Текст книги "Где мимозы объясняются в любви (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– Хорошенькие дела! – Шаффхаузен положил трубку и забарабанил пальцами по столешнице. Рецидив суицида был серьезным вызовом его профессионализму, особенно если молодой человек на сей раз твердо решил, что жить ему незачем, раз его предали сразу два близких человека…

Однако, пока граф разыскивал сына где-то в Аквитании, по всему побережью басков, предпринять было ничего нельзя. Эрнест не перезвонил больше, и это было дурным знаком. Оставалось надеяться лишь на то, что катарсическое переживание случится с ним раньше, чем нечто непоправимое…

С этим неприятным осадком в душе, Шаффхаузен пообедал и проработал еще несколько часов, и уже собирался приступить-таки напоследок к своему кейсу, полному свежих знаний и впечатлений, как ординатор снизу доложил, что его желает видеть месье Верней собственной персоной…

Испытав невероятное облегчение от этого известия, доктор попросил пригласить посетителя в кабинет и подать две чашки чая.

– Сюда, месье ви… месье Верней, – обреченно проговорил Жан Дюваль, открывая двери приемной. – Доктор ждет вас.

Каждый раз, когда любой из членов чокнутой семейки Сен-Бризов появлялся на горизонте, это не сулило ординатору ничего, кроме сверхурочной работы и постоянной тревоги – не то за себя, не то за доктора, не то за всю клинику. У него в ноздрях до сих пор еще стоял запах белил, которыми замазывали порнографические художества виконта на стенах часовни… И новое посещение Эрнеста пахло еще хуже.

Молодой человек, впрочем, не выглядел безумным – лишь очень грустным и задумчивым. Но его темные волосы, обычно распущенные как попало, на сей были аккуратно причесаны и собраны в хвост, под черную шелковую ленту, а вместо вытертых джинсов и художнической блузы он был одет в приличные светло-серые брюки и голубую рубашку. И пахло от него не крепким куревом в смеси с подозрительным запахом лекарств, а очень дорогим одеколоном…

– Благодарю, дорогой Эртебиз, – отозвался Эрнест на приглашение ординатора. – Вы неизменны, как часовой. Начинаю верить, что Сан-Вивиан – это моя личная Зона, только вот я настолько плох, что меня не берут на тот свет, и все время находят бюрократические предлоги для отказа. (2)

«Та-ак… Ну здравствуйте, месье виконт, вот вам и параноидальный бред!»

Дюваль неодобрительно посмотрел вслед молодому человеку, но тот уже переступил порог кабинета Шаффхаузена, и плотно закрыл за собой дверь.

– Добрый вечер, доктор, – начал Эрнест, остановившись посреди комнаты, и прищурился от яркого закатного солнца, бившего в окно. – Простите, что снова краду ваше время, но у меня есть уважительная причина. Только прежде всего должен признаться, что у меня почти нет денег, и если вы укажете мне на дверь, я на вас не обижусь.

Шаффхаузен ожидал увидеть мечущегося от душевной боли художника, а увидел скромного просителя без каких-либо видимых признаков душевного расстройства… И это его заинтриговало настолько, что вопрос о деньгах он решил урегулировать позднее.

– Проходите, присаживайтесь, месье. Раз вы проделали длинный путь сюда, то у вас есть на это свои причины, и этого мне пока вполне достаточно, чтобы хотя бы выслушать вас. Чай, кофе?

– Благодарю, доктор, – Эрнест опустился в кресло, проигнорировав вопрос о напитках, и сложил руки на груди. – Знаете… Я теперь понимаю, что чувствует смертник, когда его подвели к эшафоту и зачитали помилование. Он не рыдает от счастья и не кричит, а впадает в оцепенение. Позавчера я думал, что сегодня в это время меня уже не будет в живых. И однако ж, я есть… Передо мной снова лежит целая жизнь, и я понятия не имею, что с ней делать.

Он тяжело вздохнул и взялся ладонями за виски.

– Может быть, вы мне подскажете, месье?

– Подсказать вам, что дальше делать с жизнью, которую вы снова хотели прервать? Что ж, я бы с радостью предложил вам пару сотен вариантов, но, позвольте для начала узнать, что вас снова поставило в ситуацию выбора между жизнью и смертью? – спросил Шаффхаузен, мысленно восстановив послание графа де Сен-Бриз и формулируя свой следующий вопрос – Вы поссорились с вашей девушкой, с эм… Лидией? Или случилось что-то более серьезное, чем простая размолвка жениха и невесты?

В этот момент в дверь осторожно постучали, и дежурная сестра внесла чай на подносе. Рядом с дымящимися чашками стояли запотевшие стаканы холодного лимонада и благоухало в розетках варенье из свежей местной земляники.

Шаффхаузен поблагодарил ее за заботу и попросил не беспокоить их в течение часа.

Эрнест тихо засмеялся, и любому, кто знал молодого человека достаточно близко, послышались бы в этом смехе зловещие нотки.

– Поссорились… Ну, если считать беременность моей невесты от моего собственного отца невинной шалостью, можно назвать случившееся размолвкой.

Он взял с подноса стакан и сделал несколько больших глотков.

– Восхитительный лимонад у вас делают, доктор. Никогда не пробовал ничего вкуснее. Так о чем мы? А, Лидия. «Ангел оказался демоном». К сожалению, я не обладаю волей графа де Ла Фер, и, не решившись вздернуть эту блядь на первом суку, решил поступить как трус и убить себя. Негодного сына, плохого любовника и жениха, не пришедшегося ко двору. Я же говорил вам, доктор, что я жуткий трус. По крайней мере, был им в своей прошлой жизни.

«Ого!» – к счастью, только мысленно воскликнул Шаффхаузен. – «Дьяволица совратила обоих или же папаша так превратно истолковал мои рекомендации? Судя по его истерическому сообщению, склонен думать про второе…»

Внешне же при этом доктор отреагировал на сказанное Эрнестом удивленно поднятыми бровями, которые не возвращались к исходному состоянию до тех пор, пока молодой человек не замолк, предоставив Эмилю право отвечать или спрашивать. Доктор предпочел вопросы ответам:

– Ваша невеста беременна от вашего отца… Что же, узнав о таком раскладе, есть смысл пересмотреть планы по женитьбе, но искать смерти, словно она может исправить то, что случилось? Мне кажется, вы уже это проходили и отказались от идеи переселения на тот свет. Вижу, что на сей раз вы тоже выбрали жизнь. Могу я узнать, что помогло вам в этом теперь?

…Разве он сможет когда-нибудь рассказать об этом? Рассказать – когда он до сих пор не уверен, не было ли все случившееся просто сном? Ярким, отчетливым, реальным до боли – но только сном?

«Нет. Нет. Ни за что. Не хочу выглядеть еще большим безумцем и мечтателем, чем есть.»

– Я и сам не знаю, доктор… Есть такая поговорка: с бедой нужно переспать ночь. Так что спасительной идеей было не бросаться с моста Наполеона в Сену – она, знаете ли, очень грязная в это время года – а сесть в ночной поезд, идущий в сторону Биаррица. Ну и… в поезде я спал. И проснулся утром совсем другим человеком.

Шафхаузену показалось, что перед тем, как дать ответ, Эрнест за несколько секунд заново пережил нечто важное, какое-то воспоминание заставило его глаза расфокусироваться, а его сознание – погрузиться в подобие гипнотического транса.

«Спал? Или накачался? Нет, нагруженным он не выглядит… Что-то тут подозрительно просто все прошло на фоне уже принятого суицидального решения… Или это была только демонстрация и призыв о помощи? Что ж, это можно проверить по показаниям его отца.»

– Простите, что интересуюсь, но какой способ вы запланировали для самоубийства? Почему именно Биарриц? Туда, обычно, ездят с другими целями…

– Ну не в Антиб же мне было ехать, – усмехнулся Эрнест. – Моей первой мыслью было просто убежать, скрыться… Подальше. Париж – город маленький, в средней Франции месье де Сен-Бриз каждую кочку знает наперечет, ну и здесь у нас все побережье – сплошь знакомые. Кто хочет отдохнуть и подлечиться, доктор, тот едет на Лазурный берег. А те, кто жаждет уединения или хочет свести счеты с жизнью, стремиться к Бискайскому заливу, к городам басков, к Испании.

Он допил лимонад из стакана и взял розетку с вареньем.

– Я не только трус, месье, я еще и полный пошляк в отношении смерти. Ни одной оригинальной идеи. Остановился бы в гостинице, взял бы лодку, заплыл подальше… Немного наркотиков… нырнул бы через борт, и вся недолга. Если б мое тело вынесло первым приливом, это было бы удачей для моей родни, но не для меня. По правде говоря, я надеялся, что La señora del mar (3), Юманжа, или как ее там принято называть, со мной не расстанется, и тело мое не найдут.

«Любопытный способ… Назад, к истокам, в утробу матери…» – подумал Шаффхаузен.

Море, погружение в море – в бессознательном эти фантазии и желания часто самым тесным образом связаны с желанием человека вернуться в материнское лоно, где он чувствовал себя максимально защищенным со всех сторон от невзгод и неприятностей этого мира. Недаром в своих фантазиях о смерти – процессе, во многом сходном с рождением, если верить буддистам и прочим сторонникам теории перерождений, он желал отдать свое тело хозяйке моря, древнему женскому божеству…

«Отверженный одной хтонической женщиной, бросился за утешением и забвением в объятия другой…»

– Мне передали, что вчера сюда звонил граф де Сен-Бриз. Я перезванивал ему сегодня, но в Париже его не застал. Горничная мне сообщила, что он поехал искать вас в Биарриц. Вы ему написали предсмертное послание? – слегка сменил тему доктор, решив уточнить, каковы в настоящий момент чувства его бывшего и, возможно, будущего пациента к своему отцу.

«Решится ли он все-таки уничтожить Кроноса и занять Олимп вместо него? Или его, как Орфея, завлечет в Аид душа Эвридики?»

Эрнест, не ожидавший подобного поворота беседы, ощутил себя так, словно Шаффхаузен ткнул зажженой сигарой в отверстую рану. Он вздрогнул, и розетка с вареньем вылетела из его пальцев, ударилась об пол и разлетелась вдребезги.

– У… у меня больше нет никакого отца, месье! И матери тоже нет! Да, я написал письмо на его адрес, перед отъездом из Парижа, с тем расчетом, что оно придет по назначению уже после моей смерти. Написал с единственной целью – чтобы меня юридически признали мертвым, а не пропавшим без вести, и мое завещание могло вступить в силу.

«Ага, а вот и аффект пошел…» – удовлетворенно отметил Шаффхаузен и подумал мельком, что медсестра, дежурившая в коридоре, теперь начнет тревожно прислушиваться к тому, что происходит в его кабинете.

– То есть, вы проявили трогательную юридическую заботу о тех, кого у вас больше нет? А по какой причине вы отказали своей матери в праве на материнство? Ведь она не совращала вашу невесту… Или и она тоже…? – и доктор снова вздернул брови, приготовившись к дальнейшему удивлению нравам семейства де Сен-Бриз.

– С чего вы взяли, доктор, что в моем завещании вообще упомянуты родители? – огрызнулся Эрнест. – Ну да… матери… Я оставил кое-что матери, потому что она постоянно сидит без денег. Остальные деньги должны пойти на стипендии для одаренных детей и на улучшение условий содержания политических заключенных, ну еще часть в фонд студенческого профсоюза Сорбонны. Между прочим, вашей клинике я тоже завещал небольшой взнос, чтобы хватило на побелку стен, а лично вам – несколько моих картин… О судьбе остальных работ должен был позаботиться мой душеприказчик.

Он откинулся в кресле и произнес по-детски обиженным голосом:

– Но если бы я знал, что вы опять начнете вести себя как мудак, не стал бы вписывать вас в завещание.

«Ах, как все-таки замечательно работает провокация! Иногда гораздо информативнее сочувствия…» – отметил про себя Шаффхаузен, вспомнив семинар молодого американца (4), ученика Карла Роджерса, строившего свою работу с пациентами исключительно в провокативной манере. Коллеги, особенно маститые профессора и доктора наук, приняли его методы в штыки, а Шаффхаузену они пришлись по вкусу, он и сам частенько использовал и юмор, и парадоксы в своей терапевтической практике. Вот и теперь, зацепив клиента за эмоционально-нагруженную тему, он узнал куда больше ценных сведений о нем, чем если бы два часа сочувственно выслушивал его жалобы на несправедливость мира.

– Еще не поздно меня оттуда вычеркнуть, раз уж вы передумали топиться. – Шаффхаузен улыбнулся – Правда, стены мы уже побелили на средства епископа, ну, а картины да, картины ваши – единственное, о чем я бы пожалел, исключи вы меня из числа своих наследников. Однако, я так понимаю, что пока мне ваше наследство не светит в любом случае. Вы уехали из Биаррица, и приехали сюда, ко мне, старому мудаку с глупыми и раздражающими вопросами. Но уже не как ребенок, которого папа привез едва ли не насильно, а как взрослый человек, мужчина, явившийся сюда по своей воле. Стало быть, я вам зачем-то все же нужен. А раз так, давайте определимся, что вы хотите от меня, и что я могу вам предложить из этого.

Против воли, Эрнест улыбнулся. От невозмутимости доктора, за которой угадывалось куда больше добродушия и дружелюбия, чем Шаффхаузен позволял себе проявить, враждебность молодого человека растаяла, как дым.

– Извините мою неловкость, месье, я не нарочно испортил ваш ковер вареньем… Но вы как всегда сбили меня с толку.

После небольшой паузы, он продолжил очень тихо:

– Вы действительно нужны мне. Я понятия не имею, зачем, и каким образом сумеете помочь, но… однажды вам это удалось. Причем в ситуации, которая была ничуть не лучше. Как я уже сказал, у меня нет денег, чтобы платить за терапию, и я не обижусь, если вы просто пошлете меня на все четыре стороны. В этом случае я все равно пожму вам руку и буду считать, что получил необходимое. Но если бы у меня был выбор… Я бы предпочел остаться здесь на несколько дней. Умирать я больше не собираюсь, благодарение Фебу (по губам его скользнула задумчивая улыбка), но положа руку на сердце – чувствую себя паршиво.

Противный голос Жанетты завопил в голове Шаффхаузена:

«Ты скоро станешь банкротом, если будешь брать на лечение бесплатно! Бан-кро-том! Ах, мой первый муж никогда не позволил бы себе пускать нас по миру!»

Доктор поморщился, но, не желая, чтобы Эрнест принял его гримасу на свой счет, кивнул ему:

– Ваше счастье, что началось лето – клиника сейчас почти пустует. Я не скажу, что буду бесплатно заниматься с вами, но, если часть средств, затраченных клиникой на вас, вы сумеете возместить за счет своих умений, а часть – вернуть позже, я готов рассмотреть ваше пребывание здесь. Однако, хочу сразу предупредить, что несколько дней буду очень сильно занят важными и срочными делами, и потому с вами пока поработает Жан Дюваль, мой ассистент. Вы с ним, кажется, были знакомы ранее.

– Жан Дюваль? – разочарованно сказал Эрнест. – Этот… ваш молодой помощник? Но он похож на импотента, доктор. И по-моему, он меня боится, считая опасным психом с перверсиями. Хотя… я не в том положении, чтобы привередничать. Дюваль так Дюваль. Несколько дней ничего не решают. И «отдать натурой» за лечение я тоже согласен, располагайте мной. Готов окапывать ваши клумбы и даже мыть утки.

Шаффхаузен усмехнулся разочарованию молодого человека. Дювалю будет полезно общение с этим эксцентриком, в качестве творческого практикума, а то он совсем закис на своих подопечных каталептиках и сомнамбулах…

– Насчет уток – это, я думаю, был бы перебор, вы лишите заработка наших медбратьев. Клумбы я вам не доверю, мой садовник весьма ревниво их опекает. А вот часовню… Ту самую, вы помните, да? Только на сей раз я вас попрошу приложить старание, и расписать ее в более классической манере, начиная от эскизов, которые буду утверждать я лично. Договорились?

Эрнест легко кивнул, давая согласие, потом посмотрел на Шаффхаузена, и тень промелькнула по его бледному лицу:

– Вы сказали, что мой отец… граф де Сен-Бриз ищет меня в Биаррице. Точнее, ищет мое тело. Вы… вы ведь не скажете ему, где я?

Удостоверившись, что идея заново расписать часовню сопротивления у молодого художника не вызвала, доктор отметил, что мысли об отце все еще не оставляют его равнодушным, как бы он сам того не желал.

– Что до графа, давайте вместе решим, что я ему скажу. Что вы мне звонили и что-то просили ему передать? Или как? Если я просто позвоню сам и сообщу ему, что вы живы, то первое, что он сделает – примчится сюда.

Эрнест развел руками, не в силах сказать что-то внятное – одно упоминание отца причиняло ему страшную, почти физическую боль – и наконец, с усилием разомкнул губы:

– Я не знаю, доктор, право, не знаю. Мне… я не могу сейчас думать об этом. Скажите, что хотите. Скажите… что-нибудь! Я вам доверяю. Только, умоляю, не заставляйте меня ни говорить, ни встречаться с… этим господином. У меня нет с ним ничего общего.

«Как бы не так…» – мысленно скептически отозвался на сказанное молодым человеком об отце Шаффхаузен. Но вслух спорить с ним не стал – всему свой черед.

Его заново обретенный пациент поднялся с кресла и пошел к двери, словно желал ускользнуть от неведомой опасности, и взявшись за ручку, уточнил:

– Так вы дадите распоряжения персоналу?

– Да, я решу этот вопрос. Вам в прошлый раз понравился вид из седьмой палаты или вы на сей раз предпочли бы перебраться повыше? Только предупреждаю, на верхних этажах окна у нас забраны решетками – сами понимаете, ради безопасности пациентов.

Эрнест оставил это на усмотрение доктора, и Шаффхаузен, предложив ему подождать минутку, вызвал в кабинет ординатора.

– Жан, поручаю вам поселить месье Вернея в двенадцатый номер, он же у нас не занят и готов принять пациента, так? И займитесь с завтрашнего дня его ведением и консультированием, пока я не освобожу для этого время. – он обратился к Эрнесту – Передаю вас на попечение моего ассистента. Насчет часовни предметно договоримся позже, но если вы хотите начать делать наброски, скажите, что вам нужно для этого – и вам это будет предоставлено завтра же.

Сказать, что Жан Дюваль был в ярости – это ничего не сказать. Мало того, что этот невоспитанный графский сынок с больными фантазиями врывается сюда как к себе домой, отрывает доктора от работы, так еще и он, Дюваль, должен все бросить и заниматься его проблемами!

Но слово патрона было законом для молодого врача. Выслушав распоряжения, он молча поклонился и пригласил Эрнеста следовать за собой.

Двенадцатый номер располагался на первом этаже, и выходил не на залив, а на самую живописную часть парка. В комнате было все необходимое для отдыха и спокойных занятий, но никаких излишеств. Чисто, уютно и очень нормально, именно так, как и должно быть на территории престижной клиники, излечивающей душевные расстройства.

– Располагайтесь, месье Верней. Придите в себя, отдохните как следует, а первую терапевтическую встречу проведем завтра.

Дювалю понадобилось собрать всю свою волю, чтобы проговорить эту фразу спокойно, вежливо и непререкаемо, как это делал Шаффхаузен. Только бы виконт не вздумал артачиться… Будь на его месте сомнамбула, каталептик или даже параноик, Жан не оплошал бы и знал, что предпринять. Но как вести себя с маниакально-депрессивным типом, с истероидной компонентой, да еще и с сексуальной перверсией, и при этом наделенным странной притягательностью, способностью очаровывать – иначе с какой стати патрон каждый раз бросает все, как семейка Сен-Бриз возникает на горизонте? – Дюваль представлял только в теории. Он предпочел бы не приближаться к Эрнесту Вернею и на пушечный выстрел, и даже профессиональный челлендж, как выражался патрон, его не прельщал.

Но вопреки ожиданиям, Эрнест вел себя спокойно, если не сказать – кротко. Он рано лег спать, утром отправился в бассейн, потом на завтрак, и когда Жан Дюваль решился нанести художнику врачебный визит, то застал его за работой, делающим наброски карандашом на листах чертежной бумаги.

– Ээээ… месье Верней, доброе утро, – запинаясь, начал Дюваль, а когда художник поднял на него свои странные зеленовато-карие глаза, ощутил, что пол уплывает у него из-под ног. – Если вы помните, вчера патрон поручил вас моим заботам на несколько дней, и…эээ… я хотел бы… хотел бы…

Черт возьми, он никак не мог закончить фразу, и Эрнест сделал это за него:

– Поговорить со мной? Конечно, доктор Дюваль. Я готов.

– Тогда пойдемте в кабинет… Или, может быть, вы предпочитаете поговорить здесь? – Жан волновался все сильнее и ненавидел себя за это. Как будто он не врач, имеющий уже и опыт, и первую научную степень, а неловкий студент!..

– Да мне все равно, доктор Дюваль, как скажете, – усмехнулся Эрнест. Он уже решил для себя, что настоящая терапия начнется позднее, когда освободится Шаффхаузен, а пока – почему бы не поиграть в послушного и смирного пациента, который строго выполняет предписания?.. Хотя это будет чертовски скучная игра…

«Определенно, » – думал Эрнест, пристально глядя на молодого человека. – «Я могу провести время и поинтереснее. И для этого, если я хоть что-то понимаю в жизни, нужно не так уж много».

Комментарий к Глава 7. Возвращение в Антиб

1 ипсофон – устройство, предшествовавшее современному автоответчику.

2 аллюзия к фильму Жана Кокто “Орфей” (1947 г.). Эртебиз – ангел, посланец потусторонего мира, сопровождавший Орфея на его пути за Эвридикой.

3 хозяйка моря

4 Фрэнк Фарелли, автор нынче широко популярного метода провокативной психотерапии, ученик К. Роджерса. Теоретически в то время уже мог начать “семинарить”.

========== Глава 8. Неожиданный скандал ==========

***

День до вечера прошел на удивление мирно. Эрнест терпеливо заполнил все тесты, которые счел необходимыми дать ему Дюваль – чтобы составить себе представление о сиюминутном состоянии психики пациента – и откровенно отвечал на задаваемые вопросы, безропотно принял лекарство, и под конец даже поинтересовался мнением Жана, в какой манере следует расписать алтарь в часовне: в стиле Рафаэля или все-таки в стиле Жана Кокто (1).

Вторая ночь в клинике тоже прошла спокойно для Эрнеста, а вот Дюваль спал на редкость дурно. Он ворочался с боку на бок и судорожно соображал, как построить следующую «терапевтическую сессию», поскольку был крайне недоволен собой. Тесты у него закончились, записи, сделанные в ходе первой беседы, казались ему китайской грамотой. И хуже всего было то, что каждый раз, как они с Эрнестом встречались глазами, сердце Жана ухало куда-то вниз, в голове начинал бить колокол, и он вообще переставал что-либо понимать и слышать…

Валиум помогал, но помогал плохо. Все происходящее было неправильно, оно не приносило пользы пациенту, путало самого Дюваля – и едва ли устроит патрона.

И когда на следующий день Эрнест предложил провести «выездную сессию» – иными словами, вместе прокатиться в Антиб, эта идея не показалась Дювалю такой уж безумной.

«Посмотрим «Фантомаса», поедим мороженого, пошатаемся по рынку, купим краски и бумагу для рисования… И все это время можем разговаривать, доктор, о чем сочтете нужным – ну кроме кино.»

Голос виконта звучал в ушах Дюваля, как голос змея-искусителя. Он отчего-то вспомнил, что в кино в последний раз был пять лет назад, а мороженого не ел со времен колледжа… И в Антиб выбирался нечасто, да и то в основном, направляясь на железнодорожный вокзал. Почему бы не изменить этой традиции?..

«Да и прогулка ему пойдет на пользу…» – думал он, направляясь к кабинету Шаффхаузена, чтобы получить разрешение на несколько часов покинуть клинику.

Эмиль более-менее разгреб ворох дел и приступил-таки к анализу своих заметок, выкинув на время виконта и его проблемы из головы и отдавшись работе по структурированию полученного опыта. С момента, как он передал пациента на руки Дювалю, тот лишь один раз, утром третьего дня, явился к нему в кабинет и попросил разрешения съездить вместе с Эрнестом в город, купить там все, что ему нужно было для рисования эскизов к часовне. Эмиль не усмотрел в этом ничего предосудительного и с легкостью согласился отпустить врача и его подопечного на полдня в Антиб. Они укатили на стареньком СТА (2), и доктор выкинул это событие из головы до самого вечера.

Когда расплавленное за день, полыхающее солнце опускалось к горизонту, в кабинете Шаффхаузена раздалась трель телефона.

– Доктор Шаффхаузен на проводе.

– Доктор, вас беспокоит комиссар полиции шестого квартала Антиба, Антуан Декулёр. В нашем участке находятся двое задержанных за нарушение общественного порядка граждан, один из них представился Жаном Дювалем, второй отказался назвать свое имя, но Дюваль сообщил, что это ваш пациент. Можете ли вы приехать, чтобы внести за них обоих залог?

– Задержаны? За что именно, комиссар? – только и сумел проговорить Шаффхаузен, исполнившись самых мрачных предчувствий.

– Эм… Думаю, вам все же лучше приехать, и тогда на месте вы все узнаете, месье Шаффхаузен.

– Да-да, конечно, я приеду. Скажите мне номер участка… я записываю.

Через несколько минут, Эмиль, вынув из сейфа тысячу франков, предназначенную для оплаты срочных счетов, сел в машину и покинул территорию клиники, гадая, что же такого эти двое могли натворить в тихом курортном городке…

– Да успокойся ты, – сказал Эрнест, глядя на совершенно стушевавшегося Дюваля, забившегося в угол скамейки и закрывавшего лицо руками. – В первый раз в участке, что ли? Ничего они нам не сделают. Ну, максимум, оштрафуют. Меня.

Жан только пробормотал что-то неразборчивое: он с ужасом думал о приезде Шаффхаузена, и о том, что сегодня его репутации – а значит, и карьере в «Сан-Вивиан» – настанет конец.

«И как меня только угораздило вляпаться в такую историю! Попался, как последний простофиля… А если отец с матерью узнают? Да они ж меня из дома выгонят, наследства лишат! Ужас, кошмар!»

Эрнест усмехнулся, глядя на страдания бедняги, присел рядом, положил ему руку на плечо.

– Послушай, я – псих, ты – доктор, с тебя и взятки гладки. Шаффхаузен чего-нибудь наплетет комиссару, нас отпустят, и все. Дело выеденного яйца не стоит. Да и разве было так уж плохо, а?

– Ты еще издеваешься!

«Плохо? Нет, было хорошо, хорошо, хорошоооо, так хорошо, как никогда в жизни!» – едва не закричал Дюваль. – «Никогда, ни с одной женщиной, ни сам с собой, я подобного не испытывал и не чувствовал… И это самое ужасное! Потому что это НЕ-НОР-МАЛЬ-НО! Я сам должен лечить от этого! И доктор Шаффхаузен тоже, он не потерпит меня в своей клинике!»

– Эй, вы, двое, – окликнул их жандарм. – За вами приехали, внесли штраф. Можете выходить.

Шаффхаузен зачитал показания полицейского, из которых следовало, что оба молодых человека были задержаны им в одном из общественных парков города за непристойное поведение и оскорбление служебного чина при исполнении. Формулировку «непристойное поведение» ему доходчиво расшифровал комиссар, носатый тощий и загорелый почти дочерна уроженец Пиреней, судя по акценту.

– Этот ваш доктор и его пациент напару «гуся давили»(3) без штанов в кустах, когда их там Поль и застукал. – с глумливой улыбкой пояснил он – Так этот ваш псих стал возмущаться и обозвал его «пидэ», когда он к порядку их призвал. Вот и пришлось задержать.

Шаффхаузен предпочел промолчать и никак не комментировать поступок Эрнеста, очень неприятно его удививший. Вместо этого, он поинтересовался, чем они двое теперь рискуют.

То ли офицеру внушила доверие манера Шаффхаузена по-деловому решать такого рода вопросы, то ли сам проступок был не таким уж тяжким, но комиссар сказал, что они оба могут отделаться штрафом за нарушение спокойствия в общественном месте. Дювалю он выписал квитанцию на двести франков, а Эрнесту – на все шестьсот, за оскорбление полицейского, с которым он, как выяснилось дополнительно, едва ли не в драку полез.

Доктор достал пачку денег и со вздохом отсчитал требуемую сумму. Оставшихся двухсот франков едва хватило бы на погашение счета за электроэнергию за последние две недели… А его еще ждали другие мелкие, но срочные счета за продукты, воду, медикаменты…

«Допустим, с Дюваля я эти деньги удержу, а вот с месье Вернея получу их не раньше, чем извещу его папашу о том, что он жив-здоров и снова развратничает… Кстати, насчет графа – мысль хорошая, наверное, это единственное, что сможет приструнить его отпрыска, который уже снова начал действовать мне на нервы…»

Комиссар проводил его в помещение, где находились задержанные, и приказал сержанту выпустить их. Доктор сохранял на своем лице маску непроницаемости на протяжении всего того времени, что им потребовалось на завершение формальных процедур и пути до машины. Перед тем, как сесть за руль, Шаффхаузен сухо поинтересовался, где Дюваль оставил свой Ситроен.

– У площади святой Мадлен, месье… – красный от смущения и прячущий глаза Жан был сейчас так жалок, что даже омерзения не вызывал – просто легкое презрение. Он забился на заднее сиденье «Форда» и замер там, как мышь.

«И это мой студент, на которого я возлагал большие надежды, в которого я вложил уйму времени и сил…» – разочарованно подумал Шаффхаузен, ощутив себя в шкуре графа де Сен-Бриз, которому впервые стало известно о гомосексуальных наклонностях его единственного сына.

«Классический контрперенос в действии…»

Эрнест, напротив, держался с некоторым вызовом, у него с защитной агрессией, да и с агрессией вообще, судя по выходке с полицейским, дело обстояло намного лучше, чем у молодого психиатра. Он сел на переднее сиденье и был даже почти расслаблен, но тоже избегал смотреть в глаза Эмилю и потому отвернулся к окну.

Шаффхаузен привез Дюваля на площадь Мадлен и, молча покинув машину, прошел вместе с ним до его СТА.

– Доктор, я… – попытался что-то проблеять в свое оправдание Жан, но тот прервал его лаконичным жестом:

– Завтра. Завтра вы мне напишете отчет о вашей работе с пациентом. Начиная с момента, когда за вами закрылась дверь моего кабинета. По часам. Если надо, то по минутам. И отдельно напишете мне о том, что случилось с вами здесь. Да, и еще я удержу из вашей зарплаты двести пятьдесят франков – двести это штраф, который я уплатил за вас, а пятьдесят – мои услуги водителя для вас, месье.

Не дав ему ответить, он развернулся и пошел обратно к машине. Сев за руль, он тронулся с места. Некоторое время в машине висело тяжелое молчание, Шаффхаузен был слишком разгневан, чтобы нарушить его первым, Эрнест же молчал из принципа, видимо, не желая давать доктору никаких объяснений.

Уже у ворот клиники, Эмиль затормозил и встал у обочины. Он смотрел прямо перед собой и продолжал молчать.

Эрнест, взявшийся уже было за ручку двери, выпустил ее, заметив, что доктор не торопится покидать машину. Томительное молчание тянулось еще несколько минут, прежде чем молодой человек решился его нарушить:

– В чем дело, месье Шаффхаузен? Вы ждете от меня объяснений? Но ничего не было. Этот олух в полицейском мундире все неправильно понял. И стал распускать язык, за что едва не схлопотал в морду… Вот и все.

Эрнест на секунду смешался, но затем пожал плечами с деланным равнодушием.