Текст книги "Степная Магия (СИ)"
Автор книги: lita_iulita
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
– Я рада, что наши желания совпадают, ойнона, —значит, поверила. Не усмотрела за уверенностью другого смысла.
И они придвигаются ближе. Снять перчатки, поцеловать, обнять. Их больше не подогревает твирин, и от этого всё становится более неловким, чем в первый раз. Но осталась жажда близости, осталось восхищение, осталось любование. Осталась степная магия Артемии, с её запахом, её кожей, её прикосновениями. Пуговицы и застёжки почти отрываются под чуть подрагивающими от предвкушения пальцами, одежда обеих комом летит на пол, одна вещь следом за другой.
Впереди целая ночь.
========== Акт Первый. Сцена Третья ==========
Следующий день начинается со счастливого известия – Рубину удалось создать образец вакцины. Да, её действие кратковременно, но они смогли сделать хоть что-то, дать хоть какой-то отпор болезни. Склянка, тщательно упакованная, занимает в своё место в саквояже, хотелось бы сказать «на чёрный день», но ни один день в этом городе не может быть светлым, а совсем крайнего случая в том же саквояже ждёт выменянный порошочек. Если Диана решит, что от повреждений внутренних органов умирать лучше, чем от Песчаной Язвы.
Впрочем, радость от создания вакцины омрачается быстро. Инквизитору, прибывающему завтра, она в качестве ответа не годится. Нужен источник заражения, найти который так и не удаётся. Диана понимет, что ищет не там, что источником вряд ли может оказаться обычная женщина, или даже такая странная девочка, как Клара, но других зацепок нет. Приходится проверять даже «теорию» Спички, но ныне мёртвое степное чудище тоже не имело отношения к эпидемии. Не облегчает день и штурм Термитника, который её вынуждают останавливать собственными силами. Даже Ева сегодня бледнее и тише обычного, на новость о создании вакцины она только слабо улыбается и бормочет похвалу.
Диана не удивилась бы, если бы день закончился тем, что Артемия не нашла быка, или не пришла совсем. Но вечером она, как всегда, появиляется в «Омуте» и даже с обещанной кровью. Хотя и этот, явно добытый с большим трудом, образец приносит лишь разочарование.
Диана предлагает Артемии поискать гибрид быка и человека больше в шутку, хотя откуда ей знать – может, здесь и не такое водится, особенно после того, что она встретила сегодня за кладбищем. Но та абсолютно уверена, что их не существует, значит, остаётся или ждать помощи Рубина с синтезом тканей, или – снова – искать другой путь.
Единственное хорошее, на что Диана ещё надеется, что Артемия, как обещала утром, останется после обсуждения рабочих вопросов. И её ожидания оправдываются.
Как только тема панацеи себя исчерпывает, в Артемии что-то меняется. Её взгляд смягчается, поза становится более расслабленной. Она деликатно притягивает Диану к себе, ничего не спрашивая, но давая время отказаться. Диана не отказывается. Она всё ещё чувствует смущение и неловкость за свои чувства, о которых умолчала, за свои беспорядочные действия и движения, за то, как бесстыдна она – холодная столичная учёная – в их встречи. Артемия же, напротив, словно выучила её всю: от каждой детали одежды до каждого миллиметра кожи. От неё веет такой уверенностью в себе, в собственных действиях, в их отношениях и даже в самой Диане, что стеснение отходит на второй план.
Диана думает, что ещё немного – и такие вечера войдут в привычку. Войдёт в привычку ждать прихода Артемии, целовать её, раздевать, засыпать вместе и просыпаться, когда она уже собирается уходить. Забывать о том, что их связывает, на время дня, пока каждая идёт к своей собственной цели, находясь на грани вражды и сотрудничества. И возвращаться к этой связи, в которой не нужно быть настойчивой, зажатой в тиски обязательств и долга, не нужно держать лицо и делать вид, что можешь справиться с каждой возникающей проблемой. В которой можно расслабиться, побыть смущённой и раскованной и просто доверять всё ещё почти незнакомой женщине на короткое чувственное мгновение. Будет странно найти здесь такой осколок стабильности среди стремительно разрушающегося мира.
Но всё это только может быть в будущем, а пока Диана, проснувшись, слышит далёкий шум поезда, принёсшего в город кого-то, кто станет или ещё одной проблемой, или ключом к решению остальных. Идя через первый этаж «Омута» на аудиенцию в Собор, она не замечает Евы, но слишком поглощена мыслями о предстоящем разговоре, чтобы беспокоиться об этом. Позже Диана будет проклинать себя за секундную невнимательность, но непоправимое уже свершилось.
Из Собора Диана выходит поражённая – инквизитессой Аглаей Лилич и той информацией, что она поделилась, но обдумать их диалог, взвесить сказанное и недоговорённое, оценить, кто именно приехала в Город вершить судьбы, она не успевает. Посыльный передаёт две записки разом – от Клары и Евы.
Диана понимает – оба письма говорят о том, что Евы уже нет, что она приняла страшное решение и исполнила его, но верить не хочет. Она ищет её в «Омуте», но находит лишь танцовщицу Айян. И надежду на то, что Еву ещё можно спасти.
Увязая ботинками во влажной земле, Диана вспоминает, как вот так же торопилась спасать Артемию, но всё же тогда она чувствовала другое. Несмотря на то, что Ева ей дорога и как Приближенная, и как человека, находившаяся рядом шесть тяжёлых дней, ей не настолько же страшно опоздать и не помочь, как когда дело касалось Артемии. Может быть, потому что она уже знает – спасать некого, а может, за Артемию она действительно переживает больше.
В любом случае, надежда оказывается лишь ошибкой Андрея Стаматина, его путаный рассказ объясняет только то же, что говорилось в записках. Ева покончила с собой, сбросившись с соборной балюстрады. Истинные причины её поступка так и остаются тайной – хотела ли она дать Собору свою душу, очищала ли его через этот страшный поступок от смертей, произошедших накануне, подготавливала ли его для прибывшей Инквизитессы?
Эти вопросы преследуют Диану дольше, чем ей бы хотелось. Ей приходится сохранять концентрацию, беседуя с Аглаей Лилич и выполняя её поручения, вслушиваться в чужие проблемы, что-то отвечать, потому что на кону, как и всегда, судьба города и её собственная. Но мысли о Еве возвращаются.
Глупая, наивная Ева – кто же так заморочила ей голову, что она решила, что её самоубийство станет жертвой, вложением в лучшее будущее? Диана винит и Марию с братьями Стаматиными за то, что внушили ей свои полумистические идеи, и себя за то, что не придала значения настроениям Евы и её тяге к самопожертвованию, и даже Инквизитессу, и Клару, хотя они вроде бы никакого влияния на Еву не имели.
Диана хотела бы дать себе время обдумать сегодняшний день, придя в «Омут». Но то ли она вернулась слишком поздно, то ли Артемия освободилась раньше обычного, – они оказались там почти одновременно.
Глупо надеяться, что тяжёлые мысли отступят сразу с появлением Артемии. Диана не может делать вид, что всё как обычно, но и не хочет прогонять её. Она смотрит почти сквозь Артемию, пытаясь выбрать из двух зол, и не замечает, что та оглядывает её, словно тоже что-то взвешивая или ожидая. Наконец, молчание прерывает Артемия, всё ещё стоящая на входе:
– Что-то случилось, ойнона?
– Да, – Диана не собиралась говорить об этом, но на прямой вопрос не ответить не может, – Ева. Она покончила с собой.
Несколько секунд лицо Артемии не выражает ничего, и это объяснимо: Ева была для неё никем, и её самоубийство – всего лишь ещё одна смерть, которыми и так наполнен город. Затем, словно смутившись, ненадолго отводит взгляд. И, быстро подойдя к Диане, кладёт руку ей на плечо. Ей нечего сказать, но Диана благодарна, что это хотя бы не: «тогда мне лучше прийти завтра». Восприняв бессловный контакт как предложение продолжить, Диана разрешает себе говорить то, о чём хотела подумать наедине с собой.
– Она решила совершить чудо, одухотворить Собор, – Диана молчит, подбирая слова; рука Артемии, тёплая и тяжёлая, всё ещё покоится на плече. – Не знаю, откуда она взяла такие идеи, это что-то от Каиных или Стаматиных, наверно. Это они верят, что можно взять место, засунуть в него душу и сделать это место чем-то большим. А Ева… Она ради меня это сделала, чтобы я смогла… не знаю, что она хотела, чтобы я смогла.
Голос Дианы срывается, она не кричит и не плачет, но воздуха не хватает. Происходящее так возмутительно и несправедливо. Очередная смерть, ответственность за которую ей приходится брать на себя. Нечестно, что Ева умерла совсем юной, нечестно, что винить, кроме себя, Диане некого.
– Это она тебе так сказала? – спрашивает Артемия, не дождавшись продолжения речи. – Ева. Что она ради тебя покончила с собой.
– Да… нет, – отвечает Диана, вспоминая предсмертную записку, —она писала про новую гостью, про чудо. И пожелала мне счастья. Но я знаю, она не раз говорила, как предана мне, как сделает всё, что сможет ради моей победы.
Артемия слушает, качая головой.
Про записку Клары Диана умалчивает, она не верит этой девочке и её обвинениям, хоть слова и попали в то, о чём она сама думает. Артемия скажет выбросить из головы бредни Самозванки и будет права.
– Ойнона, это же нонсенс —винить себя за чужой выбор. Это было её решение, ты не просила, не предлагала, не советовала ей совершать такое самопожертвование. Оно тебе не нужно, и ты даже не извлечёшь из него никакой пользы. Но ты всё равно винишь себя, а не Каиных или Стаматиных, не саму Еву, хотя это в первую очередь её ответственность.
Артемия говорит мягко и вкрадчиво, она не обвиняет, не критикует, но и не утешает. Диана чувствует, как в разуме растекается, всё ширясь, злость, теперь и на Артемию, которая ставит её слова под сомнения.
– Это же ясно как дважды два, – Диана сбрасывает руку с плеча, – Ева сделала это из-за меня и ради меня.
– Ты можешь думать всё, что тебе угодно, ойнона, – голос становится немного жёстче, – но это не изменит того, что она сделала.
Слова не говорят ни о чём, Диана даже не уверена, точно ли их расслышала. Важно лишь то, что она продолжает злиться, словно так долго копившееся напряжение, как кипящая вода, поднялось до того уровня, когда его не остановить.
– Вот же глупая девочка! Чудо решила сотворить! – Диана не осознаёт, как переходит на крик. – Она кто – ведьма, Хозяйка, шабнак? И зачем ей был этот Собор? Там сейчас Инквизитесса заседает, никакой души не нужно!
Как перестаёт стоять напротив Артемии и начинает мерить шагами комнату, выкрикивая пустые обвинения никому, Диана тоже не замечает.
– И зачем ей это? Мне это зачем? Зачем мне её жертва, когда я хочу победить смерть? Чем мне поможет…
Диана осекается на половине предложения; несказанное, наболевшее ещё клокочет в ней, но она останавливается, понимая, что делает. Сколько она вот так кричала, ходила по комнате, размахивала – наверняка ведь размахивала – руками? Сколько своего времени, времени Артемии, их общего, в конце концов, она на это потратила? И Артемия стоит и смотрит, значит, видит, как столичная учёная, бакалавра Данковская, борица со смертью, закатила истерику, потому что кто-то всё-таки умерла. Ей необходимо исчезнуть, отмотать время назад, хотя бы просто уйти. Но вместо этого она так и стоит посреди комнаты, чувствуя, как лицо заливается краской.
– Так значит, ты злишься на Еву? – Артемия наблюдает, скрестив руки на груди, и Диана слишком зациклена на собственных эмоциях, чтобы понять, защитная это поза, пренебрежительная или какая-то ещё.
– Да, чёрт возьми! – вскидывается Диана, едва ли понимая, что отвечает.
Она отворачивается, ей почему-то обидно и очень стыдно. Чтобы скрыть лицо, сделать вид, что успокоилась, может быть, дать Артемии повод уйти, она пытается складывать бумаги, разбросанные по столу. Руки дрожат, и листки разлетаются даже дальше, чем лежали до этого. Диана боится только одного – всё-таки заплакать от злости и бессилия. Она не сразу замечает, как Артемия поднимает бумаги с пола и мягко забирает у неё из рук неровную стопку. Положив всё на стол, она аккуратно обнимает Диану за плечи.
Диане не нужны – или она думает, что не нужны – эти объятия. Но она стоит, не предпринимая попыток вырваться, и говорит себе, что у неё просто нет сил. А потом опускает голову на плечо Артемии и несмело обвивает её талию руками, признавая, что так всё же спокойнее.
Ей на удивление лучше, хотя не было утешения, не было хотя бы попытки говорить с ней мягко. Ей лучше, чем даже вчера или позавчера, потому что дело не в смерти Евы, она – лишь спущенный курок, привёдший Диану к этому взрыву. Она благодарна Артемии, но ей всё так же стыдно за истерику, и она всё так же, пусть и немного, обижена на неё. Из всех эмоций ей удаётся составить только одну фразу:
– Прости за эту сцену.
И Диана, разорвав объятия, отходит на шаг. Артемия выглядит более обескураженной, чем Диана когда-либо её видела, словно ей тоже неловко и стыдно, хотя не за что.
– У людинь такое бывает, – отвечает она, как-то неуверенно, будто не успевает подобрать слова получше.
Этому можно возразить. Рассказать о сверхчеловеке, о каких-то теориях, которые в Танатике разрабатывали как побочные. Или заметить, что прозвучало слишком язвительно, но Диана не способна на ещё один раунд спора, так что она просто кивает и отводит взгляд.
– Что ж, ойнона, – говорит Артемия, и её голос удивительно быстро возвращается к рабочей холодности, – кажется, теперь ты в состоянии воспринимать информацию. У нас есть панацея.
Диана ошарашена сразу двумя вещами: Артемия действительно создала панацею, хотя это казалось невозможным, и она терпеливо ждала, пока Диана накричится, прежде чем сообщить новость, важнее которой не может быть ничего. Второе оказывается большим шоком. Стыд за то, чем она занимается вместо дела, накатывает с новой силой.
– Пока у меня был всего один экземпляр, но он сработал. Я получу больше. Со временем.
– Но как?
– Скажем так, существование гибрида быка и человека возможнее, чем мне казалось. Большего я сообщить не могу.
Диана понимает и не пытается выспросить подробности. У каждой свои секреты, и секреты Артемии могут оказаться такими, что она не сможет в них поверить.
– Я рада за тебя, ты проделала хорошую работу, – Диана действительно рада. И за Артемию, и за то, что теперь у них есть ещё одно средство борьбы с болезнью. Вот только она теперь гораздо ближе к исполнению своей цели, чем Диана. К чему это приведёт, особенно, когда инквизитесса уже в городе?
– Не без твоей помощи.
Сказать больше нечего. Артемия тоже как будто не так уверена, как обычно. Она мнётся, остановившись между рабочими вопросами и привычной близостью. Диана не торопится переходить от одного к другому и ложится на кровать, уставившись в потолок. Ей нужно немного времени, и она бессмысленно пробегает глазами по комнате, отмечая растрескавшуюся краску на потолке, нелепую форму светильников и геометричный узор на множестве ширм. Артемия то ли снова терпеливо ждёт, то ли сама нуждается в паузе. Наконец, оказавшись ближе к Диане, чем та предполагает, она уже с прежней мягкостью говорит:
– Если нужно, я уйду.
– Нет, не нужно, – Диана не врёт. Меньше всего она сейчас желает остаться одна после всего, что случилось. Она садится, с удивлением обнаруживая, что Артемия стоит прямо перед ней.
Нежнее чем раньше, она приподнимает лицо Дианы за подбородок и мягко касается её губ своими. От того, как ласково и бережно она это делает, у Дианы перехватывает дыхание.
– Ты хочешь этого, ойнона?
Диана хочет отвлечься от событий этого дня, хочет вернуться в её собственный остров спокойствия, хочет прикосновений и ласк Артемии. А в трауре всё равно нет никакого смысла, если они сами могут умереть хоть завтра. Ева бы поняла.
– Да, – хрипло отвечает она и сама тянется с поцелуем.
========== Акт Первый. Сцена Четвёртая ==========
Первое, что Диана замечает, проснувшись – Артемия всё ещё лежит рядом, хоть и не спит. Она улыбается, глядя на Диану, и ей приятно и неловко от её взгляда. Они какое-то время молча лежат, словно растягивая вчерашний вечер на несколько минут спокойного утра. Но дела не ждут, и Артемия садится первой, свешивая ноги с кровати.
– Доброе утро. Нам нужно идти.
– Доброе, – Диана вздыхает и нехотя садится на кровати.
Они встают и, двигаясь медленно-сонно, разбирают вещи, перемешанные на полу. Диана замечает, что Артемия смотрит на неё почти неотрывно, и это кажется странным и неуместным, хотя сама Диана часто также не отводит от неё взгляда. Артемия молчит, но с каждым действием как будто вступает в диалог с Дианой: подаёт ей вещи, помогает застегнуть бюстгальтер, пройдясь кончиками пальцев по спине, поправляет воротник, дотрагиваясь до шеи. От каждого прикосновения по телу разливается тепло, но Диана не знает, как ответить, чтобы не выдать себя и свои чувства, потому что именно сейчас она сильнее всего уверена в своей влюблённости. Диана думает, как сложилось бы всё это, будь они в других обстоятельствах.
Это могла бы быть спальня квартиры, где они жили вместе. Утром, смеясь, разбирали бы разбросанную одежду, готовили вместе завтрак. И шли бы не на улицы, наполненные смертью и болью, а на привычную столичную мостовую. Часть пути они проходили бы вместе. Может, даже держались бы за руки, и на очередном перекрёстке расходились после короткого поцелуя. Диана – в лабораторию, Артемия – может быть, в университет, или ещё куда-нибудь. Они бы расставались без страха потери, и приходили вечером к себе домой, а не в особняк мёртвой уже девушки, который не принадлежит никому из них. Они бы обсуждали прошедший день, не утаивая ничего, потому что не были бы соперницами, не считали умерших, а делились бы новостями. Они могли бы любить подруга подругу, не наскоро по вечерам, не зная, что приготовит утро, а размеренно и постоянно, независимо от того, рядом они или нет. Если бы не эта болезнь, не этот город, не их положение соревнующихся спасительниц, всё могло бы быть иначе.
Скорее всего, они даже не встретились бы.
Остаётся довольствоваться тем, что у них есть.
– Приходи сегодня, – предлагает Диана, не дожидаясь обычного вопроса Артемии.
– Хорошо, ойнона, – Артемия целует её в щёку и скрывается за дверью.
Диана остаётся – поправить одежду, проверить саквояж и спросить себя: «что это всё-таки было?» Изменения в Артемии, вроде бы несущественные, не могут не значить ничего. Что-то произошло с ней, или между ними, чего Диана не понимает. Связывать их с произошедшим вчера она не хочет, но других вариантов не видит. Жалость ли это, или излишняя бережность, или что-то совсем иное? Спросить бы у Артемии, но Диана не знает, как описать различия, и действительно ли они важны настолько, чтобы акцентировать на них внимание. Пообещав себе понаблюдать за Артемией вечером, она спускается на первый этаж.
Айян передаёт записку от младшего Влада.
Действия Ольгимского-сына: то, что он скупил всю панацею и продавал её тем, кому посчитал нужным, что из-за него черви начали торговать подпольной подделкой – злят Диану, но не слишком удивляют. В этом человеке, как и в его отце, она давно подозревала гнильцу. Выяснив, что панацея в хороших руках, а Влад торжественно обещает, что изменил свои цели и больше такие дела проворачивать не будет, она успокаивается. Не то что бы верит ему, но никаких методов воздействия у неё нет, и проблемы лучше решать по мере поступления.
В любом случае, всё это забывается и затирается во время беседы с Инквизитессой.
– Танатика уже разрушена.
Диана стоит, не в силах даже вдохнуть, сердце пропускает удар, и на грудь обрушивается тяжёлая боль утраты.
– Это правда? – спрашивает она севшим голосом.
«Не правда. Не может быть правдой. Этого не может быть», – повторяет она и сама себе не верит. Почему нет? К этому всё и шло.
Аглая Лилич говорит, что не станет ей врать, а потом зачем-то спрашивает:
– Вам интересно знать о стезе закона?
– Нет… – Диана уже не пытается что-то из себя строить, она поражена и разбита настолько, что почти готова заплакать прямо здесь, не обращая внимание на присутствие Инквизитессы, – сейчас мне ничего не интересно. Прошу меня извинить, мне нужно время.
Она отворачивается, не дожидаясь ответа. Идёт к Соборным дверям, опираясь на спинки скамеек, наконец выходит и прислоняется спиной к шершавой стене. От местного воздуха, напитанного твирью, её начинает мутить.
Диана не может действительно осознать, что от дела её жизни остались лишь камни и пепел. Может быть, Инквизитесса всё-таки соврала? В это верится с трудом: зачем ей просто так терять ещё одну возможность манипуляций. Несмотря на то, что какая-то часть Дианы ещё цепляется за тонкую нить надежды, всё остальное в ней будто рухнуло в бездонную пропасть. Вот так, наверно, и встают на край балюстрады собора.
Если нет Танатики, то возвращаться Диане некуда, если это решение уже принято, то и её в Столице ждёт только суд и эшафот. Если всё так, то у неё ничего не осталось. Она не сможет снова начать путь к её цели – победить смерть. Теперь есть только маленькие частности, как этот город и его болезнь, а потом – ещё меньше, обычные люди, с обычными заболеваниями. Эти мысли кажутся совершенно невыносимыми, и Диана заставляет себя их не думать.
Сейчас у неё есть цель – победить чуму и не умереть. Достаточно для той, кто лишилась всего. Пока Аглая Лилич, кажется, с ней заодно, стоит этим воспользоваться и не показывать себя с этой – слабой и эмоциональной – стороны. Диана возвращается в Собор.
– Ещё раз прошу прощения. Мне был нужен свежий воздух.
– Здесь нет свежего воздуха, – Инквизитесса немного улыбается, почти коварно. Или Диане так кажется. – Если Вам лучше, мы можем продолжить прерванный разговор.
– Да, пожалуйста.
Стоять перед ней Диана всё же не может и садится на ближайшую скамейку. На её удивление Инквизитесса тоже опускается на слишком большой для неё трон и продолжает разговор, как будто ничего не произошло. Её высокопарные речи о законе не особо трогают Диану, она желает как можно скорее перейти к делу, к поиску источника заражения и, получив, наконец, инструкции, отправляется по проторенной дороге – к Термитнику через младшего Влада.
Правда, достигнутое в движении спокойствие всё же нарушается разговорами о Многограннике. Всё время в городе она не слишком обращала внимание на башню, высившуюся на другой стороне реки. Там играют дети, она странной формы, и Каины почему-то очень её чтят – на этом знание Дианы заканчивалось. Она не собиралась вмешиваться в жизнь обитающих там детей, но за шанс разузнать побольше всё же ухватилась.
Может ли быть правдой то, что рассказала Капелла? Может ли конструкция из зеркал – зеркал ли – почти парящая над землёй, удерживать чудеса, мечты и сны? Ещё пару недель назад она не стала бы и слушать человеку, внушавшую ей такие идеи, но сейчас, пожив в этом городе, она не так скептична. Если всё действительно так, то перед человечеством открываются новые горизонты бытия. Наверняка Каины и Стаматины не стали бы строить игрушку для детей, и у Многогранника гораздо больше возможностей, чем сейчас используется. Вдохновлённая этими мыслями, Диана даже ненадолго забывает о тяжести в груди от новостей из Столицы. Расспросить бы создателей башни, но они вряд ли скажут больше, чем туманные изречения о чуде, которые она уже слышала. Может быть, не сейчас, а когда всё кончится, когда у неё будет больше времени, а у них – больше свободы и меньше страха.
В Термитнике Диана встречает Артемию. Их совместное утро кажется таким далёким, а она поддерживает такой подчёркнуто-деловой тон, что Диана даже сомневается, действительно ли их что-то связывает. Артемия говорит, что в Бойнях сейчас волнения, и что чужачку там встретят только кулаками, но Диана уже не в силах бояться, и она движется к цели, не прислушиваясь к советам.
Получив от Таи обещание открыть Бойни в одиннадцать вечера, Диана в первую очередь думает о том, успеет ли вернуться в «Омут» к приходу Артемии. Но сегодня ей вообще не суждено там оказаться.
Мясники окружают её мгновенно, думать, ловушка ли это от Таи, способна ли эта девочка на такие трюки, или же им просто не понравилось, что она зашла на их территорию, некогда. Диана достаёт револьвер, прислушиваясь к чьим-то громким шагам у входа и гадая, кому на помощь придут эти кто-то. Но не защищается, и её апатичное бездействие решает исход. Один из степняков подскакивает к ней и одним ударом тяжёлого кулака опрокидывает на пол. Столкнувшись затылком с землёй, Диана чувствует, как темнеет в глазах, но прежде чем потерять сознание, успевает получить ещё пару ударов, услышать, как приближаются шаги, и подумать, что умирать не страшно, когда ничего не осталось.
***
Диана приходит в себя на импровизированных носилках, которые несут слишком размытые фигуры, чтобы можно было определить, кто они. Спасли или готовят какое-нибудь местное жертвоприношение? События вечера разбились на осколки и никак не желают складываться в единую картину. Ей открыли вход в Бойни. Она вошла. А дальше?
Диана пытается заговорить, но губы распухли и покрылись коркой крови, так что разлепить их не представляется возможным. Перед глазами всё кружится и расплывается, как отражение в неспокойной воде, поэтому Диана не может определить, где находится.
Наконец её заносят в помещение, которое кажется смутно знакомым и городским, а не степным. Носилки опускают на пол, и Диана замечает, что так воспринимать действительность немного проще. Над ней склоняется мужская фигура.
– Вы очнулись? – голос громкий, привыкший командовать, но незнакомый.
Диана бурчит что-то невразумительное, потому что ни говорить, ни кивать не в состоянии. Способность мыслить и наблюдать постепенно возвращается, но комнату, в которой оказалась, Диана опознать не может. Стоящего рядом мужчину в явно военной форме – тоже.
– У нас нет врачей, чтобы помочь, – как будто извиняясь, но не меняя приказного тона, говорит он.
Диана осмеливается двигаться и, стянув перчатку, ощупывает затылок, кровь есть, но кости вроде бы не сломаны. Пробует пошевелить головой, кроме лёгкой тошноты и усилившегося головокружения – ничего. Если ей повезло, она обойдется сотрясением. К лицу Диана не прикасается – оно ощущается как болезненная маска, и этого достаточно.
Набравшись решимости, она садится, тошнота подкатывает к горлу. Кто-то подаёт бутылку с водой. И на том спасибо. Смыв часть крови с лица и попив, Диана может говорить. Поднимает голову, на неё смотрит тот самый мужчина – Полководец, о котором говорила Инквизитесса? – и два совсем юных солдата. Армия. Без врачей. Значит, никакой санитарной помощи Власти и правда не выслали.
– Мне нужен мой саквояж, зеркало, чистая тряпка и воды побольше. Я тут врачея.
Диана пытается казаться уверенной, но на самом деле ей страшно. Она не знает окруживших её людей и их целей, не знает, где находится, не знает, как обрабатывать собственные раны, как определить, что её мозг не получил серьезных повреждений, если из оборудования только микроскоп и скальпель. Она с тоской думает, что хорошо бы попросить их позвать Артемию, но она всё ещё вне закона и вряд ли обрадуется армейским, куда-то её ведущим. Не говоря о том, что им не объяснишь, кого и где искать. А ещё Диане было бы стыдно просить её помощи. Она столько раз видела на Артемии повязки, сделанные ею же, шрамы и гематомы, что не справиться самой – сказать «я даже этого не могу без тебя, видишь?» В коне концов, что в этом может быть сложного?
Сложным оказывается просто смотреть на себя в зеркало. На лице буквально нет живого места, волосы напитались кровью и повисли жесткими колтунами. Она кое-как смывает тряпкой кровь, хорошо бы промыть волосы тщательнее, но не нагибаться же над ведром в таком состоянии и при свидетелях. В перевязочном пакете не находится ничего для обеззараживания, так что ей приходится откупорить бутылку твирина, приготовленную для обмена. Шипя от боли, она прикладывает тряпку, пропитанную им, к ранам. Наконец доходит до бинтов, никто не стремится помочь даже подержать растрескавшееся зеркало, а Диана не просит. Руки подрагивают и повязки ложатся слабо и криво, долго не продержатся. Она чувствует на себе взгляды окруживших мужчин, и они смущают её, бессильную, неловкую, неуверенную. Нужно покончить с этим как можно скорее.
Закончив, Диана встаёт, выпрямляется, несмотря на головокружение, и выжидающе смотрит на Полководца.
– Генерал Александр Блок, – представляется он.
– Бакалавра Данковская, – Диана старается выдерживать уверенный тон, словно она держит весь город под контролем. – Спасибо за помощь.
– Не за что. Нам есть, что обсудить, но, думаю, сейчас не лучшее время.
– Согласна. Я зайду к Вам утром.
Она выходит из Управы, сдерживая дрожь в ногах, и направляется к дому Равель. До Омута она сейчас не доберётся, а Лара вроде бы собиралась привечать нуждающихся. Диана сейчас очень нуждается во сне под хорошим обезболивающим в доме, до которого не нужно идти больше часа её слабой походкой.
Лара встречает её заспанная, но, разглядев повязки, начинает суетиться, предлагая помощь и лекарства.
– Мне нужна только кровать, – грубо отмахивается Диана.
Но потом она вспоминает, что Артемия может волноваться или злиться на неё за то, что она так и не пришла. Нужно хотя бы как-то её предупредить.
– Хотя, знаешь, – Диана смягчает тон, – ты сможешь найти кого-то, кто передаст послание Артемии Бурах?
На лице Лары проступает удивление, но она неуверенно кивает.
– Только записку тебе тоже придётся написать самой, я сейчас не смогу, – Диана и так стоит, опираясь на стену, руки ещё дрожат, а перед глазами всё плывёт при любой попытке сосредоточиться. – На словах: «Извини, я попала в переделку, но уже в порядке».
– Хорошо.
– Спасибо, Лара, – Диана пытается улыбнуться, но бинты и ушибы мешают. – Я расплачусь с тобой утром.
Диана принимает мерадорм и ложится спать.
========== Акт Первый. Сцена Пятая ==========
Диана просыпается позже обычного, голова ещё кружится, да и все синяки и ссадины отдаются болью. Болью же отдаются и воспоминания о вчерашнем дне, о том, как слова Инквизитессы разрушили надежду до основания, как сама Диана едва не погибла в Бойнях, и даже не успела этого испугаться. Усилием надломленной воли Диана отгоняет горькую апатию и заставляет себя взяться за дела.
Лара передаёт ей ворох записок и сама говорит, что у неё есть просьба. Диана заверяет, что зайдёт к ней сразу поле того, как побеседует с Полководцем – с военными лучше не ссориться. Она отдаёт Ларе часть своей еды за помощь, и убеждает её съесть хотя бы что-то прямо при ней: с этой сердобольной девушки станется всё раздать и голодать несколько дней. Возможно, так это обычно и происходит.
