осунувшийся овал лица, лисья улыбка и серо-зелёные глаза, которые блестели ненормально ярко и заставили меня скривиться.
– Американец, – едва слышно буркнула под нос я. – Так где мне стоит расписаться?..
– А как Вы поняли? – вдруг с живейшим интересом спросил он, не переставая меня пристально оглядывать.
– Простите?
– Что я из Америки.
Я с настороженностью посмотрела на незнакомца, склонив голову на бок.
– Акцент. А ещё в Британии наркоту не продают.
Его брови удивлённо приподнялись, и тут Влад решил показать, что почтальон ему не нравится, захныкав и вцепившись в воротник. Вспомнив про томящееся рагу, я решила поторопить события:
– Так где мне расписаться?
– Ах, да, вот тут!.. Мисс, эээ…
– Соколова.
– Да-да, знаете, давайте я Вам помогу занести посылку в дом… Кстати, тут такое совпадение! У меня есть замечательный друг, ваш, м-м, фанат. И он всегда мечтал с Вами встретиться вживую, поговорить там, обсудить всякое. Только он такой стеснительный, знаете, боится так, что дрожь берёт, но если не встретится, то будет жалеть всю оставшуюся жизнь и…
– Простите, но меня это не интересует, – выдохнула я. – Если Ваш друг хочет встретиться, то пусть сам напишет письмо или придёт на литературную встречу.
– Я же говорю, он очень стеснительный! Запихнул голову в песок и ждёт чего-то… – вдохновлённо проговорил он, ставя коробку в коридоре.
– А я-то тут причём? – риторически спросила я.
– О-о-о, уверяю, это будет приятный сюрприз и для Вас!
За предплечье доведя его до порога, я устало вздохнула.
– Послушайте, – начала решительно я, – мне правда лестно, что Вашему другу понравилось моё творчество, передайте ему мою благодарность за высокую оценку моего труда. Но у меня сейчас нет времени и сил на посторонние встречи. Простите ещё раз и…
– Постойте-постойте! – вдруг закудахтал он. – Говорю же, Вы не пожалеете! Он просто душка!..
– Не сомневаюсь, но я…
– Погодите, а так! – вдруг вскрикнул он, показывая мне ладонь и растопыривая пальцы. Так, всё ясно…
– Я думаю, Вам стоит отдохнуть, – лилейным голосом начала я, радуясь, что положила сына, и прикрывая дверь.
– Нет, Вы выслушаете! – упёрся он, ставя ногу в зазор двери и мешая закрыть. – Это важно, и Вы должны!..
Резко ослабив напор, я, напротив, распахнула дверь, скрещивая руки на груди и поднимая бровь.
– И что же?.. – выжидательно протянула я.
– О, – на миг потерял дар речи наркоман. – Дол… Должны с ним встретиться! Тогда встречу назначим на завтра где-нибудь в одиннадцать, нет, в четыре часа дн…
Использовав грязный приёмчик и дождавшись, когда он согнётся, застонав, я произвела захват, разворачивая его в другую сторону и ногой выпинывая с крыльца.
– Ещё раз тебя здесь увижу, полудурок, и ты полжизни проторчишь в ментовке, понял?! – рявкнула я, захлопывая дверь и закрывая её на три замка.
Облокотившись на дверь, я устало вздохнула, смотря на что-то радостно лепечущего Влада. Вспомнив про оставленное рагу, я тут же позабыла обо всём и понеслась на кухню. До прихода свекрови оставалось два часа.
О лежащей в углу посылке я вспомнила далеко не сразу, и она невольно заставила нахмуриться, – запчасти от швейной машинки должны прийти только завтра – и я, разрезав скотч и обёрточную бумагу, замерла, чтобы через пару мгновений с колотящимся сердцем выбежать во двор, заполошно оглядываясь и едва дыша.
Но в округе не было никого, не было никого и в соседнем магазине, и во дворе, и даже соседи не видели людей с описанной внешностью, и я, вернувшись домой, села на крыльцо и горько заплакала. Влад дополз до меня и, видя мои всхлипы, заплакал тоже, я, всхлипывая, бережно прижала его к груди.
Возле разорванной упаковочной бумаги лежал мой портрет и потрёпанная от времени флешка.
