сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
========== II глава: Знакомство с Манджиро ==========
Комментарий к II глава: Знакомство с Манджиро
И снова приветствую тебя, читатель! Спасибо, что остаёшься со мной :*
«Я вижу шум в его голове, и он не подобен городу, он подобен листве и дождю».
Отступление
Дорогой читатель! Мир, с которым ты немного ознакомился благодаря первой главе, — лишь цвет линз в очках главной героини. То, что описано для тебя, — результат мышления, опыта и ложных воспоминаний Таси. Это изменённая временем и мнениями людей Россия, а мнения эти сосуществуют, накладываясь друг на друга и иногда теснясь. К примеру, то, во что верят люди с Запада, может радикально отличаться от мира тех, кто живёт на Востоке, даже если они родом из одного государства.
Даже близкие могут видеть Жизнь по-разному, но это не мешает им делать это вместе, ибо корни, образующие сети под землёй, постоянно пытаются связать человеческие мысли между собой.
Лекция
В Вален-Вилле
На первый взгляд без цели, как Форрест Гамп, главный герой легенд о бегуне из прошлого, лагерь молодых чудных вечно путешествовал с места на место. Агафья вела их к Чудесной Горе, скромной, но единственной в своём роде академии целителей. Это был своего рода бизнес: чем больше куратор приводил новых беспризорных чудных и тех, у кого возможно было наличие особой силы веры и фантазии, тем больше голубых алмазов он получал. Никакой ценности, кроме возможности обмена этих камней на земли у короля или самого института мыслителей, они не имели, но, как и квартирный вопрос, вопрос земельного надела был очень важен для людей и давал владельцам его свои привилегии. В этот раз временно-кочующий народ Морриаса остановился в Вален-Вилле, городе, расположившемся вот уже почти у подножья холма, перетекающего в неопасную гору Ясо. Он горел в бумажных красных, жёлтых, розовых и оранжевых летающих фонарях, звенел и был полон одновременно торговцами у реки и ворот, детьми и молодыми амбициями в центре. Здесь стоял старый университет с колоколом для местных и приезжих, желающих хоть на время отбиться от той серой жизни, что живописно рисовало скучное королевское семейство, строящее государство на личной выгоде. Любой желающий мог себе позволить посидеть на одной из лекций.
Тут также стоял аромат пряного хлеба, сладкого волшебства и свежего ума, коего, по нынешним стереотипам, у чудных никогда не было.
Люди в Вален-Вилле, впрочем, как и везде сейчас, встречались самые разные: одни из них казались учëнее других и носили странные, не всегда удобные наряды, жили в в группе комнат в домах из нескольких этажей, почти как в гостинице, любили они случайные эксперименты, моду, политические игры и беседы, другие же жили в землянках и ходили в невероятном тряпье, ценили сердечную доброту, трудолюбие, но в разговоре были неприятны, как первые, хотя в минуту сердечных и жизненных невзгод желательнее было оказаться рядом со вторыми.
Не решаясь отбиться от своих, Тася послушно следовала по пятам наставников. Чувство настороженности вызывала поблизости Леся, которая с беспечным и весёлым лицом огнём красочно описывала в воздухе то, как рождается человек, какому-то мальчику, которого, кажется, звали то ли Бруно, то ли Богдан, то ли Богфри… Но точно на букву «Б». Тася взглянула на Эредина рядом с ней и подумала: «А всегда ли мы будем друзьями?» — этот вопрос ранее она уже задавала себе, но сейчас, похоже, девушка уже теряла своего друга, пусть и не знала об этом, ведь кому нужны люди, загнанные в себя, те, что постоянно о чём-то думают и о чём-то грустят? Все же люди хотят находиться там и с теми, где им комфортно, где нет и никакого слуха о проблемах.
Красноволосый парниша выглядел подавлено. Недавно он закончил свои неудавшиеся и переполненные отношения. По правде говоря, ни одну девушку он и не считал подходящей для себя, однако, жажда романтики порой вынуждала искать.
Робб тоже шёл рядом, и он придерживал Тасю нежно за локоток, чтобы та не упала при подъёме в горку по пути в гостиницу. Что интересно, ему будто всегда было с этой девушкой комфортно. По крайней мере, так подозревала инфантильная Тася, чувствовавшая за собой вину оттого, что не могла дать кролику столько же. «А давай сбежим!» — вдруг предложила она ему, но Робб сделал грозный и серьёзный вид и покачал головой. Помощник Агафьи Стефановны, похожий на заплесневевший огурец, также подозрительно посмотрел на девушку. В этот же момент Тася заметила, как белая прядь упала кролику на лицо, и было ясно, что мальчику пора бы уже стричься, то есть гостиницы и Морриаса не миновать. Тася вздохнула и пригрустнула. Она чувствовала, как в небе шевелятся облака и зовут звёзды, как летают где-то там уже знакомые ей феи наравне с птицами и звенят, напоминая о Маленьком принце.
Так этим вечером все до одного остались под покровом деревянной шикарной двухэтажной избы с высеченной вывеской: «Отель Отиса». Того самого Отиса, о котором никто не знал, но который являлся сводным братом огуречного мистера Гитсванна, помощника наставницы Морриаса и наставника в ту же очередь. А утром Тася, пойманная каким-то тайным желанием, возможно, тем самым, что толкнул её вчера предложить неожиданный побег, полетела из окна и по мощёным улочкам куда-то в центр города, где увидела невысокое, но по-своему величественное здание университета.
В нём преподавало всего три человека: философ, психолог и писатель, в одном лице, и два других, абсолютно не имеющих никакого отношения к науке, но зато прекрасно украшающих как университет, так и его лекции. Утром, в такую рань, когда стоит ещё самая пренеприятная и холодно-сырая погода, как раз сеял всё хорошее в умы студентов и простых посетителей главный преподаватель. Его монолог было приятно слышать и слушать, хоть и не отовсюду было слышно голоса учёного: мешал шум людей, пришедших сюда сонными, раздражёнными и никак не расположенными к получению новых знаний и умений. Профессор Кол Вертебралис объяснял простейшие признаки и факторы того или иного поведения, отношения и реакции человека на внешние раздражители. Он понимал, что его слушают немногие, но был благодарен и той кучке людей, что с блестящими глазами смотрела на него во всё время, что не опускала голову для конспектирования. Преподаватель говорил о семье, о том, как важно уметь вовремя понять причину гнева человека и промолчать, простить ему это. Говорил и о молодых семьях, об отношениях, о дружбе.
«А девушки… С ними всё по-другому, с ними нельзя так: только ты её коснёшься, она тут же это почувствует и обязательно на это отреагирует, даже если вы не заметите. Прикосновение — это дар, который дан только женщинам, а те уже, в свою очередь, передают его нам, учат нас чувствовать всё то сокровенное и тёплое, что прячется лишь внутри тела, там, где душа. Так уж мы устроены. Поэтому ты можешь сколько угодно дёргать своего друга, хоть даже разговаривать и секретничать с большим пальцем на его правой ноге, но с девушкой ты никогда не сделаешь то же самое, чтобы оно без изменений осталось прежним, ибо чем больше ты касаешься её, чем больше вы шутите и дурачитесь вместе, тем больше привязываетесь друг к другу. Или она к тебе. Может случиться и так. Поэтому никогда не давайте такую надежду её подсознанию, если она не нравится вам или если вы не готовы разделить с ней всё то, что имеете и не имеете. Не трогайте её. Ей это может не понравиться», — продолжал профессор, а гомон не утихал. Лишь первые ряды и Тася — на заднем — слушали достаточно внимательно, и всё лекция, оправдывая какие-то даже несуществующие ожидания, была звучала максимально интересно, даже если не у всех находила в головах понимание и одобрение. Говорил мистер Вертебралис медленно и чётко, отчеканивая каждое слово и делая долгие паузы там, где они были нужны, отчего речь его становилась ещё только увлекательнее и убедительнее.
Тася и не заметила, как пробыла в том университете всё утро. Она возвращалась домой длинным путём, по бульвару, то есть туда, где находился её белый кролик, странным образом всё время ждущий её, вне зависимости от её настроения. Лекция выжала из мозга девушки сок, а ранний подъём напомнил о нужде во сне и еде. Когда Тася проходила с завистью в накрытой юбочкой попе к сидящим на скамьях, один тонкий мужчина громко сказал ей что-то о том, что она превосходна или что-то вроде того, что было очень странно, спонтанно и неожиданно, и оттого, что кучеряшка ходила по городу совсем одна, ей стало сильно не по себе от внимания очередного подозрительного джентльмена, и вдруг даже вспомнилось, будто когда-то пытался обольстить её педофил. В лужицах на асфальте и выложенных кирпичиком дорожках чернела какая-то истина, будто старые, спрятанные на дно страшные мысли и ведения, которых не должно здесь быть. Но вот скоро Тася вернётся в гостиницу, её окутает заботой молодой человек, она поспит в его объятиях, вечером в беседке они с чудными детьми, подростками и просто весёлым дядькой Лёшей посидят под атмосферный добрый гомон с чаем и горячим ароматным сладким глинтвейном, даже появится чувство, будто все окружающие стали друг другу друзьями, но на следующий день одни будут считать Тасю неровней и слишком маленькой возможно, а другие продолжат быть обычными знакомыми или приятелями, готовыми утром иногда поздороваться.
Одиночество создавало проблемы, создавало голоса и черноту, стирала воспоминания и даже важнейшие детали в днях — оттого мир становился однообразным и непонятным, скучным и тянущемся как резинка. Если снова говорить глобально о мире, то сейчас он представлял обломки цивилизации людей, которые никак не собирались, место, где все делалось для виду, и люди сами даже не замечали, как порой пользовались чем-то, что вроде как якобы было давно утеряно.
Как фейри, летающие в ночи и шепчущие разное, Тася задумывалась о всяком, терялась и путалась в собственных мыслях. Сейчас это было нормально.
Вот снова просветление в голове. Кажется, у Таси появились новый друг и новый объект наблюдения.
Когда Лëша уехал в город, она увлеклась перепиской. Чем меньше она его знала, тем больше интересного хотелось узнать о нëм, а ещë веселее было дразнить его в своих письмах, такого взрослого и мелкого, по её мнению, одновременно. Почта сильно радовала еë, и девушка всë время постоянно представляла, как дядька вернëтся и они вместе пойдут гулять, и Тася станет рассказывать ему про сосны, про их кору и жизненный цикл, о которых прочитала недавно. То было ещё до прихода в Вален-Вилль.
Бывало и интереснее, но более кратковременно.
Порой люди очень привлекали. Этот был великолепно рыжим и даже отвлекал от мыслей о потерянному уже навсегда Эредине. Да-да, человек, что слушал обо всем поддерживал любую идею и любые настроения, вот так легко ушёл из известной жизни: не попадался на глаза, в руки и в разговоры на расстоянии не давался. А рыжий человек был необычен, вежлив, добр и учтив, имел свою невесту, имеющую тонкие, словно аккуратно нарисованные пальцы с чëрными ноготками. Девушка та была подстать красавцу своим характером и добродушным, в то же время хитрым, лицом. Шутила она постоянно о своей работе в сфере ритуальных услуг, о модных жемчужных гробах и о внезапно приходящей ко всем Смерти, которая всякий раз могла перед явлением своим также принарядиться и предупредить деревья.
Робб знал о любвеобильности и всех пристрастиях дорогой и вредной Таси, но относился к тому снисходительно, как если бы то было совершенно обыкновенной привычкой или чертой характера человека, к которому паренёк неровно дышал.
Ей же всё надоедало, всё становилось скучным, и наедине с собой опять и опять голова с носом окуналась в воду мрачных и прохлаждающих мыслей, вводящих то ли в тоску, то ли в транс.
«Я чувствую, как зарываюсь пальцами рук в приятный прохладный песок с кучей мельчайших камней, чувствую, как я жила много лет назад и делала также. Через чëрное озеро на меня глядит моя недовольная тень; лицо еë обезображено: одна половина смеëтся и ухмыляется мне с прищуренным весëлым глазом, а другая будто без причины грустит, и уголок еë рта никогда не поднимается и не опускается, и остаëтся она хмурой и оттого некрасивой. Я смотрю на свою поднятую ладонью кверху руку, полную песка, раздвигаю пальцы, но время не течëт чрез них. Не было никакого песка. Не было никаких камней. Мои руки были пусты.
Я одна, совсем одна, и нет со мной Богини, которая бы успокоила меня и дала чай или сделала невкусную подгоревшую яичницу. Я без своей мамы, без кошки, без кота, свинки и даже собаки. О нет, здесь всë же есть человек… Как стыдно!.. Стыдно быть ненормальным. Нет, эта женщина же не слышала моих мыслей? Нет, она всë равно почувствует, поймëт, что я не такая, а чудных не любят. Она узнает». И всё же показалось. Не было никакой женщины, хотя недавно, лишь долгие две секунды назад, чётко виднелся силуэт и слышался голос, обсуждающий даже с кем-то возможное место для пикника у воды. …Как Тася оказалась у воды? Она же только что впервые шла из института, буквально после лекции с доктором Колом Вертебралисом, на суждениях которого, казалось, держался весь Вален-Вилль, даже если те были недостаточно мудры или обоснованны. Снова потерялись где-то воспоминания о времени, что не любило куда-либо ходить вообще.
О Боже! Играет снова в шумящей и бьющейся одной и той же листве музыка, будто чьи-то аккорды на гитаре с гласом о несправедливости и покаянии. Рябь прокатилась двойственно по округе, и всё закончилось. В кармане, любезно предусмотренном швеёй, юбки пальцы нашли старый и помятый немного золотистый бумажный фантик от конфеты, бывшей при своей жизни приторной и невкусной. Пачкающиеся бесконечно во влажном песке цветочные кеды шаркая шагали далеко домой. Снова Тася отстала от других и пропадала где-то, где тело её не должно было быть.
Красивые и страстные друг к другу кокетливые актёры бездарно играли, будто шутили о том, что должны были реалистично показать, разваливающиеся автомобили громко шагали и тележились рядом с повозками на дорогах, пердели и создавали общий смог и смрад, как если бы в мгновение ока картина волшебства и сине-розовой сказки, пестрящей знаниями и новыми мыслями и идеями свалилась и упала с дребезгом стекла, отразив кривое лицо в себе и превратившись в пустые серые каменки, полные пыли и краски.
Только трамваи оставались по-прежнему родными. Их рельсы вели всегда в одно и то же место по знакомому пути.
В красные нити
Исполинский белый лес при Вален-Вилле.
Дух этот бесконтрольно шастал и по глухим переулкам с бедными и больными, и по лесам, бесконечно разбросанным по землям неряшливо и небрежно, будто кухонный мальчишка, воруя крошки, раскидал по полу следы своего преступления. Как кровавый артист, он танцевал на разлагающихся здесь телах лесников, грибников и просто случайно заблудившихся людей. Он забирал их души как хранитель здешних мест и зарывал в корни деревьев, чтобы те благодатно молчали и наполнялись силой год за годом, храня её в себе для будущих веков. Растения следили за всем происходящим вокруг, но спали, и суета живых людей для них была иногда лишь как смутный сон. Дух ходил меж них порой, подобно королю-тигру, осматривающему свои владения, и шептал каждому цветочку тихо, ласково называя их Belladonna или Chamomilla. Он ухаживал за каждым и кормил зверей, поддерживая баланс природы. Он окутывал лес в красные нити, чтобы, как паук, за всем следить и не вредить никому.
Разумеется, под «никому» не понимались люди. Те в глазах хранителя давно утеряли ценность своего существования именно в порочных людских оболочках, их грешные сердца могли очиститься только кровью или душевными страданиями, истязаниями, меняющими форму души. Те же самые люди, что когда-то построили этот уже давно заросший мхом каменный скрытый храм для Бога Жизни.
Если говорить же о самой Жизни, то чётких примет её лица никто никогда не видел и не знал, потому что этой деве, чтобы материализоваться в плоти, отделившись от всего, нужно покинуть всех живых существ. И дабы избежать гибели всего Жизнь находится в каждом существе и не избегает его, а духи хранят её и этот порядок.
Этот дух однажды появился «случайно». В обществе свирепых и бесконечно занятых людей, терявших и раскидывавших своё и чужое времена налево и направо, не чтили медлительных ценителей Жизни. Никто из них не замечал еë, как она проходит мимо, томно опуская свои сияющие синие, точно небо, как я думаю, или зелëные либо красные, словно листва, или карие, как земля, глаза, отбрасывая на чью-то ступень подол алого тонкого и приятного мягкого платья. У них не было даже секунды и друг на друга, чтобы только прикоснуться, почувствовать, осознать человека и медленно спокойно выдохнуть тëплый спëртый воздух из наконец раскрытой груди. Они потеряли себя.
