Текст книги "Три лишних линии (СИ)"

Автор книги: Ginger_Elle

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

      Секса у них не было: Кирилл лёг спать гораздо позже Лазарева. Тот проснулся, когда его начали спихивать с середины кровати, и прижал к себе Кирилла, обхватив со спины. Тот был маленьким и прохладным и приятно остужал пьяное и горячее тело Лазарева. По крайней мере, Лазареву это казалось приятным, Кирилл же скинул его руку со своего пояса и ткнул Лазарева локтем. Ещё он что-то тихо и недовольно пробормотал, но Лазарев не вслушивался, он прижался губами к его шее и начал говорить про то, как им хорошо вместе, как он хотел бы, чтобы отпуск не кончался, про то, что скоро они поедут на море, опять про то, как им хорошо…

      Утром Лазарев уже не помнил точно, что он болтал и надеялся, что не сказал ничего лишнего.

      Кирилла в постели уже не было, но Лазарев слышал, как тот тихонько громыхает чем-то на кухне: наливает воду в чайник, щёлкает электророзжигом, опускает чайник на плиту…

      Когда он вышел из ванной, Кирилл уже разогрел вчерашние макароны и отварил к ним сосиски. На подоконнике рядом со столом лежала вчерашняя книга. Лазарев посмотрел на корешок – Борхес. Он сам такого не читал, но в памяти отложилось, что это была какая-то заумная муть.

      – Нравится? – спросил он, указав на книгу.

      – Там рассказы. Первые два интересные были, а сейчас всяко. Один из четырёх, наверное, нормальный. Мне нравится такое.

      – Какое? – Лазарев открыл бутылку с водой и начал жадно пить.

      – Мистика.

      – Ты с телефоном сходи в офис, что ли, выясни, – посоветовал Лазарев.

      – А, ещё ночью заработало. Глюк какой-то был.

      Стоило поговорить про телефон, как из спальни, где Лазарев оставил свой мобильник, донёсся звонок.

      Когда Лазарев ответил, голос, поздоровавшийся с ним, показался знакомым. Он вряд ли когда-либо разговаривал с этим человеком, знакомыми были интонации: угрожающие и насмешливые, сочащиеся притворной вежливостью, как слизью.

      – Доброе утро, Роман Витальевич. Не разбудил?

      – Нет.

      – Я вам звоню по поручению одного человека, вы знаете кого.

      – Догадываюсь.

      – Он интересуется, когда ждать от вас денег.

      – Срок ещё не подошёл. Он сам его назначил.

      – Вы же понимаете, что это крайний срок, после которого могут быть проблемы. Чем раньше вы…

      – Всё будет в срок, – оборвал Лазарев, подходя к окну в зале, откуда было видно двор. Он был уверен, что говоривший сидел в машине.

      Машина, чёрный «патрол», стояла во дворе на том же самом месте, где Лазарев видел её вчера вечером: он выглянул в окно перед тем, как пойти спать.

      – Вы, как я понял, машину продали? – задали Лазареву риторический вопрос.

      – Продал. И что? Скоро квартиру продам. Вы знаете, из-за чего. Так что можете передать, что деньги будут. Мне проблемы не нужны.

      – Очень хорошо, что вы тоже так думаете. И, кстати, сегодня уже третий день будет, как ваш сын из дома не выходит. Не бойтесь, отпускайте, куда хотите. Запирать его бесполезно, вы же понимаете.

      – Я же сказал, – проскрежетал зубами Лазарев, – я верну деньги. Мой сын ни при чём. Не трогайте его!

      – Так я вам, Роман Витальевич, про то же и говорю, – проворковал голос, – пусть гуляет, с ним ничего не случится. А если чему-то надо будет случиться, то это и дома может произойти.

      Все дни до отъезда в Москву «патрол» и изредка сменявший его старый чёрный же «паджеро» стояли во дворе. Лазарев мог только гадать, следили ли за ним во всё остальное время, например, когда он уезжал по делам на метро, или же нет, и всё это представление с машинами было рассчитано лишь на то, чтобы запугать и намекнуть на то, что от Николая Савельевича никуда не деться.

      Лазарев почти не спал в поезде, постоянно ощупывая руками спрятанный под подушку пластиковый конверт, где лежал паспорт Кирилла, и даже когда ему удавалось уснуть, он видел во сне, что просыпается и оказывается в купе один, соседи исчезли и забрали конверт с собой, в вязкую чёрную темноту, которая заполнила во сне коридоры вагона и куда Лазарев не мог ступить – ноги отнимались и наливались свинцом, так что он был беспомощно прикован к полу.

      Паспорт нужно было через Толяна передать Илье. В тот же конверт Лазарев вложил деньги, банковскую карту и короткое письмо – звонить Илье он опасался, боясь, что разговоры могут прослушивать. Ему было страшновато отправлять шестнадцатилетнего пацана одного в незнакомую страну, но он был уверен, что Илья справится. Справится ещё и не с таким.

      В Москве Лазарев планировал пробыть четыре дня: их должно было хватить на то, чтобы завершить все формальности с продажей квартиры и получить деньги. С последним проблем было меньше, чем с вывозом вещей. Кое-какую мебель он оставил новым хозяевам, а всё остальное нужно было разобрать, снять, упаковать и вывезти на склад, где Лазарев уже арендовал на неделю бокс. Разумеется, ничего забирать оттуда через неделю он не собирался – через неделю он собирался быть за границей.

      Вечером четвёртого дня Лазарев сел на обратный поезд.

      Ничто не мешало ему уехать вместе с Ильёй прямо сейчас. Кириллу можно было отправить и-мейл из Стамбула и, не вдаваясь в подробности, запугать и заставить уехать из Питера в Москву. Кириллу надо было всего лишь отделаться от наблюдения людей Николая Савельевича: сунуться в метро в час пик, пойти в какое-нибудь людное место, придумать ещё что-нибудь. После этого ему уже ничто не будет угрожать: имени и фамилии его никто не знает, шанс, что он в Москве попадётся на глаза тому, кто видел его рядом с Лазаревым в качестве Ильи, абсолютно ничтожен. Кирилл продолжит жить обычной жизнью. Неприятности ему могут грозить лишь в том случае, если он обратится в полицию из-за исчезновения паспорта и укажет, что документ мог взять Роман Лазарев. Неизвестно, как далеко протягивались связи Николая Савельевича, но не стоило исключать, что тому сообщат, что так интересующий его Лазарев мог украсть паспорт.

      Да, Лазарев мог сделать всё именно так, но вместо этого ехал назад в Питер. Он пытался врать самому себе: повторял, что всего лишь хочет позаботиться о Кирилле и отправить домой в Москву – вывести из игры и только потом уехать. Это не было совсем уж ложью, но правда была в другом: он хотел к Кириллу, как много лет уже ни к кому не хотел.

      Он должен был не оставлять его в родительской квартире, а взять с собой в Москву – и там распрощаться. Свою маленькую жалкую роль он уже сыграл. Выполнил функцию.

      Но Лазарев, как последний дурак, ехал к нему, чтобы из той недели, что ещё была в распоряжении, пробыть вместе с Кириллом хотя бы три дня. Или хотя бы два. Лазарев перевернулся на полке и уткнулся взмокшим лбом в подушку. Да ему хотя бы раз его увидеть. Кирилла.

      Он не мог представить, как встретится теперь с Ильёй. Как будет смотреть на него ещё долгие годы и понимать, как он похож на другого. Думать, меняются ли их с Кириллом лица, взрослея, одинаково или по-разному. Гадать, что стало с Кириллом дальше.

      Незадолго до отъезда они с Кириллом сидели дома: лил дождь, идти никуда не хотелось, да и дел никаких всё равно не было. Лазарев только что оплатил авиабилет для Ильи и перешёл на другую вкладку в браузере: он решил оформить билеты двумя разными заказами и оплатить с разных карт.

      Он чуть опустил крышку ноутбука, чтобы посмотреть, что делает Кирилл. Тот лежал на диване с какой-то книжкой в потёртой тёмно-зелёной обложке. Лазарев долго смотрел на него. Кирилл читал с недовольным и скучающим видом, время от времени тёр глаза, словно клонило в сон, а страницы перелистывал слишком быстро – явно не вчитывался, а просматривал по диагонали. Потом он закрыл книгу и, похлопав рукой в щели между собой и спинкой дивана, нашёл свой мобильник.

      Кирилл заметил, что на него смотрят. Он повернулся к Лазареву и улыбнулся одним уголком рта:

      – Ты чего?

      – Да так.

      Кирилл перестал улыбаться, пожал плечами и отвернулся. Лазареву показалось, что улыбка, понимающая и уверенная, перебежала с губ к глазам. Кирилл выпрямил ноги, которые до того были согнуты в коленях, и положил их на подлокотник дивана, слегка потянулся и потёр пальцами босой ступни щиколотку другой ноги, задрав при этом край спортивных штанов. Движение было медленным и ленивым, только Лазарев не знал – бессознательным или намеренным. Ему безумно захотелось обхватить эти худые лодыжки, почувствовать под большим пальцем круглые выступающие косточки, пробраться в нежную, мягкую ямку, спрятавшуюся за ними, а потом провести рукой выше, приподнять штанину, обнажая ноги и ероша редкие тёмные волоски на них.

      Лазарев отвёл взгляд и уставился в клавиатуру.

      Неужели ему так мало надо?

      Он был о себе лучшего мнения. Думал, что если заинтересуется кем-то всерьёз, то это будет… Он не знал, каким будет этот человек – но чем-то большим, чем Кирилл. С ним было разве что хорошо трахаться, но он был далеко не лучшим партнёром. Для Кирилла секс был чем-то вроде взаимовыгодного обмена: один предоставляет в пользование дырку, другого качественно ебут, обе стороны кончили и довольны. Никаких особых чувств Кирилл в это не вкладывал, и когда Лазарев начинал сам целовать, лизать, гладить, говорить – делать то, что не вело прямой и однозначной тропой к оргазму – отзывался не каждый раз. Ещё он не брал в рот, хотя как раз таки его бледные, остро очерченные губы буквально сводили Лазарева с ума, доводили до жаркого, ноющего исступления, так хотелось взять Кирилла именно через это маленькое нетронутое отверстие.

      Но Лазарев – по крайней мере, раньше он так это видел – ждал от человека, с которым хотел бы быть, с которым он рискнул бы быть, не только обладания двумя возбуждающими отверстиями. И всё это шло лесом: Кирилл не мог похвастаться ни умом, ни чувством юмора, ни силой характера, ни обаянием, ни успешностью; он даже не был тем, с кем по каким-то необъяснимым причинам бывает просто уютно и хорошо находиться в одной комнате. И тем не менее он оказался тем, от которого Лазарев не мог оторваться и от которого так ждал взаимности, что сердце замирало каждый раз, как Кирилл делал или говорил что-то, что давало надежду – надежду на то, что и он сам для Кирилла был чем-то особенным, не просто одним из череды трахавших его мужиков. Лазарев так по-детски, навязчиво, неотступно и жалко хотел этого, что напрочь забывал, что просто пользовался Кириллом и что было бы ещё большей, уже в конец отвратительной жестокостью добиваться чувств к себе.

      Монитор погас, и Лазарев автоматически провёл пальцами по тачпаду. Перед ним снова появилась страница заказа билетов.

      Лазарев закрыл её. Он может поступить иначе. Возможно, так ему удастся гораздо лучше запутать следы. Он не будет ничего покупать: съездит в Москву, переправит документы Илье, а сам вернётся в Питер. Автобусы в Хельсинки ходят не по разу в день, а в более близкие от границы города ещё чаще.

      Это глупо. Это рискованно. Нужно уезжать сразу, как только он перекинет деньги за квартиру на зарубежные счета, не тянуть, не оставаться в России ни одного дня сверх необходимого. Лазареву захотелось ударить самого себя по щеке, как это делают, чтобы привести в чувство тех, кто смеётся или плачет в истерике. Он тоже был в помешательстве, в истерике, в безумном приступе чего-то, с чем не мог совладать, только не знал, плачет он сейчас или смеётся.

      Он ещё раз посмотрел на монитор, и пальцы снова легли на клавиатуру, но потом Лазарев упрямо тряхнул головой и вытащил из разъёма бело-красный токен HSBC, надел крышечку и сунул в карман.

      Он не будет заказывать билеты. Он не будет отправлять Кирилла назад в Москву. Он ещё вернётся.

      – Слышь, – позвал он Кирилла. – Я не говорил тебе, на следующей неделе, наверное, в Москву скатаюсь, дня на три-четыре. Поживёшь тут без меня?

      – Я с тобой могу, – оторвался от телефона Кирилл. – Чё я здесь делать буду в одну харю?

      – Я на поезде, придётся билеты покупать. И смысл тебе мотаться? Или не хочешь сюда возвращаться?

      Кирилл ответил не сразу, опять лениво потянулся.

      – Ну, можно вернуться.

      – Останься тогда. У тебя, тем более, друзья уже есть. Только сюда не вздумай приводить, да и вообще…

      – Что «вообще»?

      – Ничего. Ты большой мальчик, сам знаешь, что стоит делать, а что нет.

      – Мне всего шестнадцать, – пропищал Кирилл.

      – Несмешно, – процедил сквозь стиснутые зубы Лазарев.

      Потом он подошёл к Кириллу и сделал то, о чём думал ещё за столом: обхватил его узкие прохладные щиколотки и повёл руку выше, забираясь внутрь штанины. Там кожа была тёплой.

      Лазарев почувствовал, как от воспоминаний член дёрнулся в трусах, снова завертелся на полке и приказал себе думать о чём-нибудь другом. Стояк в поезде был ему совершенно ни к чему. Надо было думать о неприятном, о пугающем. Например, о Николае Савельевиче. Или о том, что пока его не было, Кирилл обнаружил пропажу паспорта.

      До квартиры Лазарев добрался во втором часу ночи. Он тихо вошёл в прихожую, закрыл за собой дверь и включил свет.

      Дверь в комнату, где они с Кириллом жили, была распахнута, и стоило Лазареву сделать три шага по прихожей, как стало видно, что кровать пуста и застелена. Кирилла дома не было.

      Лазарев кинул дорожную сумку на пол и бросился в комнату. Рюкзак Кирилла стоял в том же углу, где раньше.

      Лазарев выдохнул: это по крайней мере значило, что Кирилл не сбежал.

      Включив свет, Лазарев открыл основное отделение рюкзака и внимательно осмотрел молнию на маленьком кармашке: ворсинка была на том же месте, где он снова оставил её в последний раз, когда забирал паспорт. Значит, карман никто не расстёгивал.

      Лазарев достал телефон и набрал номер Кирилла.

Глава 7

      Лазарев не стал ложиться спать – понимал, что всё равно не уснёт, пока не дождётся Кирилла. И не факт, что и после того уснёт.

      Кирилл, когда Лазарев ему позвонил, ответил не сразу, гудков через восемь, а когда ответил, на фоне были слышны музыка и чьи-то голоса.

      – Ты где? – спросил Лазарев.

      – В баре… ну, в клубе.

      – Домой не собираешься? – Лазарев надеялся, что Кирилл не слышит, как он сейчас шумно и бешено дышит.

      – Что? – переспросил Кирилл. – Громче говори! Ни хера не слышно.

      – Домой когда?

      – Да мы недавно пришли.

      – Ну ладно, – Лазарев сбросил звонок.

      Он порылся в запасах родителей, найдя лишь паршивенький коньяк, который они держали в шкафу только для того, чтобы добавлять в кофе. Коньяк то ли выдохся, то ли всегда был таким деревянным: почти никакого вкуса и резкий запах, зато горло драл так, что Лазарев после первого глотка закашлялся. Он ещё покружил по кухне, заварил себе чаю, а потом пошёл разбирать брошенную в коридоре сумку. Вещей было мало, но несложная работа успокаивала. А может, это коньяк так действовал.

      Через полтора часа после звонка Лазарев услышал, как в двери щёлкнул ключ. Он вышел из спальни в прихожую.

      Кирилл снимал кроссовки. Он поднял на Лазарева покрасневшие глаза и бросил:

      – Привет. Чего не спишь?

      – Жду.

      – А вдруг бы я утром пришёл? – Кирилл уже снял обувь, но вперёд не проходил.

      – Ну, ты же пришёл сейчас.

      – Ты позвонил, я и поехал.

      – Я тебя не просил всё бросать и бежать ко мне, – злость сделала голос Лазарева хриплым и глухим.

      Кирилл пошёл в сторону ванной, и когда он оказался близко от Лазарева, тот почувствовал пропитывающий его одежду и волосы запах сигарет. Лазарев схватил его за плечо, развернул и заставил посмотреть на себя. Кирилл, судя по движениям и дикции, не был сильно пьян, но глаза смотрели равнодушно и слепо, будто у куклы – две неподвижные, мёртвые пластиковые полусферы.

      – Ты чего? – Кирилл вырвал руку. – Мог бы предупредить, что ночью приедешь, если…

      Он не договорил, раздражённо мотнул головой и снова двинулся к ванной.

      Лазарев перегородил узкий коридорчик:

      – Ну извини, что сорвал тебе трах.

      – Отъебись, а?

      Пластиковые глазки-пуговицы твердели и холоднели, и на Лазарева с бледного лица теперь смотрели два блестящих злых камушка.

      – Вернулся к старому, да? Не утерпел?– Лазарев не мог остановиться, хотя понимал, что надо бы. Сознание, как часто бывало с ним на пьяную голову, двоилось: одно было хладнокровным и рассудительным, но оно могло лишь наблюдать со стороны; рычаги управления были у другого – опрометчивого и бесноватого.

      – Блядь, какой ты душный! – Кирилл, театрально скривившись, развернулся и пошёл в сторону спальни.

      Лазарев бросился за ним:

      – Ты со своими пацанами так разговаривай, а со…

      – Не надо меня учить! Кто ты вообще такой?!

      Лазарев встряхнул Кирилла за плечи:

      – Нашёл себе хуёв, блядина? Сколько?

      Кирилл молчал, с тихим присвистом выпуская воздух сквозь сжатые зубы, и смотрел на Лазарева наконец-то ожившими, звериными глазами.

      Потом – потому что Лазарев всё ещё тряс его, словно куклу – он попытался оторвать от себя вцепившиеся в плечи руки.

      – Сколько надо, столько и нашёл! – выкрикнул Кирилл.

      Он вырвался и отпрыгнул в сторону, и разъярённый Лазарев сделал то, от чего до этого с таким трудом удерживался – ударил Кирилла. Он метил в подреберье, но удар пришёлся выше, в грудь.

      Кирилл отлетел к вешалке, рухнув на гроздья пальто и курток.

      Равновесие он потерял лишь на секунду, потом, оттолкнувшись от двери, прыгнул на Лазарева. Его твёрдый и острый кулак ударил в скулу – и Лазарева в первое мгновение испугала даже не боль, а жуткий влажный хруст, раздавшийся где-то внутри, в голове.

      Он не успел даже опомниться – второй кулак ударил в живот.

      Они с Кириллом оба упали на пол, покатились, переворачиваясь и пиная друг друга. Кирилл колошматил Лазарева обеими руками, не разбирая куда, а тот едва успевал отбиваться: тощий, казавшийся маленьким Кирилл накинулся на него с таким диким, яростным остервенением, что Лазареву стало страшно.

      – Я тебя урою, сука! – кричал Кирилл.

      Лазарев тоже что-то кричал – сам не понимал что.

      Потом они разом опомнились.

      Кирилл сидел на Лазареве, а тот держал его за оба запястья. Лазарев разжал пальцы, и руки опустились. Кирилл, тяжело дышащий, раскрасневшийся, недоумённо глядел на Лазарева.

      – Ты чё, совсем охуел? – спросил он, потирая бок, куда пришёлся первый удар Лазарева.

      Тот ощупывал правую ключицу – под ней очень сильно болело. Потом дотронулся до щеки – боль то затихала, то снова приливала, как жгучая волна.

      Кирилл всхлипнул и согнулся, скрючившись так сильно, что лицом едва ли не уткнулся себе в живот.

      – Бля! Так ещё хуже…

      Он стал заваливаться на бок, чтобы сползти с Лазарева на пол.

      – Сильно я тебя? – Лазарев обхватил его, чтобы помочь.

      – Не особо, – Кирилл замер и поморщился. – Всё равно хуёво.

      Он наклонился к лицу Лазарева и принюхался:

      – Ты бухой, что ли?

      – Выпил, пока ждал, – с трудом выговорил Лазарев. Рот у него с одной стороны плохо открывался; и несмотря на боль ощущения были примерно как после заморозки зуба – губы вроде бы слушаются, но «обратной связи» нет.

      – Ты мудак. В курсе, да? А когда пьяный…

      – Слезь уже! – поморщился Лазарев, у которого от верчения на нём Кирилла неприятно тянуло в подреберье.

      Кирилл холодно и зло улыбнулся – скорее, оскалился – и подпрыгнул на Лазареве, заставив того взвыть.

      – Больно?

      – Какого хрена?! – Лазарев хотел скинуть Кирилла с себя, но мышцы живота тянуло слишком болезненно, чтобы шевелиться.

      – Ой-ой-ой, – Кирилл покачался из стороны в сторону.

      Он всё ещё часто дышал, и видневшийся между полуоткрытых губ неровный край зубов казался не трогательным и уязвимым, как раньше, а хищным и опасным. Кирилл замер и опустил глаза – смотрел теперь не в лицо Лазареву, а куда-то в район его груди или живота, резко дёргающихся от каждого вдоха.

      – Ни с кем я не трахался, – торопливо и словно бы против воли произнёс Кирилл.

      Лазарев удивлённо посмотрел на него и, не сумев поймать взгляд, схватил Кирилла обеими руками за бёдра, словно боясь, что тот уйдёт.

      – Разве что чуть-чуть, – Кирилл расслабился, перекинув вес на поддерживающие его руки Лазарева.

      – Это как?

      – Дал мужику одному отсосать. Позавчера.

      Лазарев вдруг понял, что не чувствует больше боли. Обида и удушающий приступ ревности заморозили её, обезболили всё тело. Он стиснул зубы, чтобы не сказать то, о чём потом пожалеет.

      Кирилл, видимо, озадаченный отсутствием реакции, добавил:

      – Не то чтобы было отстойно… Но у тебя лучше получается.

      – Сучонок, – Лазарев дёрнул джинсы Кирилла вниз, но стянуть их с бёдер не удалось: они сидели очень плотно.

      Лазарев расстегнул ремень и пуговицу, потянул замок молнии. Кирилл сидел на нём с закрытыми глазами, будто прислушиваясь.

      Под джинсами и футболкой его тело было влажным, на спине вдоль позвоночника и в ложбинке между ягодиц – мокрым. Лазарев гладил его там и чувствовал, как пальцы мелко подрагивают. Ему хотелось бы думать, что причиной был алкоголь, но он знал, что трясёт его от другого: от желания обладать Кириллом, от невозможности им обладать и от болезненного горького восторга, который вызывала в нём эта невозможность. От ненормальности и взаимности желания. От того, что осталось лишь несколько дней.

      Кирилл дёрнул бёдрами, вжимаясь Лазареву в пах.

      Тот застонал: кровь к члену приливала медленно, ровными, ритмичными толчками, и возбуждение отзывалось ломотой во всём теле. Это было болезненно и приятно. Каждый мускул ныл, но ныл напряжённо и сладко.

      Кирилл встал – Лазареву не нужно было спрашивать зачем. Пока Кирилл стягивал с себя одежду, он расстегнул ширинку на своих джинсах.

      – Так? – спросил он, когда Кирилл опустился на него.

      – Так, – Кирилл, как и Лазарев понимал, что стоит сделать паузу, отвлечься, уйти в душ или за смазкой, всё рассеется, и возбуждение – их с Лазаревым обезболивающее – пропадёт.

      Он пробовал надеться на член, который направлял ему между ног Лазарев, но головка раз за разом соскальзывала, прокатываясь вверх к спине. Наверное, они слишком торопились, или были слишком пьяны – оба. Кирилл, опёршись одной рукой на шершавый и колючий от накопившегося песка ковёр, обхватил другой пальцы Лазарева и начал медленно насаживаться.

      Когда головка вошла внутрь, он замер, сжав зубы и низко опустив голову. Лазарев тоже перестал толкаться, давая Кириллу привыкнуть.

      Тот, опустившись на член одним быстрым движением, всхлипнул и выматерился. Потом он упёрся обеими руками в грудь Лазарева и начал осторожно раскачиваться.

      Смывать пену с головы приходилось согнувшись в три погибели – держатель душа был навешен примерно на уровне подбородка Лазарева. Неужели он был настолько выше отца? Наверное. Он давно его не видел. Они часто встречались, пока Лазарев работал в Питере, а когда он уехал в Москву… Постоянно не хватало времени и находились более важные дела. К тому же родители последние несколько лет подолгу жили в Литве. Лазарев был там только однажды, когда приезжал к сестре на свадьбу. Интересно, увидит ли он их вообще, если сбежит с Ильёй?

      Лазарев выпрямился наконец, подставил под душ спину и плечи, а потом выключил воду. Он недоспал сегодня: уснул уже после трёх, встал в восемь. Сразу пошёл в ванную – смыть вчерашнее.

Кирилл сходил ещё ночью, сразу после дурацкой драки и секса на полу. Вернее, Лазарев его отправил.

      Кирилл без сил рухнул на него после того, как кончил. Уткнулся лицом в шею и тёрся мокрым лбом о его ухо. Может, и не тёрся: Лазареву казалось, что это никакая не ласка, что Кирилл крутит головой, словно говорит кому-то «нет». Для ласки движения были слишком резкими и быстрыми. Отчаянными.

      Лазареву хотелось положить руку Кириллу на затылок, успокоить, пригладить взъерошенные волосы… Он уже поднял её, но, на пару секунд задержав над затылком Кирилла, убрал, так и не коснувшись.

      Лазарев чуть повернул голову:

      – Ты весь сигаретами провонял. Сходи волосы вымой.

      Кирилл, язвительно откомментировав лазаревское чистоплюйство, всё же ушёл в ванную.

      В отличие от него Лазарев на ноги поднялся не сразу – искал положение тела, в котором будет не так больно вставать и в котором нагрузка придётся не на пресс. Он побрёл в спальню, снял рубашку, на которой осталось несколько пятен спермы, и начал расправлять кровать.

      Постель была давно готова, а Кирилл всё не приходил. Лазарев снял джинсы и носки, приготовил чистые трусы и сел на кровать ждать. Надо было самому идти первому, он бы за две минуты сполоснулся. Можно, конечно, было пойти и сейчас – Кирилл наверняка не запер дверь, но сейчас к нему, наверное, не стоило лезть. Лазарев лёг на кровать и уставился в потолок. Лежать было хорошо – так почти ничего не болело, только щека немного ныла. На мысли о том, что неплохо бы поискать в аптечке чего-нибудь обезболивающего, хотя бы аспирина, иначе он будет просыпаться от каждого шевеления, Лазарев вырубился. Он не слышал, как пришёл и лёг рядом Кирилл. И боли тоже никакой не чувствовал, пока, проснувшись, не потянулся за телефоном, чтобы посмотреть, сколько времени.

      От чересчур резкого движения мышцы продёрнуло болью.

      – Вот бля! – охнул Лазарев, так и не сумев дотянуться до телефона.

      Кирилл на секунду открыл глаза, сощурился, усмехнулся и пробормотал:

      – Расходишься…

      Потом он перевернулся на живот и закрыл глаза.

      Кирилл был прав – тяжело было доползти до ванной, а потом мышцы почти перестали болеть. Лазарев постоял у зеркала, рассматривая синяки, а потом полез в душ.

      Кирилл проснулся в одиннадцать. Пока он хлебал минералку на кухне, Лазарев открыл дверь и окно в их комнате – чтобы перегар выветрился. Тяжёлый кисловатый запах, как и брошенные на пол джинсы и грязная рубашка, как скомканная салфетка на столе и боль в скуле, напоминал о вчерашней ночи. Лазарев поморщился: эта драка казалась чем-то приснившимся. Если бы у него не болело подреберье, он бы, наверное, решил, что всё это было игрой воображения, что так из подсознания прорывалась наружу неприязнь к Кириллу…

      Лазарев долго сидел на кровати, пока не услышал, как пищит на кухне микроволновка: Кирилл разогревал омлет.

      – Извини, что я вчера… – Лазарев вошёл на кухню и заговорил, не глядя на Кирилла. – Ну, что я полез к тебе… что ударил…

      – Бывает, – пожал плечами Кирилл.

      – Ты как? Болит что-нибудь?

      – А, фигня. Вот когда у меня дед нажирался и кто-нибудь вякал, вот тогда…

      Кирилл не договорил и принялся за омлет.

      Они немного поговорили о всякой ерунде – тщательно обходя стороной вопрос о том, где и с кем эти четыре дня развлекался Кирилл. Вообще-то Лазарев, пока ехал в поезде, решил, что сразу же с утра скажет Кириллу, что тому надо будет вернуться в Москву – не в лоб объявить, что они расстаются, а вроде как начать его понемногу к этой мысли готовить, но после вчерашнего это был явно не лучший момент.

      Разговор не клеился, и Лазарев, чтобы чем-нибудь занять руки, взял книгу – ту самую тёмно-зелёную, что недавно читал Кирилл: на подоконнике рядом с еле живым кактусом выросла уже целая стопка.

      – Потом на место все поставь, – указал на неё Лазарев.

      – Поставлю. Я их просто все читаю.

      – Разом?

      – Одно и то же скучно.

      – А-а… – протянул Лазарев, открывая обложку. – «Классика английского детектива». И как?

      – Я почти всё раньше читал. В школе ещё. А ты что читаешь?

      – Я журналы больше или по работе что-нибудь.

      Кирилл отпил кофе, а потом сказал:

      – Дай-ка мне вон ту, самую нижнюю.

      Лазарев подал книгу, и Кирилл начал быстро перелистывать страницы:

      – Один рассказ прикольный, но самый конец… Я не въехал. В смысле, понятно, чем кончилось, но… Как же он назывался-то? Короче, там всё как в кино, происходят убийства третьего числа каждого месяца, и следователь понимает, что они происходят не в случайных местах, а образуют фигуру на карте. Ромб. Он догадывается, где будет последнее убийство, едет туда, чтобы предотвратить, но оказывается, что это его убийца туда специально заманивал. Злодей, понятное дело, произносит финальную речь, рассказывает, как он всё спланировал, какой лабиринт построил. А потом вот что… Тут я не понял, слушай: «Лённрот в последний раз подумал о загадке симметричных и периодических смертей, – Кирилл читал чётко и красиво, с совсем не такими интонациями, с какими обычно говорил: – В вашем лабиринте три лишних линии, – сказал он наконец. – Мне известен греческий лабиринт, состоящий из одной-единственной прямой линии. На этой линии заблудилось столько философов, что не мудрено было запутаться простому детективу. Шарлах, когда в следующей аватаре вы будете охотиться за мной, симулируйте (или совершите) одно убийство в пункте А, затем второе убийство в пункте В, в восьми километрах от А, затем третье убийство в пункте С, в четырех километрах от А и B, на середине расстояния между ними» – Кирилл выдохнул и поднял глаза на Лазарева: – Бля… Ты следишь, да? «Потом ждите меня в пункте D в двух километрах от пункта А и пункта C, опять же на середине пути. Убейте меня в пункте D, как сейчас убьете в «Трист-ле-Руа».

      – Дай сюда, – Лазарев протянул руку за книгой. – На слух ни хера не понял.

      – На! Там вообще-то просто: прямая делится пополам, потом половина ещё раз пополам и так далее.

      – А чего тогда спрашиваешь? – Лазарев вчитывался и пытался мысленно нарисовать эту самую линию.

      – Про философов и вообще. То есть, это какая-то известная штука должна быть. Ну, какой-нибудь греческий миф, да? Про прямую линию.

      Лазарев подумал:

      – Не знаю таких мифов. Погугли.

      – Сразу не нашлось, совсем не про то в поиске выдаётся. Но я особо не искал, думал, ты знаешь.

      – Я не знаю, – покачал головой Лазарев. – Это родителей книга. Матери, скорее всего.

      – Да мне не то чтобы сильно надо. Так…

      Лазарев ничего не ответил: он дочитывал рассказ, там оставалось буквально четыре строки.

      Телефон Кирилла тихонько звякнул, тот потянулся к нему через стол, а потом, улыбаясь, начал что-то набирать. Телефон муркнул в ответ меньше чем через минуту после отправки сообщения.