Текст книги "Офицер и джентльмен (СИ)"

Автор книги: Le Baiser Du Dragon и ankh976

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Он нажимал Герину на плечи, заставляя наклониться, или подхватывал на руки, устраивая в удобной для себя позе на столе, или распинал на кресле. И тот крепко держался за край столешницы, за спинку или ручку кресла, безупречной формы руки упирались в пол или в стену, пальцы белели, Герин вымученным движением закидывал голову или бессильно опускал ее, и воздух с трудом проталкивался в его горло, а светлые пряди прилипали к влажным вискам.

И каждый раз это было насилие. Это большое красивое тело не хотело принимать Эштона, Герин непроизвольно отодвигался, избегая близости, взгляд его с омерзением миновал лицо и фигуру любовника, его собственное лицо каменело, а слова варьировались лишь от “Да, господин Крауфер” к “Нет, господин Крауфер”.

Эштон каждый раз ломал упрямца, словно вынуждая его отдаваться, вырывал дрожь удовольствия, чтобы видеть, как разбивается совершенство его черт, теплея под влиянием мимолетной страсти – и снова сменяется ледяным отвращением. Никогда у господина Крауфера не было столь холодного любовника, и никого еще он не стремился покорить так сильно. Это было как бесконечная охота, где добыча постоянно ускользала, подразнив лишь запахом крови и оставляя зудящее чувство в зубах и когтях. И в азарте он совсем не задумывался – на что же охотится.

***Синяя тетрадка Эйлин фон Штоллер, запись первая.

Дорогой брат.

Я не знаю, зачем пишу это, может, потому что сегодня мне было так легко, что я вышла из дома и бродила по улицам где-то час. Почему я раньше не понимала, как мало надо человеку, чтобы чувствовать себя свободной? А может, я пишу это потому, что купила в лавке старьевщика синюю бархатную тетрадку, и теперь мне есть где писать и рисовать. На обложке тетради наклеена картинка с мостиком в восточном стиле, помнишь, такой же был у нас в поместье? Наверно, он до сих пор там стоит, вряд ли его сожгли вместе с домом.

Хотя, Герин, на самом деле, я сейчас пишу эти глупые записки в никуда, лишь потому что ты перестал со мной разговаривать. Мне не к кому больше обратиться, и только и остается, что вести бесконечный разговор с твоим призраком. Прости меня. Я хочу у тебя спросить – что случилось, но не осмеливаюсь подойти. Нелепая трусость – мне страшно услышать от тебя холодное “ничего”, и увериться еще больше в том, что ты устал от нас, устал бесконечно жертвовать собой, и тебе противно смотреть на жалкие причины твоей неволи. Да, Герин, с самого расстрела отца ты заменяешь его нам, беспрестанно защищая и заботясь. Но я ведь знаю, что ты предпочел бы остаться в Дойстане и воевать с гнусными узурпаторами, разрывающими нашу страну на части.

Больше всего на свете мне хочется выздороветь и, наконец, вернуть тебе свободу. Когда-то я считалась красивой, может, эта красота вернется и пригодится мне, чтобы слезть с твоих плеч и с законной гордостью забраться на плечи супруга… Глупо, правда? Но мне всего восемнадцать, я смогу работать, у меня будет время отплатить тебе за все.

***Конец записи, дальше идут рисунки детей и стариков на улице***

Явь Герина слипалась со снами, и все было одинакового цвета – замерзшей грязи. Грязь облепила его липкой коркой, окрашивая все в свои непередаваемые тона, мерзкая действительность выплескивалась в ночные кошмары, а кошмары продолжались днем. Там, во снах, он снова и снова узнавал о смерти отца и друзей, метался с револьвером в кармане по полупустым улицам и пробирался через какие-то баррикады в попытках разыскать и спасти семью. На безымянном кладбище хоронил младшую сестренку, скитался по бесконечным дорогам, пытаясь убежать от отрядов карателей и уберечь остальных. И не мог, их ловили, на его глазах расстреливали мать и насиловали сестру. Не надо, умолял он, возьмите меня. Ну, хорошо, отвечали ему, посмотрим, что ты умеешь. И бесконечные люди без лиц растаптывали его гордость и оскверняли тело. И все равно убивали Эйлин. Он просыпался от собственных глухих стонов, с мокрыми от слез глазами и замирал с трудом вспоминая: нет, они сбежали, никто их не поймал, все хорошо. Но почему тогда надругательства не прекращались и наяву?

Сам себе он казался бессмысленной заводной куклой, двигающейся только по приказу, а остальное время проводящую в тупом ожидании. Он просто терпел и ждал, когда все закончится – когда выздоровеют женщины, когда господину Крауферу надоест. С людьми общаться было противно, с родными – стыдно, и он замолчал, ограничившись несколькими необходимыми фразами.

Господин директор заплатил ему за первый месяц в два раза больше, чем было оговорено. На эти деньги они наняли сиделку для матери – несмотря на все свои старания, сестра не справлялась с лежачей больной, у нее не хватало сил приподнять ее. Но после короткого улучшения, матери снова стало хуже, и в очередной свой визит доктор сказал: “Своим упрямством, господин Штоллер, вы убиваете ее, сколько вас можно уверять, что только квалифицированная помощь в больнице может подарить надежду вашей достойной матушке”.

У него было такое чувство, что, проводив мать в больницу, он никогда ее не увидит выходящей оттуда. Но, наверно, это и правда были предубеждения, вынесенные после смерти малышки.

Они заплатили за палату повышенной комфортности.

А потом Герин бегом вернулся на службу, с которой отпросился на пару часов, а Эйлин медленно пошла домой. Хоть ей было определенно лучше.

Тем вечером господин Крауфер снова потребовал ублажать его ртом, и Герина снова вырвало. Правда, не прямо на ботинки господину директору, как в первый раз, а позже, в туалете, как во все последующие. И это было хорошо, что позже, иначе его заставили бы все убрать и повторить, как тогда.

Дома его ждала Эйлин с едой.

– Ты чего не спишь? – спросил он, садясь за стол.

– Мне было страшно одной, – тихо ответила она. – Я ждала тебя.

Сестра махнула рукой в сторону спального угла, и Герин увидел, что она убрала его тюфяк с пола и переменила постель на сдвинутых кроватях – своей и матери.

– Зачем ты сама двигала мебель, – покачал головой он и придвинул к себе тарелку.

Покончив с супом, он подошел к кроватям:

– Это неприлично, Эйлин, я раздвину их вновь.

– Нет! – она вцепилась в его рукав. – Почему неприлично, сколько раз мы спали под одним одеялом, когда… когда таскались по Дойстану. Пожалуйста, Герин, мне плохо одной… я хочу тебя чувствовать рядом.

Он осторожно отстранился: не хотелось, чтобы сестра прикасалась к грязи, облепляющей его.

– Герин, пожалуйста…

И Герин сдался: лег в приготовленную ему постель и вытянулся в ожидании ночной мути. Тонкая рука Эйлин невесомо опустилась ему на грудь.

– Герин, у тебя все в порядке?

– Все в порядке, Эйлин.

Он почувствовал, как она вздрогнула и тихонько убрала руку, отодвигаясь.

– Прости.

Герину стало стыдно за этот ее виноватый тон – ведь ее-то вины ни в чем не было. Он поймал ее ладошку и мимолетно прижал к своей щеке:

– Я люблю тебя, Эйлин.

Потом придвинулся поближе и притянул ее, позволяя себя обнять. Сам он опасался обниматься: вдруг придавит…

Эйлин быстро заснула, сложив на него руку и ногу, а Герин еще некоторое время смотрел в темное окно с отблесками неона. От тела сестры распространялось тепло, согревая смерзшийся комок в груди. Почему, внезапно пришло ему в голову, почему я решил, что мир сошелся на Эштоне Крауфере. Ведь деньги можно добыть и другим путем. Преступным. Что ему помешает сойтись с молодчиками из подворотен. Уж наверно, не честь дворянина, безвозвратно потерянная в тот момент, когда он продал себя, словно шлюха. Этот путь – такая же грязь и гнусь, как и то, чем он занимается сейчас.

Но есть отличия.

Здесь он не попадет в тюрьму, оставляя родных умирать. А там он никому не позволит собой помыкать.

Как мало, – улыбнулся он, закрывая глаза, – как мало нужно человеку, чтобы почувствовать себя свободным. Всего лишь возможность выбора.

========== Часть пятая: Как полезна ложь ==========

Герин проснулся ровно в пять и лежал, наслаждаясь теплом и томной негой отдохнувшего, наконец, тела – кошмаров не было. И там, в темноте, ему по очереди начали приходить в голову гениальные мысли. Можно не спешить, думал он, с эпическим уходом от господина Крауфера. Пусть тот выгонит его сам, и, может быть, заплатит до конца месяца, как обещал когда-то. Ведь что он потеряет, если останется еще на месяц-другой. Кроме никчемной гордости, которую господин Крауфер все равно уже растоптал так последовательно.

Вбил мне в задницу своим членом и заставил получить удовольствие от этого, поправился он, решив никогда более не лгать себе ни в едином слове. Ведь если долго всматриваться в глаза истине, то однажды истина начнет всматриваться в тебя. Глубокомысленное изречение, всплывшее со времен университетской юности. А если долго всматриваться в кучу дерьма…

Герин усмехнулся, осторожно высвобождаясь из объятий сестры. Надо искать дополнительные источники дохода, думал он, умываясь и ставя чайник на огонь. И что-то предпринимать в отношении господина директора – сколько можно терпеть его глумления. Вы держите меня за женщину, господин Крауфер? Интересно, а как женщины всю жизнь выживают и справляются с теми, кто их сильнее?

Проснулась Эйлин и принялась споро собирать завтрак – подогрела ему большой кусок булки с толстым ломтем ветчины.

– Сестренка, – смущенно спросил Герин, – а скажи… вот если к тебе неприятный кавалер начнет ну… с поцелуями лезть – что ты сделаешь?

– Пощечину влеплю, – весело улыбнулась она.

И Герин понял, что опыт приличной девушки вряд ли ему хоть как-то поможет.

Мирэне, вспоминал он, спеша на службу. Приятная во всех отношениях (а особенно – на ощупь) дамочка полусвета, за которой он небезуспешно волочился года два. Ты мне поможешь своими советами, Мирэне? Если я когда-нибудь вернусь на родину, то поставлю тебе памятник на Старом кладбище. На Старом кладбище того города, где взбесившаяся чернь растерзала твое бедное тело.

Он почти вбежал в приемную и с размаху уселся за свой стол, принимаясь разбирать утренние газеты. Морис, первый секретарь, протянул ему листочки:

– Отредактируйте и перепечатайте, Герин.

Герин задумчиво уставился на его руку. На указательном пальце была бородавка. Ну, что скажешь, Мирэне? “Нам платят совсеееем не за это, милый.”

– Простите, Морис, но у меня совершенно особое задание от господина директора, я не могу отвлекаться.

И он вернулся к изучению периодической печати. Откуда-то ведь надо было начинать поиски денег. Его честный труд здесь никому не нужен, придется искать окольные дорожки. Хотя перед Морисом немного неловко…

– Нет, – сказал он днем, когда господин Крауфер велел ему запереть дверь.

И тот насмешливо задрал брови. Так, кажется, Мирэне в таких случаях жаловалась на недомогание?

– Я плохо себя чувствую, господин Крауфер. Расстройство желудка. Понос, знаете ли.

Эштон изумленно фыркнул: что еще за фокусы.

– А тошнота вас, надеюсь, не мучает, Герин? – заботливо осведомился он.

– Каждый раз мучает, – сознался тот, впервые за долгое время взглянув ему в глаза. – А вы – вы ведь не будете меня мучить… дорогой господин Крауфер? – и он улыбнулся – одними губами.

Эштон поперхнулся. Все это было бы забавно, если б не странная жуть, исходящая от белого лица Герина, его застывшего взгляда и приклеенной улыбки. Словно находишься рядом с безумцем.

– Ну, что вы… поправляйтесь. Я вычту этот день из вашей зарплаты.

– Спасибо, вы так добры, – ответил секретарь, все так же неприятно улыбаясь. – Значит, я могу идти домой?

Эштон ощутил смутное беспокойство: добыча ускользала слишком явно.

– Ну, ведь обычные свои обязанности вы в силах исполнять. Я вычту только надбавку за ваши особые услуги… дорогой господин Штоллер.

– Благодарю, – Герин вежливо наклонил голову, выходя.

Призрачная Мирэне избавила его на сегодня от липкого внимания начальства. Ему захотелось хихикать – тихим смешком психопата. Или кого-нибудь прибить. Или постучаться головой об стену. Все эти желания удивительным образом гармонировали друг с другом.

За последующие десять дней Мирэне окончательно утвердилась в его сознании. Самыми нелепыми отговорками она помогала отвертеться от “особых услуг”. А также от вообще всякой работы. Бесконечная ложь и игра. Сам же Герин упорно рыл варианты обогащения. Точнее, хотел бы рыть, но его внимание, как приклеенное, цеплялось за Дойстан. Дойстан, Дойстан… Рычащей тенью он таскался за своим отвергнутым сыном. Когда Герин вставал, Дойстан вставал за ним, подобно злому псу. Куда бы он ни шел – Дойстан следовал за ним. Целыми днями Герин вглядывался в красные глаза Отчизны, а она не смотрела на него.

Он даже нашел адрес Леонира фон Тарвенга, возглавляющего какое-то бредовое движение Освобождения. За два с половиной года эмиграции Герин вдосталь налюбовался на всяких там борцов за свободу и Реставрацию. Жалкие болтуны, живущие в мире странных иллюзий. Но барон фон Тарвенг отличался от них – тем, что у него были деньги. Он сохранил свой немалый иностранный капитал и обладал определенной властью благодаря этому. Герин не был ему представлен в прошлой жизни, но все же написал письмо. Он писал о силе лжи, захватившей умы соотечественников. И о бесполезности возвращения ко лжи старой – ведь новая давно и окончательно выиграла важнейшую битву за сердца людей. Единственный наш путь, чтобы вернуться, писал он, это поддержать переворот внутри сложившейся новой иерархии – и просочиться в нее, в самую верхушку. Чернь не заметит подмены, вдохновенно убеждал он. А те, кто заметит – достойны разделить власть или умереть. И даже указал пару кандидатур в новой политической элите Дойстана – на роль подставного короля и ключа к возвращению. Он не надеялся на ответ, отправляя это письмо. Ему было просто необходимо излить одолевавшие его навязчивые идеи и избавиться от преследующего пса.

За всеми этими манипуляциями Герин лишь случайно заметил укоризненный взгляд Мориса, когда в очередной раз скинул на того свою работу. И почувствовал легкий стыд. Что бы сделала Мирэне на моем месте? – привычно обратился он сам к себе. Мирэне была женщиной доброй и заботливой, а еще она обожала всех лечить.

– Что у вас за безобразие на руке, Морис? Давайте я изведу эту вашу бородавку.

– К-как? – Морис был ошарашен внезапным вниманием всегда злого и надменного директорского любимчика.

– О, весьма проверенным методом, мы в гимназии всегда так от них избавлялись! – и он жестом престидижитатора выхватил из кармана кусачки для ногтей.

– О, нет, не стоит беспокойства, я как-нибудь сам! – Морис спрятал руки за спину и вжался в кресло.

Герин хотел было уже отступить, но вспомнил, как настойчива была Мирэне в своей заботе.

– У вас есть какая-нибудь спиртовая настойка? – полюбопытствовал он, прищелкнув кусачками.

Морис отчаянно замотал головой и – слава Богу! – ненормальный коллега куда-то удалился. Морис некоторое время так посидел, ощущая, как сильно бьется сердце. Господи, чего он так испугался. Глупость. Морис заставил себя расслабиться и заняться работой. И второе пришествие проклятого дойстанца заставило его дернуться.

– Давайте руку.

– Нет!

Чертова белобрысая зверюга схватила его за кисть и больно вывернула, заставляя упасть на пол, на колени.

– Что вы творите! Немедленно меня отпустите!.. Пожалуйста…

Герин коленом придавил руку не понимающего своего счастья парня к стулу и глубоко отщипнул бородавку, а потом залил ранку йодовой настойкой, добытой у почтенной дамы-референта. Мирэне посоветовала успокоить бедняжку:

– Ну же, ведите себя как мужчина, нечего скулить из-за жалкой царапины.

– Что тут происходит? – Эштон вышел, привлеченный сдавленными воплями из приемной. И застал совершенно дикую картину: всхлипывающий на полу Морис и нависший над ним Герин.

– Я пытался помочь нашему милейшему господину Морису в исправлении досадных недостатков… – дойстанец оскалился в ставшей уже привычной злобно-фальшивой улыбке.

– Пройдите за мной, Герин.

Эштон никогда бы не подумал, что его могут так извести чьи-то лживые и скользкие виляния. Но выходки Герина доводили его до бешенства. Что он о себе вообразил? Хуже всего было то, что с другими удовлетворения найти не удавалось. Словно все подделка, кроме Герина. Эштон защелкнул замок и прижал своего секретаря к двери.

– Раздевайтесь, Герин, я сейчас сам исправлю ваши досадные недостатки.

– Вот так грубо, дорогой Эштон? – тот легко отстранил Эштона от себя. – Вы просто оскорбляете меня в самых нежных чувствах.

– Прекращайте строить из себя престарелую шлюху, – сорвался Эштон. – И подставляйте свою задницу. Или проваливайте к чертям.

Герин прищурился, словно что-то решая, и ярость Эштона слегка отступила перед странной тревогой – а вдруг тот на самом деле предпочтет уйти? Брюки распирало, несмотря ни на что.

– Попросите меня. Ласково. Ведь мне тоже хочется почувствовать себя любимым.

Слова Герина настолько не совпадали с ледяной брезгливостью в голосе и глазах, что господину директору захотелось застонать в голос. Он уже не вспоминал о своей охоте, ему просто и безыскусно хотелось овладеть этой наглой высокомерной тварью. Как жаль, что невозможно применить силу.

– Вы прекрасны, Герин. Свет очей моих. Снимайте штаны.

Подумав, Герин принялся расстегивать ремень. И позже Эштон долго вколачивал его в кресло для посетителей, заставляя глухо стонать и выгибаться от удовольствия. И содрогаться в сильнейшем оргазме, хватаясь за несчастное оскверненное кресло, а господин директор проваливался вслед за ним в сладкую, кружащуюся бабочками бездну – чтобы упасть рядом и сверху, целуя любовника во влажный висок и закушенные до крови губы. И видеть, как, дрогнув, распахиваются его веки, и встречаться с равнодушным каменным взглядом.

Тем вечером, придя домой, Герин узнал, что умерла его мать.

========== Часть шестая: Как терпеть ==========

День похорон матери был осенне теплым и ясным. И выходным для Герина, даже не пришлось отпрашиваться. Они вышли из колумбария в бездумном молчании, он взял сестру под локоть, переплел их пальцы. Хотелось прижать ее покрепче, сдавить тонкую руку, чтобы ощутить ее присутствие, и спросить глупое и жестокое: “Но ведь тебе-то лучше, Эйлин?” Но ничего из этого он не позволил себе. Они спустились по улице к какой-то кафешке, сестра потянула его внутрь, и он послушно последовал за ней – не все ли равно, где справлять поминки.

– Мне в конце следующей недели надо в командировку, на три дня, – сказал он, разглядывая медный крестик матери. Цепочку он обмотал вокруг запястья, подобно четкам. – Ты справишься одна, Эйлин?

– Конечно справлюсь, Герин, я привыкла быть одна, – она тоже смотрела на его запястье.

– Не говори так…

Официант принес горький кофе с коньяком ему, и густой шоколад – ей, в углу смеялись матросы и девицы, солнце преломлялось и сверкало в стеклах, играл патефон, а они больше не произнесли ни слова.

***Синяя тетрадка Эйлин фон Штоллер, запись вторая.

Сегодня я подслушала разговор врачей – они курили на лестничной площадке, а я спряталась внизу, услышав, о чем они говорят. Обо мне. Доктор Таснин – тот симпатичный, что появился здесь недавно – говорил, что мое заболевание похоже на какую-то “мутирующую церебральную инфекцию”. Я решила записать это сразу пока не забыла. Он говорил еще, что эти “штаммы” были выпущены из разгромленных лабораторий в Кастервице. Значит вот причина многих наших несчастий – не поехали бы мы перед самым переворотом на воды – и были бы живы мать с сестренкой… Но, наверно, если доктора теперь знают, что это за болезнь, то смогут помочь мне? Как жаль, что это не обнаружилось раньше… Я решила не рассказывать об этом брату: потерплю, пока положение не станет определенным.

***Конец записи, дальше идут портреты людей, среди которых много врачей***

Он не сможет отвертеться сегодня, – думал Эштон, следя за своим секретарем, убирающим бумаги во время совещания.

Господин директор велел заказать только один люкс на них двоих, так что Герин был в курсе предстоящего ему ночного развлечения. Эштон вспомнил его гадкую ухмылку и вопрос: “Медовый месяц, дорогой?”

Я тебе покажу медовый месяц, – он несколько раз повторил про себя эти слова, словно компенсируя свое тогдашнее молчание. Тогда он просто онемел от злости, как, впрочем, часто бывало в последнее время. Почему именно с Герином ему начало отказывать неизменное хладнокровие и красноречие? Чертов дойстанский выродок. С приближением вечера в паху наливалось тяжесть, а мысли разбегались, отвлекаясь от занудных прений по давно пережеванному вопросу. И сбегались к стройной фигуре секретаря, цепляясь за его текучие движения, широкие плечи, фарфоровое лицо, опущенные ресницы.

Позже в отеле Эштон имел счастье наблюдать за любезничающим с девушкой-портье Герином. Всего-то и надо было взять ключи, и вовсе не обязательно сопровождать эти действия дешевыми комплиментами и светскими улыбками.

– Извольте поторопиться, – подойдя, резко сказал он, недовольный промедлением.

Герин обернулся, и Эштон увидел, как черты лица его сковал лед, а вежливая полуулыбка превратилась в злую гримасу. Господин директор подобрался, готовясь осадить его в очередной наглости.

– Конечно, господин Крауфер… простите, дорогой… – и Герин робко прикоснулся к пояснице Эштона.

В глазах потемнело от бешенства. Девка-портье, пожилая пара гостей у стойки, мальчишка-носильщик – все смотрели на них с жадной брезгливостью.

– Что вы себе позволяете, – Эштон дернул выродка за предплечье и быстро потащил за собой. Тот не сопротивлялся, послушно шел рядом, крутя на пальце ключи и ухмыляясь.

Нагнуть и отыметь с особой жестокостью, – думал он в лифте.

Лифтер на них пялился.

– Только попробуйте еще раз выкинуть подобное… – прошипел он в номере, грубо толкая Герина к дивану.

– Но в чем я провинился перед вами, Эштон? – лживо спросил тот.

– Кончайте ломать комедию… дорогой. Лучше заткнитесь и раздевайтесь.

– Не хочу, вы меня обидели.

Эштон зарычал, окончательно теряя контроль. Он рванулся, желая только одного – повалить и вставить. Злость ли тому была причиной, похоть или гнусные фиглярства любовника – но он совершенно забыл, с кем имеет дело. И вспомнил только, корчась на полу от боли, словив сильнейший удар поддых.

– Ну, кто же так открывается-то, дорогой.

Взгляд Эштона остановился на ботинках тонкой телячьей кожи. Даже размер ноги у них совпадал, он отдал ему даже обувь. Эштон бросился с низкого старта, целясь головой в пах и намереваясь схватить за ноги. Но Герин ушел в сторону, перехватывая его руку и заламывая за спину.

Никогда раньше господин Крауфер не думал, что со взрослым, крепким мужчиной можно справиться так легко. Всего лишь вывернув под немыслимым углом руку – так что малейшее движение причиняло острую боль. Да, сам он и двенадцатилетнего мальчишку не смог бы заломить так прочно. Разве что отрубив. Он застыл, напряженно выгибаясь.

– Отпустите.

– А вы больше шалить не будете? – Герин, стоящий сзади, дернул его руку вверх, и Эштона подбросило на ноги болью.

– Нет, черт вас подери! Отпустите.

Герин швырнул господина Крауфера на диван и прищурился, наблюдая, как тот быстро поворачивается к нему лицом, вжимаясь в подушки и неловко придерживая руку. Кажется, их контракт только что закончился, и теперь снова придется судорожно метаться в поисках денег. Но сестра почти здорова, они справятся. А терпеть еще и побои он точно не нанимался.

Он развернулся и ушел в спальню. Сейчас бы поспать. Можно ли надеяться, что Эштон угомонится и не будет его доставать ночью? Эштон! Он усмехнулся: надо же, привык называть господина Крауфера по имени даже в мыслях. И тут же вздрогнул от нервной тревоги: нельзя было оставлять этого типа одного.

Герин вылетел обратно в гостиную и увидел господина директора, склоняющегося над саквояжем.

– Что это тут у вас? – он резко свел локти Эштона за спиной. – Револьвер!

– Отдайте! – Эштон рванулся в сторону и зашипел от боли.

– Неужели вы хотели меня пристрелить, Эштон? – он отпустил директора и подбросил в руке револьвер. – Это же преступление. Вы это понимаете?

– Я не хотел в вас стрелять, поверьте, – господин Крауфер замер, следя за тем, как небрежно его секретарь вертит оружие на спусковой скобе.

– А что хотели?

– Просто… для защиты. Вы ведь избили меня.

– Черт вас побери, вы первый на меня напали! А теперь еще и это. Что мне теперь с вами делать?

Эштон затравленно молчал. И Герин покачал головой. “Что же нам делать, Мирэне? – Давай его трахнем, милый!” Мирэне радостно смеялась в его сознании и хлопала в маленькие пухлые ладошки, а Герин ошарашенно присматривался к Эштону. Предложение было заманчивым: напоследок хотелось показать извращенцу – кто из них двоих мужчина. Но… было одно но: на Эштона у него не стояло. Совсем. Одно время Герин его ненавидел и испытывал сильнейшее отвращение. Потом эти чувства словно угасли, оставляя после себя неприязнь и легкую брезгливость. И еще какую-то странную привязанность: Эштон начал его развлекать своей злостью и метаниями. И… да, и тем, что доставлял такое удовольствие: и когда имел, словно шлюху, и когда сам изображал дорогую шлюху, страстно и умело его вылизывая. Последнее нравилось, естественно, больше, но каждый раз Герин воображал на его месте свою предпоследнюю пассию. Воображать на этом месте последнюю – Мирэне – было бы похоже на безумие.

– Вы, кажется, жаждали любовных утех, господин Крауфер? – он подошел ближе и, положив револьвер в карман, толкнул Эштона в грудь, подсекая ноги и снова заламывая. Терпеть сейчас его возмущения и сопротивление было бы губительно для решимости Герина в последний раз угодить Мирэне:

– Я буду рад доставить вам это удовольствие.

– Нет! Немедленно…

Это было как кошмар – кошмар, где вас неумолимо настигают, а вы не можете пошевелить ни пальцем в свою защиту. Или убежать. Эштон еще хотел что-то сказать, когда его повалили на пол и начали с нетерпеливой грубостью сдирать штаны – что-то о том, чтобы не смел, иначе… Но глаза его встретились с глазами Герина, и господин директор подавился несказанными угрозами: своеобычное ледяное отвращение на лице его секретаря сменилось теперь ледяной же жестокостью. Эштон даже взмок от мгновенно прошившего его страха.

Нижняя половина его туловища была оголена, он даже не упирался, когда его перевернули кверху задницей и вздернули на колени. В сжавшийся анус сразу же ткнулись членом, и Эштон рвано выдохнул от боли.

– Черт, не лезет, – процедил Герин, после третьей безуспешной попытки. – Вы что, не можете расслабиться?

– Не могу, – рассердился он. – А вы не можете мне помочь?

– Я не собираюсь лезть вам туда пальцами!

– Хотя бы смазкой попробуйте воспользоваться, – выдавил Эштон. – Я к вам был гораздо снисходительнее.

– Какая еще к дьяволу смазка?

Эштон истерично хихикнул, доставая пузырек из кармана: неужели Герин настолько не замечал, что с ним делали?

– Предлагаете растянуть вас этим? – прохладное стекло прижалось к его горящей заднице, и Эштон дернулся, уходя. – Не извивайтесь!

– Вы издеваетесь?! Смажьте меня и себя маслом.

Герин засмеялся:

– Ну, простите, дорогой, согласен, идиотская была шутка… Смажьте все сами.

От невероятного унижения поджимались пальцы на ногах, а мускулы сотрясала мелкая дрожь.

– Потрясающе… вы меня насилуете и заставляете заботиться об удобстве этого насилия…

Он вылил масло на ствол Герина и несколько раз провел ладонью, размазывая. Потом, морщась, запустил руку под себя. Дойстанец с любопытством следил за ним.

– О вашем удобстве в первую очередь. И я вас не насилую, а просто желаю соответствующе отблагодарить.

– Не извольте… ох!.. – его снова развернули и насадили. – Беспокоиться… Я и так… обойдусь…

С маслом дело пошло живее – Герину удалось протиснуться почти на всю длину. Он не стал ждать, пока болезненно вскрикнувший Эштон привыкнет, сразу начал шершаво толкаться. Эштон, конечно, уже имел подобный опыт, правда давно и всего три раза. И сейчас он изо всех сил старался расслабиться и изогнуться поудобнее, вспоминая те разы. Механически-равнодушные движения любовника не позволяли получить никакого удовольствия.

– Господи, вы трахаетесь также отвратительно, как и сосете.

– Ваши комментарии абсолютно неуместны, – недовольно заметил Герин и шлепнул его по ягодице. Но не рассчитал силы – Эштон соскочил и упал бы на бок, если бы его не поддержали под живот. Это было последней каплей: всхлипнув, он попробовал вырваться. И снова был скручен.

– Пожалуйста, – прошептал он. – Пожалуйста, оставьте меня.

– Вот почему вы каждый раз плюете мне в душу, когда я пытаюсь проявить свою любовь?

– Что за бред вы все время несете…

Герин уткнул его лицом в ковер и поднял за бедра, снова пристраиваясь. И опять умудрился соскользнуть, попал лишь со второго раза, помогая себе пальцами. Пара толчков и снова остановка.

– Проклятье, Эштон, из-за ваших выкрутасов у меня упал.

Эштон скорчился на полу, наблюдая, как Герин, страдальчески сведя брови, вытирает член салфеткой и пытается возбудить себя.

– Вы, кажется, намедни хвастались своим искусством сосать? – он дернул бывшего начальника за ногу, подтаскивая поближе. – Давайте, продемонстрируйте.

Эштон смирился с этим театром абсурда, он послушно подполз и обхватил губами член Герина. Возбуждать пришлось долго, словно тому тоже не доставляло удовольствия происходящее. Зачем же он это делает? Наконец, плоть под его губами налилась кровью, и Герин поставил его в свою любимую, судя по всему, позу. Пару минут он снова терпел саднящие фрикции и пытался притереться.

– Чтоб вас! Опять упал…

– У вас вообще стоял когда-нибудь нормально? – Эштон тоже бессильно упал – на пол, но был снова вздернут кверху.

– У меня прекрасно всегда стоит! Я же не виноват, что ваша тощая задница – настолько асексуальное зрелище.

– У меня не тощая задница! И вас никто не заставлял в нее лезть!

– Ладно… пойдемте в душ…

В душе Эштон снова стоял на коленях, под горячими струями, делал минет. Потом упирался лбом в бледно-розовый мрамор, а руками цеплялся за бронзовые краны. Их одинаковый рост оказался очень удобным в позиции стоя – движения Герина стали порождать истому и тяжесть внизу живота. Он поворачивал голову и ловил отражение взгляда любовника. Тот сосредоточенно трудился, следя за реакцией на свои действия. Наверно, его задели слова Эштона, и теперь он старался показать себя во всей красе, доставить удовольствие. Глаза его немного смягчились, уже не смотрели так сурово, на дне их плескалась холодная усмешка, и Эштону снова казалось, что он проваливается и летит, кончая.

После ванной Герин связал ему руки полотенцем (“Это чтобы у вас не возникло новых интересных идей, Эштон”) и потащил в кровать.