Текст книги "Колыбельная (СИ)"

Автор книги: KL_KL

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

– Они были безоружны.

Стив затаил дыхание. Его рука замерла в волосах у Баки.

– Это были враги? – спросил он глухо.

– Лаборанты ГИДРЫ, – ответил Баки, глядя куда-то далеко. Скривил губы, но усмешки так и не вышло. Губы у него дрожали. – Они чинили мне руку и обслуживали машину для обнулений. Они сказали, что Пирс убит. Там не было оперативников, а они не были вооружены. Не несли угрозы. Даже Солдат не стал бы. Я не собирался… Но они были в белых халатах, и меня вдруг охватила такая ярость… Один из них потянулся к рации… или мне только показалось, не знаю… господи, сколько же крови было… Я потом вымывал из левой руки чье-то мозговое вещество. На ней волосы были, Стив! Волосы! – он сорвался на крик, и тут же опомнился, глубоко вздохнул и все-таки невесело усмехнулся. – Теперь понял, дурачок? Солдат или я… разница между нами не так уж и велика.

– Не говори ерунды. Я знаю и тебя, и его. И вы оба жертвы.

– Скажешь тоже… – протянул Баки со вздохом.

И вот тогда Стив действительно поверил… да, это Баки. Изломанный, отчаявшийся и смертельно усталый друг, сорвавшийся с поезда в сорок четвертом. Баки, которого он знал, и который не мог остаться прежним после того, что с ним случилось. Только Баки мог после стольких миссий в шкуре Солдата мучиться из-за того, что убил трех безоружных людей. Пусть агентов ГИДРЫ, и пусть он не до конца был откровенен. Дело было не в том, что они были безоружны. А в том, что именно он с ними сделал. Баки ужасался себе, и Стив мог его понять.

Это тоже было эхо Солдата. Тот же амок, какой он уже видел в Солдате, теряющем контроль.

Баки был жертвой насилия. Он мог теперь говорить об этом, даже шутить, но знать, что твой мозг, твоя личность были в чьей-то насильственной власти… наверное, это даже хуже насилия физического. От насилия над телом можно отстраниться, уйти в беспамятство, а из головы куда сбежишь?..

…А Зимний Солдат был плодом этого насилия. Дитя войны. Ребенок Баки от ГИДРЫ. Или все-таки ГИДРЫ от Баки… Эта странная мысль уколола Стива в сердце. Солдат не знал ничего, кроме насилия – и причиняемого ему, и причиненного им самим. Он имел какое-то отдаленное понятие обо всем остальном, но его природа относила это к несущественному. Стив пытался вскрыть программу собой, прописать в нее себя через ненасильственные действия. Он не был уверен, что доброта и забота окажутся сильнее боли и власти приказа…

Но это вдруг перестало иметь значение.

Это было не напрасно. Чем бы все ни закончилось, это было не напрасно. Стив теперь ни секунды не жалел о том, что начал это. Потому что он уже привязался к этому ребенку. Потому что Зимний Солдат улыбался ему. И эта скупая улыбка была дороже всех правильно выполненных команд и заученных фраз. Теперь Стив был убежден в этом. И странно успокоился, приняв эту мысль.

– Я вас спасу, – шепнул он Баки в волосы, привлекая ближе к себе. – Тебя и его.

Баки как-то нехорошо усмехнулся при этих словах. Горько. И, отстранившись, поднялся на ноги.

– Отправь меня обратно, Стив. Хватит мне на сегодня потрясений. Отдохнуть хочу.

– Эй, – Стив поймал его за запястье. – Я рад, что ты сказал мне. И рад, что тебе полегчало.

Баки ему кивнул. Рассеянный, словно еще не отошедший от срыва.

Когда Стив пристегивал его, они встретились взглядами, и Стив, протянув к нему руку, дружески потрепал живое плечо, грустно улыбнувшись и встретив такую же усталую, но теплую улыбку в ответ. «Действительно полегчало», – подумал Стив, видя, как в ледяном вихре проступают дорожки слез на щеках у Баки.

*

– Вольно, Солдат.

Стив уже замечал это раньше – на поведении Солдата отражается поведение Баки. На следующий день после срыва друга, Солдат встретил Стива словно бы более доброжелательно. Смотрел иначе. Живее откликнулся «Ты Стив». Словно сохранял эхо эмоций Баки. Стив подумал, что это хороший знак, и что, может быть, стоит будить Баки почаще. Тот, конечно, будет ворчать, но если убедить его, что это нужно для терапии… он прогнется. Сам же заинтересован в том, чтобы у Стива все получилось.

Весь этот день был каким-то странным. Солдат все время смотрел ему в лицо.

– Что мне делать?

– Все, что хочешь.

Стив ждал, что тот попросит остаться, как это было все последнее время, и думал о шахматах, когда Солдат вдруг шагнул к нему и повторил сигнальный жест по лбу, но медленнее, задерживая пальцы на виске.

– Только если захочешь выколоть мне глаз, лучше дай знать заранее, – улыбнулся Стив, удивленный таким поворотом и его новизной. Он давно уверился, что в этой комнате все новое – к лучшему.

И все еще улыбался, когда рот Солдата сухо приник к его рту.

Сразу стало не до смеха. Стив застыл, оглушенный, словно из легких разом выбили воздух. На долгую секунду они оба замерли неподвижно, соединившись губами. После чего Солдат отступил.

– Зачем ты это сделал? – севшим голосом спросил Стив, с огромным трудом преодолевая тяжелую оторопь. Ошеломление мешало дышать, сердце стучало гулко, как молот.

– Все, что хочу, – напомнил Солдат. Он напряженно всматривался в Стива, словно ожидая удара.

– Хочешь этого?

Едва различимый кивок. Стив сделал шаг ближе.

– Кто я? – тихо спросил он. Голос почти не слушался, в ушах грохотало.

– Ты Стив, – так же тихо ответил Солдат, заглянув ему в глаза.

Только тогда Стив склонился совсем близко и сократил расстояние до нуля.

*

Часом позже, лежа на кровати в комнате наблюдения, Стив прокручивал эту сцену в голове снова и снова.

Все к лучшему, да?..

Он целовал Солдата в губы. В губы Баки. Сам. Поцеловал – и поймал встречное движение. Пароль – отклик. Они целовались легко, мягко, бережно. Пробуя друг друга. Просто терлись кожей о кожу, держа языки за зубами.

Никаких вольностей. Что может быть невиннее?..

Вот только от одного этого прикосновения его затрясло так, что до сих пор не отпустило.

Стив шумно выдохнул, сжимая веки. Они целовались. Они же, черт их дери, целовались! И губы у Солдата были мягкие. Хотя и совсем не такие, как у Шэрон Картер. И не так уж долго это продлилось. Солдат стоял неподвижно, замерев, правая рука его висела вдоль тела, он не делал попыток обнять, не углублял поцелуй. Только закрыл глаза и возвращал прикосновения, и этого уже было так много, что Стиву было трудно дышать.

Когда губы разомкнулись, они замерли, по-прежнему оставаясь рядом.

– Я нестабилен, – сказал Солдат совсем тихо, не поднимая головы.

– Тогда пора спать, – выдавил Стив. Он совсем не знал, что делать и говорить. В мозгу царил хаос, ему казалось – он слышит, как у Солдата колотится сердце.

Тот послушно кивнул. Пора.

Стив повернулся на спину и облизнулся, чтобы чуть прикусить нижнюю губу и собрать с нее зубами вкус Баки. Пульс подергивал его язык, как леденец. Стиву были знакомы эти губы. Но, Иисусе, как же давно это было…

Завтра станет ясно, было это сиюминутным порывом или нет. Завтра. Уже завтра…

Стив поймал себя на том, что все это время облизывал и покусывал свои губы, представляя, как целует чужие.

*

– Вольно, Солдат.

Он не стал оглядываться, как обычно. Только смотрел пристально, не мигая.

– Распорядок помнишь? Иди на разминку, умывайся, и жду тебя к завтраку.

Солдат не сдвинулся с места. И когда к его голове взметнулась рука, он отступил, не дав коснуться себя. И хмурился так, что в воздухе слышался треск помех.

– В чем дело?

– Ты не Стив, – сказал Солдат с холодной сталью в голосе. – Только Стив работает со мной.

Т’Чалла покачал головой. Стив наблюдал за ними из комнаты наблюдений, сцепив руки в замок и поставив локти на стол. Он сильно нервничал, и непредсказуемость этой сцены вгоняла его в беспокойство. Т’Чалла запросил проверку неожиданно, они даже поспорили. Его Величество считал, что в формуле, разработанной Стивом, человеческий фактор играет несущественную роль. Т’Чалла, в отличие от Стива, в гипноз верил, и относился к методам Стива крайне скептически. На том, чтобы испытать «Вольно» и жест во многом настоял сам Стив, хотя меньше всего сегодня ему нужны были проверки и посторонние.

– Ты сейчас подчиняешься мне. Подтверди.

– Ты не Стив, – упрямо повторил Солдат. Он смотрел себе под ноги, сильно хмурясь, словно вспоминал что-то.

– Ты подчиняешься мне! Подтверди, – приказал Пантера. Солдат поднял на него глаза. Долгая пауза.

И наконец…

– Сообщение о дестабилизации, – пророкотал он. И, охваченный амоком, двинулся на Т’Чаллу, сжимая правую руку в кулак. Солдат уже замахнулся, когда ворвавшийся в комнату Стив успел перехватить его поперек живота и оттащить назад. Боялся он не за Солдата, Пантера сейчас был сильнее, просто в этом состоянии Солдат дерется как безумный, и очень хотелось избежать серьезных травм. Благо, его Солдат атаковать не успел, развернувшись и внезапно застыв, как по команде.

– Это я, я здесь, – сказал Стив, держа его за плечи и глядя в мутные серые глаза. – Кто я?

– Стив.

Солдат расслабился, как-то сразу и целиком, и даже стал будто бы легче. Потом свел брови, словно от боли, или того ощущения, когда ответ вертится на самом кончике языка, а все никак не получается его ухватить. Или как если бы его разрывали на части противоречивые чувства.

Приказ и… что-то еще.

– Стив, я нестабилен, – предупредил Солдат глухо и серьезно, глянув прямо в глаза, и у Стива стянуло живот, когда он вспомнил, при каких обстоятельствах тот произнес это вчера.

– Тогда пора спать.

Солдат кивнул и отправился в криокапсулу, сам, не сделав и не сказав ничего лишнего.

На Т’Чаллу он больше не взглянул ни разу. Стив перехватил взгляд Пантеры поверх его плеча.

Его Величество одобрительно усмехался.

*

А следующий день прошел, как и все предыдущие.

Стив уже знал, что если что-то изменилось фундаментально, если отразилось и отозвалось внутри, Солдат это повторит. Но после фразы «все, что хочешь», он просто кивнул. Не попросил остаться. Все отведенное время кидал в стену мячик, сидя на полу. Без музыки. Стив не знал, как к этому относиться, но внутри ворочалась неудовлетворенность. Как если бы он хотел, чтобы Солдат повторил поцелуй. Как если бы ждал его.

Когда час вышел, Стив позвал его спать, и голос получился каким-то выцветшим.

Солдат кивнул. Направился к криокапсуле, но как-то нехотя, скованно.

И остановился перед ней. В первый раз.

Стив подошел спросить, что случилось, и даже тронул его за металл плеча…

Эксперимент провалился. Он провалился еще тогда, когда они, только взглянув друг на друга, синхронно рванулись навстречу, сплавляясь истосковавшимися губами. Провалился, когда язык Солдата быстрой влагой мазнул по прорези рта, заставив губы исступленно заныть, запульсировать. Провалился, когда Стив осторожно лизнул в ответ, а Солдат эхом подхватил движение, откликнулся…

И они захлебнулись.

Они целовались так, словно хотели выпить друг друга живьем, жадно сплетаясь языками, воюя. Стив забыл, что давал себе слово не проявлять инициативы. Руки сами собой наполнились теплым, сильным телом, оплели, как лианы, прижали. Он впитывал весь жар этого тела с таким же гулко бьющимся сердцем, как у него самого. Солдат цепко держал сзади за шею, Стив вел ладонью по его спине, другой держа за поясницу, привлекая ближе, еще ближе, и тело медленно наливалось здоровой радостной тяжестью, голодной истомой, одежда стала мешать и очень, очень захотелось принять горизонтальное положение – упасть и увлечь за собой…

Стив испугался этого порыва. Отстранился. Глянул во влажно заблестевшие глаза. И не выдержал, привлек еще раз, целуя в губы, давно забытые губы Баки, и на несколько долгих минут они потерялись. Солдат так безудержно отвечал ему, столько необузданной ярости и страстности было в этом порыве, столько признаков непокорного, откровенного неповиновения, что Стив панически подумал: «Это Баки!».

Но, отстранившись повторно, сразу понял, что ошибся. Глаза, которые смотрели на него, были все еще мутные, просто такого выражения в них Стив не видел ни разу.

– Пора спать, – шепнул он, борясь с невыносимой тягой поцеловать еще раз, зацеловать до потери сознания. Нужно было прекращать. От неутоленного, оголенного желания целоваться впервые в жизни мутилось в голове и тряслись поджилки. Солдат, быстро облизнувшись, кивнул.

Он еще и облизывается! Облизывается, ох, черт его дери…

Когда Стив пристегивал Солдата ремнями к основанию криокапсулы, тот не сводил с него глаз. Стив боролся с разнонаправленными желаниями: немедленно отстегнуть и попросить отвернуться. Руки предательски дрожали, скобы не попадали в прорези. И Стив не выдержал. Закончив фиксацию, взял лицо в ладони, погладил пальцами по горячим щекам и поцеловал в губы, коротко и крепко, несколько раз.

– До завтра, – шепнул и отстранился. Солдат смотрел ему в глаза. Словно бы с пониманием. Смотрел, когда поднималось стекло, смотрел, когда ударили струи мороза, и серые глаза остекленели, так и не закрывшись.

Только тогда Стив позволил себе сделать долгий, рваный выдох. Раньше не мог. Боялся сорваться и разнести чертову капсулу, чтобы не оставлять его вот так…

Во рту все горело. Вернуть упругое скольжение чужого языка по своему хотелось нестерпимо.

А он еще думал, что это с Шэрон у них тогда проскочила искра…

Ему и не снилось.

…Он очнулся в душе, остервенело ласкающим себя, вспоминая этот розовый язык между губ. Горячие щеки под пальцами. И глаза, которыми Солдат смотрел на него. Глаза, полные теплоты, радости и тихой, глубоко затаенной печали. Не туда смотришь, Роджерс… Любви они были полны, эти глаза. Любви.

Оргазм скрутил его, сжал в кулак и ударил изнутри, выплескивая на пол и стену…

Стив шумно и долго дышал, покачиваясь на ослабевших ногах.

Думая: «Ну что, дрессировщик волков? Ты счастлив?». И понял вдруг, отчетливо и ясно.

Да, счастлив. До одури.

*

«…Прошлая жизнь обработала Белого Клыка слишком усердно; она ожесточила его, превратила в свирепого, неукротимого бойцового волка, который никого не любил и не пользовался ничьей любовью. Переродиться – значило для него пройти через полный внутренний переворот, отбросить все прежние навыки…

И все-таки новая обстановка, в которой очутился Белый Клык, опять взяла его в обработку. Она смягчала в нем ожесточенность, лепила из него иную, более совершенную форму. В сущности говоря, все зависело от Уидона Скотта. Он добрался до самых глубин натуры Белого Клыка и лаской вызвал к жизни все те чувства, которые дремали и уже наполовину заглохли в нем. Так Белый Клык узнал, что такое любовь. Она заступила место склонности – самого теплого чувства, доступного ему в общении с богами…»

ФАЗА ЧЕТВЕРТАЯ

Стив лежал на кровати и перекатывал язык во рту. Сворачивал трубочкой, пропускал сквозь зубы, поглаживал нёбо. В паху заинтересованно подергивалось и трепетало, но ощущения были не те.

Уже очень давно никто не целовал его вот так… как Баки.

Да и Баки целовал его всего-то… дважды? Трижды? Нет. Тогда, в Бруклине, это точно было дважды за всю… ночь? Нет. Это длилось совсем недолго, в лучшем случае час, а то и меньше.

Баки снимал чердак, скворечник под крышей, продуваемый из всех щелей. Стиву было восемнадцать, и он уже стал сиротой, Баки исполнилось девятнадцать, и он нашел работу, заработка с которой хватало на то, чтобы снять свой угол и жить самостоятельно, еще и помогая семье. Баки зазвал его в гости, отметить новоселье, и вообще он в то время постоянно навязывал Стиву свое общество, считая, что его нельзя оставлять наедине с горем утраты.

Бурбон был отвратительным. Они говорили о чем-то, долго и горячо…

Напились.

…Кровать там была просевшая и скрипучая… Именно поэтому все случилось на полу, куда они кое-как свалили матрасы. Это все, на чем пьяный и до боли возбужденный Стив сумел настоять. В его воспоминаниях все дробилось и прыгало. Вот они сидят и пьют горький виски, который обжигает горло и живот. Стива мутит от одного только запаха, комната начинает качаться, но в груди очень тепло и даже в чем-то по-своему приятно, и он заплетающимся языком упрямо доказывает что-то Баки… что-то очень, очень важное…

А в следующем кадре его памяти они уже целуются. Память не сохранила, кто кого поцеловал первым, но в этом кадре он зачем-то пьяно тычется другу в губы, чувствуя, что ему хочется, сильно хочется, и это так увлекательно, и невозможно нужно. Этот поцелуй уже не был первым, и это было важно, потому что отчаянно хотелось вернуть ощущение и целоваться, этого хотелось до боли, до крика, словно чужими губами он хотел погасить пожар у себя внутри. В этом кадре памяти он пытается поцеловать, промазывает, чуть не плача, соскальзывая мокрыми губами. Пока Баки не берет в ладони его лицо и не целует сам, как надо. Это… волнующе.

Остальные кадры смешивались, накладывались друг на друга…

Они оба были на взводе. Баки раздевал его, целуя в шею. Баки трогал его рукой сквозь одежду и зачем-то спрашивал, делает ли Стив это с собой. Он не сразу понял, о чем говорит Баки, млея от его руки между ног, а когда понял, зачем-то соврал, что да. Это была неправда, но ему было стыдно признаться в этом Баки, хотя он действительно не занимался рукоблудием, считая это унизительным и грязным, недостойным христианина…

Он стал это делать потом. Регулярно. Безнадежно пытаясь оживить ощущения.

Да. С поцелуев все началось. И уже потом, когда все закончилось, Баки приник к нему долгим медленным поцелуем во второй раз. Они лежали и целовались после случившегося. Баки выцеловывал его безвольный рот лениво и благодарно, уже разморенный усталостью, давая ощутить свое счастье.

А Стив… он был пьян и вообще впервые с кем-то целовался вот так, сливаясь ртами, поэтому просто поддавался и плавился от поцелуя. И не только целовался он так впервые…

Баки был первым, с кем у него была связь. И единственным мужчиной, с кем у него была связь.

Если так можно назвать час пьяного, неловкого подросткового секса, от которого из воспоминаний-то осталось сочетание тянущей боли, стыдливой раскрытости и щекочущего скольжения, посылающего волны мелкой, неконтролируемой дрожи по ногам. И какие большие и горячие были у Баки ладони…

Это была ложь. Он помнил. Он помнил все.

Стоило только воззвать к воспоминанию, как оно разворачивалось перед мысленным взором.

Было темно, холодно, страшно и стыдно. И возбуждающе волнительно. Они лежали вплотную, как ложечки; Баки льнул к его спине, дышал в шею, одной рукой придерживая его бедро, другой держал Стива в охапке, просунув руку ему под бок. Было неудобно, но Стив ни за что не сказал бы об этом. Потому что Баки прижимал его к себе, к теплому, большому себе, и жгуче толкался в него там, сзади, широкий и плотный. Там, где раньше ощущались горячие жадные пальцы. Стив прятал лицо, жмурился, стараясь не слишком теряться в том, что Баки делает с ним, и в том, как садняще тянет у него внутри. Было тяжело от веса Баки, когда тот чуть наваливался, стараясь ворваться поглубже, и сперва было больно, очень, а потом, под конец, стало даже хорошо.

Мучительно хорошо.

Было много страха. И любопытства. И доверия. Да, наверное… доверия было больше всего. Потому что даже будучи пьяным, даже в холодной темноте, даже чувствуя саднящую боль в столь постыдном месте, Стив знал, что Баки не причинит ему вреда. Это было какое-то глубинное знание, позволяющее делать все это, не задумываясь.

И идти на все, до конца.

Он помнил, как наслаждение в нем все росло и росло, и ширилось, крепло, переполняло, и Стив не замечал, как вскрикивает в такт толчкам, боясь, что оно разорвет его на части. Наслаждения было слишком много и хотелось, страшно хотелось куда-то его исторгнуть, излить, но он не знал как, и уже не мог удержать его в себе…

Стив кричал от оргазма, высоко и надрывно, выкрикивая свою нестерпимую, невыносимую радость.

Все последующие разы он всегда переживал этот сладостный миг молча, позволяя себе разве что стон.

Он помнил.

Он помнил это. Столько лет спустя – помнил. Даже горький привкус бурбона у себя во рту – и во рту у Баки. Помнил колышущуюся перед глазами темень, полную жаркого обоюдного дыхания и страшного, возбуждающего осознания того, что они взаправду занимаются этим. От горячего хмельного шепота, полного нежностей и пошлостей, от того, как Баки, кусая шею, туго наполнял его сзади, мурашки горячо стекали в низ живота, и хотя ощущения поначалу не были особо приятными, вся обстановка, темнота, руки Баки и бьющее наотмашь сквозь алкогольный кумар понимание «Я делаю это, я делаю с Баки! И он делает это со мной»… Это возбуждало так сильно, что он скулил, горлом выстанывал свое изнурительное желание. И накрывал потной ладонью руку Баки, которая с бедра соскользнула вперед, между его пышущих жаром ног. Эта рука ласкала его, она сжимала и двигалась, и Стив подстегивал ее ритм своей рукой, откровенно демонстрируя, как ему хорошо. Его качало на волнах удовольствия, и так хотелось взорваться наслаждением, прямо в руках у Баки, разметаться, исчезнуть…

И непременно не выжить, чтобы, не приведи Господь, не пришлось смотреть после этого Баки в глаза.

…Утро было ужасно неловким. Хотелось умереть от стыда. Казалось, уже ничто не поможет вновь собрать то, что было, даже обоюдная головная боль похмелья, но Баки и тут его спас. Они сидели рядом на кровати, не глядя друг на друга, Стив с головой укутался в простыню и дрожал от холода и шока, а Баки, уже почти одетый, с мурашками по голому торсу, говорил, что это была случайность, и до чего только нельзя дойти под влиянием алкоголя и сумрака. Что это жизненный опыт. И что дружба всегда будет важнее.

Но что того хуже – он взял ответственность на себя.

Потому что он извинялся. Он просил прощения. Стив помнил, как робко и боязливо Баки коснулся его плеча, и Стив рискнул поднять на него глаза. Баки был очень красив в тот момент. Красив и печален. А он только кивал, как проклятый трус, совсем опустевший, стараясь не выдать, что эти слова падают в него как камни. Они были правильными. Спасительными. И решить все это как-то иначе было нельзя.

«Мы были пьяны. Мы совершили ошибку, но мы не позволим ей разрушить нашу дружбу».

Все так. Но стыд пережал ему горло настолько сильно, что хотелось умереть. Очень. Потому что в тот момент было проще воткнуть кухонный нож себе в живот, чем признаться, насколько хорошо ему было ночью.

Они решили, что так будет лучше. Стив сделал вид, что простил его, хотя прощать было нечего.

Баки через три дня ударился в романтические отношения с новой девчонкой. Он быстро пришел в норму.

А Стив… Стив еще день или два садился с трудом, розовея щеками от воспоминаний, и томился тихой грустью. И еще тем, что кое-что запомнил из того, что Баки в горячке шептал ему.

«Стив, вот так, маленький, вот так… ах, черт, какой ты тесный… расслабься немного, дружище, Стив, я так хочу, чтобы тебе было хорошо… Ты хочешь меня? Ты думал обо мне вот так, а?.. Тебе нравится? Я же чувствую, как ты хочешь меня вот тут, я тоже тебя хочу, чувствуешь, как сильно?.. Ты меня с ума сводишь… Я тебя обожаю, Стив… Я люблю тебя, маленький…»

Баки не помнил. Или сказал, что не помнит, какую чушь тогда нес. Он был пьян. Да и наверняка что-то подобное он шептал в постели каждой девушке. Что с него взять?

Стив помнил. В конце концов, это был его первый секс. Положено помнить такие вещи во всех деталях.

Баки был первым. Наверное, поэтому еще долгое время спустя все его тело отзывалось на Баки. Оно, это тело, страстно любило Баки. Хотело его, ждало его снова. И Стив не мог убедить его, это грешное тело, что Баки хотеть больше нельзя, что это неправильно. Он чувствовал себя брошенным, и сколько ни пытался себе внушить, что и не было-то ничего, ощущение этой потерянности, брошенности угасло в нем только год спустя после того, как они решили для блага обоих, что это был просто увлекательный опыт. Алкоголь и сумрак.

Все решилось правильно. Он действительно заставил себя поверить в это. И поверил.

Со временем успокоился. Хотя с женщинами все равно у него не ладилось, во всяком случае, до сыворотки. А после… было много всего. Из-за него дрались, пытались свести счеты с жизнью, плакали. Он, сам того не зная, очаровывал и разбивал сердца, становился причиной скандалов и ссор, а однажды оказался втянут в любовный треугольник с двумя миловидными артистками команды поддержки… Впрочем, на деле все было далеко не так интригующе, как звучало со стороны. А сексуальный опыт в современном мире… это не хотелось вспоминать.

…Они больше никогда об этом не говорили. И все бы кануло и сгинуло тем холодным Нью-Йоркским утром.

Если бы не еще один поцелуй.

Внезапный и неожиданный. Австрия, осень, лагерь ГИДРЫ. Как только они выбрались из пожара, Баки поймал его за руку и молча, с сосредоточенно-суровым лицом впился в губы. Для этого ему пришлось чуть привстать, потянуться вверх, Стив теперь был непозволительно выше. Он поймал Баки, придержал за спину – тот все еще с трудом стоял на ногах. Дым разъедал глаза и нос, мешал щит, взрывались проклятые лаборатории… они целовались. Страстно и жадно. Пока не услышали в отдалении крики.

– Бак, это… – начал он, но Баки только хрипло рассмеялся.

– Не волнуйся, Капитан Америка. Это я унесу с собой в могилу.

И унес ведь, подлец. Потом отшучивался, что был еще под веществами. Стив ему не поверил, но тему замял.

Баки больше ни разу не целовал его.

Об этом поцелуе они тоже никогда не говорили.

*

Баки любил целоваться. Хуже того, он это умел. Один раз (или все-таки дважды) он делал это со Стивом, и тот, отдаваясь приятному головокружению и томной щекотке во всем теле, вынужден был признать, что в этом у Баки талант. Он не рассматривал поцелуи как способ отвлечения внимания или как уступку в угоду девушке. В мировоззрении Баки поцелуй фигурировал как отдельный вид удовольствия, могущий повлечь за собой другое, не менее увлекательное продолжение, но даже и без оного целоваться ему просто нравилось.

Стив, всегда считавший, что целоваться умеет всякий, кто достаточно сильно этого хочет, вынужден был признать, что это – тоже своего рода искусство, и здесь, как и в рисовании, опыт приходит с практикой.

Они целовались теперь каждый день.

Стив ни разу не начинал это сам, хотя губы горячо покалывало и тянуло уже ближе к последнему часу. Он был уверен, что нельзя. Вот так – нельзя. Только по чужому желанию, по молчаливой просьбе. Только если этого хочет Солдат. Стив ждал сигнала.

И получал его. Каждый день.

Уже после душа, иной раз даже не притронувшись к еде, они замирали, глядя друг на друга, и Стив понимал раньше, чем Солдат делал шаг ближе. По одному только блеску глаз. Солдат подходил, его взгляд опускался на рот, и Стив сглатывал горлом, чувствуя, как губы начинают саднить, умоляя, требуя прикосновений. Наверное, что-то отражалось в этот момент на его лице, потому что Солдат тянулся и сухо касался его, легко прижимаясь мягким ртом к розовой полоске губ. Мертво и неподвижно, ожидая ответа. И ответ следовал. Каждый день. Стив целовал его, и губы на его губах оживали, двигались, и дальнейшее происходило всегда по-разному, и всякий раз удивляло Стива своей новизной – как это будет…

Они оба ждали этого третьего часа, чтобы с его наступлением выцеловываться до изнеможения.

Иногда Солдат сидел на столе, и Стив, чуть склонив голову, ласкал призывно подставленные губы, жадные и ненасытные. Иногда поцелуи получались упоительно-пылкими, и Стив валил Солдата на красное покрывало, языком поглаживая его чувствительные десны и чувствуя телом дрожь тела под ним. Дважды Солдат сам толкал его в кресло, седлал бедра, оказываясь на коленях у Стива. Тогда он замирал, застывал под прикосновениями, потому что в этом случае вел Солдат, и делал все так, как ему хотелось. Стив только гладил его лицо, убирал за уши волосы, постоянно лезущие в рот, придерживал за металлическую лопатку, пока его целовали, яростно жалили, питались им, и Солдат всаживал язык так глубоко и ритмично, словно они занимались совсем другими, куда более бесстыдными вещами ярусом ниже.

Но чаще они просто сидели на кровати и целовались. Спокойно, нежно и чувственно, глубоко дыша и закрыв глаза, полностью отдавшись процессу. Сплетались языками и пальцами. И Стиву казалось – они могут так целый час, хотя эту планку они еще не брали ни разу. Хотя, какой там час… он мог бы так целый день.

Эта близость туманила голову, отдаваясь внутри предательской дрожью и знакомым гулким волнением, словно кончиком языка Солдат задевал какой-то чуткий камертон во рту у Стива, отчего его вибрирующий отзвук резонировал по телу до самых костей…

Хуже было то, что это волнение начинало охватывать его, когда Баки еще спал в криокапсуле.

Всегда внезапно и всегда сильно, как если бы одни только мысли о поцелуе с Солдатом задевали проклятый камертон. Он грезил, пока еще неясными образами, утопая в острой, щемящей нежности, которой отзывалась в нем теперь всякая мысль о Солдате.

Его хотелось ласкать. Утопить в поцелуях, довести до полного исступления…

Они не делали больше ничего. Стив не был уверен и внутренне страшился мыслей, как поступить, если на горизонте забрезжит что-либо еще. Это был Баки. И Баки был в беспамятстве. И если поцелуи Стив еще мог позволить, хотя их поцелуи уже давно не походили на невинные, думать о «чем-либо еще» было страшно.

И еще это было волнительно, что пугало не меньше.

Стив еще ни разу не виделся с Баки с тех пор, как это началось. Ему было стыдно. Еще и потому, что он совсем не знал, что с этим делать. Но больше потому, что если Баки запретит ему делать это…

Об этом думать было невыносимо.

Близился процедурный день.

*

Стив боялся этого дня. Боялся того, что слишком сильно ждал его. Боялся той истомы, которой наполнялось тело всякий раз, когда он думал об обнаженном теле друга. Мысли об этом кипятили кровь.

Это был самый чувственный опыт. Самый первый. Самый незабываемый.

И даже если это было в прошлой жизни, тело помнило его много лучше памяти.

Стив не знал, что будет делать, если что-то… произойдет в этот день. Потому что уже тогда знал – произойдет. Они недвусмысленно реагировали друг на друга, даже когда просто целовались. И хотя Стив предпочитал делать вид, что ничего не замечает, просто отодвигаясь и не позволяя возбуждению Солдата выйти на пик, все равно…

В этот день Солдат вел себя скованнее, чем всегда. Он не уходил от прикосновений, дал вымыть себе голову, но расслабленности в его теле не было. Вода была в этот раз почти черной, как кофе, Стив специально сделал раствор крепче, чтобы обоим не было так неловко, хотя и тонул в запахе сандала и цитрусовой цедры.

И несмотря на темную воду, Стив видел. Пусть только очертания тяжелого от крови, прижатого к животу…