Текст книги "Офицер и джентльмен (СИ)"

Автор книги: Le Baiser Du Dragon и ankh976

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Значит, можно выписывать прямо сейчас, доктор?

– Несомненно, товарищ Штоллер.

– Прекрасно. Вы не могли бы нас оставить на некоторое время?

Почтенный доктор с готовностью покинул собственный кабинет, и Герин запер за ним дверь. А потом скользнул Эштону за спину, осторожно потянул наверх, заставляя встать с кресла. Эштон, ослабленный, с темными кругами под глазами и в серых больничных тряпках, возбуждал его так же, как здоровый и в дорогой одежде… А лучше вообще без нее. Он развязал пояс пушистого халата, запустил руки под рубашку, оглаживая поджавшийся живот, быстро приласкал кончиками пальцев пах – Эштон только коротко выдохнул, подставляясь – и принялся стягивать с него халат. Аккуратно, чтобы не причинить боли.

– Не надо, – Эштон вывернулся и повернулся к нему лицом, запахиваясь снова.

– Почему? – Герин погладил его по внутренней стороне бедра, медленно поднимаясь к внушительно взбугрившейся промежности. – Ты же хочешь.

– Не надо меня раздевать… зрелище не из приятных.

– Уверен, ты мне в любом виде понравишься.

– Даже в виде трупа? – прошептал Эштон, больше не сопротивляясь своему разоблачению.

И Герин засмеялся:

– Скажешь тоже.

Он обвел пальцем все еще воспаленные шрамы на побледневшей коже любовника:

– Красиво.

– Чертов некрофил, – расслабленно улыбнулся Эштон. – Ты планируешь затрахать меня до смерти.

– Я буду медленно… Медленно и печально… – Герин льстиво заглядывал ему в глаза. – Я тринадцать ночей мечтал о твоей заднице. Ты же не пошлешь меня сейчас только потому, что у тебя что-то там болит?

Теперь и Эштон рассмеялся, откидываясь на стол.

…Тринадцать дней назад Герин улетел в Альбионрих, оставив не очнувшегося после операции Эштона на попечение Френци. Это было не то, чтобы он разбрасывался ценными кадрами, вынуждая нянчиться со своим любовником… Просто Дойстан нельзя было покидать надолго, если не хочешь потерять контроль над ситуацией. Ведь стоило им отлучиться из столицы на месяц, и Великий Вождь сместил трех верных людей на ключевых постах в Управлении Здоровья Нации. Герин был в бешенстве, но не лететь было нельзя, без него переговоры превратятся в мрачный балаган. И через пару десятков лет они получат озверевшего от исторической несправедливости врага под боком.

И еще это покушение на Эштона. Грязная игра, чувствуется изящный стиль товарища рейхсминистра внутренних дел Люмница и иже с ним. В тот же день произошел взрыв в фойе Национальной Оперы Франкшира, был ранен красавчик Фрей, министр пропаганды на оккупированных территориях, убито несколько товарищей рангом пониже. Их провоцировали на террор, нанося одновременно удар по делу Герина – решению проблемы Франкшира и Альбионриха мирно-экономическим путем, и по Герину лично. По пальцам одной руки можно перечесть знавших о его близости с Эштоном. И это Френц и четыре надежных, тысячу раз проверенных охранника. Гораздо больше народу было в курсе той незаменимой роли, которую играл господин Крауфер в экономической политике рейхсляйтера… Ублюдки. Уже начали раздаваться вопли о мягкотелости товарища Штоллера, гнилом либерализме, заигрывании с врагами и прочем дерьме. Френци сможет всех пригнуть, так чтоб и дышать боялись, не то, что интриговать, пока он сам в отъезде. И, возможно, ищейкам тайной полиции удастся нарыть связи клики Люмница с врагами – и с покушением на Фрея. За Эштона обвинения не предъявишь. Но можно просто отомстить.

Герин поймал себя на том, что битый час со злобной усмешкой пялится на обморочно-белого от такого внимания старшего экономического советника. Хмыкнув, он отвернулся к иллюминатору. Не хватало еще, чтоб старикана кондратий тут хватил.

Рейхсляйтер возвращался на родину. И она встретила его милой сердцу летней прохладой, вкупе с приятно моросящим дождичком и бодрящим, порывистым ветерком. Он махнул рукой на адъютанта с зонтом и застыл на летном поле, подняв лицо к светло-серому небу. Тонкий плащ рвался с его плеч, капли падали на губы, и Герин улыбался, чувствуя, как уходит часть державшего его напряжения. Он справился, прижал Франкшир и Альбионрих, сделал их хоть и вынужденными, но союзниками и практически вассалами. И невредимый приехал в Дойстан, затаившийся в ожидании хозяина, никакой сволочи даже в голову не пришло пальнуть в него по дороге из зенитки. Возможно, на это повлияли истребители и бомбардировщики сопровождения… а возможно, у товарища рейхсляйтера последняя стадия паранойи. Но Люмница я поставлю к стене, – думал он, широко шагая к бронемашине. – Или это не Люмниц? Герин принялся размышлять о других кандидатурах на теплое местечко у стены.

Прямо из аэропорта он поехал в клинику. Эштон, вновь похудевший и измученный, стоял у скамейки в больничном парке – в пределах непосредственной видимости двух ребятишек охраны. Да, теперь они с Френцем компенсировали свою непростительную беспечность во Франкшире: почему там они не думали, что Эштон настолько подходящая мишень? Герин вышел из-за деревьев и увидел, как лицо любимого осветилось радостью:

– Я думал уже, что ты не придешь…

Герин быстро окинул взглядом напичканные телохранителями окрестности и прижал палец к губам:

– Поговорим у главврача. Там отключили прослушку.

…В коридорах больницы внезапно стало особенно тихо, не было слышно даже шуршания и бряцанья сопровождения. И Герин, ожидающий выписки Эштона в пустынном холле, встал и пошел к источнику этой мертвящей тишины. Френц фон Аушлиц курил около высокого стрельчатого окна. Его фигура четкой широкоплечей тенью разрезала светлый проем, створки форточки бесшумно покачивались, порывы ветра шевелили серебряные пряди и заставляли разгораться и притухать огонек папиросы.

Герин остановился рядом, тоже достал портсигар. На подоконнике лежала тонкая черная папка – результаты расследований, чьи-то смертные приговоры. Он нарочито лениво раскрыл ее, скользнул по диагонали и перевел взгляд за окно, на гигантский каштан. Френц щелкнул зажигалкой.

– Как твой беглый зайчик – нашелся? – спросил Герин, оттягивая момент.

Его слова упали в вязкую пустоту, Френц с минуту созерцал каштан, не двигаясь, а потом обернулся, глумливо ухмыляясь:

– Зайчик, блядь. Пошел гулять по дорожке, и ему отрезало нахуй ножки.

***Френци и зайчик.

Френц поймал зайчика в подвале зимой, и тогда пацан вовсе не напоминал славного пушистого зверька. Скорее, драного крысеныша, отчаянно пинающегося и кусающегося, когда его выносили на улицу, перекинув через плечо. Он перебросил мальчишку на руки и крепко стиснул, чтобы протиснуться через узкий выход. Снаружи было темно, качались фонари, вилась поземка, он недовольно оглянулся, ища куда пристроить свою добычу. Так его и сфотографировали тогда: на ночной улице, в шинели нараспашку, с суровым лицом и десятилетним лопоухим оборвышем, трогательно жмущимся к нему.

Тем вечером они отмечали конец недели с группой товарищей и носились по пустынному из-за комендантского часа Бейрану. Когда-то ночная столица была полна огней и веселья, теперь же только патрульные попадались в свет их фар.

– Чертовы беспризорники, – прошипел Герин, резко вывернув руль. – С этим надо уже что-то делать. Приюты финансировать что ли.

Френц, облившийся из-за его маневра коньяком, воскликнул:

– А давайте их повылавливаем прям счас и отправим в городской приют!

Идея охоты всем показалась просто гениальной. Но в рейде по грязным заброшенным домам повезло только Френци, остальные развлекались тем, что с молодецкими воплями гонялись друг за другом, лишь они с Герином сработанной парой обложили подвернувшегося крысеныша. И, как всегда, Герин не стал пачкать руки.

Позже они начнут кампанию по борьбе с беспризорностью, фотография Френца будет напечатана под треск пропаганды в журналах и размножена на портретах. “Доблестный группенфюрер Аушлиц спасает бездомного мальчика”. Или просто: “Аушлиц и сиротка”. “Спаситель ты наш, утешитель вдов и сирот”, – будет издеваться Герин при коллективном посещении очередного борделя. “Иди нахуй отсюда, – будет рычать в ответ Френц. – Ты меня импотентом так сделаешь”. Он станет председателем деткомиссии и будет курировать облавы и приюты, регулярно обрушиваясь с проверками на эти учреждения.

Но тогда они не поехали ни в какой приют, запихнули мальчишку в броневик и продолжили веселье, и тот сидел в уголке до самого утра, когда Френц забрал его домой: не выкидывать же снова на улицу. Он затолкнул найденыша в ванную, а сам отрубился, рухнув на постель. И проснулся от прижимающегося к нему маленького теплого тела и влажного язычка, ласкающего член.

– Захлопнул пасть и съебал отсюда, – рявкнул Френц, подскакивая и хватаясь за голову, что может быть омерзительнее, чем минет с жестокого похмелья.

Пацан метнулся в дальний конец кровати и злобно зыркнул оттуда:

– Что, не понравилось? А я бы и откусить мог!

– Кому может понравиться твоя тщедушная жопа, – Френц уже успокоился и решил проигнорировать заявление про “откусить”. – Пособие блядь по анатомии.

– А зачем тогда к себе тащили, раз противно! – крикнул мальчишка, краснея то ли от гнева, то ли от обиды. – Или как поинтереснее позабавиться желаете?

– Для забав, – сказал Френц, вставая, – у меня есть красивые девушки с большими сиськами и упругими жопами. В твои кости совать – или отобьешь все нахуй, или застрянешь блядь в расщелине скелетистой.

Он отправился умываться, а пацан тихо сказал ему вслед:

– Можно хоть одеться… перед тем, как съебывать?

– Оставайся поесть, лопоухий, – широко ухмыльнулся Френц. – Кажется, я прервал твой завтрак?

– Сволочь!

– Куда ты пойдешь, заяц, – сказал Френц после завтрака, глядя на измазавшегося мальчика в огромной рубашке. – Оставайся жить со мной.

Тот вскинул на него огромные черные глаза породистого дойстанца, на их дне отчаянно трепыхалась надежда, придавленная недоверием, страхом и бравадой:

– И что мне для этого надо делать?

– Ничего. Ты на моего брата похож, – соврал Френц. – Потерянного. Хочешь быть моим младшим братишкой?

У него никогда не было брата, он рос единственным ребенком в графском поместье, и деревенским ребятам запрещали с ним играть. Целыми днями он, сбежав от учителей, пропадал в лесу и на реке, придумывая странные одинокие игры. В двенадцать лет его отдали в кадетский корпус, и у разбалованного хулиганистого графа появилось много товарищей. Но он так и не избавился от своего одиночества и ненужности – пока не встретил Герина. И теперь он сам не знал, почему решил оставить мальчишку у себя: из сословной ли солидарности – слишком явно на лице мелкого бродяжки отпечаталась благородная кровь, из-за детских ли воспоминаний или чего-то еще.

– А как твоего брата звали? – прошептал мальчик.

– Расмус, – Френци назвал первое попавшееся имя – одного из своих давних дружков-кадетов.

– А меня – Разу… – мальчик слез со стула и подошел к нему совсем близко, заглядывая в лицо, губы у него дрожали. – Я помню, у меня был брат, но думал, его… тебя убили…

И Френц, оторопев, неловко его обнял, закрывая свои лживые алые глаза:

– Я тебя искал.

Пацаненку сделали документы, тот не помнил ни своей фамилии, ни дня рождения, ему было лет семь, наверно, когда он потерял семью. И новообретенный старший брат рассказывал ему историю и байки рода фон Аушлицев, подменяя его смутные воспоминания своими выдуманными.

Однажды они пошли в зоосад – смотреть полярных медведей, лисиц и волков. Разу рассказывал, что он часто пробирался сюда, прятался около клеток и любовался зверьми. И робко брал Френца за руку, а потом гордо оглядывался по сторонам – его брат был такой красивый и важный в своей черной офицерской шинели без знаков отличия. Сам Разу был одет похоже: в черный бушлатик. А еще у него была армейская овечья ушанка, его светло-рыжие неяркие волосы выбивались из-под белого меха, и брат подкидывал его в воздухе, смеясь: “Рыжий зайчишка”.

“Я не заяц, я – волк!” – вопил Разу и показывал на вольер с белыми волками.

“Нееет, пацан, волк – это я”, – отвечал Френц.

Неподалеку постоянно маячили телохранители, но мальчик быстро привык их не замечать.

Френц нанял мальчишке гувернантку, и каждый вечер старался вернуться домой пораньше – не всегда получалось, конечно, даже просто прийти ночевать… но он старался. И Разу ждал его, встречал у двери и болтал, пока брат умывался и ел. Иногда белая форменная рубашка Френца была забрызгана кровью, и кровь забивалась в витую рукоятку стека.

– Чья это кровь, брат? – осмелился как-то спросить Разу.

– Врагов народа, – ответил Френц, и без своеобычной насмешки и глумления, неуместных с ребенком, эти слова наполнились тоской и холодом, ему невыносимо захотелось забыться – двумя белыми кокаиновыми дорожками, но он сдержался. Не о чем было тосковать, это на самом деле были враги, пытающиеся погубить Дойстан… иначе бы они не шли против Герина.

По ночам Разу забирался к нему в постель, и Френцу не хватало духу его выгнать. Впрочем, ничего в этом ведь и не было предосудительного: почему бы братьям не спать вместе? Он грелся и обнимал маленькое тощее тело, смотрел в потолок, наслаждаясь недоступной всю жизнь близостью; а иногда злился, вспоминая их самое первое утро и страстно желая убить подонков, научивших десятилетнего мальчика расплачиваться собой за ночлег.

Френц не показывал своего братишку товарищам по партии, даже Герину не сказал ничего. Тот узнал сам – то ли через параллельные осведомительные службы, то ли донесли доброхоты… Во всяком случае, он бесшумно вышел им навстречу из сумерек зимнего парка, их охрана замерла на грани видимости вокруг, а Френц выронил из рук снежок и задвинул Разу себе за спину. Мальчишка не стал дергаться, видимо, узнав рейхсляйтера – может, по той ночи, когда его отловили, а может – по портретам.

– Привет, – улыбнулся Герин, словно не заметив оскорбительной подозрительности.

И Френц почувствовал себя жалкой ничтожной личностью, недостойной ни доверия друга, ни любви мальчика, считающего его братом.

– Привет, Герин. Познакомься, это Расмус, мой брат… Я, наконец, нашел его, – он обреченно смотрел в глаза рейхсляйтеру, ожидая увидеть презрение за свою ложь. И то самое подозрение, переходящее в уверенность, которое заставило его скрывать пацаненка ото всех. Единственное, которое может прийти в голову любому, увидевшему его, возящимся с чужим смазливым мальчишкой. И держащим его у себя в квартире. Он бы сам не подумал ничего иного.

Герин глядел в ответ внимательно и серьезно, а потом слегка кивнул мальчику:

– Герин фон Штоллер. Приятно познакомиться, молодой человек.

Разу вышел из-за спины Френца и с важным видом протянул ладошку:

– Мне тоже, товарищ рейхсляйтер. Очень приятно.

Они завели забавную светскую беседу, в ходе которой выяснилось, что и Разу и рейхсляйтер обожают охоту.

– Если ваш брат не против, Расмус, то я хотел бы пригласить вас на лосиную охоту в конце недели.

Разу посмотрел на Френца огромными умоляющими глазами, и тот сказал:

– Только если там будет не слишком много охотников. Не люблю толпу.

– Лишь вы, я и Эрнест, – улыбнулся Герин.

– Тогда мы с удовольствием, – обрадовался Френц. Эрнест был страстный охотник и один из Десятки – той самой десятки летчиков, с которыми они покорили Дойстан. – Нам надо поговорить, Разу, оставь нас на пять минут, пожалуйста.

– Ты же понимаешь Френц, что пацана надо показать, чтобы пресечь нехорошие слухи.

– Ебал я этими слухами всех в рот, Герин, мальчишка мне на самом деле как брат, я даже бумаги оформил.

– Я вижу, просто не стоит так подставляться. Люди поверят в любую ложь, надо лишь дать им ее, чтобы они не вообразили своей, ты же знаешь. Про потерянного брата – красивая история.

– А ты, Герин… Ты тоже просто решил поверить в мою ложь?

– Я давно решил поверить тебе, посчитав своим другом, Френци.

Френц лишь растерянно улыбнулся: Герин снова расставлял выходящий из-под контроля мир по своим местам, несколькими фразами и жестами делал его понятным и наделял высокой целью.

– Точно, Герин, мы ж друзья навсегда, разрази меня пизда!

– Боже, какой же ты дебил, – рассмеялся рейхсляйтер.

Они ходили несколько раз на охоту, и летали на самолете – Разу доверили держать штурвал, он был так горд. Но Френцу часто надо было уезжать в командировки, и в эти периоды мальчишка вредничал и никого не слушался. А когда настала весна, то в первый раз сбежал, ловко ускользнув от охраны. Френц, сам постоянно бегавший в детстве в поисках свободы, не особо беспокоился: проходило несколько дней, и Разу возвращался сам, или его снимала с очередного поезда взмыленная охрана.

– Набегался, заяц? – усмехаясь, спрашивал он братишку. И тот хитро улыбался в ответ и рассказывал о молодецких забавах: как перепрыгивать с одного поезда на другой на полном ходу. И прочих веселых вещах, а Френц искренне восхищался эдакой удалью.

Когда он был во Франкшире, ему сообщили, что Разу опять отправился за приключениями. Но в этот раз его долго не могли найти: Френц уже давно вернулся, а мальчишка все не проявлялся. Его объявили в национальный розыск, и с каждым прошедшим днем в душе Френца росло понимание – не найдут. С привычным упорством, преданностью и успехом он раскапывал очередной заговор дорогих товарищей. И просматривал ставшие безнадежными отчеты о поисках брата – здесь успехов не было, никаких. Снова и снова он думал: брат сбегал, пока его не было, только когда его не было, и эта мысль вымораживала все вокруг серым ядом. Утром того дня, когда Герин возвращался из Альбионриха, в приемную Френца позвонили из морга маленького городка на сто восьмом километре. Разу попал под поезд. Френц ездил на опознание, взглянул в последний раз на залитые засохшей кровью рыжие пряди, беспамятно скользнул по мертвому лицу – он помнил братишку другим и хотел сохранить тот образ. И сразу вышел, приказав перевезти тело в столицу: он опаздывал к приезду Герина, а его доклад был важен, очень важен.

Пустая тишина всю дорогу следовала за ним из морга, притащилась в больницу, куда сразу бросился Герин – к своему возлюбленному. Френц бы тоже бросился, но судьба лишила его такого шанса, убив названного брата без всяких больниц. Он остановился у окна: ждать, когда понадобится. И Герин скоро подошел к нему.

– Как твой беглый зайчик – нашелся?

“Зайчик попал под трамвайчик, – подумал Френц, папироса затряслась в его пальцах, и он поспешно затянулся и сунул руки в карманы. – Ведь он бежал по дорожке, и ему перерезало ножки”. Он повторил вслух пришедшие в голову дурацкие детские стишки, и беспомощно посмотрел в глаза Герина, ища спасения от съедающей его пустоты. Тот молчал бесконечно долго, и Френц отвернулся.

– Разу бежал за судьбой, как и все мы, – тихо сказал Герин, глядя в окно.

– За судьбой? – переспросил Френц доверчиво: бессмысленная пустота наполнялась сверкающим совершенством значения.

– Да, – твердо сказал Герин. – За судьбой.

И опустил свои лживые глаза: он не предавал и не обманывал Френца, он лишь оборачивал бездну в блестящий фантик красивых идей, чтобы было не так страшно.

========== Часть девятнадцатая: Два раза по пять минут ==========

В Дойстане холодное лето, Эштон замечает это, когда медсестра распахивает по его просьбе окно. Прохладный ветер врывается в палату, на улице шуршат деревья и доносятся далекие звуки города – звон трамваев, неясный гул. В углу палаты стоит кресло, и в нем сидит мужчина в темно-сером костюме. Охранник. А на окнах решетки.

Дойстанцы любезны: медперсонал рассказывает ему об операции и о том, как ему повезло, что там, во Франкшире, его пользовали лучшие хирурги. Врач так и сказал “пользовали”, с такой архаично интеллигентной интонацией, как будто не существовало других значений этого слова… и других дойстанцев, приходивших к Эштону и “пользовавших”.

Эштон спросил, где господин рейхсляйтер Штоллер.

– Увы, – мягко улыбнулся доктор, – товарищ Штоллер досадным образом запамятовал мне доложиться… – он внезапно осекся, бросив взгляд на шевельнувшегося охранника, и попрощался.

Охранник на тот же вопрос буркнул: “Не могу знать”. А потом дернул мордой, попытавшись изобразить на ней что-то вежливое.

Эштон все понял и свернулся на постели: ждать. Он так устал. Ему казалось, что жизнь струйками протекает меж его пальцев. Глупо было вот так сдаться после всего. Он никогда не предполагал, что это обвинение “предатель” и невозможность вернуться домой – настолько подкосят его. Ведь не от боли же в изрезанном теле ему не удается всунуть в себя больше двух ложек мерзкой больничной еды. К боли он привык за последние месяцы.

“Овсянка, милый!” – радостно восклицала очередная беленькая медсестричка, а Эштон вымученно им улыбался. Женщины искренне о нем заботились, он умудрился стать их любимчиком, и это было удивительно: ведь он больше не был тем смазливым красавчиком, на которого готов был броситься любой дойстанский извращенец. Зеркало безжалостно отразило серую кожу, синяки под глазами, уродливые шрамы… неудивительно, что Герин не хочет его видеть. А медсестрички, вероятно, прониклись к нему той загадочной женской жалостью, заставляющей их связывать свою жизнь с калеками и жалким отребьем.

Интересно, если бы его планы осуществились, он уехал бы на Лазурные берега… было бы там так же бессмысленно?

На третий день двери распахнулись, в палату вошел автоматчик, обвел прищуренным взглядом помещение, задержавшись на Эштоне не более, чем на тумбочке, кивнул вставшему охраннику, и вышли они уже вдвоем.

А затем явился Френц фон Аушлиц, великолепный в своей сверкающей серебром на черном парадной форме и пижонском светлом плаще. У Эштона внутри все екнуло, он сморгнул и понял, что никакой это не плащ, а белый больничный халат.

– Ну-с, – осклабился Френц. – Как поживаете?

– До этого момента – просто прекрасно.

– Как всегда любезны, дорогой господин Кройфер, – Френц хищно скользнул к нему и бесцеремонно распахнул рубашку, разглядывая повязку. – А мне сообщили, что вы нихуя не жрете.

– Вы… – короткий приступ паники сменился удушающей яростью, Эштон рванулся и чуть не застонал от боли. – Не смейте меня лапать. И какого дьявола вы коверкаете мою фамилию?

– Поразительная неблагодарность, господин Кройфер. Я, поэтически говоря, вот этими самыми, блядь, руками вас с того света вытащил и притащил к врачам. Приставил к вам лучших телохранителей, оторвав от собственной, можно сказать, жопы. Оформил новые документы на имя честного, благонадежного дойстанца Эрстена Кройфера. А вы мне прямо в душу насрали. С разгону.

Эштон смутился: чертов каратель повернул все так, будто он ему обязан, и смотрел теперь с видом оскорбленным и укоризненным… Как будто не задирал только что на нем пижаму и не разглядывал с похабной ухмылкой, как подпорченный товар. Как будто всю свою сомнительную заботу проявлял из личного расположения, а не по приказу.

– Меня так тронуло ваше исполнительское рвение, господин Аушлиц…

– Приказы, – Френц сильно сжал его подбородок и потянул вверх, это движение отдалось болью. – Приказы можно исполнять по-разному… Эрстен. Проявляйте уважение. Мне кажется, если вам отрежут руку… ну, допустим, внезапно! – он задумался, а потом радостно заржал: – Да, блядь, внезапно поползла гангрена, вы теряете правую руку, гангрена столь же внезапно перекидывается на ээ… левую ногу! Вы знаете, мне кажется, Герин не будет вас любить меньше после ампутаций. Помня об интересных предпочтениях моего дорогого рейхсляйтера, я бы поставил на то, что вас наоборот будут ебать гораздо чаще и глубже. А вы как полагаете?

Эштона трясло – от этих угроз, чудовищно реальных, от своей ненависти и боли, и невыносимой близости Френца. Близость любого человека была для него невыносима, кроме Герина. Как эта тварь смеет говорить о Герине так, это не может быть правдой.

– Убирайтесь… подонок…

– Ваша тупость, – усмехнулся Френц. – Так похожа на гордость и достоинство, что даже вызывает уважение.

После его ухода Эштон заставил себя съесть целую тарелку проклятой овсянки. А потом встать и пройтись по коридору. Как мерзко чувствовать себя настолько слабым… Вот любопытно, а сиятельный граф обладает такими же навыками в борьбе, как Герин, или есть шанс его скрутить? Он немного помечтал, как здорово было бы сбить спесь с этого гнусного типа, вспомнил, как прижимал того к полу, Герин пихал ему в рот антидот, и Френц бессильно бился в их руках. Воспоминание было приятным, и Эштон подумал, что это низко: вот так слишком лично ненавидеть человека, который не сделал ему ничего дурного… и не сделает, скорее всего, пока он нужен Герину. Все это лишь его собственная грязь, ее скопилось слишком много, а фон Аушлиц просто подвернулся, чтобы она с готовностью вылилась на него. Только рядом с Герином Эштон чувствовал себя чище, но тот все не приходил, надо было спросить у Френца о нем.

Прошло еще четыре дня, и Френц снова навестил его. Эштон забылся тогда нервной дремой после обеда и был разбужен хлопнувшей дверью, он раскрыл глаза и увидел группенфюрера, тот стеком снимал с него одеяло.

– Добрый день, Эрстен, говорят, вы таки взялись за ум и соизволили три раза пожрать.

– И шесть раз погадить, Френц, полагаю вам будут любопытны и эти сведения.

Френц рассмеялся:

– Расцветаете на глазах, – он кончиком стека задрал рубашку Эштона, и тот не сопротивлялся, не желая провоцировать гнусную сцену, как в прошлый раз. Бинты с него уже сняли, и Френц одобрительно поцокал:– Ну, что ж. Вполне, вполне ебабельно.

– Оставьте меня со своими оскорблениями, – бесится Эштон, все же не сдержавшись, он отстраняется и одергивает пижаму. – Убедились? Проваливайте.

– Еще не везде убедился, – смеется Френц и легонько тыкает ему стеком в пах.

Эштон пытается перехватить и вырвать проклятую штуку, но вместо этого получает ею по рукам – несильно, но унизительно.

– Уходите.

Френц небрежным жестом подтягивает манжеты, смотрит на часы белого золота и снова улыбается:

– Пятиминутка ненависти еще не закончилась… Эрстен.

– Господи, – шипит сквозь зубы Эштон. – Неужели вам мало развлечений с этими вашими врагами народа? Наслаждаетесь своей абсолютной властью?

– При чем же здесь власть, да еще и абсолютная? Я даже отодрать вас не могу как следует за ваши выкрутасы.

– В каком смысле отодрать? – заинтересовался Эштон. То, что Френц не имел, оказывается, возможности его мучить иначе, чем своим присутствием, внезапно превратило отвратительные издевательства в практически беззлобную пикировку.

– Во всех.

– А я бы вас… отодрал…

– Вот как? Начинайте, – Френц нахально уселся на кровать и похлопал по своим бедрам.

– Это была шутка, вы меня абсолютно не привлекаете.

– Неужто вы так жестоко решили выебать меня прямо в душу?

Френц подался к Эштону, сдавил раненное плечо, не сильно, но слабая ноющая боль грозила перейти в острую при злом движении, алые глаза неотрывно смотрели в светло-карие, а потом он впился жадным поцелуем в губы Эштона, сминая и кусая.

Эштон стонет и выворачивается, пытаясь ударить его здоровой рукой, а больную сторону прожигает медленным выстрелом.

Френц оттолкнул его и встал: глаза Эштона сейчас огромные и темные, как у дойстанца, рот воспален, а на рубашке выступили пятна крови. Френц поднимает ладонь, белая офицерская перчатка тоже испачкана кровью.

– Ваша тупость так похожа на верность, что вызывает невольное уважение.

– А ваша тупость, – хрипло отвечает Эштон. – Так похожа на предательство, что невольно тошнит.

Краски покидают и без того бледное лицо Френца:

– Это не так, – говорит он, ухмыляясь нервно и зло. – Вы ничего не значите. Для моей верности. И для него тоже. Вы просто временная подстилка, две мокрых дырки.

И Френц уходит, а Эштон не знает, что сказать ему вслед: жестокие слова карателя кажутся в тот момент правдой. За целую неделю Герин не находит и пяти минут, чтобы его навестить. Больной, он для рейхсляйтера бесполезен. “Пятиминутка ненависти”, – вспоминает он. Вот Френц нашел время потешить свое чувство.

Эштону становится хуже, но он упорно заставляет себя бороться со слабостью, есть все, что принесут, и выходить в больничный парк. Надо выздороветь, думает он. И тогда я возьму так любезно изготовленные для меня документы и покину эту страну, как можно дальше, и больше никогда не увижу ни одного похотливого дойстанского ублюдка, норовящего распять тело и вывернуть для забавы мне сердце.

На одиннадцатый день он нашел на скамейке в парке вчерашнюю газету и с постыдной жадностью пролистал ее в поисках знакомого имени. И обнаружил: на второй странице, в статье о внешне-политических успехах. Герин был в Альбионрихе, поэтому он не мог к нему приходить. Надежда горячо запульсировала в его груди, он позволил ей там жить. И через два дня, у той же скамейки, любимый стремительно вышел ему навстречу, черные глаза его счастливо смеялись, а уголки губ вздрагивали, пытаясь хранить серьезность. И боль перестала пульсировать в груди Эштона и растеклась теплом по всему телу.

Когда Эштон покидал клинику, он еще раз увидел Френца: тот ледяной статуей застыл у окна, а рядом Герин изучал черную папку, еле заметно, но кровожадно усмехаясь. Френц пустым взглядом скользнул по Эштону, без обычной насмешки его лицо стало картинно-чеканным и пугающим. И они сейчас были похожи, как братья: два северо-дойстанских аристократа, древняя кровь разбойников и убийц. Эштон остановился, как вымороженный, но Герин поднял голову и снова преобразился радостью, а в глазах Френца мелькнули растерянность и боль, и он поспешно отвернулся. Никто не заметил его резкого движения: Эштон с Герином смотрели друг на друга, а затаившаяся по углам охрана – бдила окрестности.

========== Часть двадцатая: За долиной теней сверкает страна ==========

– Кофе, господин Ансалис, – Эштон просыпал полную горсть масляно блестевших зерен обратно в корзину и с усмешкой взглянул на своего собеседника. – Это наше прекрасное прошлое и настоящее… но будущее – за высокотехнологичной промышленностью.

Господин Ансалис, местный магнат, недоверчиво сощурил свои лакированные, словно нежареный кофе, глазки:

– И вы правда полагаете, что сможете конкурировать с производителями Старого Света?

– Полагаю, – Эштон слегка пожал плечами и вышел из-под навеса.

Отсюда, с гор, открывался сумасшедший вид на бескрайнее небо и ярко-синий океан, вид, от которого у него до сих пор захватывало дух. В Дойстане небо похоже на свинец, а земля раздавлена его тяжестью. С уступов сбегали принадлежащие ему низкорослые плантации, к восточной границе владений подбиралась пышная пена джунглей, и над ней полупрозрачными ажурными грибами возвышались какие-то огромные деревья. Названия их Эштон не знал, но уже привык называть эти горы и это море – “наши”, словно на самом деле был урожденный сагенеец, только долгое время живший в Старом Свете. Он даже говорил специально с легким франкширским акцентом – считающимся в Сагенее шикарным прононсом их бывшей метрополии.