Текст книги "Офицер и джентльмен (СИ)"

Автор книги: Le Baiser Du Dragon и ankh976

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

========== Часть первая: Как поймать ==========

Эштон любовался осенним снегом и летящими по ветру черными листьями. И улыбался. Сегодня он стал начальником департамента планирования в Министерстве тяжелой промышленности, и радость рвалась из него сияющей волной.

Жизнь удалась, думал он, выходя на улицу. Услужливый швейцар распахнул двери и раскрыл зонт, провожая его до машины. Эштон стал самым молодым директором за всю историю их замшелого Министерства – всего тридцать пять лет. И самым красивым – самодовольно отметил он, поймав свое отражение в затемненном окне машины.

Резкий порыв ветра вывернул зонт и сбил фуражку швейцара, распахнул модный тренч новоиспеченного директора и разметал его темно-русые волосы. Эштон картинно задержался, окидывая взглядом бегущего привратника, склонившегося в полупоклоне водителя, придерживающего ему дверцу, трепещущий на ветровом стекле красно-желтый листок клена…

– В клуб, – сказал он, усевшись.

Сегодняшний вечер следует отметить как-нибудь иначе, чем обычно (работа до ночи, получасовый визит к содержанке или в веселый дом на обратном пути, и все). Нет, он поедет в клуб, не без приятственности пообщается с нужными и влиятельными людьми, а по дороге домой заедет на часок к содержанке или в веселый дом. И это будет, как вечер перед выходным.

Уже заходя в клуб, он обернулся, словно уцепившись за что-то, и встретился взглядом с идущим по тротуару мужчиной. Тот был строен, широкоплеч и оборван. Волосы у него были непривычно светлые, а глаза – непривычно темные. “Беженец”, – подумал Эштон с легкой брезгливостью и прошел внутрь.

Все шло просто замечательно. Эштон удачно продул партию в вист товарищу военного министра, а под стаканчик виски позже – обсудил с ним перспективы танкостроения. К нему постоянно подходили с поздравлениями и многозначительными разговорами. Власть и популярность плескались и кружились вокруг, а все эти потомки старых фамилий уважительно говорили с ним, обтекая его щедрой и любезной волной.

У Эштона не было звучной фамилии, его отец был скромным чиновником в министерстве образования, мать – купеческой дочерью. Но сам он словно с рождения был предназначен для большего: всегда лучший, всегда в центре внимания. Он был благодарен родителям, сумевшим обеспечить ему блестящее образование, и непременно навещал их не менее трех раз в году: на дни рождения и Рождество. Хотя ничего уже давно не связывало его с этими людьми, кроме ежемесячно высылаемых им денег.

Клуб он покидал весьма довольный проведенным вечером.

На ночной улице было необычайно тихо, даже ветер улегся. И взгляд его снова наткнулся на давешнего беженца. Тот медленно выходил из-за угла, опустив голову. Вся его фигура – красивая и сильная – выражала безысходную усталость. Шаг беженца все замедлялся и замедлялся, пока совсем не замер. Он сел на ступеньки, закрывая руками лицо.

Эштон закурил, оправдывая перед собой задержку. Ему захотелось окликнуть беженца и посоветовать ему не задерживаться, если не хочет получить по шее. Но пока он зажигал сигару, на улицу выскочил швейцар и пнул беднягу в бок, рявкнув: “Пшел вон, подонок”.

Беженец вскочил и попятился, глядя на них так, словно совсем еще не привык к тому, что его гонят от дверей, в которые он и не стучался. И Эштон снова удивился, какие темные глаза у этого дойстанца. Дойстанцев было немного на улицах столицы, беглецов от жестоких последствий гражданской смуты в их стране, и Эштон, конечно же, никогда не заглядывал им в лица. А у этого лицо оказалось красивое, словно выточенное искусным скульптором из светлого камня.

– Охолони, милейший, – Эштон махнул рукой швейцару, указывая на двери – пост, мол, там.

И подошел к застывшему беженцу:

– Чего отираешься здесь, приятель?

– Работу искал, – ответил тот. И по тому, как чисто звучала его тихая речь, и с каким привычным достоинством развернул он плечи, Эштон понял, что провести часок в гостинице можно не предлагать. Из благородных, откажется. Но красив, зараза. Лет тридцать, в самом мужском соку, Эштон как раз таких любил.

– Не нашел? – спросил он, затягиваясь.

– Нет.

– Не в том районе ищешь.

Дойстанский беженец молчал, глядя мимо.

– Или не привык работать руками? – сам не зная уже зачем, донимал его Эштон.

– Привык. Просто, видите ли, любезный господин, там мало платят.

– Зачем же тебе много денег… приятель?

Мужчина остановил на нем темный взгляд, словно что-то решая, а потом спросил в ответ:

– Зачем вам беспокоиться о таких вещах… любезный господин?

И Эштон внезапно вдохновился:

– Понимаете ли, я – директор министерского департамента, и очень много работаю, мне нужен второй секретарь, который мог бы самоотверженно просиживать со мной по шестнадцать часов в сутки. А вы, я вижу, образованный человек и джентльмен, и мне кажется, я могу положиться на вашу честность и трудолюбие.

Лицо беженца дрогнуло, он недоверчиво покачал головой:

– Вы смеетесь надо мной… у меня нет разрешения на работу, да и запрещено иностранцев брать в государственные учреждения.

– Это все решаемо, друг мой, но удовлетворите мое любопытство: для чего вам так нужны деньги?

– Моя сестра и мать… они тяжело больны, мне нужны деньги на докторов и лекарства, – тихо сказал он и отвернулся.

Мать и сестра, подумал Эштон, я оплачу им лечение, а в благодарность получу дешевого личного секретаря и его крепкую задницу. Ты ведь не пожалеешь этого для своей семьи, парень?

– Вас не обязательно брать в министерский штат, я же могу нанять личного… лакея.

Дойстанец еле заметно дернулся от этого слова, но сказал лишь:

– Спасибо.

– Как ваше имя? – спросил Эштон, протягивая визитку.

– Герин.

– Герин фон … ? – усмехнулся Эштон.

– Просто Герин. Герин Штоллер.

– Вот как, просто Герин. Явитесь завтра к восьми в здание министерства тяжелой промышленности, вам выпишут пропуск.

– Спасибо, господин директор… а вы не опасаетесь, что я дойстанский шпион?

– Вы знаете, – засмеялся Эштон, – я был бы этому даже рад. Ведь это так забавно – самолично разоблачить дойстанского шпиона.

Герин слабо улыбнулся, поняв, что под этим эвфемизмом крылось предупреждение о грядущей детальной проверке.

Эштон махнул рукой, подзывая машину, и последним, уже хозяйским взглядом окинул мускулистое тело своего будущего развлечения. Но тот не понял выражения, мелькнувшего на лице неожиданного благодетеля, он лишь благодарно склонил голову, прощаясь. Ведь Герин фон Штоллер и в самом деле был образованным человеком и джентльменом, а вовсе не шпионом. И даже представить себе не мог, какие планы на него строились.

Черная машина тихо прошуршала, удаляясь. Герин засунул руки в карманы, пытаясь согреться, и поспешил домой, мечтая, как обрадуются женщины, когда он скажет, что нашел работу. Про лакейскую должность он говорить не будет… Зато можно будет купить теплых вещей и побаловать их чем-нибудь вкусным, а не только лекарствами. Да и что такого особенно низкого в том, чтобы побыть в услужении? Куда более унизительно торчать целый день у дверей биржи, ожидая, что тебя среди прочих наймут за гроши дробить камни или таскать мешки, если повезет. Невольником на рынке себя чувствуешь, ей богу. А вдруг все, что говорил этот Эштон Крауфер – жестокая насмешка? Нет, он пока никому не расскажет об этой странной встрече, похожей на чудо. Но так хотелось, чтобы все оказалось правдой, и уже завтра он сможет трудиться в тепле, за твердый оклад.

========== Часть вторая: Как привязать ==========

Утром ночной разговор показался Герину бредом воспаленного от долгих мытарств сознания. Он минут пять вертел между пальцев поблескивающую золотым тиснением визитку. Эштон Крауфер, директор департамента планирования. Господин директор вчера был явно навеселе и жаждал дружеского общения со всем миром.

Он и не вспомнит меня, подумал Герин.

А потом принялся мучительно совмещать в сознании свои единственные приличные брюки и пиджак. Пиджак был спортивным, а брюки – от смокинга… хорошо хоть модернового, без лампасов… Все равно – гнусность какая – поморщился он и засобирался с ведрами за водой.

У колонки он встретил Алику, бойкую двадцатилетнюю бабенку из соседнего барака. И, как обычно, помог ей вскинуть ведра на коромысло.

– Спасибо, господин Герин, вы такой внимательный мужчина, – кокетливо улыбнулась Алика, и он по давней снисходительной привычке шлепнул ее по круглому крепкому заду. Хотя больше не имел никакого права на эти небрежные манеры, жизнь поставила его на одну доску с сельской молодухой, и на этой доске у таких, как она, получалось выживать лучше… Гораздо лучше, и они заслуживали уважение этой своей основательностью и живучим упорством.

Они пошли обратно рядом, и Алика весело трещала о чем-то, о какой-то сваре у них в бараке, а Герин рассеянно улыбался, поглядывая на ее сочные формы. Он видел, что нравится, и думал о том, что можно было бы сойтись с ней. И она бы взяла на себя большую часть домашней работы, а он бы больше не исходил беспокойством за сестру и мать, что без него они будут сидеть голодные и мерзнуть – в приступе болезненной слабости. А по ночам бы… да, по ночам… а ведь когда-то совокупление с плохо мытой и мясистой девкой из простонародья казалось ему едва ли отличным от пристрастия к животным.

Герин даже зажмурился на мгновение от стыда – и за себя тогдашнего, и за нынешнее бесчестное желание взять в дом жену только потому, что не мог позволить себе прислугу.

Да и что, в конце концов, он может предложить женщине, чтобы она захотела пойти за него. Кроме сомнительных ночных удовольствий.

Дома он залил одно ведро в котел и побежал переодеваться в гнусно несочетающиеся тряпки. Надо было спешить, чтобы не опоздать в министерство к восьми: до центра добираться больше часа. Перед выходом он склонился над постелью матери, целуя седой локон рядом с изможденной щекой женщины. Потом прижался губами к тонкой руке сестры. Кожа у нее была огрубевшая и потрескавшаяся.

– Ты не останешься на завтрак? – спросила сестра.

И он с привычной болью отметил следы болезни на ее лице – черные круги вокруг глаз, обметанные губы. Но даже сейчас она оставалась прекрасной, все той же золотоволосой темноглазой красавицей Эйлин фон Штоллер.

– Я опаздываю на встречу, Эйлин.

Сестра дала ему две горячие картофелины, и он грел ими руки в карманах, постепенно съедая по дороге.

Без пяти восемь показывали часы на башне, когда он подошел к зданию министерства. Он был готов к тому, что на проходной не окажется никакого пропуска на его имя. И придется показывать визитку и уверять, что ему назначено. И тогда вахтер позвонит в приемную господина директора, а потом скажет, глядя на него, как на таракана: “Вас не ждут”.

Но все прошло совсем не так. Вахтер любезно протянул ему пропуск и объяснил – куда идти. Вежливый молодой человек в приемной улыбнулся и проводил к господину директору Крауферу. А тот встретил его с теплотой, достойной не случайного знакомого с улицы, а, как минимум, давно не виденного однокашника. Герин даже растерялся.

Эштон же самодовольно щурился, наблюдая его смущение. В эти минуты пришедший к нему в кабинет (как в логово, думал Эштон) мужчина выглядел таким беззащитным, что хотелось немедленно засадить ему прямо на месте. Эштон торчал здесь с шести часов и, среди прочего, успел распорядиться начать интенсивную проверку Герина Штоллера (как немедленно выяснилось – все-таки, фон Штоллера), а также подготовить рабочий контракт о найме личного секретаря. Если бы Герин не явился сегодня, он бы велел привести его. Эштон не привык отступать ни перед чем. До тех пор, пока не испробует все варианты.

– Я рад, что вы все-таки решили принять мое предложение, Герин.

– Вы оказали мне большую честь, господин Крауфер, – нервно улыбнулся тот и вспомнил слово: “лакей”.

– Хотите ознакомиться со стандартным договором?

Герин внимательно изучил бумаги, светло улыбнувшись два раза: когда прочел название своей должности и размер оклада.

– Круглосуточная доступность, – спросил он, поднимая голову. – Что это значит, господин Крауфер? К сожалению, у меня дома нет телефона, чтобы обеспечить эту доступность. И… я не смогу оставить семью, чтобы проживать у вас… вы же понимаете.

О, я прекрасно понимаю, что значит “круглосуточная доступность”, подумал Эштон и доверительно улыбнулся:

– О, не волнуйтесь, Герин, это всего лишь значит, что за вами пришлют, если вы понадобитесь. Прошу обратить также ваше внимание на возможность длительных командировок.

– Насколько длинных, господин Крауфер? – забеспокоился Герин, тревожно заглядывая Эштону в глаза, и от этого взгляда у того сладко заныло в паху и подвело живот.

– Увы, не могу сказать ничего определенного. Так вас все устраивает?

– Конечно, господин Крауфер, более чем.

– Прекрасно, Герин, тогда подпишем контракт. И я сразу хочу сделать вам замечание относительно формы одежды.

Герин покраснел:

– Прошу извинить за неподобающий вид, я сегодня же куплю подходящий костюм, – мысли метались в поисках у кого бы занять достаточную сумму. Кандидатур не находилось. Неужели придется пожертвовать последним, самым дешевым, колечком сестры на дрянную одежду? Эйлин поймет, но… это была память об умершей младшей сестренке. Они сняли его с прозрачной детской ручки в мертвецком покое больницы. Такой прозрачной, что казалось, малышка умерла скорее от голода, чем от болезни.

– Вы меня слышите?

– Что? – он очнулся, словно вынырнув из темной глубины. – Простите, господин Крауфер, я задумался.

– Я говорил, что у нас с вами одинаковая комплекция. Я отдам вам свои старые костюмы и пальто, Герин, потому что ваш внешний вид отныне принадлежит не вам, а свидетельствует о респектабельности учреждения и лично меня.

– С-спасибо, – запнулся Герин, снова вспыхнув от столь небрежно нанесенного оскорбления.

– Как это говорится у вас, – и Эштон почти без акцента сказал по-дойстански: – “Со своего плеча”, да?

За его заинтересованно-вежливым тоном пряталась откровенная насмешка. Герин вскинулся, в который раз осознав – сколько оскорбительных мелочей призваны раз за разом указывать человеку на его низкое социальное положение. Удивительно, как он не замечал подобного раньше.

“Санта Лучия, Санта Лучия, – напевал про себя Эштон, отбивая ритм модной песенки пальцами по столешнице и любуясь гневно сверкающими глазами Герина. – Погуляй недельку-другую на воле, мой прекрасный гордый зверь. Привыкни и успокойся, прежде чем я нагну тебя”.

========== Часть третья: Как склонить ==========

Герин получил аванс и смог снять студию в полубогемном районе. Всего одна комната под самой крышей, но зато с центральным отоплением и канализацией. Как странно, что то, чего и не замечал три года назад, теперь представляется немыслимой роскошью. Через пару недель снова перестанем замечать, усмехнулся он сам себе.

Мать пришлось переносить в новый дом на руках. Выйти она сама уже не сможет… пока не выздоровеет. Он не понимал этой странной чахотки, поразившей его женщин, более того, складывалось впечатление, что доктора разделяли его недоумение. И поэтому ему все казалось, что элементарное тепло и сытная еда подействуют лучше всяких лекарств. Будто родные были цветами, чахнувшими от плохого ухода.

– Смотри, Герин, у тебя нарядов больше, чем у меня! – засмеялась Эйлин, и он залился краской.

Господин директор отдал ему, похоже, весь свой прошлогодний гардероб.

– Давай купим тебе новое платье, сестренка.

– Не надо, зачем мне сейчас, – она бледно улыбнулась. – Бесполезная трата денег. Купи лучше мяса.

Он тоже улыбнулся в ответ, пообещав себе подарить ей нарядное платье с первой же получки. Вместе они переделывали меховое пальто Эштона Крауфера в шубу для Эйлин. Герин привычно резал и сшивал плотную кожу по разметке сестренки, вспоминая свою вторую арктическую экспедицию – сколько там пришлось вот так провозиться со шкурами и брезентом, когда их унесло черт знает куда во льдах… Большая часть клади тогда пропала, и они мастерили сани и сооружали лагерь из подручных средств. Почему тогда холод и голод воспринимались чуть ли не с упоением?

Герин никогда не мыслил себя служащим в присутственном месте, ранее подобное занятие виделось ему унылым и скучным. А последние пару лет – недостижимым.

Но работать секретарем директора оказалось вовсе не скучно, скорее беспокойно. Он целыми днями носился с бумажками, переписывал их, отвечал на звонки и готовил кофе. Первый секретарь, Морис, сбросил на него всю неквалифицированную работу, оставив себе чисто референтские обязанности, и Герин искренне удивлялся – как до этого тот справлялся со всем один.

Вот и сейчас Морис сосредоточенно склонился, выписывая сводную справку для начальника, в то время как Герин сопровождал очередного посетителя. Тот был крупным промышленником, и господин Крауфер даже встал из-за стола, с самым дружелюбным видом выходя ему навстречу.

– Наконец-то вы почтили меня своим присутствием, господин Норд, – он пожал посетителю руку и, не выпуская, провел его к креслу. – Вы ведь предпочитаете чай, не так ли?

– После вашего последнего циркуляра, дорогой господин Крауфер, я предпочитаю исключительно кофе с коньяком. Или коньяк с кофе.

Директор развернулся к бару, укоризненно заметив:

– Вы мне льстите, это не мой циркуляр… Я всего лишь заведую планированием.

Герин попятился к выходу – за кофе. Промышленник сладко улыбался, сверля спину Крауфера тяжелым взглядом:

– Но вы ведь не откажетесь обсудить некоторые аспекты этого планирования… в дружеской атмосфере, дорогой господин Крауфер?

“Конечно, не откажется”, – думал про себя Герин, пристально следя за заваривающимся кофе. За прошедшие пару недель он проникся к начальнику настоящим уважением, даже восхищением. Эштон Крауфер обладал поистине стальной волей и упертостью, идя к своей цели, точно танк. Такой очень маневренный танк. И фантастически работоспособный. И Герин даже знал эту цель – Крауфер честно холил и лелеял свою тяжелую промышленность, пытаясь стимулировать развитие самых перспективных, по его мнению, направлений. Наверняка и сейчас в кабинете разговор идет отнюдь не о взятках и откатах… Хотя, от взятки господин директор тоже не откажется.

Эштон никогда не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться зрелищем прислуживающего ему Герина. Тот делал это с таким достоинством, словно придворный вельможа при теле Его Величества. Такое постыдно-плебейское сравнение каждый раз всплывало в сознании Эштона и приятно щекотало изнутри, стоило только бросить взгляд на дойстанского дворянина с подносом. Как бы он ни старался отогнать сладкий образ… ведь это невероятная глупость – так по-детски воображать себя королем. Такими темпами можно довоображаться до уютной комнатки с мягкими стенами и добрыми, почтительными санитарами.

Но Герин положительно сводил его с ума, особенно когда вот так серьезно смотрел в лицо, ожидая дальнейших распоряжений. Эштон кивнул ему, отпуская, а тот улыбнулся в ответ одними глазами и едва вздрогнувшими уголками губ. В паху заныло особенно призывно, отдаваясь почему-то тянущим чувством в груди, и Эштон отвернулся. Пожалуй, с ожиданием в засаде здесь пора заканчивать и можно идти в атаку.

Жирный промышленник окинул удаляющегося секретаря оценивающим взглядом и ухмыльнулся:

– Обзавелись телохранителем, господин Крауфер? Неужто опасаетесь за свою драгоценную жизнь?

– Истинно драгоценную, господин Норд, – елейно протянул Эштон. – Истинно драгоценную.

Он был весьма доволен Герином: тот так старательно исполнял свои обязанности. Правда, совершенно, абсолютно не замечал авансов своего шефа. Эштон уже раза три приглашал его с собой на ланч. В первый раз секретарь попробовал отказаться, но ему не позволили:

– Воспринимайте это как приказ, Герин, я желаю кое-что обсудить с вами и не собираюсь терять время. О деньгах не беспокойтесь, это деловой ланч, и вам не нужно за него платить.

И Герин вежливо наклонил голову, смиряясь.

Пришлось тогда на самом деле дать ему задание: подготовить экономический обзор по потенциалу дойстанской авиационной промышленности. Даже удивительно, но этот бывший светский бездельник и спортсмен, никак не связанный с деловыми кругами, очень прилично справился с задачей. И на следующий ланч они пошли уже под предлогом обсудить эту самую промышленность.

– Я впечатлен, – улыбался Эштон, накрывая ладонь собеседника своей. – Тем, что новый Дойстан умудрился не развалить хоть что-то из своего наследия. Но еще больше – вами. Ведь вы никогда ранее не работали в экономической сфере, Герин?

– Они все же понимают, что растащив военную структуру, они зарежут сами себя, господин Крауфер. На самом деле, они разнесли только армейскую иерархию, заменив ее своей, причем гораздо более жесткой, – Герин снова улыбался одними глазами, но на этот раз грустно. И не убирал руку. Просто не обращал на этот жест никакого внимания. – Относительно меня – вы правы, я никогда не занимался ничем экономическим… Если не держать за подобное организацию одной снабженческой экспедиции к арктическому лагерю.

Эштон откинулся, закуривая. Неиспорченность Герина в некоторых вопросах просто поражала: его можно было обнимать за плечи и тискать за руки, а он явно воспринимал это все, как выражения покровительства.

– Пожалуй, это можно зачесть, как деловой опыт. А чем вы занимались в этом вашем арктическом лагере?

Герин с воодушевлением рассказывал об исследованиях новых земель, в том числе и посредством летных экспедиций. И Эштон слушал его с легкой завистью: сам он никогда не был настолько свободен, чтобы вот так беспечно прожигать свою жизнь в поисках приключений.

– А у вас была невеста, Герин? – поинтересовался он во время третьего их совместного ланча. – Должно быть, это была самоотверженная девушка – ждать вас из этих бесконечных путешествий…

– Увы, – Герин усмехнулся, – это была прекрасная и достойная девушка, но она не дождалась меня и из второго путешествия. Впрочем, самоотверженность – это последнее, что я счел бы за достоинство женщины.

– Вот как? – удивился Эштон. – А что же вы сочли бы за достоинство? Только не говорите мне, что…

И он обрисовал в воздухе некий контур, напоминающий гитару.

– Несомненно, – засмеялся Герин. – Это одно из важнейших достоинств. Но кроме того, мне было бы гораздо более по душе, чем жертвенность, если бы она получала удовольствие вместе со мной, разделяя общие стремления и увлечения. У одного моего товарища была жена – летчица, и я всегда восхищался их союзом.

Эштон лишь покачал головой, изумляясь такому идеализму взрослого, вроде бы, человека.

Но все эти предварительные игры можно было сворачивать – они приносили совсем не тот результат, на который рассчитывал Эштон. Пора было приступать к главному блюду.

Поздно вечером он, потягиваясь, встал из-за стола и отошел к окну, ожидая своего секретаря, посланного за очередным кофе. Все его тело горело от предвкушения, где-то глубоко внутри, казалось, звенела натянутая струна. Герин наконец явился и только недоуменно оглянулся, услышав щелчок дверного замка. Он склонился над столом, расставляя приборы, а Эштон медленно подошел к нему и огладил крепкие ягодицы, поднимаясь вверх по спине и останавливаясь на шее, чтобы приласкать ее большим пальцем. Мускулы под его рукой закаменели, и Герин резко развернулся.

Эштон отступил на шаг: его вовсе не прельщало получить сейчас по морде и валяться тут с сотрясением.

– Что это значит, господин Крауфер? – голос дойстанца звенел от злости.

– Неужели, – усмехнулся Эштон, – мои действия можно толковать двояко?

Герин вспыхнул:

– Вы сильно ошиблись с объектом своих… действий.

– Мне кажется, дорогой друг, это вы ошибаетесь. Неужели вы полагали, что я просто так плачу вам из своего кармана, когда мог получить те же услуги за счет министерства? – и он снова усмехнулся, твердо глядя в черные от бешенства глаза Герина. – Хотя ваша работа безупречна, должен признать.

Герин залился бледностью.

– Вы… вы принуждаете меня к содомии?

– Я вам за это плачу. Не хотите – никто вас принуждать не станет.

Эштон указал рукой на дверь, следя за реакцией своей жертвы из-под опущенных ресниц. Он шел ва-банк: если Герин сейчас уйдет, то больше его будет не получить. Хотя… ведь он может еще передумать, не так ли? Имея перед собой перспективу возвращения в трущобы. И Эштон тонко улыбнулся:

– Не беспокойтесь, за этот месяц вы деньги получите, даже если прослужите только половину срока. Так что решайтесь или уходите.

Герин замер, неверяще глядя перед собой. Что ж, за последние годы стоило привыкнуть к подлым выходкам судьбы. Он бы скорее сдох от голода, чем терпел подобное унижение… если бы был один. Но ведь сестре стало лучше в новом доме, и даже мать, кажется, чаще приходила в сознание. Врач говорил, что виден прогресс. Неужели придется распроститься с этой надеждой? Нет, с горькой насмешкой над самим собой подумал он, истинный джентльмен не поставит интересы собственной задницы выше жизни своих близких.

– Хорошо, – потухшим голосом сказал он. – Я согласен.

– Тогда раздевайтесь.

Горячее удовольствие разливалось по телу Эштона, пока он следил, как Герин непослушными пальцами пытается расстегнуть пуговицы.

– Я сам, – сказал он и принялся медленно снимать с него одежду, покрывая поцелуями вожделенное тело. Герин бессильно опустил руки и зажмурился. Он дрожал все то время, что его ласкали, и это сводило Эштона с ума, хоть дрожь эта и была порождена не страстью, а отвращением. Как бы ни был господин директор искушен в любовной науке, он не смог добиться от Герина отклика, и, видя это, не стал долго тянуть:

– Наклонитесь и раздвиньте ноги.

Эштон осторожно растягивал скользкую от масла задницу своего секретаря, поглаживая в районе простаты. Второй рукой Эштон сжимал его член и вскоре почувствовал недвусмысленную реакцию на свои действия.

Герин спрятал лицо: испытываемое им возбуждение не было приятным, скорее болезненным. И унизительным чуть ли не более всего в его положении. Он испытал почти облегчение, когда это мерзкое чувство схлынуло под влиянием острой боли. Терпеть пришлось невыносимо долго, хотя объективно прошло, наверное, не больше пяти минут. Он только закусил запястье, стараясь не издать ни звука.

Эштону совсем не хотелось, чтобы все закончилось так поспешно, он бы растянул это подольше, чем пара жалких минут, но, пожалуй, не стоило так уж мучить Герина в его первый раз. К тому же, вид судорожно сведенных мускулов на его спине, его сжимающаяся от боли и снова расслабляющаяся усилием воли задница – все это заставило Эштона прийти к финишу бурно и быстро.

Он застыл на мгновение, прихватывая губами загривок своего невольного любовника. Потом отошел, застегиваясь, и закурил. Герин сполз со стола на пол, все так же закрывая лицо. Он был похож на сломанную куклу.

– Одевайтесь, – недовольно сказал Эштон. – И прекращайте изображать из себя поруганную двенадцатилетнюю девственницу. Я вас не насиловал, и вам не двенадцать лет.

Герин посмотрел на него пустыми глазами и попытался встать, хватаясь за край стола и соскальзывая. Эштон, страдальчески морщась, сунул ему в рот чашку с остывшим кофе. Тот сделал несколько глотков, стуча зубами, а потом резко отстранился и встал.

– Дерьмо, – процедил он. – Дерьмовый у вас кофе.

– Вы его сами заваривали. Извольте поспешить, я подброшу вас до дома.

– Не стоит беспокоиться, господин Крауфер, я доберусь сам, – ответил Герин, угрюмо натягивая штаны.

– Это не предложение, Герин, а приказ, я хочу, чтобы вы выспались и явились завтра как обычно к шести, – господину директору совсем не хотелось отпускать его сейчас скитаться по ночным улицам – мало ли что взбредет в голову спесивому дворянчику.

– Вы собираетесь всю мою жизнь контролировать? – осведомился тот со сдержанной яростью.

– Скажем так: большую ее часть, – невозмутимо заметил Эштон.

В машине Герин замер ледяной статуей, сложив руки на коленях и уставившись в окно. Эштон полпути лениво любовался его прекрасным профилем напротив, а потом, наскучив неподвижностью, пересел рядом и положил ладонь ему на затылок. Герина передернуло от отвращения.

– Извольте, – с трудом произнес он, – избавить меня от ваших непристойностей хотя бы на людях.

Эштон помедлил, размышляя о том, как скоро он сможет склонить гордеца к минету в машине прямо при шофере. Но руку убрал.

Герин думал о том же: что глупо выделываться и показывать гонор, сдавшись один раз, он подписался и на все остальное. И что может быть бездарнее, чем потерять положение теперь, когда он уже пошел на такую низость. А ведь скоро господину директору надоест играть с ним в эту грязь, и тогда его наверняка без сожаления вышвырнут за дверь… Будь, что будет, – безразлично заключил Герин и прикрыл глаза.

Машина остановилась.

– До завтра, Герин.

– До завтра, господин Крауфер.

Лишь на миг Эштон пожалел, что глаза Герина погасли и больше не светились той мягкой улыбкой, к которой он, оказывается, уже успел привыкнуть.

========== Часть четвертая: Что нужно для свободы ==========

– Заприте дверь, Герин, – говорил Эштон своему секретарю каждый раз, когда ему хотелось насладиться его точеным сильным телом.

Тот послушно поворачивал замок и замирал, уставившись на эту самую дверь.

И можно было приказать ему раздеться и подойти. А можно было подойти самому и запустить руки ему под рубашку, лаская напряженные мускулы и целуя шею. Герин чуть отворачивался и закрывал глаза, пока господин директор перебирал его волосы, сильно оглаживал грудь и живот, щекотал языком уши.

Эштон подталкивал его к креслу или столу, разворачивал к себе, прижимаясь губами к бледным, как у всех блондинов, соскам. Герин чуть вздрагивал – это у него было чувствительное место, и он недолго мог оставаться таким ледяным, когда господин директор посасывал и прихватывал зубами его грудь, и осторожно играл яичками. Дыхание его учащалось, плоть восставала, а на щеках проступал нежный румянец.

Эштон удовлетворенно улыбался, глядя в его лицо, отмечал как темнеют крепко сжатые губы, и трепещут черные ресницы – такие длинные… Он их любил, любил целовать своего секретаря в неизменно закрытые глаза, ощущая щекотку – словно крылья бабочки трепетали его ресницы и веки, а Эштон ловил их. “Ловлю и ем, что ли?” – думал он, поймав себя на таком нелепом сравнении. Но раз вспыхнувший образ посещал его снова и снова, таково было проклятое свойство его ума, доводящее его до легкого остервенения. Нужно было просто подождать, и эта глупость сама растает, сотрется в душе от частого использования, не будет вызывать никакого странного отклика… Так всегда бывало, хоть некоторые навязчивые идеи и сочетания преследовали его годами, выскакивая в самые неподходящие моменты. Эштон с детства любил бабочек.