Текст книги "Вопреки всему (СИ)"

Автор книги: Лафт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Время во тьме тянулось и летело. С каждым замахом кирки, с каждым ударом сердца там, высоко над потолком из глины и земли толщиной в десятки футов, солнце неумолимо клонилось к западу, и надвигался вечер. Бенджамин мужественно приготовится к тому, что, все, возможно, прояснится раньше, чем наступит ночь…

Клеть со скрипом поднялась на поверхность, свет казался полуденно-ослепительным и резал глаза. В пыльном воздухе не было жара – остался лишь сухой, горячий дух, словно от остывающей печи. Подгоняемые бранью раздраженной охраны, заключенные строились в колонну.

– Шагай проворней! Ты весь день еле тащишься! На ужин даже не рассчитывай! – прогремел в нескольких шагах от Бена голос надзирателя.

Такие окрики были привычным делом, слишком обыденным, чтобы кого-то удивить. По мнению тюремщиков, такого обращения заслуживал, без исключения, каждый арестант, но Баркер, почему-то, еще не обернувшись, вспомнил о Кэроле. Он не ошибся.

Через силу волоча тяжелые оковы, до крови растершие ему лодыжки, Билли без пререканий подчинился. Его сухие, сжатые от боли губы побелели. Но надзирателю, похоже, было мало одного лишь молчаливого повиновения, и чтобы подкрепить свою угрозу делом, он замахнулся плетью. Юноша вскрикнул и вцепился в его руку.

– Ах ты, щенок! Я проучу тебя!

Несколько секунд они отчаянно боролись. Внезапно Кэрол оступился, запутавшись в цепях, и опрокинулся на спину. Зажмурившись, он инстинктивно сжался в ожидании удара, который непременно должен был последовать… И вдруг горячее негодование, переполнив его сердце, хлынуло наружу, точно кровь из раны. Прежде, чем в воздухе просвистела плеть, Билли рывком вскочил на ноги, крепко стиснул руки в кулаки и… бросился бежать. Опасное, неудержимое стремление как будто окрылило его измученное тело.

– Стой! – предостерегающе окликнул его Баркер, предвидя, что вот-вот произойдет непоправимое. Несколько арестантов попытались удержать безумца, но юноша каким-то чудом увернулся.

Поначалу солдаты, пораженные столь неслыханной дерзостью, даже не сделали ни единого выстрела. Прихрамывая, частыми, короткими шагами, вряд ли можно далеко уйти. И что пытался доказать этот несчастный, ринувшись навстречу каменной скале? Что он способен пройти ее насквозь?

Кэрол уже добрался до крутого склона, изрезанного острыми зубчатыми уступами. Коснувшись красноватого, нагретого на солнце камня, он замер, словно не веря, что еще жив.

– Назад, мальчишка, или я стреляю! – донесся до него раздраженный окрик.

Билли прерывисто вздохнул, дрожащими руками ухватился за ближайший выступ и, не оглядываясь, начал карабкаться наверх. Угроза словно ободрила его вместо того, чтоб испугать.

Едва лишь он преодолел первые несколько ступеней ввысь, предчувствие внезапно подсказало Бену, кудá он устремился – на самую вершину голого утеса, чтобы, шагнув с обрыва в бездну, взлететь на небеса!

– Стой! Все равно не уйдешь!

Две или три пули просвистели вдогонку беглецу. Гулкое эхо прокатилось по равнине.

– В ногу стреляйте! – раздался приказ офицера.

Билли уже почти достиг небольшой площадки, на которой мог бы, хоть ненадолго, перевести дух. Слабеющими, исцарапанными в кровь руками он лихорадочно вцепился в ее потрескавшийся край, поросший сухой травой.

Воздух прорезал одинокий выстрел…

– Попал? – пронеслось по рядам заключенных и коротко, глухо отозвалось: – Попал!

Юноша без движения лежал ничком на плоском каменном уступе, в трех десятках футов над землей. Не будь этой опоры, он наверняка потерял бы равновесие и сорвался вниз. Вскоре до него добрались солдаты.

Когда бесчувственного Билли Кэрола не без труда стащили со скалы, движимые любопытством арестанты подступили к нему ближе, стараясь рассмотреть, не убит ли он. Стрелявший ранил Билли в ногу, но пуля лишь слегка его задела. Бедняга потерял сознание скорее от сильного волнения.

Не дожидаясь, пока тот придет в себя, командир охраны резко встряхнул его за ворот и с размаху ударил по лицу:

– Сбежать хотел?! Забыл, что полагается за это?

Билли закашлялся и медленно приоткрыл глаза. Прямо над ним, словно прозрачный океан без берегов, простиралось догорающее небо – пустое, равнодушное, по-прежнему недосягаемо далекое. С горьким немым вопросом он вгляделся в непостижимую до головокруженья бесконечность, как будто ища в ней Бога. Там не парили даже птицы…

– Чего разлегся? Поднимайся! Или надеешься, что понесут? – нетерпеливо прикрикнул надзиратель. – Теперь-то уж ты точно получишь по заслугам!

Боясь, что на него опять посыплются удары, Билли изо всех сил напрягся и, кое-как поднялся на ноги. Солдаты недоверчиво следили за каждым его движением.

– Давай же, я помогу тебе. – Видя, что Кэрол не в состоянии пройти и шага без посторонней помощи, Бенджамин подставил ему плечо. Он ожидал услышать грубые, язвительные шутки арестантов, которые не упускали случая поиздеваться над Цыпленком, но сейчас ни на одном лице не было и намека на усмешку. Бен заметил, как Мэттью Гроу повернулся было к офицеру, беззвучно шевеля губами. Что он хотел сказать? Возможно, снова собирался объяснить, что «бедный малый не в себе»? Но разве этому здесь придавали хоть какое-то значение?

– Бен, теперь они убьют меня? – еле слышно промолвил Билли, глядя в пространство перед собой. В голосе его не прозвучало ни страха, ни надежды, и он сам поразился своей отрешенности.

– Нет, – ответил Баркер. Пальцы его сжались на руке товарища. – Но тебе придется набраться мужества. В первый раз мне было очень страшно, после – уже меньше…

Кэрол бессознательно следовал за Беном, как сомнамбула по краю крыши. За всю дорогу он не произнес ни слова, не поднял больше глаза на небо. Вскоре после возвращения в лагерь надзиратель сообщил ему, что завтра утром он получит свою порцию плетей.

Механизм дисциплины в каторжной колонии был предельно прост, а потому ни разу не сбивался с ритма. Имена провинившихся и проступки, за которые следовало их покарать, заносили в журнал, комендант равнодушно просматривал записи, не вдаваясь в подробности, назначал наказание, и тюремщики вскорости приводили приговоры в исполнение. Ни о каком помиловании не могло идти и речи: люди, отверженные обществом, считались заведомо виновными во всех грехах.

Настало время ужина. Урезанный паек заметно сказывался на всеобщей атмосфере среди каторжников: и без того гнетущая, она грозила постепенно перерасти в зловещую. Но, помня, что за пререкания с охраной можно получить добавку совсем иного рода, изголодавшиеся за день арестанты предпочитали молча проглотить свою похлебку.

– Возьми. Съешь, когда будем уже в бараке. – Бенджамин осторожно просунул под куртку Билли небольшую пресную лепешку. Он захватил ее украдкой, как это делал для него порою черный Том.

Кэрол машинально прижал к себе твердоватое, но еще теплое тесто. Глаза его по-прежнему прямо и неподвижно смотрели в пустоту, как будто он ослеп или весь мир вокруг исчез… Внезапно краска прилила к его щекам, а губы задрожали.

– Бен, прости меня!.. – прошептал он, приходя в себя.

Но Баркер не успел ему ответить.

– А, вот ты где! – раздалось позади него. Услышав этот голос, в котором наравне с угрозой прозвучало явное злорадство, Бен сразу понял, что его судьба предрешена. Последняя надежда, если от нее еще и оставался слабый огонек, рухнула окончательно. Баркер узнал бы говорившего, даже не оглядываясь. Это был Бейс – тот самый надзиратель, который прошлой ночью приходил в барак в сопровождении солдат.

– Что – думал, о тебе забыли, и успокоился? – последовал язвительный вопрос, а следом – краткий пересказ последних происшествий: – Офицер убит, солдаты – в лазарете… А я вот, как ни странно, выжил!

Бенджамин медленно поднялся и повернулся к Бейсу. С опасностью лучше стоять лицом к лицу.

Голова надзирателя была перевязана, но он твердо держался на ногах и ничуть не утратил своей вызывающей грубости.

– Как же ты узнал, что трое арестантов задумали побег? – продолжил он допрос и тут же, усмехнувшись, поправился: – Прошу прощенья, четверо! Ты ведь и это знал, проныра?

Баркер молча посмотрел на Бейса: рассказывать ему подробности не имело смысла.

Между тем, каторжники, уловив начало разговора, стали настороженно прислушиваться. Некоторые из них даже прекратили трапезу, словно хищники, почуявшие настоящую добычу. В воздухе витала затаенная враждебность, и она еще острее ощущалась в наступившей тишине.

Надзиратель искоса бросил взгляд на часовых.

– Почему ты ничего не сообщил охране? – спросил он Баркера, с расстановкой отчеканивая слова.

– Потому, что я не доносчик, – сухо ответил Бенджамин. – Он у вас уже есть!

Несмотря на сдержанность, в тоне его прозвучало нескрываемое отвращение.

– Да, помню, нечто подобное ты уже сказал – вчера, – с иронией заметил Бейс. – Так вот, не сомневайся: сегодня я доложил об этом коменданту! Утром он щедро наградит тебя – за то, что не предаешь своих!

Его угрозу заглушило бряцанье цепей, по двору прокатился негодующий ропот, и вся арестантская братия, как по команде, подалась вперед. Надзиратель невольно попятился. Не лучше ли было без лишнего шума подать на виновного рапорт, и дело с концом? Но злобный и упрямый характер Бейса всякий раз толкал его на самые рискованные действия. Выбившись из обычных ссыльных в надзиратели, он редко упускал возможность показать если не силу, то хотя бы собственную значимость. Но, обвинив Баркера при всех, он лишь еще прочнее утвердил его авторитет в глазах товарищей. И в тот момент, когда они, дружно, как один, встали на его защиту, Бейсу внезапно показалось, что каторжники видят в Бене второго Джима Траверса или, по меньшей мере – его замену.

– Вы только посмотрите! – надзиратель возмущенно обернулся к одному из караульных, призывая его в свидетели. – Еще немного и они бы разорвали меня в клочья!

– Не провоцируйте их: обстановка и без того накалена, – посоветовал солдат.

По-видимому, Бейс уже истратил свой запас энергии, и предостережение подействовало. Слегка прихрамывая, он благоразумно удалился в отдельную палатку неподалеку от барака, в которой ночевали надзиратели.

– У него, как у кошки, девять жизней, – пробормотал сквозь зубы Том, с ненавистью глядя ему в след.

– А у меня – всего одна, – тихо ответил Баркер тоном человека, готового упорно бороться за нее.

Каторга – это невероятно ясное до крика сознание того, где ты сейчас, и напряженная тревога в полном неведении о том, что тебя ожидает впереди. Мысленно всматриваясь в будущее, Бен мог увидеть лишь расплывчатое, тусклое пятно. Будет ли вообще он жить, хватит ли у него на это сил?.. Никакой уверенности, никакой определенности, кроме, того, что завтра на рассвете вместе с Билли он получит не меньше пятидесяти ударов плетью. Но почему-то именно теперь необъяснимое предчувствие подсказывало Бенджамину: либо что-то резко разломится в нем надвое, либо скоро наступит перелом в его судьбе…

Утро забрезжило над лагерем с первыми ударами барабана. Казалось, в этом затерявшемся на отшибе мире, ограниченном крутыми, обрывистыми скалами, даже природа подчинена суровой дисциплине. Заключенных, как обычно, вывели во двор. После переклички тщательно осмотрели кандалы, выдали каждому скудную порцию каши – и отправили на рудник. Баркера удивило, что их не заставили присутствовать при наказании, как это делали практически всегда. По-видимому, комендант опасался новых беспорядков.

Когда Бена вместе с Билли Кэролом под конвоем вывели на середину опустевшего двора, Роджерс уже нетерпеливо ожидал их там в сопровождении седого, низенького человека в потертом сером сюртуке – то был доктор Браун. Чуть поодаль, почтительно соблюдая дистанцию, пристроился Бейс. Его широкое лицо с крупными, резкими чертами и низким, покатым лбом настолько откровенно выражало злое торжество, что Бенджамин, едва взглянув на него, с отвращеньем отвернулся. Билли тревожно озирался, словно ища того, кто выполнит обязанности палача.

Перед собравшимися возвышалось сооружение из трех наклонных деревянных стоек, закрепленных наподобие основы для конусообразного шатра. Эта конструкция, к которой привязывали приговоренных к порке заключенных, называлась треугольником. Руки осужденного фиксировались у вершины, а ноги – у основания, и стоявший позади палач наносил ему удары плетью по спине. Точно таким же образом производились экзекуции солдат в британской армии.

Своим привычным чеканным шагом Роджерс неторопливо обошел вокруг пустого треугольника и, остановившись перед Баркером, смерил его испытующим взглядом с головы до ног.

– Знаешь, где сейчас Гарри Кент? – спросил он вдруг вместо того, чтобы по обычаю огласить виновным приговор.

Не опуская глаз, Бенджамин молча ожидал, что Роджерс ответит за него.

– Я поручил ему обязанности надзирателя в тюрьме. Возможно, ему также уменьшат срок, – продолжил комендант, выдержав многозначительную паузу. – Правила неизменны: те, кто подчиняется закону, могут рассчитывать на снисхождение; те, кто ему противится – заслуживают наказания!

Да, безусловно, Гарри хорошо продумал, на что идет: озлобленные каторжники вряд ли смогут отомстить ему в тюрьме!

Баркер по-прежнему молчал, на его лице не отразилось ни раскаяния, ни досады, только хмурый риторический вопрос: какое дело ему до Гарри Кента?

– Я слышал, арестанты стоят за тебя горой, точно ты – главный среди них? Считаешь, дерзость и упрямство делают тебя героем? – с иронией поинтересовался Роджерс.

Бен сразу понял: Бейс уже успел сообщить об их вчерашней стычке коменданту, расписав подробности в самых ярких красках. Теперь его считали опасным подстрекателем. Что, если бы вдруг все узнали, ради чего этот «законченный преступник» совсем недавно готов был оказаться в подземном карцере? Тюремщики смеялись бы над ним, а каторжники – попросту убили бы!

– Изволь же отвечать!

Что можно было ответить человеку, расценивавшему, как оскорбительную дерзость право другого оставаться самим собой?

– Я не герой, но никого не продаю, – сухо отозвался Бенджамин.

– Ясно. – Роджерс отрывисто кивнул. – По-видимому, порка до сих пор ничему тебя не научила. Что ж, я могу иначе заставить тебя повиноваться правилам и законам: для этого не нужно быть героем и никого не надо предавать. Эй, привяжите его! – Комендант указал рукой на Билли и, забрав у солдата плеть, повелительным жестом протянул ее Баркеру. – Итак, я вкратце изложил тебе теорию, приступим к практике. Выпори этого мальчишку! Преподай ему урок! Вы оба заслужили по пятьдесят плетей, но, если справишься, получишь в два раза меньше, чем он.

Солдаты уже сорвали с Билли куртку и подтолкнули его к треугольнику. Пока ему завязывали руки, он не проронил ни звука, но расслышав последние слова коменданта, вдруг обернулся к Бену и быстро прошептал:

– Делай, как он велит!

Бенджамин вздрогнул, точно от удара. Кровь отлила от его сердца и бросилась к щекам. Он знал, что коменданту доставляло удовольствие играть с теми, кто находился в полной его власти, и эти игры часто были верхом произвола. Он сознавал, какие тяжкие последствия неизбежно повлечет за собой отказ. Но это требованье Роджерса было для него поистине изощренным издевательством.

– Я подвергался порке чаще, чем вы можете себе представить. Но никогда не брал и не возьму этого в руки! – с отвращением ответил Баркер, указав на плеть.

Комендант метнул пронзительный, гневный взгляд на заключенного, который, несмотря на цепи, отстаивал свою позицию, как совершенно свободный человек.

На несколько секунд повисло напряженное молчание.

– Не сомневайся: я учту все твои заслуги, – с расстановкой выговорил Роджерс и круто повернулся к ближайшему солдату, как будто Баркер вдруг перестал существовать:

– Эй, Нордек!

– Да, капитан!

– Приступайте! Пятьдесят ударов плетью за попытку бегства! – Комендант сделал резкий жест в сторону Билли Кэрола.

– Слушаюсь, капитан!

Скинув мундир, пехотинец встал позади приговоренного.

– Прошу прощения… – вполголоса обратился к Роджерсу доктор Браун.

– В чем дело?!

– На вашем месте при его комплекции я не давал бы ему в первый раз больше тридцати. Ведь, судя по его спине, у треугольника он получает наказание впервые?..

Комендант с ожесточением стиснул рукоятку сабли.

– Слава Богу, я пока еще не уступил вам свое место, мистер Браун, – отрезал он, еле сдерживая раздражение. – Займетесь им, когда настанет ваша очередь. Нордек, всыпьте осужденному все пятьдесят!

Браун со вдохом отступил. На лице его отразилось выражение безысходности. Мудрое убеждение врача, что лучше предупредить болезнь, чем ее лечить, бессильно разбивалось о глухие стены каторжной тюрьмы. Но что он мог поделать, когда его потенциальных пациентов доводили до самого истерзанного состояния прямо у него на глазах?!

Белую спину Кэрола пересекали полосы от плети, кое-где синеватые, а местами багровые. Но это было лишь ничтожной малостью в сравнении с тем наказанием, что предстояло ему вынести сейчас.

Учащенно дыша, юноша инстинктивно напрягся всем телом в ожидании первого удара. Взмахнув тяжелой плетью, пехотинец дважды покрутил ею над головой. Раздался свист и шесть тугих ремней с глухим щелчком впились в нежную кожу.

– Р-раз! – громко отсчитал надзиратель.

Билли испустил короткий вскрик и крепко закусил губу, вцепившись руками в стойки. Солдат неторопливо пропустил сквозь пальцы спутанные узловатые хвосты, отступил на шаг и ударил снова. Юноша резко дернулся вперед, словно пытаясь вырваться из пут. Слабый сдавленный стон заглушило механически четкое:

– Два!

– Сильнее! – нетерпеливо крикнул комендант, охваченный каким-то демоническим азартом.

– Три!..

Стиснув зубы, Кэрол съежился и замер, точно его ударили ножом. От напряжения вены вздулись у него на лбу, а пальцы, обхватившие опору, побелели. На шестом ударе на спине его выступила кровь, к десятому она уже неудержимо стекала тонкими ручьями… Билли задыхался, судорожно втягивая воздух, точно утопающий. Все его тело лихорадочно дрожало, как в ознобе, а по вискам катились капли пота. Он больше не пытался сдерживать отчаянные крики, от которых содрогался знойный воздух. Они рвались наружу, как и кровь из его ран.

Бену легче было самому перенести удары, чем смотреть на эту пытку. Но власть, преобладавшая над ним сейчас, удерживала его на месте крепче, чем оковы: заступничество только разожгло бы ярость коменданта.

Счет медленно, размеренно, неумолимо приближался к тридцати. Кэрол уже почти не бился: его колени подогнулись, а веревки врезались ему в запястья. Но нечто было выше понимания его мучителей. Беспомощный, он не казался жалким. Кричал – но не просил пощады! Он горячо, беззвучно умолял об этом только Бога, все еще веря в Его милосердие, безграничное, как небеса. Бенджамин знал, что в тайне Билли жаждет не передышки, а избавления от мук и унижений – навсегда…

– Сорок два! Сорок три! – методично выкрикивал Бейс.

Спутанные ремешки слипались, и солдат расправлял их после каждого удара, пропуская между пальцев. Звук, с которым плеть рассекала тело осужденного, был невыносимым. Полосы на его спине слились в одну сплошную рану. Удары исторгали из его груди уже не стоны, а сдавленные хрипы. Внезапно он затих. Два последних удара прозвучали в полной тишине.

– Отвяжите!.. – взмолился доктор Браун.

Едва разрезали веревки, несчастный без сознания соскользнул на землю. Надзиратель выплеснул ему в лицо ведро воды. Билли слегка пошевелился, его глаза были закрыты.

– Скоро опомнится! Это послужит ему уроком, – невозмутимо заметил Роджерс. – Вольно, Нордек! Симпсон заменит вас! – крикнул он солдату, беглым взглядом оценив его работу. – И принесите свежую плеть.

Но Бейс внезапно выступил вперед:

– Капитан!

Роджерс нетерпеливо обернулся.

– Позвольте я сам! – выпрямившись навытяжку, воскликнул надзиратель.

Коменданта удивила эта просьба, более похожая на требование.

– Я ценю ваше рвение, но не думаю, что вы справитесь, – ответил он, указывая на повязку Бейса.

– Это не помешает мне! – заверил тот, с готовностью протягивая руку, чтобы взять у пехотинца плеть.

– Отлично! В таком случае – всыпьте осужденному пятьдесят плетей за покрывательство. И столько же – за дерзость и неповиновение, – громко распорядился Роджерс, указав ему на Бенджамина Баркера.

Не дожидаясь, пока солдаты применят силу, Бен сбросил с себя куртку, освободившись от позорной надписи, и обнажил покрытую рубцами спину. Пока его привязывали к треугольнику, Бейс в нетерпении переминался с ноги на ногу позади него: Бенджамин слышал скрип его ботинок. Все знали, каким образом Бейсу удалось пробиться в надзиратели: он часто добровольно сек своих товарищей. Страх и физические муки жертвы разжигали в нем животные инстинкты, компенсируя свободой острых ощущений тяготы неволи. Что касается Бенджамина, то у Бейса он был на особом счету. Их противостояние длилось с давних пор, и Баркер ни разу не дал себя сломить.

– Начинайте! – раздался приказ. Плеть со свистом разрезала воздух.

Бен замер. Боль с быстротою пульса пронзила его тело и яркой вспышкой взорвалась в мозгу. Первый удар – внезапно, сзади, как нападение трусливого врага – парализует, словно ты разрезан пополам. А те, что следуют за ним – уже невыносимо жгут без передышки, как в затяжной агонии. Они терзают плоть, пока не доберутся до души. Никакими криками невозможно заглушить такую боль. И даже, если молча терпеть ее, до скрипа стиснув зубы, все тело, содрогаясь, будет оглушительно кричать о ней. Но самое опасное – не в боли, а в том, что ужас перед нею делает тебя беспомощным настолько, словно ты больше не принадлежишь себе. Баркер сопротивлялся этому бессилию, как только может сопротивляться человек: скрывая страх и слабость от своих мучителей, он прятал их собственного разума.

Бейс наносил удары крест-накрест, резко оттягивая плеть. Трудно представить, что человеческое существо способно на такую ненависть. Бенджамин каждым нервом чувствовал ее – также остро, как и боль. Он понял с самого начала: эта сотня будет стоить ему двухсот. Кровь брызнула буквально с первых же ударов. Бен вытерпел их больше двадцати, изо всех сил удерживаясь от лихорадочных рывков. Бороться с этим дальше было невозможно, как с бурным течением реки. Когда же счет дошел до сорока, он чуть не потерял сознание. Его руки до дрожи в суставах стиснули стойки, а тело вытянулось, как струна, которая вот-вот порвется. Он слышал позади себя свирепое дыханье Бейса, точно рычанье хищника, преследующего добычу. Перед глазами красноватой пеленой стоял туман. Жгучая, режущая боль уже не отпускала – отдельные удары стали почти неразличимы. Кровь тонкими извилистыми ручейками растекалась по земле…

– Семьдесят! – выкрикнул Нордек.

– Добейтесь, чтобы он кричал, как тасманийский дьявол! – раздался гневный голос.

Медленно приоткрыв глаза, Баркер увидел прямо перед собой разгоряченное лицо капитана Роджерса. Яростный азарт изменил его почти до неузнаваемости. Мужество арестантов не вызывало в нем восхищения – оно бесило его, словно это было оскорблением. Бенджамин знал, чего он хочет. Роджерс во что бы то ни стало решил сломить того, кто отказался ему повиноваться. Это было и принципом и потребностью. Нездоровой потребностью человека, опьяненного жаждой насилия.

– Кто еще знал? – внезапно крикнул комендант. – Еще кто знал?..

С десяток жестких, стремительных ударов просвистело в полной тишине, и только Нордек беспристрастно их отсчитывал, время от времени отирая пот со лба.

– Я отучу вас покрывать друг друга! – задыхаясь от ярости, выкрикнул Роджерс и нервно схватился за щеку, как будто Баркер плюнул ему в лицо. – Я проучу тебя так, что ты запомнишь это на всю жизнь!..

– Сто! – громко выдохнул солдат. Удары прекратились.

В ту же секунду Бен почувствовал, что больше не смог бы вытерпеть.

– Эй, не отвязывайте его! Пускай он простоит у треугольника весь день! – распорядился комендант. – И не давайте ему пить – ни капли!

Этот приказ поразил даже привычных ко всему солдат. Оставить под палящим солнцем человека с кровоточащей, израненной спиной – подобная жестокость могла сравниться разве что с произволом Джона Джайлса Прайса* в каторжной колонии на острове Норфолк. Верша «законное возмездие», после порки он привязывал наказанных к заржавленным кроватям, чтобы гарантировать заражение их ран.

– Что вы делаете, капитан? – возмутился доктор Браун. Горячее негодование заставило его на этот раз забыть про всякую почтительность. – Вы хотите убить и его?!

– Что значит «и его»? – комендант резко обернулся.

Опустив на землю Билли Кэрола, доктор выпрямился во весь рост. Безоружный, на целую голову ниже Роджерса, он готов был бесстрашно сражаться за свои убеждения, несмотря ни на что.

– Я вас предупреждал, но вы не слушали меня! – воскликнул Браун. Голос его вдруг задрожал. – Мальчик, которому вы дали пятьдесят плетей, только что скончался! И это вы его убили! Вы!..

Роджерс ошеломленно уставился на доктора. Чудовищные обвинения мгновенно отрезвили его, точно ведро ледяной воды. Он ничем не ответил на дерзость, которую при иных обстоятельствах счел бы просто оскорбительной, и торопливо сделал жест солдатам, чтобы отвязали Бена.

Пошатываясь, Бенджамин с трудом добрался до товарища и опустился на колени рядом с ним. Восковое лицо юноши преобразила странная улыбка – едва коснувшись бледных, потрескавшихся губ, она застыла в широко раскрытых светло-голубых глазах, в которых словно отразилось небо.

– Прощай, ты оказался храбрее многих… Просто был слишком одинок, – почти неслышно промолвил Баркер, и рыдание, жгучее, нарастающее, как бессильная ненависть, сжало ему грудь. Но он не проронил ни звука, только глаза его блеснули из-под сурово сдвинутых бровей.

Бенджамин Баркер словно прощался с самим собой…

Наклонившись к нему, доктор Браун был поражен до глубины души при виде этой безмолвной скорби: человек, не проронивший ни одной слезы от нестерпимой, дикой боли, горько оплакивал того, кто больше не чувствовал ее…

_________________________________________________

* Джон Джайлс Прайс (20 октября 1808 – 27 марта 1857), судья и уголовный администратор, был единственным гражданским лицом, чтобы командовать вторым урегулированием преступника на острове Норфолк. Являлся главным с 6 августа 1846 до 18 января 1853. Погиб от молотов и ломов каторжников в карьере Уильямстауна в 1857 году.

========== Глава 7. ПОВОРОТ СУДЬБЫ ==========

Бенджамин лежал прямо на земле, уткнувшись лицом в солому. Из-за приоткрытой двери общего барака до него, как сквозь густой туман, доносился напряженный разговор двух людей. Равные в своих правах, к сожалению, они не обладали равной властью. Настойчивые интонации одного из них бескомпромиссно подавлялись повелительными, резкими другого: похоже, комендант уже пришел в себя. Внезапно ясно и отчетливо в ответ ему прозвучало слово «произвол».

– На вашем месте я не стал бы делать столь поспешных выводов, мистер Браун! – осадил собеседника Роджерс. – Если вы дорожите своим местом…

– Прошу прощения, но этот вывод я сделал уже давно! – с вызовом воскликнул доктор. Обычно сдержанный и молчаливый, сегодня этот маленький и безобидный человек восстал: чаша его христианского терпения переполнилась до краев. – Для чего вы приглашаете врача присутствовать при ваших зверских экзекуциях? Разве не проще сразу позвать могильщика?

– Вот, что мистер Браун! – раздраженно прикрикнул на него комендант. – Вы бредите: ваши слова нельзя воспринимать в серьез! Примите что-нибудь из своих микстур и отправляйтесь спать!

– После того, как вы переведете пострадавшего в лазарет!

– Это ни к чему! – отрезал Роджерс. – Через пару дней он и без того поднимется и начнет работать.

Даже после самой жестокой порки в лазарет отправляли крайне редко. А если заключенный получал «всего лишь» пятьдесят ударов плетью или меньше, его уже на следующий день без церемоний выгоняли на работу. В лазарете же лечили только тех, чьи болезни были опасны для окружающих, а также пострадавших от обвалов на руднике и совершенно не способных передвигаться. Построенный неподалеку от тюрьмы, он представлял собой просторный каменный сарай, разделенный внутри перегородками, но все же был заметно чище и, если можно так выразиться, комфортнее общего барака.

– Через пару дней!.. – изумился доктор. – Вы хоть раз представляли себя на месте этих несчастных?

– Займитесь лучше вашим пациентом, если так дрожите за него! – послышалось в ответ, а вслед за тем – стук удаляющихся шагов.

Баркер почти не помнил, как доктор обработал его раны, как наложил бинты… И как со вздохом вышел на залитый солнцем двор. Единственным, что врезалось в его сознание, был яркий свет сквозь щель неплотно прикрытой двери. Поиздевались вдоволь – теперь даже не запирают! А может быть, уже не охраняют?.. Что-то мелькнуло у него перед глазами – белое и воздушное, как парус, и реальность обрела туманный лик иллюзии.

Вокруг царила бесконечная томительная тишина. Казалось, будто там, снаружи, исчезли часовые на воротах. Может, и частокола больше нет, а за пределами барака – только небо, свет и ветер?

Бенджамин силится подняться, чтобы посмотреть… Но тщетно, со спины его словно содрали кожу – он не способен даже пошевелиться. «Через джунгли… Вглубь материка – и снова к морю, в десятках миль отсюда!..» – Воспаленный разум скачет с одной мысли на другую, точно камешек рикошетом по воде. Беззвучный всплеск – сознание идет ко дну, издалека доносится лишь эхо: «Бежать! Скорее… Пока открыта дверь!..»

Вечером, возвратившись с рудника, Мэттью и Том нашли его все также неподвижно распростертым на земле у самой двери. Бенджамин тяжело дышал, судорожно сжимая в ослабевших пальцах пучок соломы, точно оружие для нападения или защиты. С первого взгляда было ясно, что под повязками, насквозь пропитанными кровью, его спина иссечена чуть ли не до кости.

Старый негр смог лишь вымолвить: «Ох, Бен…» так же безнадежно, как Мэтью незадолго до того произнес: «Эх, Джим!..»

– А где же Билли? – угрюмо проронил Гроу, не решаясь сам себе ответить.

Бенджамин вдруг пошевелился и повернул к нему бледное, изможденное лицо.

– Билли не выжил, – прошептал он, стиснув руку еще крепче, и закрыл глаза.

На какое-то время тюремщики оставили Бена в покое. Никто, кроме врача и друга, больше к нему не прикасался, и каждая минута, каждый час этой недолгой передышки были драгоценны. Две или три ночи, длившиеся для него целыми сутками – от заката до заката – медленно, но верно возвращали ему силы. Непроницаемо глубокое беспамятство поначалу избавило его от боли – иначе он бы промучился без сна. Когда же Бенджамин по-настоящему пришел в себя, он снова был достаточно силен, чтобы терпеть ее. Человек, не знакомый с суровыми условиями каторги, удивился бы этой выносливости. Порою нам довольно и отчаяния, чтобы беспомощно повалиться наземь. Но, когда твой выбор небогат – боль от свежих ран или новые удары – поневоле выбираешь первое и, чего бы то ни стоило, поднимаешься на ноги. Грубое обращение солдат и надзирателей научило Бена не жалеть себя. И то, о чем иные в его нелегком положении не решились бы и думать, служило ему лучшим лекарством после болезни или порки последние пятнадцать лет. Этим лекарством было непрерывное движение – вперед, на месте – до тех пор, пока ослабленное тело не окрепнет.