Текст книги "Где мимозы объясняются в любви (СИ)"

Автор книги: Jim and Rich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

========== Глава 1. “Речь идет о жизни моего сына…” ==========

Доктор Эмиль Шаффхаузен приехал в клинику Сан-Вивиан (1) как обычно, около восьми утра. До первого обхода у него было время на просмотр свежей научной и светской прессы за чашкой кофе и круассанами, которые как обычно благоухали на весь первый этаж, когда он вошел в высокие массивные двери.

Дежурный врач-ординатор поприветствовал патрона и кратко доложил, что происшествий в клинике не было, все спокойно. Кивнув ему, Эмиль прошел на второй этаж и открыл ключом дверь своего кабинета.

Здесь часть обстановки была нетронута в память о друге Шаффхаузена, неунывающем Мишеле дʼОтрейи, оставившем ему клинику и свою супругу Жанну. Надо сказать, что клинике он был рад куда больше, чем вдове, повисшей на нем едва ли не сразу после похорон мужа…

Он прошел на свою половину и, поставив дипломат с бумагами на привычное место, сел в кресло. В этот же миг в дверях появилась негритянка необъятных размеров. Донна Джамми кухарила на всю клинику уже лет десять, каждый год прибавляя в весе фунтов по двадцать. Но ее выпечка славилась далеко за пределами стен Сан-Вивиан.

Донна Джамми радостно улыбнулась доктору – так, что невозможно было сдержать ответной улыбки – и поставила на край стола серебряный поднос. Ее пухлые руки ловко развернули и постелили на полированную столешницу хрустящую от крахмала белоснежную салфетку, водрузили на нее чашку ароматного кофе, молочник с густыми свежайшими сливками, и блюдо с парочкой круассанов, только что вынутых из печи. Маленькая розетка с джемом или конфитюром и серебряная ложечка к нему на отдельном блюдце венчала композицию утреннего завтрака доктора.

– Доброго аппетита вам, доктор! – проворковала она, и удалилась, предоставив Шаффхаузену дегустировать кофе и круассаны.

– Спасибо, Джамми, – рассеянно кивнул он в ответ, сосредоточившись на первой странице Gerald Tribune…

***

Пока черный «кадиллак», управляемый опытной рукой личного шофера, мягко катился по живописной дороге, пролегавшей над заливом Гольф-Жуан, граф де Сен-Бриз смотрел в окно. Но природные красоты юга Франции, открывавшиеся взору, совсем не волновали его. По правде говоря, графу было все равно, куда смотреть, только бы не на сына, забившегося в угол на заднем сиденье и с головой завернувшегося в черный плащ.

Везти Эрнеста в клинику Шавффхаузена было чистой воды авантюрой, особенно после позорного провала врачей из Сен-Бернара, и отказа профессора Дюморье. Но выбор у графа был небогат: либо кипарисы и мирты вокруг Сан-Вивиан, либо – одна-единственная старая сосна, из которой сделают гроб для его любимого старшего сына.

«Если бы я уделял ему больше внимания… Если бы придавал какое-то значение его развлекушкам с этим парнем! И мне следовало еще десять лет назад забрать его у матери – как только она сошлась с тем русским.» – Сен-Бриз поморщился при этой болезненной мысли, и засунул под язык сердечную таблетку.

Но толку в сожалениях было не больше, чем в шкурках апельсина. Все плохое, что могло случиться, уже случилось, и только на Шаффхаузена оставалось надеяться теперь, когда этот двадцатилетний идиот всерьез решил сыграть в Джульетту.

Машина остановилась у массивных ворот клиники, которые бесшумно открылись, и заехала на территорию, более напоминавшую роскошную виллу для беспечного прожигания жизни, чем дом скорби.

– Присмотри за Эрнестом, Мишель, – обратился Сен-Бриз к шоферу. – Я для начала должен переговорить с доктором… И не бойся, он сегодня тихий, проспит как минимум до обеда.

Мишель скептически покачал головой, но, козырнув хозяину, послушно полез в машину, запер все двери и закрыл окна.

Сен-Бриз прошел по дорожке, вымощенной мраморными плитами, обсаженной по краям кустами роз и можжевельника, поднялся на крыльцо и отворил стеклянные двери, ведущие в обширный холл первого этажа.

За полукруглой конторкой сидел молодой человек в светлом костюме, в очках, с любезным лицом – должно быть, дежурный, или ассистент доктора, отфильтровывающий нежелательных визитеров еще на входе.

– Доброе утро, месье, что вам угодно?

– Видеть доктора Шаффхаузена, и немедленно.

Молодой человек покачал головой:

– Если вам не назначено, месье, доктор едва ли вас примет. Его консультации расписаны на неделю вперед. Но я справлюсь… Как вас представить ему, месье, прошу прощения?

Сен-Бриз вынул из портмоне визитную карточку и начертил на обратной стороне несколько слов.

– Отдайте ему карточку. Полагаю, что он примет меня. Я подожду здесь.

Не дожидаясь приглашения, он уселся в одно из мягких кресел, стоявших в холле, и взял со столика Nice Matin.

Доктор с аппетитом скушал первый круассан и уже протянул руку за вторым, когда его слух привлек осторожный стук в дверь.

«Снова срочный пациент? Мадонна, даже кофе уже не выпить спокойно!» – с легким раздражением подумал Эмиль, но тем не менее вслух сказал:

– Да, войдите!

Дверь пропустила в кабинет молодого врача-ординатора, с которым он поздоровался недавно в холле.

– Да, Жан, слушаю вас. Что-нибудь срочное?

– Доктор, я не стал бы вас беспокоить, простите, но вот… Этот клиент желает переговорить немедленно. – ординатор протянул Шаффхаузену визитку с затейливым вензелем. Ее обладатель имел дворянское происхождение.

– Граф де Сен-Бриз… Что-то я недавно читал про этого графа или… или его сына. Кажется, его пару месяцев назад со скандалом выгнали из Сорбонны. Еще один новоявленный бунтарь из респектабельного семейства… – доктор повернул визитную карточку, повинуясь скорее привычке, чем любопытству. С той стороны была от руки добавлена надпись:

«Мне вас рекомендовал д-р Дюморье, вы-моя последняя надежда».

– Хм… звучит, как ультиматум, а не мольба о помощи… Так кто пациент? Он сам или…? – спросил ординатора Эмиль.

– Не могу знать, он пришел один, но, возможно, пациент ждет в машине…

– Хорошо, Жан, передайте этому господину, что я его приму через десять минут. И еще, когда подойдет доктор Мелман, попросите его начать обход без меня, я присоединюсь после того, как приму нового пациента.

Ординатор ушел, а Шаффхаузен вернулся к прерванному завтраку и газете, но настроение уже было не то, и мысли невольно обращались к раннему визитеру.

«Граф наверняка дорожит своей репутацией, иначе к чему было тащить сынка сюда, а не в клинику Святой Анны или, скажем, в Сен-Бернар… Дюморье отказался от лечения, стало быть, не его профиль. Наркоман? Или сексуальные перверсии? Или и то и другое… Что ж, пара месяцев минимум при таком раскладе виконту обеспечена, ну, а его папаша раскошелится и на полугодовое лечение, лишь бы не возникло огласки и блудный, а точнее, блудящий сынок со слезами благодарности припал к отчим стопам… Чего-чего, а последнего обещать ему точно не буду».

Поразмышляв над тем, что ему еще только предстояло прояснить для себя, Эмиль допил кофе и позвонил в звонок, вызывая дежурную сестру. Она унесла поднос и передала ординатору приглашение проводить визитера в кабинет.

Молодой ординатор вышел в приемную и деликатно кашлянул, привлекая внимание знатного посетителя.

– Прошу вас, месье граф… Доктор Шаффхаузен примет вас.

Сен-Бриз отбросил газету и, посмотрев во двор через стеклянные двери, убедился, что черный «кадиллак» стоит на том же месте, а Мишель слегка приоткрыл окно и курит сигару… Чудесная вещь немецкие транквилизаторы.

– Следую за вами.

«Еще бы он отказался… Наверняка корыстный сукин сын уже все посчитал, и цифра ему понравилась».

Переступив порог кабинета, он быстро осмотрелся по сторонам – все массивное, респектабельное, солидное, от шкафов и стульев до самого владельца, важно восседавшего за большим столом и холодно смотревшего на визитера.

Доктор Шаффхаузен… Он не понравился Сен-Бризу с первого взгляда: немецкая морда, бюргер, протестант.

«Но дело свое знает наверняка…»

– Доброе утро, герр Шаффхаузен. Простите, что побеспокоил вас в неурочное время, но речь идет о жизни моего сына.

«Ах вот даже как! Молодой виконт доводит свое семейство идеями покинуть бренный мир? Еще более любопытно…» – пронеслось у доктора в голове. – «Да, Дюморье наверняка не стал бы браться за суицидника с уже предпринятой попыткой… его практике не нужна лишняя смертельная статистика… Мне она, впрочем, тоже не нужна, однако, сперва в любом случае нужно посмотреть на пациента. Судя по отцу, мальчик склонен к демонстративным манифестациям своей психической неуравновешенности…»

– Присаживайтесь, месье граф. – Шаффхаузен привычно отточенным жестом указал посетителю на кресло, стоящее так, что севший в него оказывался развернут к доктору правой стороной тела. Он давно заметил, что правая сторона, ее жесты, мимика лица были гораздо более красноречивы, чем лицо анфас или левая сторона, более подконтрольная рассудку. – Чем могу быть полезен вам и что угрожает жизни вашего сына?

Сен-Бриз сел в предложенное кресло и, нервно дернув шеей, сцепил руки в замок. Он знал, что должен сказать доктору все как на духу, но не мог найти нужных слов, чтобы подступиться к такой деликатной теме.

– Жизни моего сына угрожает он сам, – наконец, медленно проговорил граф. Ему не хотелось смотреть на Шаффхаузена, и он уставился в окно. – За последние полгода у него было три попытки самоубийства… Две относительно честных и одна совсем честная. Она случилась в клинике Сен-Бернар, после первой же попытки пройти курс исправительной (2) терапии… и после этого тамошние идиоты отказались лечить моего сына. Ну и… алкоголь и наркотики. Да. Эрнест и прежде не отличался воздержанностью, но в последнее время его пристрастие к… некоторым веществам стало пугающей проблемой. Я прошу вас помочь нам, доктор.

Эмиль внимательно наблюдал за посетителем, за тем, как он волевым усилием скрывает свою неприязнь и страх, как он неохотно преодолевает нежелание рассказывать о столь неприятных и позорных для фамилии фактах. Его прямая осанка и взгляд, устремленный в окно, лучше всяких слов сообщали Шаффхаузену о реальном отношении графа к «врачам-идиотам», неспособным исправить то, что он произвел на свет. Наверняка, такому гордецу неприятно было обнаружить у своего сына столь пугающее настойчивое стремление в объятия Танатоса (3)…

«Тройная попытка, одна из них прямо в клинике… Дюморье, конечно, испугался, что столь проблемный юноша предпримет и четвертую. К тому же, исправительная терапия… Юный виконт у нас еще и гомосексуалист? Что ж, достойный вызов, не всякий сумел бы принять его.» – несколько самодовольно заключил доктор, а вслух спросил:

– Позвольте узнать, что вы имели в виду под словами «некоторые вещества»? Морфий, кокаин, героин?

Сен-Бризу захотелось ослабить галстук, но он не сделал этого – только сглотнул и с трудом перевел дыхание. Надо было отдать должное Шаффхаузену: он сразу ухватывал суть, задавал вопросы по делу и не лез с дурацким морализаторством.

– Нет, к счастью, не героин… Он не принимает опиатов, поскольку имел возможность увидеть, к чему приводит постоянное употребление. Я об этом позаботился, когда он закончил лицей. Кокаин. И еще… эта новая синтетическая дрянь… ЛСД или что-то в этом роде. Но в основном кокаин. Антидепрессанты, транквилизаторы, это в последнее время.

Граф наконец повернул голову и пристально посмотрел на Шаффхаузена.

– Это все, что вас интересует, доктор?

Шаффхаузен подумал о том, что папаша наверняка водил своего отпрыска в какой-нибудь богадельный притон, где опийщики мучительно корчились в ломках и отдавали богу свои иссушенные этой отравой души. Однако, этот урок не уберег молодого человека от экспериментов с наркотиками и химическими стимуляторами. Массовая заокеанская эпидемия эйфорического просветления и дикого промискуитета под действием кокаина и синтетических амфетаминов исправно поставляла пациентов для психиатрических клиник по всей Европе. На таком фоне и волна суицидальных попыток нарастала с каждым годом. Чем сильнее кайф, чем глубже и ярче наркотический транс, тем отвратительнее его адептам видится обыденная реальность…

– Это первое, что меня интересует, но не последнее. Я так понимаю, попытки суицида ваш сын предпринимал в период детоксикации? Иными словами, когда не мог достать новую дозу? Как давно он употребляет наркотики и алкоголь? И чем занимается? Он студент? – Эмиль задал отцу пациента еще серию уточняющих вопросов. Не поддаваясь скрытому желанию мужчины вступить с ним в конфронтацию, он, похоже, начал завоевывать его доверие.

«Вот оно».

Сен-Бриз внутренне похолодел, как будто Шаффхаузен поймал его на лжи, хотя не сказал врачу ни слова неправды. Это было очень странное чувство, давно забытое… и весьма неприятное.

Эжен медленно вдохнул и начал отвечать на вопросы – спокойно и подробно, в том порядке, в каком Шаффхаузен задавал тут. В конце концов, он тут не под судом. Он просто хочет, чтобы доктор сделал свою работу и помог сыну, если это еще возможно.

– Нет. Первые две попытки были еще до… До клиники. Первая в Лондоне, не удалась по чистой случайности. Не смог правильно рассчитать дозу, а сердце у него крепкое. Вторая в Париже. После нее он согласился пройти курс лечения. Но… как видите, лечение успеха не имело. Он сейчас не принимает наркотики, только транквилизаторы, но лучше ему не стало.

«Он мог бы хоть воды мне предложить, чертов немецкий засранец!»

– Алкоголь впервые попробовал в десять лет, за рождественским ужином. Наркотики – насколько я знаю, на старшем курсе Кондорсе (4). Но попойки и веселые вечеринки начались позже, когда он закончил лицей и поступил в Сорбонну. Занимается он тем же, чем и вся молодежь – чтением левацкой литературы, ниспровержением авторитетов и попытками изменить мир. Это не очень нравится профессорам, поэтому несколько месяцев назад из Сорбонны его исключили. Но вообще -то он рисует. Очень неплохо рисует.

Эмиль слушал графа с неослабным вниманием, запоминая факты, что тот сухо выдавал в ответ на заданные вопросы.

«Пытался покончить с собой с помощью передозировки… Все три раза или только первый? Уточнить… Лондон, Париж, Сен-Бернар… Что за транквилизаторы и кто выписал? Уточнить. Бунтует против авторитетов – непережитый эдип, стало быть, родители в разводе или мальчик почти не общался с отцом в раннем детстве… Сейчас проверим. Ага, насчет Сорбонны моя память не подвела… Рисует? Чудесно, в качестве трудотерапии поручу ему расписывать часовню…»

Все, что отец говорил сейчас о сыне, было важным даже не с точки зрения постановки верного диагноза и выбора методов лечения. Доктор был уже почти уверен, что именно отношения отца и сына явились той благодатной для наркотиков и распутства почвой, которую оба они тщательно возделывали на протяжении долгих лет раздора… Следующий вопрос мог стать для графа неожиданным…

– Как давно вы разошлись с его матерью, месье? – спросил Шаффхаузен, устремив на посетителя прямой немигающий взгляд.

– Что? Какое… черт возьми. Ну, надеюсь, вы спрашиваете об этом не из любопытства, доктор, – невесело усмехнулся Сен-Бриз. – Никогда бы не подумал, что развод с Элен отпечатан у меня на лице крупным шрифтом… Если быть точным, мы расстались в сорок восьмом году, и официально развелись три года спустя. Но развод с женой никак не повлиял на мое отношение к сыну, уверяю вас. Я всегда делал для него все, что должен был… и все, что мог.

Граф мысленно выбранил себя за многословие. Выходило так, что он оправдывается перед этим холеным немцем, постепенно все глубже влезающим в его душу холодными пальцами. Эжен снова взглянул на Шаффхаузена:

– Но какое отношение это имеет к тому, что происходит сейчас с моим сыном? – в его голосе явственно прозвучало раздражение. – Вы не хотите браться за него? Так и скажите, к чему морочить мне голову!

Вина выплеснулась из графа раздраженным тоном, и Шаффхаузен удовлетворенно кивнул, узнав то, что желал знать. Странное дело – отцы искренне полагают, что оставляя жен, но продолжая заботиться об учебе и материальном благополучии сыновей и дочерей, они обеспечивают им счастливое будущее. И искренне недоумевают, когда вместо отличных оценок и прилежания в учебе получают счета за разбитые стекла и машины… Или суицидальные попытки вперемешку с революционными идеями, кокаином и беспорядочными половыми связями.

Доктор заговорил строгим деловым тоном, пресекающим любые попытки графа вызвать его на ответные эмоции:

– Имеет, уверяю вас. И я возьму вашего сына в мою клинику при условии, что вы заключите со мной контракт на его лечение и содержание как минимум на два месяца. Далее мы будем смотреть на достигнутые за это время результаты, но хочу предупредить сразу, что в вашем случае лечение на условиях пансиона может продлиться до полугода, с обязательным дальнейшим консультативным сопровождением. Если вы действительно хотите, чтобы я и мои коллеги помогли вашему сыну.

Он сделал паузу, протянув руку к папке и вынув из нее лист с текстом договора. Из другой папки он вынул анкету и протянул оба листка графу де Сен-Бриз.

– Вот договор, я хочу, чтобы вы внимательно прочли его и при необходимости отметили, в какие его пункты нужно внести коррективы. Так же я прошу вас заполнить анкету и ответить на данные в ней вопросы. Особенно подробно напишите, что вам известно о причинах, толкнувших вашего сына на суицидальные попытки.

Встав из-за стола, он прошел к окну и выглянул из него. Перед зданием клиники стояла дорогая черная машина, сверкающая чисто вымытым корпусом.

– Насколько я понимаю, вы ехали на машине не из Парижа, и потому наверняка располагаете возможностью бывать здесь. Это хорошо, особенно для периода реабилитации вашего мальчика. Кстати, я бы так же хотел взглянуть на его рисунки, если вы не возражаете…

Эмиль вернулся к столу и позвонил дежурной сестре. Она тут же появилась в дверях:

– Мадам Ламю, пожалуйста, подготовьте седьмой номер к приему нового гостя, и принесите месье… граф, что вы предпочитаете, чай, кофе, минеральную воду?

Сен-Бриз, ошарашенный таким резким переходом Шаффхаузена от почти доверительной беседы к сухому языку цифр, взял протянутые ему листки и машинально просмотрел их, не особенно вникая в смысл написанного.

– Пожалуйста, кофе… Как можно крепче, без сливок и сахара. Скажите, доктор… Что касается причин… Об этом обязательно писать в анкете? – теперь его взгляд, устремленный на психиатра, был почти беспомощным. Пальцы графа невольно сжались, нещадно комкая бумаги, губы дрогнули. На несколько секунд он забыл об извечной необходимости аристократа «держать лицо».

– Деньги и время не имеют никакого значения. Два месяца, полгода, год – не важно, я заплачу, сколько вы скажете, но умоляю вас, доктор – спасите моего мальчика!

Слух Шаффхаузена уловил надлом в голосе графа, когда он наконец-то действительно попросил о помощи, а не потребовал ее.

«А он любит сына, несмотря ни на что… И это дает шанс им обоим…»

– Мадам, принесите крепкий кофе. – сказал он медичке, и, дождавшись, пока дверь за ней закроется, взглянул на графа уже гораздо мягче, с сочувствием.

Хорошо понимая то, что творилось сейчас в душе этого гордого мужчины, Эмиль решил облегчить ему задачу, сопряженную с необходимостью доверить бумаге что-то совсем тайное, то, что терзало графа куда больше, чем наркотики или революционные книжки виконта…

– Как я понял, причины вам известны, и они таковы, что вам очень нежелательно придавать их огласке. Хорошо, можете не писать, но я хотел бы знать об этом от вас, чтобы лучше понимать, как возможно помочь вашему сыну пережить то, с чем он не хочет смириться. Даю слово, это останется между нами.

Граф кивнул, давая понять, что верит слову Шаффхаузена, и других гарантий ему не требуется.

Дождавшись, пока сестра не только закроет за собой дверь, но и шаги ее затихнут в коридоре, Сен-Бриз медленно заговорил:

– Это наверняка покажется вам глупым и сентиментальным, доктор, но основная причина того, что мой сын теперь в таком состоянии… разбитое сердце. Его любимый человек погиб несколько месяцев назад. И Эрнест упорно пытается последовать за ним. Он может сколько угодно строить из себя анархиста-социалиста, циника и революционера, но он – настоящий Сен-Бриз. Наш род восходит к девятому веку, в предках у Эрнеста – паладины и рыцари, певцы куртуазной любви. Да еще этот модный поэт… Жан Кокто… может быть, вы о нем слышали… с его идеями…

Эжен тяжело вздохнул и закрыл лицо руками. Он не чувствовал себя в состоянии выдержать взгляд Шаффхаузена.

– Мой сын был не просто влюблен, он был влюблен в… мужчину. Их связь продолжалась около пяти лет. Большую часть этого срока они жили вместе.

Эмиль понимающе кивнул, хотя Сен-Бриз и не мог видеть этого жеста, погруженный в свое отцовское горе. Сын-гомосексуалист – суровое испытание для человека, привыкшего считать, что у него все под контролем…

– Можете быть спокойны, месье, эта информация не покинет пределов моего кабинета. Могу сказать, что я уже имел дело с подобными случаями, и, если это внушит вам надежду, добавлю, что успешно работал с такими пациентами, возвращая им радость нормальной половой жизни. Думаю, вы сделали правильный выбор, обратившись ко мне.

– Надеюсь, герр Шаффхаузен.

Граф уже справился с собой и взялся за чтение договора и заполнение анкеты. Возня с бумагами оказалась долгой, но Сен-Бриз знал, что лучше потратить время в начале, чем расхлебывать последствия своего невнимания в конце. В конце концов, «тут не о бабьих фижмах, о жизни речь».

Сестра принесла отлично сваренный кофе, он сразу же взбодрил графа и придал сил.

Шаффхаузен не вмешивался, не торопил, только коротко и четко отвечал на уточняющие вопросы.

Да, что ни говори, а дело свое этот немец знал… И договор был составлен грамотно: права и обязанности каждой из сторон разъяснялись до мельчайшего пункта, что исключало разночтения и последующие утомительные споры в суде. Конфиденциальность и право на защиту репутации как пациента, так и врача, подчеркивалась особо.

Наконец, Сен-Бриз заполнил все графы в длинной анкете, поставил все необходимые подписи в договоре, положил ручку и протянул документы Шаффхаузену:

– Вот, доктор… К сожалению, я только приблизительно знаю ежедневную алкогольную дозу Эрнеста, и понятия не имею, как часто он мастурбирует, но полагаю, вы сами у него спросите обо всем, что я упустил. И что теперь? Я могу сходить за сыном?

Эмиль взял бумаги и бегло удостоверился в том, что граф расписался на них. Достав из дипломата золотой «паркер», он завизировал договор со своей стороны и вернул один экземпляр господину де Сен-Бризу.

– Спасибо за готовность сотрудничать с нашей клиникой, граф. При необходимости что-то выяснить у вас, я воспользуюсь указанными вами номером. Пойдемте вместе к вашему сыну. Он сейчас на транквилизаторах, так? Тогда понадобится медбрат с каталкой, транквилизаторы сильно снижают координацию движений.

Шаффхаузен поднялся из-за стола, пройдя к дверям, жестом вежливости пригласил посетителя выйти первым и последовал за ним. Они вдвоем спустились в холл, там Эмиль велел дежурному врачу вызвать медбрата, и когда он прибыл, толкая перед собой кресло-каталку, все трое вышли во двор, где утреннее светило делало тени от кипарисов все короче с каждой минутой.

Приятный прохладный ветерок разливал над клиникой запахи моря и цветущей мимозы. День обещал быть чудесным…

Комментарий к Глава 1. “Речь идет о жизни моего сына…”

1 Святая Вивианна – покровительница душевнобольных

2 исправительная терапия – термин, в те годы обозначавший репаративную терапию, применяемую для принудительного исправления гомосексуальной ориентации на гетеросексуальную. Она до сих пор используется в рамках различных религиозных программ, хотя в официальной медицине методы такой “терапии” считаются неэффективными и даже вредными для психики пациентов, особенно после исключения гомосексуальности из перечня психических заболеваний.

3 Танатос – бог смерти, прилетающий за душой человека и исторгающий ее из тела. Влечение к смерти (мортидо) в психоанализе противопоставлялось влечению к жизни (либидо).

4 Кондорсе – один из четырёх наиболее старых и лучших парижских лицеев. Расположен в 9-м округе Парижа.

========== Глава 2. Неприятный пациент ==========

Сен-Бриз не стал спорить с Шаффхаузеном, тем более, в присутствии медбрата, но про себя уже решил, что поведет сына сам, а в крайнем случае прибегнет к помощи Мишеля. Видеть Эрнеста в инвалидном кресле, как будто уже заранее приговоренного к медленному угасанию в стенах сумасшедшего дома, было выше его сил.

Когда они приблизились к «кадиллаку», граф сделал знак шоферу, и обернулся к врачу:

– Я прошу вас, герр Шаффхаузен, дать мне пару минут. Я разбужу сына и сам провожу его до палаты… или куда вы скажете. Каталкой воспользуемся только в случае крайней необходимости.

Не дожидаясь ответа, он отворил дверцу и, заглянув в темное чрево машины, потряс Эрнеста за плечо:

– Просыпайся, дружок… Надо встать.

…Знакомый голос врезался в лихорадочные сновидения, как луч солнца в болотный туман. Отец говорил с ним и о чем-то просил – тихо, почти кротко, но каждое слово ударяло в висок, как барабанная дробь. Эрнест нехотя открыл глаза. Его мутило, руки и ноги казались сделанными из желе, и меньше всего на свете он жаждал выбираться из своего сумрачного убежища на яркий безжалостный свет. Скорее всего, ничего хорошего там не было. Но отец настаивал, и Эрнест безучастно повиновался.

Он поставил на гравий одну ногу, затем другую, оперся на дверцу и выпрямился во весь рост. Солнце хлынуло на него огненным потоком, и Эрнест инстинктивно загородил лицо ладонями, как носферату – житель ночи, попавшийся в смертельную ловушку.

Молодой человек, извлеченный отцом из чрева черной машины, выглядел не лучше покойника. Обескровленные заветренные губы, запавшие глаза с темными кругами, спутанные волосы, бледная кожа – в общем, все то, что можно ожидать от психиатрического пациента-суицидника с наркозависимостью. Он вскинул тонкие руки, загораживая лицо от солнечных лучей, и из-под рукавов черного плаща выглянули перемотанные бинтами запястья.

«Резал себя он видимо уже в Сен-Бернаре. Но чем? Неужели эти растяпы оставили ему что-то бьющееся?» – доктор нахмурился, вспоминая, как по молодости сам едва не стал причиной смертельного исхода, оставив в палате больного стакан. К счастью, тот психопат не успел располосовать себе горло до сонной артерии, но санитары потом еще долго ходили в повязках, порезанные им.

– Пройдемте сюда, месье виконт – Эмиль указал дорожку, где еще лежали тени от деревьев аллеи. – Если устанете, можно сесть в кресло, доедете с комфортом.

– Идите вы на хуй, – сказал Эрнест. Ослепленный солнцем, он толком не разобрался, что это за буржуа в костюме стоит перед ним, машет руками, называет виконтом и несет какой-то бред про кресло.

– Последнего виконта гильотинировали полтораста лет назад, вы что, не в курсе?

Несмотря на резкость слов, голос молодого человека был глухим и бесцветным, он не вложил в сказанное никаких эмоций. Отец, явно скандализованный, принялся извиняться перед «костюмом», и до слуха Эрнеста долетело обращение «доктор». Это немного прояснило ситуацию.

– А-а, так вы мой новый психиатр? Пиздец, вот это мы хорошо покатались. Ну и куда мне теперь – сдавать сначала мочу, а потом кровь? Я бы предпочел именно в таком порядке, но можно и наоборот. Не критично.

…Сен-Бриз, хотя и привык к выходкам сына, на сей раз отчего-то готов был провалиться сквозь землю. Взяв Эрнеста за локоть, он свободной рукой сделал жест, выражавший полнейшее отчаяние.

– Думаю, вам все же лучше будет его усадить в каталку, месье. – проигнорировав бредовые высказывания молодого человека, посоветовал несчастному отцу Шаффхаузен – Заставлять его идти в таком состоянии негуманно, поверьте.

Он сделал знак медбрату, и тот подвез кресло поближе и помог графу усадить в него сына.

– Что вам прописали и в какой дозе он принимал лекарства последние два-три раза? – спросил Эмиль графа, продолжая изучать своего нового пациента. Такие молодые бунтари, как он, были подобны дикарям Нового Света в колумбову эпоху – и так же нуждались в терпеливом приобщении к благам мира цивилизованных отношений. Даже если ради этого их сперва было нужно держать взаперти…

– Охуеть, какой сервис, – проговорил Эрнест, позволяя усадить себя в кресло – впрочем, сил для сопротивления у него все равно не было. – Тут, наверное, простыни от Шанель, а саваны от Диора? Пап, только смотри, чтобы на кладбище меня везли на самом крутом катафалке, все как полагается! Гроб пусть распишут ребята из моего художественного кружка, а на поминки пригласи модный бэнд… Нет, лучше негритянский оркестр!

– Помолчи хоть минуту, сорванец, – сердито шепнул Мишель. Старый шофер ни на шаг не отставал от своих господ. – Не то я тебе уши надеру! Не позорь отца еще больше…

Неожиданно увещевание слуги подействовало. Эрнест откинулся на спинку кресла – оно действительно оказалось удобным – и закрыл глаза. Веки тут же сковала дремота, и после кратковременной вспышки энергии он почувствовал себя совсем обессиленным.

Сен-Бриз тем временем силился припомнить то, что интересовало доктора, но высказывание сына с упоминанием катафалка спутало все мысли графа и расстроило вконец. Он порылся в бумажнике и извлек несколько листков бумаги.

– Хорошо, что я взял с собой все это… Вот рецепты, там указано и название, и дозировка. Два прописали в Сен-Бернаре, а тот, что сверху – доктор Дюморье.

Шаффхаузен взял рецепты, где неразборчивым врачебным почерком были выписаны сильнодействующие транквилизаторы нового поколения.

«Tranquil, три-пять грамм в сутки? Многовато. Дюморье решил перестраховаться. Так, а что тут у нас? Угу, хлозепид сто-двести миллиграмм, вот отчего он такой вялый… особенно если оба препарата папаша давал ему одновременно. Ага, еще и по пять-десять миллиграмм валиума в сутки! Да они убить его хотят!»

– Скажите, граф, вы давали ему все эти препараты по отдельности, с перерывами или же все разом и подряд? – озабоченно спросил он Сен-Бриза. От его ответа зависело, как долго молодого человека придется держать на капельнице, чтобы вымыть из его ослабленного организма весь этот коктейль. – И принимал ли ваш сын алкоголь вскоре после или незадолго до приема лекарств?

– По отдельности… Конечно, по отдельности, доктор, – тон графа совсем утратил аристократическую величавость, теперь в нем звучали почти заискивающие нотки; Эжен стал обычным любящим отцом, смотревшим на врача, пообещавшего надежду для сына, как на полубога.

– Поначалу через день, вот те два первых лекарства, а в последнее время – в основном валиум… И вчера, и позавчера, только валиум. Про алкоголь я не уверен, но мне кажется, что да.