Текст книги "Офицер и джентльмен (СИ)"

Автор книги: Le Baiser Du Dragon и ankh976

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Эштон вывернулся из-под его руки, отошел к винной стойке, выбрал крепкое красное и налил себе полный стакан прямо из бутылки, минуя декантор и нарушая собственный сухой закон. Стекло звякнуло о стекло, и он поднял бутылку повыше, чтобы никто не услышал его дрожь.

– А ты этого хочешь?

– Нет, – сказал Герин. – Твоя задница прекрасна, друг мой, но я не делюсь. Никогда.

Эштон обернулся, прижимая бокал к губам, старое вино показалось кислятиной… да так оно и было при таком варварском употреблении. Офицеры, не отрываясь и не улыбаясь, смотрели друг другу в глаза поверх карт.

– А если куколка сама захочет?

– Имей уважение, Френци… Понимаешь меня? Имей уважение. Повышаю.

– Понимаю, мой дорогой рейхсляйтер, – каратель снова перешел на столичный дойстанский: – Принимаю и открываемся, – карты упали на стол, и он ухмыльнулся, сгребая банк: – Судьба ко мне благосклонна, как к хую в своей жирной жопе.

– В кои-то веки ты не блефовал, – произнес Герин с оттенком нарочитого удивления. – Принеси мне тоже вина, Эштон.

“Это был блеф, всего лишь блеф”, – думал той ночью Эштон, он стоял на коленях на шатком стуле и давно упал бы, если б не ладонь Герина, поддерживающего его под живот, вторая ладонь зажимала ему рот, вынуждая изламываться, балансируя. Он дрожал, раскачиваясь на этом стуле, сзади его наполняли глубоко и жестко, заставляя мычать и мотать головой, Герин не давал ему дышать, закрывая иногда и нос. Он в очередной раз задохнулся, когда острое наслаждение и притухшая, но не прошедшая от вечерней сцены боль заставили его сдавленно закричать, кусая твердые пальцы любовника, по щекам потекли слезы.

– Чшш, тихо, – говорил Герин, перенеся его в постель и губами собирая соленую влагу. Слезы драгоценными каплями сверкали на глазах Эштона, и Герин вспоминал темные воды родного Северного моря, янтарные в свете солнца – когда ныряешь на глубину. – Тебя что-то расстроило сегодня?

– Нет, – врал Эштон, и Герин качал головой: что ж, он и не рассчитывал на доверие.

– Ты же скажешь мне, если произойдет что-то серьезное?

– Обязательно, Герин.

Фальшь в его голосе, почти незаметная, резанула тонкий слух скрипичным визгом, Герин растерянно и грустно улыбнулся, посмотрел в угол – собаки приветливо подмигивали ему красными глазами. И он крепко прижал к себе Эштона, такого же ненастоящего, как и они, но зато материального и теплого, целуя в ложбинку на шее, то место, где кончались волосы, самое свое любимое.

***Кролики.

В тот день Герин задерживался на очередной летучке с офицерами внешней разведки, они распределяли новых подопечных – прикормленных Дойстаном политиков. Жди меня в спальне, – сказал он Эштону, поймав в переходе, и тот молча кивнул, чувствуя, как привычное возбуждение поднимает голову в предвкушении.

Эштон послушно пошел в королевские покои, долго лежал в ванной, а потом забрался в постель, полностью обнаженный, скорчился под тяжелым одеялом – он всегда так спал теперь, когда оставался один, словно пытался обнять сам себя. В свете ночника он смотрел на любимую картину Герина, проваливаясь в полудрему и снова выныривая, звезды на ней мохнато закручивались.

Наконец, за дверью раздались шаги, Эштон поднялся, садясь на колени, дверь распахнулась с пинка, он нервно подскочил.

– Герин, блядь! Ты где, сволочь? Почему везде одни кролики, блядь?!

Френц фон Аушлиц был совершенно невменяем: с фуражкой набекрень, распущенным галстуком, расстегнутым воротничком и остановившимся взглядом. Эштон вжался в изголовье кровати:

– Его здесь нет.

– Ой, – обрадовался Френц, – кролик! Иди к папочке…

Он подошел к оцепеневшему Эштону, сдернул с него одеяло и запустил руку в пах. Эштон отмер, когда нахальные пальцы принялись перебирать его яйца, оттолкнул офицера, трясясь от бешенства и ненависти:

– Убирайтесь отсюда.

– Какой горячий кролик, – заржал Френц, покачнувшись, и снова протянул руку.

– Убирайтесь, – повторил Эштон выпихивая его из комнаты. И услышал легкий шум за дверью. – Проклятье, рейхсляйтер! – и затолкнул несопротивляющегося Френца в щель между альковными портьерами и стеной.

– Какая теплая встреча! – усмехнулся Герин, увидев голого и взъерошенного Эштона посреди комнаты, и указал на мягкую табуретку: – Животом сюда.

Эштон бездумно исполнил приказ, он был ошарашен происшедшим, и не понимал собственного поступка: зачем было прятать Френца фон Аушлица? Как будто сцена в дурной оперетте. Как будто было, что прятать. Герин по-хозяйски мял и гладил его ягодицы, Эштон оторвал взгляд от собственных рук, упирающихся в пол, посмотрел на портьеры и увидел наглую рожу Френца: тот беззвучно смеялся.

Его скрутило от унижения: неужели вот так, его возьмут тут на потеху этому придурку?

– Нет! – он соскользнул с табурета и отошел к дверям. – Нет… Я проголодался.

Герин, привыкший к безотказности любовника, смотрел на него с веселым недоумением:

– Ну, хорошо…

Эштон потянул его за руку, отчаянно надеясь, что придурок за портьерой догадается убраться по-тихому. Но тот не понял намека и, внезапно завопив про кроликов, вывалился из засады, запутавшись в твердом коконе бело-золотой парчи.

Словно в замедленной съемке Эштон видел, как Герин отшвырнув его за спину, выхватывает револьвер, наводит на кокон с Френцем…

Эштон на излете ударил Герина в бок, и рука его дрогнула, прицел сбился, а пуля, направленная точно в середину мишени, ушла в “молоко”.

– Френци! – Герин бросился на колени рядом с копошащимся на полу другом, ощупывая в поисках ранений. – Цел, собака! Что ты творишь, дегенерат недоделанный?!

Они снова говорили на лающем северном наречии.

– Герин, сволочь, развел нахуй кроликов… Они на меня нападают…

– Какие кролики, – прошептал Герин, бледнея. – Черные?

– Разноцветные блядь!

– Разноцветные… – Герин сжал рукой виски. – Ты чем обдолбался, дебил?!

– Они меня хотят трахнуть… все, – доверчиво признался Френц, хватая товарища за колени и преданно заглядывая в глаза. – Ты их прогонишь, Герин?

– Прогоню, Френци, – ласково сказал Герин, заставляя его подняться.

Он отвел жертву химической промышленности на кушетку, сдернув по дороге с занавеси мягкий шнур.

– Я прикажу им убираться, и они не посмеют к тебе приставать, – говорил он, снимая с Френца сапоги и одежду, привязывая шнуром к кушетке. – Я знаю, как обращаться с этими тварями, поверь.

– Я тебе верю, Герин, – счастливо улыбался Френц, вытягиваясь под пушистым пледом, который принес Эштон.

– Тебе надо поспать, – Герин сидел с ним, ожидая пока тот заснет, и еще долго после, опасаясь новой вспышки и прислушиваясь к беспокойным вскрикам.

Множество черных собак выползло изо всех углов и сидело вместе с ними, печально навывая гишпанскую колыбельную. Френци было двадцать пять, когда Герин впервые встретил его, но по своей сути тот был двенадцатилетним пацаном, жаждущим приключений и ждущим отважного командира и героя, который бы повел его навстречу славе и великим свершениям. И дождался Герина. Френци отдал ему всю свою преданность и верность, а Герин сделал из него палача. Он считал молодого графа больным садистом и выродком, хоть и с удовольствием проводил время в его веселой компании. И слишком поздно понял, что тот искренне полагает врагами и нечеловеками всех, на кого ему укажет кумир, и готов исполнить любой приказ, считая его единственно правильным. Как тогда, в сарае заброшенного аэропорта, когда Герин рассказывал ему, как ломать людей.

Френци окончательно затих, и Герин поднялся, оглядываясь. Эштон ушел, и по наглой призрачной грызне вокруг, он понял, что тот ушел давно и далеко.

========== Часть шестнадцатая: Природа власти ==========

Охранники сказали, что господин Крауфер не покидал внутренних помещений дворца, и Герин быстрым шагом направился к спальне Марии-Антуанетты. Дверь была заперта. На стук никто не отзывался, и он с трудом подавил желание отстрелить замок и вломиться.

– Эштон! Эштон!

Рейхсляйтер минут пять упоенно колотил каблуками и был готов уже увериться, что Эштон прячется где-то в другом месте. В тот момент, когда он доставал оружие, дабы снести для последней проверки эту проклятую дверь, она распахнулась, и Герин ввалился в проем спиной вперед – прямо в объятия любовника.

– Эштон, ты почему не открывал?

– Я спал, – буркнул тот, отводя глаза и высвобождаясь.

– Вот как? – у Эштона был очень чуткий сон… Герин обеспокоенно заглянул ему в лицо: – Эштон, этот придурок тебе ничего не сделал?

– Нет. Я просто спал. И хочу продолжить это увлекательное занятие.

Герин неуверенно улыбнулся: Эштон за что-то злился на него и не хотел говорить – за что, и надо было уходить, он всегда ненавидел разборки. Но им осталось всего четыре ночи, и так не хотелось терять ни одну из них.

– А можно к тебе присоединиться? – тихо спросил он, давить сейчас было нельзя.

– Конечно, Герин, присоединяйся, ты же знаешь, я всегда готов раздвинуть перед тобой ноги, когда пожелаете, господин рейхсляйтер, – голос Эштона сорвался.

Герин почувствовал будто его ударили поддых.

– Мне казалось, ты этого хотел, – холодно обронил он.

– О, да, конечно же хотел, ведь я лишь похотливая тряпка, об которую можно вытереть ноги, попользовавшись… Давай, начинай, – Эштон резко дернул пояс халата, затянув его, вместо того чтобы развязать, и принялся нервно теребить узел, сейчас он жалел, что не пошел к себе домой, решил сэкономить полтора часа сна, идиот. Будто бы можно было надеяться на сон, что здесь, что там, но зато там бы он тихо промучился до рассвета, и не сорвался на эту позорную сцену.

Герин молча развернулся, чтобы уйти и никогда больше не возвращаться: он терпеть не мог всего этого, всех этих скандалов и претензий, когда все заканчивалось, не проще ли сказать что все прошло, не вываливая этой эмоциональной грязи.

Эштон, застыв, смотрел ему в спину, тот снова уходил, не оборачиваясь, легко сбегал по широким ступеням парадной лестницы, своей летящей походкой – словно навстречу чему-то удивительному и интересному, с облегчением оставляя неприятный груз позади – гнить в своей неприятности. Ему мучительно хотелось окликнуть Герина, сказать – постой и прости, но вместо этого он зло процедил:

– Давай, иди к своему дружку.

Герин остановился, посмотрел на него, слегка закидывая голову, на его лице отразилось изумление, а потом понимание:

– Ты ревнуешь.

Эштон попятился, это была ошибка – так ненароком открыть свою душу, Герин и так взял у него слишком много, а теперь может вдоволь позабавиться его глупой привязанностью – надо же, временное постельное развлечение вообразило, что может ревновать.

– Не порите чушь, господин Штоллер, – он отступил еще дальше, поднимая руки ладонями вперед, Герин стремительно приближался. – И избавьте меня от своего общества.

– Не дождешься, – Герин дернул его на себя, не обращая внимания на чувствительный тычок в бок, заломил назад руки и затолкнул в комнату.

Эштон дернулся и замер в его объятиях, живо вспомнив, насколько тот искусен в борьбе.

– Желаете снова меня изнасиловать?

– Тшш, тихо, глупый, я же обещал не причинять тебе вреда… Я же люблю тебя, – жаркий шепот в шею заставлял вздрагивать, покрываться мурашками и тянуться навстречу ласке. – Люблю. А с Френци у нас ничего нет, он мой единственный друг, не злись на него…

Эштон расслабился, подставляясь под поцелуи, жаркое возбуждение накатывало волнами, конечно же, он не верил этим признаниям – слишком легким, чего не скажешь, опьяненный желанием. Сам Эштон никогда и никому не признавался в таком, он вообще никогда не говорил о чувствах, соблазняя своих любовниц и любовников лишь подарками, но Герин был другим, и совершенно не стыдился подобных слов, наверно, потому, что они ничего особого для него не значили. Мимолетная интрижка, которая завершится через четыре дня. Вот такая у него любовь, спасибо и за это.

– Прости за тот раз, – втирал меж тем Герин, подталкивая его к кровати. – В гостинице. Я поступил бесчестно.

– Не за что… извиняться… я хотел сделать то же самое… тогда… не получилось просто… – Эштон запустил руки в льняные волосы Герина, тот целовал его в сгибы бедер, придерживая за разведенные колени, и коварно избегал жаждущего прикосновений члена.

– Подбери ноги.

Теперь Эштон сам держал себя под колени, бесстыдно выставляясь. Герин приставил большой палец к его входу и с легкой улыбкой смотрел на него, ничего больше не предпринимая, и Эштон застонал и сам потерся об этот палец.

– О, господи… – еле слышно выдохнул Герин, расширенными глазами наблюдая за похотливо елозящим любовником.

Эштон судорожно вздохнул, стыд и желание сводили его с ума, он никогда не думал, что будет получать такое порочное удовольствие от всех этих унизительных положений. Словно тогда, в борделе, Герин вывернул его душу наизнанку, заставив хотеть странного и без конца отдаваться в полную власть этого человека, именно таким парадоксальным образом добиваясь чувства защищенности и близости. А может, это произошло еще раньше – в той гостинице, когда он наслаждался после побоев и насилия? Это не важно, ведь ни с кем другим такого не хотелось, а Герин с ним ненадолго. Каждый мускул его тела болезненно ныл, моля о том, чтобы его приласкали, член истекал смазкой, кровь пульсировала в сосках и анусе, а губы пересыхали, их приходилось постоянно облизывать. Герин слегка надавил, мышцы податливо разошлись, впуская его, а потом он убрал руку, и склонился, заглядывая Эштону в лицо. И Эштон выгнулся, пытаясь прикоснуться к нему, развел пошире бедра, ожидая проникновения, и, вскрикнув, содрогнулся, когда вместо этого получил шлепок по ягодице – легкий, но обжигающий. Яйца свело, он зажмурился, но ему не дали кончить: Герин сжал его член у основания, облизав при этом головку.

– Эштон… помнишь, я тебя просил, рассказывать мне, когда происходит что-то серьезное? – Герин сопровождал свои слова новыми шлепками, с изумлением видя, как нравятся его действия. – Вооруженный псих в спальне – это серьезно. Понимаешь меня?

– Д-да… – простонал Эштон поджимая порозовевшие ягодицы.

Герин лизнул горячую от ударов кожу, расстегнул брюки и вошел в дрожащее от вожделения тело, пристально глядя в глаза Эштона. Казалось, тот не видит его – настолько бездумно плывущий был у него взгляд. Совершенно определенно, Эштон хотел ограничения и подчинения так же сильно, как он сам хотел подчинять и ограничивать, и это было то, что Герин о себе не знал раньше. Он считал себя человеком, не выносившим прикосновений, и старался всегда компенсировать эту холодность своими ласками, лишь бы не трогали его. В той, другой жизни, Эштон сломал этот его барьер, заставив получать удовольствие в пассивной роли, но больше ни с кем этот опыт повторять не хотелось. Теперь же Герин понимал, что вовсе не к прикосновениям он испытывал отвращение. Он просто никогда и никому не мог отдать хоть каплю контроля. Безграничная власть, которой у него было так много, но к которой он был равнодушен в обычной жизни и отношениях, оказалась остро необходимой ему в постели.

Им хватило пары минут, чтобы прийти одновременно – Эштон с хриплым стоном, а Герин не позволил себе ни звука, он упал рядом с обнаженным любовником, лизнул в шею, и прошептал:

– Я бы не слезал с тебя всю жизнь.

– Это была бы короткая и печальная жизнь, – фыркнул Эштон. – И очень долгая смерть от жажды.

– Нет, – засмеялся Герин, – прислуга бы подносила нам еду и вино… жевала и метко заплевывала бы в рот.

Герин встал, а Эштон бездумно вытянулся на кровати, он привык, что тот всегда заботился о нем после секса: вытирал теплыми полотенцами, набирал воду и собственноручно мыл… это было приятно, хоть с ним и забавлялись как с любимой игрушкой. Любимой. Эштон улыбнулся: слова Герина все же запали ему в душу и теперь грели изнутри. Даже привычная горечь, всегда приходящая от осознания того, что он позволял с собой делать, насколько низко пал в своей безнадежной любви – сегодня не посетила его. Не безнадежная.

На живот плюхнулось что-то мокрое и холодное, и он подскочил с возмущенным воплем.

– Ой, прости, – смеялся Герин, закрываясь руками от летящей в него тряпки и отступая к ванной. – Не надо меня бить, я все осознал и раскаялся.

В ванную комнату они вломились вдвоем, но в позолоченное корыто Эштон неведомым образом плюхнулся один, а Герин уже заботливо поддерживал его под голову и водил мыльной губкой в паху. Револьвер в кобуре лежал на столике, на безопасном от воды расстоянии.

– Герин… зачем ты все время таскаешь оружие с собой? Надеешься отстреляться при случае от роты автоматчиков, сидя на унитазе?.. Мне кажется, это место уже чистое.

– Да? А тут? – пальцы скользнули в легко расступившийся анус. – Я надеюсь успеть застрелиться, если меня придут арестовывать.

– Но разве, – Эштон обеспокоенно заглянул ему в лицо. – Разве не ты… решаешь это?

– Сегодня я, завтра меня… Такова природа власти, – на губах рейхсляйтера мелькнула волчья ухмылка и вдруг расцвела мечтательной улыбкой: – А ты бы хотел жить в Новом Свете, Эштон?

Герин трепался о дождевых лесах и разноцветных пустынях, таящих в себе сокровища древних цивилизаций, теплом синем океане, белом песке безлюдных берегов и белых стенах фазенд.

– И полуголые пейзанки вокруг! – упоенно восклицал он.

– Пейзанки, – улыбался Эштон, качая головой. – Полуголые.

– Ну, да… Согласись, приятное зрелище.

Эштон смотрел на любовника с изумлением: тот внезапно стал похож на себя прежнего, того молодого мужчину, который рассказывал господину директору об арктических экспедициях и о своем идеале женщины – и не замечал, что его привели на свидание в дорогой ресторан. Правда, тогда в глазах Герина сияла теплая улыбка, а теперь искрился холодный смех, и было видно, что он не верит, будто его мечты сбудутся, но Эштон ни за что бы не сказал это вслух: ведь там, в этих мечтах, было место и для него. В белой фазенде, окруженной апельсиновыми плантациями и табунами тонконогих вороных.

– Эштон, – Герин обмотал его полотенцем и притянул к себе, целуя. – Пойдем ко мне.

– Зачем.

– Там Френц. Один. Связанный. Я беспокоюсь о нем – вдруг проснется.

– Да-да, конечно, иди.

– Идем со мной, я без тебя не засну. Буду рыдать в подушку от одиночества.

– Хорошо, – сдался Эштон. – Дай хотя бы одеться. А ты не хочешь сменить?

Герин оглядел свою насквозь мокрую одежду:

– Да… одолжишь мне? Кажется у нас был один размер.

========== Часть семнадцатая: Природа боли ==========

Все те одиннадцать раз, когда они просыпались вместе, Герин вставал первым и будил Эштона, и Эштон помнил каждое пробуждение – и те, что начинались минетом, и те, когда он открывал глаза уже с членом в заднице, и совсем невинные, начинавшиеся с поцелуев и поглаживаний.

Этим утром он проснулся от забористого мата, страдальческих стонов и возни в дальнем углу спальни. Северо-дойстанское наречие не поражало разнообразием эпитетов, собственно непристойных слов было четыре, но богатство их сочетаний…

– Рот открыл, дегенерат, – шипел Герин. Эштон спрятался с головой под одеялом.

– Отъебись от меня со своей хуйней… – сдавленно и невнятно мычал Френц. – Да чтоб тебя поленом ебли. Блядь! Нет! Сволочь!

Раздался грохот костей об пол, очередная порция уже совершенно бессвязного мата и здоровое ржание Герина. Эштон вскочил, вне себя от беспричинной ярости:

– Ничего, что я тут сплю? Не мешаю?

– Эштон, – Герин хищно улыбался, придавливая слабо трепыхающегося Френца к полу. – Держи его. Да, вот так.

Эштон злорадно сжимал заломленные руки Френца и наблюдал, как Герин ему сжимает скулы, вынуждая открыть рот, и вливает что-то ядовито-зеленое. Как же Эштон ненавидел чертового палача. До темноты в глазах и боли в стиснутых челюстях. Не из ревности, нет, к тому же она и не имела оснований, это было хорошо видно теперь, – нет, за то, давнее: “это не гражданское население, а трофеи”. И за карательные рейды, подробности которых тот с дебильной усмешкой рассказывал Герину. И Герин тоже улыбался, слушая его, опускал глаза и молчал.

Френц давился и выл, катаясь по полу, рейхсляйтер зажимал ему рот.

– Что это? – спросил Эштон.

– Противоядие. Наши доблестные предки в своей героической древности не знали достоинств листа коки и перед боем упарывались ядовитой грибной вытяжкой. Но нужно потом принимать противоядие, если не хочешь постепенно сойти с ума… Хорошо, что Его Сиятельству не пришло в голову отравиться чем-нибудь другим, – с этими словами Герин, наконец, преодолел безумное сопротивление пациента и крепко его к себе прижал.

– Понятно, – буркнул Эштон, он будет совсем не против, если Френц фон Аушлиц сойдет с ума и начнет пускать тут слюни. Тот гнусно устроился головой на коленях Герина и тихонько скулил ему в живот. Это раздражало. – Ему больно?

– Очень.

– Странно, – Эштон встал и принялся одеваться. – Я слышал про этих ваших северных берсерков… Но вчера господин группенфюрер был совсем не похож на впавшего в боевой транс.

– Это все мечты и страхи. И они зависят от предварительной настройки, если ее не проводить, то полезет такой бред… – Герин засмеялся. – Я, например, воображал себя огромным черным псом и несся будто бы со своей стаей всех резать. Наверно, это и был боевой транс, хорошо, что я велел Френци запереть себя снаружи: наутро вся комната была уделана просто в говно.

– И он тебя тоже поил противоядием?

– Я сам, – Герин усмехнулся: тогда он надеялся, что древние практики помогут, и чертовы собаки покинут его вместе с грибными видениями. Но те только в очередной раз расплодились.

Френц, наконец, затих, его переложили опять на кушетку, а они вдвоем пошли в ванную – умываться. Они расслабленно и привычно перекидывались ничего не значащими утренними фразами.

– Передай полотенце, пожалуйста, – попросил Герин.

И Эштон машинально протянул ему требуемое и застыл: Герин говорил на северном наречии и теперь смотрел на него, зло ухмыляясь.

– Я… я никогда не утверждал, что не понимаю вас.

– Конечно. Где выучил?

Эштон прижимался спиной к холодной стене, жесткие пальцы стискивали его подбородок, большой надавил на трещинку на губе, размазывая выступившую кровь.

– В командировке, в Матхаусензее, пятнадцать лет назад… Мне очень легко языки даются, я их девять знаю… и еще пять наречий.

– Хорошо, – Герин отпустил его и легонько хлопнул по щеке. – Я тебе верю. Матхаусензее, надо же. Неподалеку от нашей деревни.

Он притянул Эштона поближе, держа за шею, слизнул кровь с губ, сжал волосы на затылке, углубляя поцелуй. Эштон упирался, краснел и поворачивался слегка боком – было бы ужасно, если б Герин почувствовал, что у него встало от пощечины. Поэтому Эштон сильно стиснул любовника, впился в его шею, подтолкнул к мраморной скамье, и тот, окаменев на секунду, поддался: он всегда заставлял себя поддаваться нечастым проявлениям активности Эштона, это было так заметно.

Но сейчас Эштон поспешен и груб с ним, как никогда ранее, он словно срывается, не находя удовлетворения в близости, в груди все сводит от боли, только что происшедшая сцена все еще отзывается дрожью, и слишком быстрое прощение Герина кажется ненастоящим. И тот недовольно отталкивает его, и идет к выходу, а Эштон обхватывает себя за плечи, сидя на скамье, но Герин не уходит, он запирает дверь и возвращается.

Эштон, говорит он, захватывая полную горсть волос любовника, откидывает его голову назад. Эштон, дай мне свой ремень. И Эштон трется щекой о его запястье, трясущимися руками расстегивает ремень и вкладывает его в протянутую ладонь, и утыкается лицом в голый живот Герина, жадно облизывает, обводя языком кубики пресса. Сейчас внешняя боль погасит внутреннюю, а прощение станет настоящим после наказания, он так благодарен за это понимание, ведь он и сам не знал, что же ему надо.

…Им осталось всего три дня, а на четвертый Герин улетит. Дел у Эштона теперь совсем мало: основные направления он разработал, а если вдаваться в детали, то работы – непочатый край, но это он оставит другим. Эштон даже не знает, вернется ли он в свое министерство, он сделал для своей страны все, что мог, и ему хочется уехать отсюда, куда-нибудь на ленивый юг, начать новую жизнь, а с этим местом связано слишком много воспоминаний, и он знает, что не выдержит их груза без Герина.

Герин же, наоборот, загружен перед отъездом под завязку, его времени не хватает, он не может насытиться Эштоном перед расставанием. Как бы я хотел, чтобы ты поехал со мной в Дойстан, говорит рейхсляйтер, целуя ладони Эштона после секса. Но это будет ужасно для тебя. Здесь почти свобода, шепчет он едва слышно, почти курорт у нас с тобой, а там – обитель Фобоса и Деймоса. Но ведь ты можешь исчезнуть, уехать со мной, отвечает Эштон, сам не веря, что осмелился высказать настолько сокровенное желание. Нет, говорит Герин, нет, не сейчас. После победы есть шанс разрушить эту обитель, сменить злых богов, мои соотечественники напились крови и теперь, может, захотят мира и спокойствия, а кроме меня никто в правительстве не захочет остановиться, я заставлю их сделать это. Ты же будешь ждать меня, Эштон?

– Буду, – отвечает Эштон, – конечно буду, – и внезапно добавляет: – Через четыре года мне будет уже сорок.

– А мне тридцать пять, – фыркает Герин ему куда-то в район ключиц. – Но мы же не будем ждать так долго, я справлюсь со всем раньше.

Он улыбается, кончиками пальцев обводя твердые скулы франкширца, его четкие, красиво вырезанные губы, перебирает мягкие волосы. Эштон представляется ему теплым золотом в руках, а мир вокруг – сверкающей механической игрушкой, которую так легко заставить двигаться в нужную сторону. Всего лишь нажать несколько кнопок.

…Эштон был в своем кабинете, делал поправки в плане финансирования тяжелой промышленности. Занятие было одновременно приятное – так как любимое – и грустное: дела в этой области обстояли прескверно. В дверь заглянул Гюнт, младший экономический советник, исполняющий, фактически, роль его личного помощника, осторожно улыбнулся:

– Господин Крауфер, вам передали записку. С улицы.

Эштон удивленно вскинул бровь: кому это он понадобился? Хотя… Он же практически не выходит из закрытых помещений рейхсканцелярии, возможно, кто-нибудь из старых знакомых хочет что-то получить через него. Самое время: ведь рейхсляйтер завтра улетает. Он развернул записку: о встрече “по важному делу” просил Рентон, его министерский секретарь. Что за дело может быть к нему у парня? Никто ведь не знает, насколько он близок к власти, за пределами экономического отдела он всего лишь “местный консультант”. Но у него было время, поэтому он не ответил запиской, а решил спуститься лично.

Он вышел в общую приемную, народу здесь было немного, и Рентон, бледный, с лихорадочно блестящими глазами, сразу бросился к нему. Эштон ему кивнул:

– В чем дело, молодой человек?

– Господин Крауфер, вы найдете десять минут, пожалуйста, мне нужно поговорить с вами, но не здесь. Пожалуйста.

– О чем? – нахмурился Эштон, его секретарь выглядел странно.

Ему не хотелось никуда идти с Рентоном, но тот смотрел так тревожно, что Эштон подумал: а вдруг случилось что-нибудь ужасное с близкими парня, и он в силах будет помочь.

Они вышли за ворота дворца, направились в ближайшее кафе – с вычурной воздушной мебелью и приличной публикой.

– Так в чем же дело, – спросил Эштон, наскучив видом мнущегося напротив Рентона. И дернулся, когда тот крикнул в ответ:

– Предатель!

Эштон встал, собираясь уйти, он не намерен был оправдываться и вообще разговаривать с психом.

– Мы же знаем, – громко, и как-то глотая слова, говорил ему в спину Рентон, посетители смотрели на них со скандальным интересом. – Что вы помогаете дойстанцам разорять нашу страну, только вы могли провести это так тонко и всеобъемлюще…

– Глупый мальчишка! – Эштон в ярости развернулся уже у порога. – Вы бы, видимо, предпочли, чтобы нас прямо и неприкрыто разграбили, обрекая людей на голод?

Лицо у Рентона было растерянное, упрямое и странно отчаянное, когда он вскочил, выдергивая руку из-под столика, тускло блеснул револьвер:

– Не оправдывайся, предатель, тебя уже приговорили!

Эштон дернулся в сторону, раздался выстрел, он вывалился на улицу, но почему-то силы изменили ему, он прислонился к стене, ноги не держали, а онемевшее плечо и грудь вдруг разорвало запоздалой болью, он опустил глаза, увидел, что пиджак залит кровью, и начал медленно сползать вниз.

Вокруг вопили, а потом начали стрелять, раздавались дойстанские команды. А потом его подхватили и положили на носилки, санитар на ходу обрабатывал рану. И он повернул голову, пока его тащили куда-то, и увидел трупы, солдаты их стаскивали в кучу, и еще раненные, а среди них Рентон, мальчишка зажимал руками живот и орал, и черный автоматчик разбил ему голову прикладом. Все эти люди погибли из-за меня, подумал Эштон.

Его несли в военный госпиталь при дворце, и уже в коридоре над ним склонился Френц фон Аушлиц и рявкнул на северо-дойстанском:

– Не вздумайте мне тут подохнуть, тупой ублюдок.

– Какая трогательная забота, – прошептал Эштон на том же наречии, перед глазами все плыло от боли, и она была грязно-желтого цвета.

– Вы мне нахуй не сдались, – злобно ответил Френц. – Но этот придурок расстроится.

– Как вы быстро… отреагировали… всех убили…

– За вами следили, тупой уебок. Великая честь сосать хуй рейхсляйтера имеет и свои приятные стороны.

Френц заржал, и Эштон едва слышно произнес:

– Если я все же сдохну… то ваша мерзкая рожа – самое неприятное последнее зрелище… какое я мог бы только вообразить.

Френц развеселился еще больше, но отстал.

Когда его готовили к операции, прибежал Герин.

– Эштон, ты…

– Больно, больно, Герин, – сознание мутилось, ему вкололи множество обезболивающих, и он уже не замечал, что жалуется.

– Потерпи.

Эштон улыбнулся: ему показалось, что это Герин сильно сдавил его грудь, надо потерпеть, тогда его отпустят, боль пройдет, и все будет хорошо.

***

Очнулся Эштон уже в больнице, перевязанное тело ныло и стреляло при движении. Он слабо застонал, не сдержавшись, и оглянулся: палата была не похожа на дворцовую комнату, белая и квадратная, без всяких украшений на стенах, только окна забраны решетками в виде колючек. На тумбочке стояла фарфоровая ваза с синими фиалками. Наверно, его перевели в городскую больницу. Герин, наверно, уже уехал. Эштон лежал и смотрел на синее небо за окном, синие цветы в вазе, а через пару часов двери палаты раскрылись, и вошел пожилой доктор.

– Ну-с, батенька, как самочувствие, – спросил он по-дойстански.

– Где я?

– Бейренская Университетская Клиника, – усмехнулся доктор.

И Эштон в шоке закрыл глаза: он был в столице Дойстана.

========== Часть восемнадцатая: Интриги судьбы ==========