Текст книги "Где мимозы объясняются в любви (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

«Ах ты, старый мудак!» – разозлилась Элен. – «Хочешь меня спровадить? Ни хуя у тебя не выйдет. Буду сидеть здесь, даже если мне придется пустить корни в пол!»

– Вы так и не сказали мне, месье… врач, когда я смогу увидеть сына. Полагаю, я имею на это право? Подожду, пока вы закончите обход, все равно сейчас в городе все закрыто, но после – после вы мне расскажете об Эрнесте.

«Наверняка еще и импотент.»

Она легко сбежала вниз по лестнице и, к своей радости, обнаружила в приемной симпатичного молоденького ординатора.

Едва дверь за экстравагантной мадам закрылась, Шаффхаузен набрал внутренний номер дежурного ординатора и коротко проинструктировал его относительно поведения с ней. Потом сделал еще один звонок в особняк Сен-Бриза, но графа не было в доме, они с сыном, видимо, ушли гулять или поехали на залив. Доктор попросил слугу передать графу, чтобы тот связался с ним при первой же возможности.

Сделав все, что зависело от него, и дав распоряжение врачам начинать обход без него, он заказал себе чай и около часа прождал в кабинете звонка с виллы графа, занимаясь записями и счетами. Но вот аппарат радостно задребезжал, и Шаффхаузен отложив в сторону дела, приготовился к серьезному разговору.

– Доктор Шаффхаузен на проводе. Слушаю вас.

– Доктор, простите, если помешал, но… эта мадам начинает сильно нервничать и требует, чтобы ее немедленно проводили к сыну… – приглушенным голосом сообщил в трубку Жан Дюваль. На заднем плане фоном доносились визгливые вопли мадам Верней.

«Она мне всех пациентов распугает, дура чертова!»– сердито подумал Эмиль и кратко ответил:

– Я спускаюсь.

Достигнув холла, он остановился в дверях, спокойный и монолитный, как скала во время бури. А буря в пестром наряде цыганки бушевала у стойки ординатора, да так, что ему оставалось только прятаться за ней от мелких предметов, которые мадам то и дело извлекала из своей бахромчатой котомки и швыряла в него, сопровождая каждый бросок новым потоком замысловатой брани.

– Это все Эжен!.. Я знаю – это из-за него вы не пускаете меня к сыну! – Элен буквально задыхалась от негодования. – Думаете, все можно купить за деньги, да? Ошибаетесь! Очень даже ошибаетесь!

Она на миг прекратила швырять в дежурного пастель, тюбики краски и цветные мелки, и проговорила очень сурово, приняв вид статуи Правосудия:

– Пусть у меня и нет таких денег, но я не беззащитна. Если вы сейчас же не проводите меня к сыну, я вернусь сюда уже не одна!

Заметив доктора, Элен обернулась к нему и, уперев руки в бедра, стала наступать на него, как тореадор на быка.

– Что вы тут устраиваете, господин психиатр, по какому праву ваши люди так обращаются со мной? Будьте уверены, что граф де Сен-Бриз не похвалит вас за подобное!

– Я не нуждаюсь в похвале вашего бывшего мужа, мадам. – строго отчеканил Шаффхаузен – Как и в ваших угрозах или одобрении. Мои люди на моей территории подчиняются только мне. Прошу вас это запомнить. – он повернулся к ординатору и немного другим тоном распорядился – Жан, соберите предметы, принадлежащие мадам Верней и вручите ей их, когда мы вернемся.

Он повернулся всем корпусом к наступавшей на него женщине и сделал жест в сторону внутренних дверей клиники:

– Пройдемте со мной, мадам Верней.

Пропустив ее первой, он пошел следом по длинному коридору, выводящему прямиком к часовне. Мать Эрнеста уверенно шла вперед до тех пор, пока не уперлась в старинную окованную железом дверь. Обернувшись к доктору, она устремила на него красноречиво-изумленный взгляд, но Эмиль упредил ее негодующий вопрос. Отворив створку, он снова пропустил ее вперед, в полумрак часовни и щелкнул электрическим выключателем. Под сводами, расписанными Эрнестом, загорелись лампы временной проводки, озарив его работы тусклым желтоватым светом.

Элен застыла на месте, расширенными глазами глядя на гремучую смесь «Герники», «Тавромахии», «Поцелуя», «Происхождения мира» и шизоидно-эротических видений в стиле «Великого Мастурбатора» и «Осеннего каннибализма».

– Техника исполнения местами хромает, – наконец изрекла она, и указала пальцем на одну из фресок. – Вот здесь линия… Нужно было использовать киноварь. Но общий замысел грандиозен, это так… чувственно! Жестоко, реалистично! Да, это великолепно, доктор Жопхаузен. Но зачем вы меня сюда притащили? Какое все это имеет отношение к…

Она запнулась и, сощурившись, вгляделась в изображения пристальнее, потом обернулась к психиатру:

– Вы что… хотите сказать… Это рисовал Эрнест?

– Шаффхаузен. – педантично поправил ее Эмиль. – Моя фамилия произносится Шаффхаузен. Прошу запомнить или записать.

Пройдя в центр часовни, он еще раз оглядел творения своего пациента и, переведя взгляд на ту, что сотворила его самого, согласно кивнул:

– Да, это ваш сын расписал сей малый храм Божий. Причем, работал всего на день дольше Создателя, творившего мир. Вы – художница, и почти сразу узнали почерк сына.

Он помолчал, дав матери оценить объем проделанной за столь краткий срок работы. К счастью, своды остались нетронуты кистью Эрнеста Вернея, доктор распорядился разобрать леса, опасаясь суицидального настроя юноши. Но и без них он разрисовал все стены на высоту человеческого роста…

Элен обошла часовню кругом, временами дотрагиваясь ладонью до раскрашенных стен, как будто изучая текстуру, то и дело останавливаясь, чтобы получше изучить то, что было рождено воображением ее сына.

– Чудесно… – бормотала она. – Чудесно. Поездка в Россию сильно повлияла на него… А это вот?.. Да, он очень вырос в технике. По-прежнему подражает Пикассо, но его индивидуальность проступает все ярче. И столько эротики! Знаете, в детстве он мастурбировал на картину Делакруа… Секс и смерть, агония и свобода на баррикадах, кровь и половой акт, минет и «Марсельеза», они все теперь этим бредят.

Элен кивнула на изображение в алтарной части.

– Ну, тут он слегка… к чему такая анатомическая скрупулезность при изображении эрекции? Мужской член не отличается красотой, и вряд ли достоин подобных почестей. И что же, – голос мадам Верней стал снова набирать обертона, – Вы на этом основании сочли его буйнопомешанным?

– Отнюдь… для него это была терапия. Арт-терапия, такое новое направление в лечении душевных травм, знаете ли. – Шаффхаузен подошел к алтарной части и дотронулся пальцами до белого запрокинутого лица убитого молодого человека – Вы никого не узнаете в этом юноше? Нет? Что ж, ваш сын не портретист, он экспрессионист скорее… И, возможно, не зря вы считаете сына скрытным. Это его любовник, который погиб в ножевой драке, в Лондоне, и из-за которого ваш сын так страдал, что едва не отправил себя следом.

– Любовник? – брови Элен взлетели вверх – в точности как у Эрнеста, когда он был сильно изумлен. – Любовник… моего сына? Вы что, хотите сказать, что Эрнест – голубой?

Ее красивое лицо с греческим профилем и точеными чертами сейчас выглядело попросту намалеванно-бабьим.

– Это какая-то ерунда. Да его с пеленок было от девочек не оттащить, ему и пяти не было, когда он подсматривал за няней в ванной, а в тринадцать он прятал от меня «Cue»! Они вместе с Эженом ходили в бордель в Сан-Тропе… И вы пытаетесь меня уверить, что он хотел себя убить из-за… из-за какого-то пиде?

Она снова обернулась к компрометирующему изображению и обвиняющим жестом ткнула в него:

– Нарисованный член – это не доказательство! И он всегда любил приврать…

– К сожалению, не в этот раз, мадам. – грустным тоном констатировал Шаффхаузен, наблюдая за тем, как самоуверенность и гордость за талантливого сына постепенно сползают с лица женщины, словно куски жирной краски… А под ней проступает ее истинное лицо, испуганное, страдающее лицо матери и уязвленной женщины.

– Я поверил бы в то, что это были его фантазии, но я умею отличить истерику фантазера от настоящего горя. И то, что ваш мальчик с детства имел гетеросексуальные интересы, не спасло его от любви к мужчине. Так бывает, особенно у молодых людей с ранимой чувствительной психикой, чьи родители часто ссорились в его детстве или расстались, недовольные друг другом до достижения ими совершеннолетия. Недостаток мужского воспитания, тяга к отцу, который с ним так мало был – вот что порождает тягу мальчика к мужчине. Это не только эротика, мадам, не только секс… Это вакуум близких отношений с отцом.

– Я ничего не понимаю, – Элен тряхнула головой, как будто хотела отогнать неприятный образ. – Вы намекаете, что Эрнест стал голубым из-за нашего развода с Эженом? Но это полная чушь! Я никогда не запрещала им общаться… ну разве только поначалу… чуть-чуть. И муженек мой, несмотря на свое блядство, и на то, что завел себе новую семью, всегда любил Эрнеста больше других детей.

В голосе ее прозвучали нотки гордости, но затем он снова стал жестким и тревожным.

– Да и я никогда не оставалась без мужчины, так что ему было с кого брать пример.Нет, мы тут ни при чем… Конечно, в моей студии на Монмартре терлось много всякого народу, но я старалась пореже иметь дело с пидорасами. Ах, всему виной этот лицей Кондорсе! Мне говорили, но я не верила. Конечно, моего мальчика совратили, ведь он похож на ангела, правда, доктор? И что же теперь делать? Мой сын – гомик! Невозможно! Невозможно! Да Эжен должен был прыгнуть до потолка, узнав о таком!

Элен впервые посмотрела на Шаффхаузена с мольбой:

– Но ведь это с ним не навсегда, доктор?.. Вы его вылечите? О, конечно, раз такое дело, ему нужно лечение, и самое серьезное!

«Вот она, ее ахиллесова пята!» – торжествующе подумал доктор, но внешне принял вид крайне озабоченный:

– Мадам, я далек от мысли обвинять вас или вашего мужа в том, что так случилось из-за вашего развода. Но это случилось, в лицее или в каком-то другом месте, не суть… Виноватых не найти, да и смысла в этом уже нет, лечению вашего сына это не поможет. Гомосексуализм – тяжелая сексуальная перверсия, он очень трудно поддается исправлению…

Он сделал паузу, немного нагнетая атмосферу и добиваясь тем самым максимальной концентрации этой истеричной дамы на себе, как на единственном источнике надежды для нее сейчас:

– Но хочу обнадежить вас, это может быть с ним не навсегда. У меня в практике бывали пациенты со сходной проблемой, и я могу не без гордости сказать, что они вернулись к традиционным представлениям об отношениях. Но, хочу предупредить сразу, что этому предшествовала длительная терапия, и что в процессе лечения родственники уважительно относились к моей квалификации и доверяли тем методам, которыми я работал с их близкими. Если вы поступите так же, я буду вам признателен.

– Делайте с ним что хотите, – на лице Элен мелькнуло отвращение, – Но он должен прекратить заниматься этой пакостью! Я не христианка, доктор, я не верю во всю эту замшелую ерунду о содомском грехе… но есть же голос природы… даже дикари знали, в какую дыру мужчина должен засовывать член! Даже животные в этом смысле разумнее людей! Ах, вы меня просто убили этим известием.

Она закрыла лицо руками.

– Ужасно, ужасно. Не знаю, стоит ли мне теперь встречаться с ним… Пожалуй, нет. Я буду смотреть на него и думать… О, право, лучше бы он… Нет, конечно, не лучше. Я хочу сказать – мне легче было бы пережить его смерть, чем подобное клеймо! «Элен Верней, художница» – кто об этом вспомнит? «Элен Верней, мать гомосексуалиста» – вот это будут помнить! Доктор Шаффхаузен, вы должны избавить его от пагубного пристрастия. Дайте ему какие-нибудь таблетки, загипнотизируйте, но пусть он вернется к женщинам! Ах, это все артистическая среда, его увлечение театром, и этот киноактер… ну, вы знаете… Право, доктор, за это следовало бы сажать в тюрьму, как в Англии! Как в России!

«Много вы понимаете в дикарях, мадам…» – внутренне усмехнулся Шаффхаузен, вспоминая то, что читал у Юнга на тему мужских инициаций у аборигенов Африки, Полинезии и северных народов Сибири. Но предпочел не вступать с нею в бесполезную полемику о вещах, которые в любом случае были выше ее разумения.

– Вы в любом случае не увидели бы сегодня вашего сына, мадам. Я вчера отправил его на неделю в Швейцарию, к моему коллеге, чтобы он там прошел ряд физиотерапевтических процедур. – не моргнув и глазом соврал доктор. Он был убежден, что вилла ее бывшего мужа – это последнее место, где мама Эрнеста будет пытаться искать своего сына. Упредив ее тревожность, он добавил – Ничего опасного, просто в моей клинике пока нет свободного помещения для организации собственного кабинета физиотерапии.

Он снова открыл перед ней двери часовни и проводил по коридору до холла. Там ординатор с некоторой опаской вручил ей горсть пастельных мелков и еще каких-то безделушек, собранных им с пола.

– Может быть, желаете, чтобы я вызвал вам такси? – участливо спросил Шаффхаузен. – И, кстати, как мне разыскать вас, если он сам захочет связаться с вами? Или мне не стоит ему говорить о вашем визите, пока он не поправится?

– Пожалуйста, вызовите, будьте так любезны, – кивнула Элен. Мыслями она была уже далеко, ей хотелось как можно скорее покинуть это неприятное место.

– Пусть меня отвезут в Канн, в аэропорт. Я возвращаюсь в Париж. Найти меня можно по моему парижскому адресу, он есть в любом телефонном справочнике… Если я буду в отъезде, мне все равно передадут. Но… не стоит пока волновать Эрнеста. Я думаю, вы правы, лишняя встряска ему не нужна.

Она покопалась в сумке, вытащила жевательную резинку и засунула ее в рот.

– Сообщите мне о результатах лечения. Я хочу увидеть сына нормальным человеком.

– Как вам будет угодно, мадам. – согласно кивнул Шаффхаузен и отдал распоряжение ординатору о такси. Попрощавшись с ней и уверив ее еще раз, что он сделает все возможное, чтобы вернуть ее сына к нормальной жизни, Эмиль, очень довольный тем, что так легко отделался от экстравагантной мамаши Эрнеста, поднялся к себе. Проследив, как мадам села в такси и укатила за пределы клиники, он достал бутылку Курвуазье (4) и налил себе пол-бокала. Чокнувшись с отражением в стекле, он поднял тост за себя самого:

– Ваше здоровье, доктор! Берегите нервы!

Когда два дня спустя он снова беседовал с Эрнестом, вернувшимся в клинику в гораздо лучшем состоянии, чем ее покидал, то ни разу не упомянул про визит его матери. И строго-настрого запретил упоминать об этом всему медперсоналу, пока сын графа де Сен-Бриз не покинет пределов Сан-Вивиан…

Комментарий к Глава 4. Мать-кукушка

1 намек на т.наз. “анальную фиксацию” – стадию детского психосексуального развития по Фрейду, когда закладываются основы гигиены и управления мышцами сфинктера. Если происходит травматическая фиксация на этой стадии, в характере взрослого человека это проявляется такими качествами, как скупость, брезгливость и педантичность. Естественно, все темы, связанные с процессами дефекации, нечистотами, грязью, для зафиксированного на этом человека являются болезненными или раздражающими.

2 выдержка из притчи о том, как Ходжа Насреддин взялся за 10 лет обучить осла разговаривать на человеческом языке и взял за то с эмира мешок золота на “процесс обучения”.

3 Газенваген – название мобильной газовой камеры, применявшейся нацистами для уничтожения узников концлагерей

4 Курвуазье – марка дорогого французского коньяка

========== Глава 5. Femme fatale ==========

Три года спустя, январь 1969

Граф де Сен-Бриз проводил новогодние праздники в своем поместье в Бургундии. Это был редкий год, когда семья собралась в полном составе: первая и вторая жены графа и дети, рожденные от обеих. Не считая многочисленных сестер и братьев, кузенов и кузин, тетушек и дядюшек… И друзей-соседей, съехавшихся со всей округи.

Единственный и любимый сын, Эрнест Верней, после долгих уговоров, прибыл на семейное торжество в компании своей невесты, яркой гречанки Лидии Фотиади. Вся родня имела удовольствие посмотреть на необыкновенную девушку, каким-то образом сумевшую обуздать буйство характера виконта, отвлечь его от модного распутства, «завиральных» революционных идей и волнений мая 1968 года (1) (что в итоге спасло его от повторного исключения из Сорбонны), и обратить его мысли к домашнему очагу.

Неслучайно на недавней столичной выставке, где работы Эрнеста имели большой успех, значительная их часть представляла собой портреты Лидии.

По всеобщему убеждению, вскоре должна была последовать официальная помолвка и свадьба. Все радовались за Эрнеста, наконец-то взявшегося за ум, и благословляли девушку, посланную самими небесами ему во спасение… Но только граф Эжен де Сен-Бриз знал, что в отношениях молодой пары что-то идет не так, да и между потенциальными свекром и невесткой возникла неприятная напряженность…

Вернувшись в Париж, Эжен де Сен-Бриз почувствовал, что ему необходим совет. А может быть, и более серьезная помощь. И позвонил доктору Шаффхаузену.

***

Звонок графа де Сен-Бриз застал доктора в подготовке материалов к весенним семинарам в Цюрихе и Лондоне. Шаффхаузен не любил отвлекаться от написания текстов, и сперва хотел отложить их беседу на вечер, но граф настоял, и Эмиль расслышал в его голосе нотки неподдельного беспокойства. Побеседовав с ним о сыне и его матримониальных планах, доктор сперва не мог взять в толк, почему граф, который так радовался тому, что сына больше не тянет к мужчинам, вдруг воспротивился его решению жениться. Но ряд вопросов, которые Шаффхаузен задавал по ходу разговора, кое-что прояснил. Де Сен-Бриз также готов был заплатить клинике кругленькую сумму, чтобы доктор приехал к нему в Париж и, познакомившись с невестой сына, мог сделать о ней свое заключение.

Просьба была странной, но… выполнимой. Тем паче, что до весенних поездок у Шаффхаузена оставалось относительно свободное время, ибо пациентов в его клинике было немного.

Договорившись о том, что он сможет уделить графу только пару дней, и урегулировав финансовую сторону вопроса, Шаффхаузен через несколько дней выехал в Канн и оттуда поездом в Париж. Прибыв на Лионский вокзал на следующий день, он сел в машину, присланную графом, и с комфортом доехал до престижного пригорода Бужеваль, где располагался особняк Сен-Бризов.

Увидев в окно, что автомобиль въехал во двор, граф позвонил слуге и приказал подавать обед.

– Накройте на двоих в маленькой столовой. И смотрите, чтобы ни одно блюдо не опоздало. После обеда мы будем в курительной, подайте туда трубки и коньяк.

Отдав распоряжения, он направился вниз, и, торопясь лично встретить Шаффхаузена, даже не накинул пальто.

– Здравствуйте, доктор! Надеюсь, я не очень спутал ваши планы… Вы уж простите, но мне никак не обойтись без вашего мудрого совета.

– Здравствуйте, граф! Не стоит извиняться, вы попали в удачный момент, когда в клинике случилось временное затишье. Зима, знаете ли, многие из моих пациентов в ремиссии и разъехались по домам, а я занимаюсь в основном научной работой.

Шаффхаузен ответил на рукопожатие и прошел в дом. Отдав пальто, кашне и трость лакею, доктор вместе с графом поднялся на второй этаж, в столовую, обставленную мебелью в стиле модерн и украшенную витражами арт-нуво. Доктор сделал тонкий комплимент вкусу графа, но тот был действительно сильно расстроен чем-то и только рассеянно кивнул в ответ, будучи мысленно не здесь.

Отобедав и переместившись вместе с хозяином дома в курительную комнату, Шаффхаузен с удовольствием расположился в уютном кресле с бокалом коньяка и длинной трубкой, полной душистого гаванского табака.

– Так чем же вызвана ваша тревога за сына на сей раз, граф? Наш мальчик делает успехи, учится, я слышал, у него прошло несколько выставок, собирается жениться, как добропорядочный человек. Что не так с этой девушкой, кроме того, что она не из вашей среды? – спросил он у Сен-Бриза.

– Хотите знать правду? – граф отложил трубку, не успев сделать даже одну затяжку. – Именно это меня и беспокоит. Да, понимаю, мне следует радоваться, что сын наконец-то образумился, образумился настолько, что даже вознамерился жениться. Тем более, что я и сам женился примерно в его возрасте… ну, это не важно сейчас… Так вот, месье Шаффхаузен. Все это не похоже на Эрнеста. Он какой-то слишком тихий, и у меня дурное предчувствие.

Сен-Бриз прерывисто вздохнул и посмотрел в окно, за которым в синеватом сумраке кружил белый снег. Когда он касался тяжелой темы, ему всегда хотелось спрятать взгляд.

– Понимаете… Он весь в меня. Если влюбляется – то со всего размаха, но женщины никогда не забирали над ним власти. А эта девица, как мне кажется, держит его в ежовых рукавицах. И на строгом ошейнике. Ваше лечение помогло, доктор, очень помогло, он уже два года не прикасается к наркотикам, гораздо умеренней пьет, и даже с немедленным присоединением к повстанцам Че Гевары согласился подождать – одно время он бредил идеей создать серию портретов команданте с натуры… Насколько я знаю, он часто с волонтерами посещает больницы и школы для бедных, дает бесплатные уроки рисования. Все бы ничего, если бы не эта девушка.

Доктор затянулся трубкой и выпустил в потолок облачко вкусного дыма, осмысливая то, о чем ему рассказывал граф.

«Компенсаторная реакция подчинения? На что? Он восстановил отношения с семьей и социумом… но стал ли счастлив от этого? Девушка его подавляет, видимо… Но что заставляет его терпеть?»

– Скажите, граф, вы разговаривали с Эрнестом по душам? Он вам признавался в том, что счастлив, что сбылись его надежды? Или напротив, делается скрытен и раздражителен, когда вы заводите с ним задушевные беседы?

Граф, обрадованный, что его так быстро и хорошо поняли, кивнул.

«Я не ошибся, пригласив Шаффхаузена. Он сразу ухватывает суть».

– Я пытался, доктор. Неоднократно. Но он или отшучивается, ссылаясь… ммммм… на некоторую особую сексуальную притягательность Лидии, или – как вы и сказали – замыкается и становится раздражительным. «Я очень счастлив, я люблю ее», вот и все, чего я сумел от него добиться.

Сен-Бриз сделал затяжку и глотнул коньяка, раздумывая, стоит ли сразу же выкладывать Шаффхаузену всю информацию, и решил, что стоит.

– Вы знакомы с греческими семьями, доктор? Эта странная ветвь восточного христианства, традиционный уклад, безоговорочное подчинение младших старшим, и брак, как правило, по выбору родителей. Любой, самый дальний родственник, или даже просто – грек, всегда будет иметь преимущество над «чужаком». Лидия очень привязана к семье. И очень религиозна. Но… она вступила в сексуальную связь с Эрнестом вопреки семейным правилам, и теперь он считает, что несет за нее полную ответственность. А с ее отцом они взаимно терпеть друг друга не могут.

«Ага… межэтнический конфликт… революция ушла из области надмировых идей в плоскость семейных отношений… И Эдип вырос в конфликт Ахилла и Агамемнона за добычу Трои. Да и девушка не дура, знает, где водится крупная рыба и знает, как с ней управиться… Особая сексуальная притягательность – какая-нибудь перверсия? Анальный секс? Стоит выяснить это тоже, но пока неясно, как?..»

Коньяк у графа был превосходный, его терпкий черносливовый привкус был долгим и приятно сочетался с крепким табачным дымом. И опьянение наступало мягко, как сонное расслабление после целого дня, проведенного на воздухе… Самое то, что требуется в холодный зимний день.

– А с девушкой вы общались? Какое впечатление она на вас произвела? Возможно, она просто очень сильно любит вашего сына и желает его осчастливить, даже если этому будут противиться все ее родственники?

Сен-Бриз покачал головой.

– Я в этом не уверен. Может быть… поэтому я пригласил вас, доктор. Чтобы вы разрешили мое сомнение. Конечно, Лидия еще очень молода, ей нет и двадцати, однако… ее повадки… манеры… то, как она говорит с Эрнестом, как держит себя с ним – все это так мало похоже на юную наивность, что я, право, озадачен.

Граф покрутил в пальцах пустой бокал, поставил его на стол.

– Она умеет вести себя в обществе, она весела, по-своему остроумна, но слишком уж любит быть в центре внимания. Нарушает правила, потому что уверена, что ей позволено больше, чем другим. И… – он замялся – на мой вкус, она совсем не красива. Этот южный тип, знаете? Рано созревают, быстро стареют. Сексуальна, да, пикантна… пожалуй. Но вызывает она скорее грубое возбуждение, какое испытываешь к бордельной шлюхе, или при просмотре порнографического журнала. А для моего сына, насколько я знаком с его пристрастиями, очень важен момент чистого эроса… платоновского, если вы понимаете, о чем я.

– Понимаю… – кивнул доктор, усваивая новую порцию информации и прокручивая в голове отдельные сказанные графом слова и фразы.

«Еще нет двадцати, но уже не девственна, судя по всему… И, тоже демонстративна, как сам Эрнест, или даже превосходит его, ибо он свою демонстративность отчасти перенес на картины… Или она нарциссична и полна самолюбования – идеальная модель для столь экспрессивного художника… Грубое возбуждение? О, да это дева земная, Лилит, Геката поймала нашего витающего в облаках бога в свои крепкие объятия…»

– Скажите, как бы вы назвали их, когда они вместе? Какой вы видите их пару, какие образы или сравнения приходят вам на ум? – спросил он графа, допив свой бокал, и взял спички, чтобы заново раскурить погасшую трубку.

– Хм… Какие сложные вопросы вы задаете, месье, – Сен-Бриз потер лоб и смущенно улыбнулся. – Признаться, никогда не думал об этом. Мне не нравится видеть их вместе, вот что я точно знаю! Они как… как бык и тореадор, простите за столь грубое сравнение. А еще мне почему-то всегда страшно за сына. Как будто по ночам эта девушка превращается в змею, или в дракона.

Он налил в бокалы еще коньяка, раскурил заново погасшую трубку.

– Возможно, это лишь мои фантазии, возможно… Возможно, мной управляет страх – меня пот холодный прошибает, когда я вспоминаю, что три года назад чуть было не потерял моего мальчика… Но я хочу быть твердо уверенным, что он счастлив, а не женится из духа противоречия, понимаете?

Сен-Бриз глубоко затянулся и закончил свою мысль:

– Если я прав, доктор, то вскоре после свадьбы он или снова впадет в депрессию, или возьмется за наркотики. И мальчики тоже не исключены. Или, напротив, останется ей верным из духа противоречия, но будет сбегать из дома при первой же возможности.

«Бык и тореро… да еще и дракон со змеей! Да, это встреча нашего юного художника с хтоническим чудовищем! (2) Ах, какой прекрасный материал! И какая досада, что Юнг уже скончался, а то я непременно подкинул бы ему эту в высшей степени архетипическую историю! Расскажу о ней на конгрессе независимого аналитического общества Великобритании в мае.» – доктор замечтался, несколько отойдя от тревог графа, но слова того о своем страхе вернули его в курительную комнату с университетской кафедры Кембриджа.

– Итак, вы сомневаетесь в том, что он с ней счастлив. И желаете узнать, не скрыта ли под всем этим ее какая-то корысть, которая в итоге может разрушить вашему сыну жизнь… И если такое выяснится, то вы всеми силами захотите предотвратить их свадьбу, так?

– Именно так. – подтвердил Сен-Бриз. – Ну что же, доктор… вы согласны помочь мне? И… что теперь делать, по-вашему?

Он озабоченно постучал кончиками пальцев по столешнице.

– Я не говорил сыну о вашем приезде, но спросил, не хочет ли он придти ко мне на ужин… Вместе с Лидией, разумеется. Или такая диспозиция кажется вам неправильной?

– Я понял, что он уже дал согласие на визит? Что ж, тогда имеет смысл мне остаться и взглянуть на них, как на пару, ну, а вам – придумать достаточно правдоподобное основание, почему я оказался здесь в это время. – заключил Шаффхаузен, понимая, что собственно именно этого и ждет от него Сен-Бриз.

– После ужина, если мне удастся пообщаться с ними, я вам доложу свои соображения на сей счет, и мы вместе подумаем, насколько оправданы ваши опасения и что делать, если они подтвердятся… А до ужина я хотел бы воспользоваться возможностью побывать в госпитале Сальпетриер, благо, это недалеко отсюда, в Университетском квартале. Вы не откажете мне в любезности показать, где тут у вас телефон? Я хотел бы вызвать такси.

– Зачем же такси, месье Шаффхаузен? Мой шофер отвезет вас куда угодно и привезет обратно. Или вы не доверяете Мишелю? У него опыт и стаж вождения больше, чем у любого из парижских таксистов. Но телефон-если желаете им воспользоваться – есть в ближайшем холле.

– Я полагал, вы отправите машину за вашим сыном и его девушкой… – пожал плечами Шаффхаузен, но не стал сопротивляться предложению графа.

В Сальпетриер ему удалось пообщаться с председателем Парижского Психоаналитического Общества месье Нахтом и заручиться его поддержкой в проведении исследования больных шизофренией. Удовлетворенный итогом встречи, он вернулся в особняк Сен-Бриз за час до времени ужина. По дороге, разговорившись с шофером графа, он узнал кое-какие мелкие подробности отношений графа с сыном и положил их в отделение своей памяти, где хранились другие сведения про его пациента, Эрнеста Вернея.

Граф де Сен-Бриз не счел нужным сообщить Шаффхаузену, что его сын, как и тысячи других парижских студентов и парней с рабочих окраин, предпочитает ездить на метро и ходить пешком, а девушку катает на такси.

Не предупредил он доктора и о том, что ужин в компании Эрнеста очень мало напоминает традиционную семейную трапезу в респектабельном кругу. Оставалось надеяться, что суп из омара, пулярки и артишоки, поданные на обед, несколько примирят Шаффхаузена с макаронами и полентой за ужином.

***

– Эрни! – капризно надула губки Лидия. – Мы опаздываем!

– Сейчас, дорогая. Только переоденусь. – молодой человек, отмывая под краном перепачканные тушью руки, обернулся через плечо и улыбнулся невесте.

Выглядела она экстравагантно: короткое шелковое платье в модной «шахматной» гамме, изящные туфли с черными пряжками, на плечах – накидка из белого шифона, прихваченная серебряной фибулой в виде орхидеи. Черные, как смоль, волосы девушки были собраны в высокую прическу, и украшены заколкой в виде все той же орхидеи (и фибула, и заколка в свое время были созданы ювелиром с площади Вандом (3) по эскизу Эрнеста), руки унизаны кольцами, шею обвила нитка крупного жемчуга.

– Ты должен был быть готов час назад! Такси уже ждет.

– Но ты ведь не хочешь, чтобы я отправился в гости прямо так? Мне наплевать на условности, однако ты потребовала галстук и рубашку. Мне нужно было все это отыскать и погладить.

– Ну конечно… Я, как всегда, виновата! Между прочим, у меня сегодня не очень-то много времени. Я должна вернуться домой не позже полуночи. Отец завтра принимает компаньонов из Афин, он хочет, чтобы я непременно присутствовала.

– Лидия, – Эрнест взял девушку за плечи и развернул лицом к себе – Когда ты усвоишь, что твой дом – здесь, рядом со мной?