Текст книги "Три лишних линии (СИ)"

Автор книги: Ginger_Elle

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Три лишних линии

https://ficbook.net/readfic/3586585

Автор:

Ginger_Elle (https://ficbook.net/authors/479376)

Фэндом:

Ориджиналы

Пейринг или персонажи:

м/м

Рейтинг:

NC-17

Жанры:

Ангст, Драма, Повседневность

Предупреждения:

Насилие, Нецензурная лексика

Размер:

Макси, 91 страница

Кол-во частей:

9

Статус:

закончен

Описание:

Ситуация не была безвыходной – если согласен понести потери. Лазарев не хотел ничего терять.

Публикация на других ресурсах:

Только с разрешения автора

Примечания автора:

Есть намёки на одну сквиковую вещь, но не предупреждаю в целях сохранения интриги. На ваш страх и риск.

Содержание

Содержание

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 1

      Ему ничего не оставалось, как выполнить приказ и запустить видео, хотя он и боялся того, что увидит. Лазарев не знал, что это будет. Вероятно, что-то, что должно напугать и заставить слушаться.

      – Ну как? – поинтересовался голос в трубке.

      – Пока не понял.

      Паршивое видео, снятое на телефон, качающиеся стены и потолок, громкое шуршание, голоса и смех на фоне.

      – Ты жди, жди. Поймёшь.

      Камера резко развернулась – шуршание и разговоры стали слышнее, но что происходило в полутемном помещении, по-прежнему оставалось неясным. Лучше всего были видны две лампы дневного света, вертикально прикрепленные на стену, остальное на фоне слепящих белых полос терялось в мутном сумраке, и едва можно было различить несколько шевелящихся фигур, зыбких и подрагивающих. Кажется, людей было трое или четверо, они толпились у кровати или дивана, шла какая-то вялая возня.

      Человек, который держал телефон, подошёл ближе к ним:

      – Пишется, нет? – произнёс кто-то прямо в микрофон.

      – Да пишется! Вон, видишь, – послышался за кадром второй голос.

      – А-а…

      Сцена у дивана наконец стала понятной. В самом углу сидел высокий дрищеватый парень со странно белыми волосами и красным лицом. Он с равнодушной ухмылкой смотрел в камеру, а руками прижимал к своим коленям голову и плечи другого человека. Тот, судя по всему, не особо сопротивлялся: белобрысому не приходилось напрягаться, чтобы удерживать его. Штаны у второго были сдёрнуты до колен, задница задрана, и в неё вколачивался пузатый мужик в белой футболке, плотно натянутой на покачивающемся в такт движениям животе. Ещё один парень стоял рядом и, приспустив спортивные штаны, неторопливо надрачивал себе.

      Если бы это был порнофильм, то сейчас должны были бы показать крупным планом, что происходило там – в размытой темноте между дёргающимися бёдрами толстого мужика и худой и бледной задницей того, кого сейчас трахали. Но «актёры» не старались принять поз, в которых стали бы видны подробности. Два придурка, снимавшие на телефон, повертелись, посовещались, поняли, что ничего горячего им не снять, и снова переместились. Теперь они снимали лицо того, которого имели в зад.

      Вернее, насиловали. Это только теперь стало ясно.

      На лице были следы побоев – ссадины и синяки, а светлая футболка спереди была закапана чем-то чёрным. Кровью. Она высохла, и ржаво-красные пятна, снятые на говенный телефон, казались чёрными. Но ссадины и кровь – ерунда. Страх в глазах – вот что пробирало. Парень не сопротивлялся не потому, что ему это нравилось: он боялся. Боялся даже кричать, но боль всё равно вырывалась наружу, заставляла дрожать плечи и шею и сминала лицо в безобразную морщинистую гримасу. Хотя пузатый мужик не попадал теперь в кадр, каждое его движение можно было прочитать на лице парня, которого он долбил в зад. Оно едва заметно расслаблялось, когда мужик выходил, а когда начинал толкать член обратно, губы кривились, их уголки дрожали и ползли вниз, а щёки начинали судорожно раздуваться.

      Лазарев никогда не видел родов вживую, но в фильмах рожающие женщины надували щёки и губы примерно так, правда, сбоку им кто-то обязательно кричал: «Дыши! Дыши!». Точно такое выражение лица – сведённое болью, непониманием, испугом, те же самые попытки не орать, а продышать эту боль, были на видео. Да, точно такое выражение и выпученные глаза – от того, что тебя распирает изнутри что-то не по размеру большое.

      Камера опять двинулась назад, и мокрое, бликующее в подсветке от телефона лицо исчезло. Мужик упрямо и нудно пялил избитого и перепуганного парнишку, за кадром кто-то ржал и комментировал, белобрысый смотрел в сторону, как будто его тут вообще не было. Унылая монотонность сцены вызывала не страх, а мертвящее отвращение.

      – Знаешь, кто это? – спросил голос в телефоне.

      – Нет, – было понятно, что имеют в виду не белобрысого парня и даже не пузатого мужика.

      – Ремизов Тимофей Павлович.

      Лазарев сглотнул.

      – Понял, почему тебе это прислали?

      – Да, понял.

      – Ну, тогда разговор окончен. Вторую киношку посмотри, тоже ничего. Повеселее даже.

      – Я… Подождите. Подождите, пожалуйста, – Лазарев остановил видео, где толстопузый мужик всё так же однообразно тыкался между широко расставленных ног Ремизова Тимофея Павловича. Лазарев не мог сосредоточиться, пока это происходило у него перед глазами, не мог успокоиться и взять себя в руки. – Подождите. Дайте мне поговорить с Николаем Савельевичем!

      – Он с тобой уже поговорил, всё, что надо, сказал.

      – Нет, мне нужно с ним…

      В трубке раздался один короткий писк, а потом наступила тишина. Лазарев положил телефон на стол и закрыл глаза, медленно вдыхая и выдыхая, чтобы заставить себя успокоиться. Ничего не получалось: сердце колотилось, как бешеное, голова горела и гудела, а по спине, щекоча между лопатками, как насекомое, стекал холодный пот.

      Лазарев встал со стула, сделал пару кругов по комнате, потом снял рубашку, обтёр ею ставшее влажным тело и зашвырнул в угол дивана.

      На глаза попался пульт от кондиционера, он схватил его и нажал на кнопку.

      Ему нужно остыть, прийти в себя, начать здраво рассуждать.

      Он сделал ещё пару кругов по комнате, постоянно поглядывая на стол, где остались телефон и ноутбук. Экран до сих пор горел: был открыт почтовый клиент и письмо с двумя приложенными файлами.

      Лазарев склонился над ноутбуком. Он несколько раз убирал руку с тачпада, прежде чем решился открыть второй файл.

      На этом видео мальчишку просто били – с тем же тупым равнодушием, что и насиловали. Непонятно, что было причиной. Бившие только грозились, что за повторение он ещё не так получит.

      Захлопнув крышку ноутбука, Лазарев отошёл к окну и прижался лбом к стеклу. Он почему-то думал, что оно будет холодным, но оно оказалось тёплым, прожаренным солнцем, и от него пахло горячей пылью.

      Узнав, что Натальи нет дома, Толян тут же предложил развлечься: снять мальчика на двоих, сходить в клуб или сауну, списаться с кем-нибудь в чате – идей, как воспользоваться свободой, у него было много. Лазарев отказался: ему было не до развлечений.

      – Ну чё ты тупишь, а? – не унимался Толян. – Когда следующий раз такое будет?

      – Будет, – Лазарев прижимал телефон к уху, а сам строгал колбасу и сыр для бутерброда. – Сейчас мне реально не в тему.

      – А когда она возвращается-то? – поинтересовался Толян.

      – Наталья? – Лазарев отложил нож и перехватил телефон рукой. – Никогда.

      Да, вполне возможно, что так оно и есть – и теперь у него на ужин будут, как сегодня, бутерброды, потому что он по старой привычке поехал с работы прямо домой, а мысль о том, что надо забежать в магазин, даже в голову не пришла. Только зайдя в квартиру, он вспомнил, что остался один. Наталья исчезла из его жизни и памяти легко и без последствий. Даже удивительно: она ведь ему нравилась – и он так безболезненно расстался с ней. Это задело его не больше, чем смена зубной щётки: мелкое изменение, к которому привыкаешь за два дня. Быть может, он бы переживал из-за Натальи чуть больше, если бы не ситуация с Николаем Савельевичем. Хотя если бы не ситуация с Николаем Савельевичем, ему бы не надо было с Натальей расставаться…

      – Ты серьёзно? Серьёзно?! – переспрашивал его Толян. – Ну ты вообще… А чего вдруг? Поссорились?

      – Нет, там сложно. Расскажу при встрече, – Лазарев добавил про себя «может быть». Но если и был на свете человек, которому он мог рассказать о происходящем, то это был Толян. Он вряд ли мог помочь чем-то, кроме совета, но рассказать кому-нибудь хотелось. Тогда, если однажды в канализационном отстойнике найдут его труп, останется хотя бы один человек, который будет знать, что случилось. Толян не бросится доставать полицию заявлениями и рассказами – он не дурак и осторожен, не захочет всплыть в соседнем отстойнике. Но кто-то будет знать.

      Вообще-то Лазарев не думал, что его убьют: это простое, но неэффективное решение проблемы. Совсем не в духе Николая Савельевича.

      – Ну ладно, – немного озадаченно сказал Толян. – С тебя рассказ. А кстати, сколько вы с ней прожили? Долго ведь…

      – Месяцев восемь.

      – Хм, да… Слышь, тогда тем более надо… ну, сделать что-нибудь.

      – Типа отпраздновать? – усмехнулся Лазарев.

      – Или отпраздновать, или наоборот. Заесть горечь разлуки чем-нибудь сладеньким. Молоденьким и свеженьким, а?

      Лазарев отказался, но в субботу позвонил Толяну сам – он созрел. Каждый вечер он возвращался в пустую квартиру, съедал ужин и думал, думал, думал. Ходил из комнаты в комнату, садился за ноутбук, делал подсчёты, потом всё бросал, звонил по очереди Ирке и её матери, опять получал те же ответы, и снова думал, думал, думал. От безвыходности хотелось биться головой о стену. Драгоценные дни уходили, а он был всё в той же точке. Вернее, не совсем в той: он кое-что сделал, но это кое-что продвигало его в сторону сдачи Николаю Савельевичу, а он должен был придумать, как его обыграть, как спастись. И вот тут ничего не получалось. Он не мог, как герои фильмов и книг, придумать блистательный ход. Финт. Воспользоваться стечением обстоятельств. Их не было. Ситуация была проста, как задачка по арифметике в первом классе. Прямолинейна.

      Напряжение и отчаяние настаивались и крепли, и Лазареву казалось, что от бесконечных мыслей об одном и том же он скоро сойдёт с ума.

      В пятницу вечером он созрел: понял, что дошёл до ручки, до грани с помешательством. Ему нужно было открыть предохранительный клапан, стравить накопившееся напряжение, иначе… Он не знал, что будет иначе. Наверное, для начала он просто сядет на диван и заплачет. Вот так просто. Не от горя или обиды – от беспомощности. Самое жуткое и отвратительное чувство, какое только можно себе представить. Он всегда завидовал тем, кто мог легко смириться и признать, что они не в силах ничего изменить. Он не мог – особенно сейчас, когда смириться значило бы разрушить всё, что он строил и планировал годами.

      Он не помнил, когда плакал в последний раз. Наверное, ещё в школе, из-за какой-нибудь ерунды. Ему совершенно не хотелось делать это сейчас, но иногда, особенно когда он вертелся в кровати без сна, на него накатывало что-то вроде внутренней дрожи, неуправляемого отчаянного чувства, которое росло и распухало внутри, словно хотело проломить грудную клетку, и к горлу подкатывал ком. Лазарев не хотел видеть себя плачущим – это значило бы, что он сорвался, что он слабак и псих, поэтому он сам позвонил Толяну и спросил, не собирается ли он куда в субботу. Любые похождения на выбор Толяна. Всё что угодно, лишь бы не ещё один одинокий вечер в своей квартире и эти вызревающие в груди рыдания, пульсирующие, как готовый лопнуть нарыв.

      У Толяна в планах была сауна. Лазарев согласился, хотя и не любил это дело. Посидеть в парилке он любил – ему не нравилась излишняя откровенность этих заведений. По большому счёту это мало чем отличалось от того же знакомства в чате или на сайте: такая же биржа, где встречались спрос и предложение, но на сайте ты был хотя бы спрятан за ником и аватаркой. На сайте ты мог даже воображать, что выбираешь ты, а остальные – товар. В сауне тебя рассматривали столь же оценивающе, как ты разглядывал других. Одно дело было получить приглашение от кого-то абстрактно виртуального, и совсем другое – почувствовать, как тебя в реале хватают за руку, проводят рукой по спине или шее, заговаривают, смотрят в глаза… Толян относился к этому совершенно спокойно: он за этим сюда и пришёл – чтобы найти партнёра и потрахаться, но Лазарева передёргивало, когда его начинали критически осматривать, и редко решался сделать предложение сам, потому что боялся, что откажут. У него не было реальных оснований бояться: высокий, в прекрасной форме, ухоженный, недурной на лицо, нестарый. Но ему могли отказать по независящим от него причинам: кто-то предпочитал молоденьких мальчиков и принципиально не знакомился с людьми старше двадцати пяти, кто-то соглашался только на блондинов, кто-то, как и он сам, искал исключительно пассов. Толян, ездивший с делегацией в Германию, говорил, что там в саунах была удобная система: акты надевают браслет с ключами на одну руку, на правую, кажется, а пассы – на левую, потому что мало по кому с лёту понятно. В Москве такой традиции не было, и приходилось спрашивать – дебильная ситуация, честно говоря.

      Лазарев до этого бывал в сауне четыре раза: один раз ещё в Питере (не понравилось совершенно), один раз в Барселоне во время отпуска и два раза здесь, в Москве. Вообще-то, Лазарев побаивался там показываться. Он не был фигурой публичной, не появлялся на пресс-конференциях, но всегда был риск, что его кто-то узнает. Это могло стать концом карьеры. Поэтому он предпочитал знакомства в интернете и развлечения на квартире у Толяна или же в снятой в компании проверенных людей частной сауне. Но сегодня странным образом хотелось чего-то такого – риска, напряжения, способного перебить другое напряжение, обгладывавшее его, как кость, уже целую неделю.

      Когда он вышел из такси, Толян уже ждал его возле дверей сауны, докуривая сигарету. Они пожали друг другу руки, протянув их через натёкшую с кондиционера лужу, в которую никому не хотелось вступать, и Толян сказал:

      – Ты тут вроде не был?

      – Нет, я в «Воду» ходил, – Лазарев осматривал неприметный вход.

      Он встал подальше от Толяна и его сигареты: от жары, к вечеру немного спавшей, но оставившей после себя тяжёлый запах раскалённого асфальта, и без того нечем было дышать. Нос, рот, язык, горло – всё было выслоено гарью и пылью.

      – Надо было в четверг прийти, тебе бы больше понравилось, – заметил Толян.

      – А что в четверг?

      – Тем, кто младше двадцати пяти, вход сто рублей. Всякие, знаешь, полуголодные студентики. Прелесть… Правда, старичьё на это дело тоже слетается.

      Лазарев думал, что в парную ему не захочется – и так нажарился, пока добирался, но когда всё же зашёл, то понял, что будет отсиживаться тут, сколько хватит выдержки и здоровья. После пёстрой и нагло блестящей плитки, скользкого металла и яркого света остальных помещений, бесцветные деревянные стены и горячий полумрак, в котором колебались волны эвкалиптового запаха, казались безопасными и уютными. Почти умиротворяющими. Иногда заходили новые люди, осматривались, пытались с кем-то заговорить и, если получали согласие на секс, то уходили уже вдвоём, но в основном, как ни странно, здесь собрались те, кто действительно пришёл погреться в сауне, а не снять мужика. Лазарев-то пришёл как раз за этим – за мужиком, но не мог пересилить то гнетущее, остервенелое состояние, в которым он пробыл эту неделю. Всё вызывало отвращение и раздражение. Сначала теснота в раздевалке, потом назойливые проститутки в баре, потом нерасторопность парнишки из обслуживающего персонала, потом…

      Он остановил сам себя, понимая, что дело не в сауне. Толян был вполне доволен и, немного погревшись в парной, ушёл в лабиринт. В выходной день народу было много, и он надеялся, что быстро кого-нибудь найдёт. Вряд ли вожделенного студентика: здесь за секс денег не брали, и Толян был лишён преимущества своего возраста – неплохого финансового положения, зато, в одном лишь полотенце вокруг бёдер, не мог скрыть его недостатки: выступающий живот и дрябловатые бицепсы.

      Когда дверь в очередной раз распахнулась, Лазарев даже не обернулся.

      – Ром, ты тут до сих пор?! – окликнул его Толян, стоя на пороге и не закрывая за собой дверь. – Пойдём, там сейчас такое…

      На Толяна недовольно зашикали, и Лазареву ничего не оставалось, кроме как подняться с места и выйти наружу. Он поправил едва не свалившееся полотенце и слегка поёжился – после парной было холодновато:

      – Чего там такое?

      – Да мальчика одного приходуют. Надо очередь занимать!

      Лазарев пожал плечами и равнодушно пошёл к душу – смыть пот. Было бы куда бежать. К тому же тёмные комнаты, где собирались любители групповухи, всегда вызывали у Лазарева острое чувство брезгливости. Ему казалось, включи там свет, и по стенам и углам увидишь такое, что за час не проблюёшься. Наслоившиеся друг на друга следы прикосновений, мазков грязными пальцами и потными спинами, липкие брызги слюны и спермы. Его передёрнуло. Он притворился, что просто поводит плечами под колким душем.

      – Конечно, мальчика, – лениво заметил он. – На свету глянешь – мальчик тебя старше окажется.

      Толян схватил его за руку и потянул из-под душа.

      – Да, блядь, сейчас пропустим всё! Идём! Реально классный пацан. Не больше двадцати…

      – И чё, всем даёт? – Лазарев даже немного удивился. Смысл молодому-симпатичному отдаваться под проёб. Его ж порвут тут. Нет, понятно, что если скажет, что хватит, никто заставлять не станет: в саунах за этим следят, проблемы никому не нужны, но всё же… На такое чаще шли те, кому уже было плевать, с кем, лишь бы кто засунул и выебал.

      – Вроде всем, – довольно ответил Толян. – Он то ли обкуреный, то ли пьяный просто… Какая разница?

      Часть лабиринта при входе – самая тёмная, с теми самыми чёрными провалами комнат для анонимной групповухи – была почти пустой. Кое-кто вдоль стен стоял, но основная масса переместилась за поворот коридора.

      Когда они с Толяном пробрались сквозь не особо плотную толпу ко входу в одну из кабинок, то оказалось, что никакой в прямом смысле слова оргии, как это представлялось Лазареву, там не было. Кроме того самого мальчика в тесной комнатке было ещё пятеро: двое, как выразился Толян, приходовали, один ждал, а ещё двое, совсем молоденькие и тоже, кажется, не особо трезвые, организовывали и контролировали процесс, смеясь, кривляясь и обмениваясь тупыми шутками. Они же выбирали «следующего»: толстых и старых дядек они весьма невежливо разворачивали с порога:

      – Нет, ему такие не нравятся! Ищи другого!

      В кабинке была полутьма, и Лазарев через головы стоявших перед ним людей не мог толком рассмотреть мальчишку. Но ему казалось, что Толян не ошибся: парень на самом деле был совсем молодой. Видно было только руки и ноги, но пропорции – угловато выпирающие косточки на запястьях и щиколотках, худые колени, особенное, «детское» строение кисти – выдавали возраст.

      Лазарев не испытывал особых заблуждений на счёт сауны – это был облагороженный вариант общественного туалета, куда приходили за быстрым трахом, но эти глупые дети… Двое дебилов-дружков, и парнишка, которому накачанный смуглый мужик сейчас долбился в отставленный зад, – зачем они здесь? Кто их пустил?

      – Они хотя бы совершеннолетние? – тихо прошептал Лазарев, повернувшись к Толяну.

      – Конечно! У мелких на входе паспорт спрашивают.

      – Ты тоже туда собрался? – кивок в сторону кабинки был брезгливым.

      – Ты нет, что ли?

      Лазарев не стал говорить, что нет, только усмехнулся:

      – А вдруг фейс-контроль не пройдём?

      Толян натянуто засмеялся:

      – Пройдём!

      Лазарев не понимал, для чего был нужен этот отсев: мальчишке, который едва мог стоять на коленях, было наверняка всё равно. Он вряд ли вообще понимал, где он и кто его ебёт. Но судя по тому, как стонал и как подмахивал, ему нравилось. Пока качок драл его в задницу, ещё один мужик лежал под ним и то отсасывал, то дрочил рукой. Мальчишка выгибал спину, дёргал бёдрами и просил засадить ему поглубже.

      Качок кончил и, брезгливо сняв гондон и, бросив его в угол, вышел из кабинки. Его место сразу занял другой мужик. У входа образовалась лёгкая давка, потому что качок ломился наружу, а кто-то наоборот старался прощемить поближе, да ещё и оба друга выпихивали обратно какого-то излишне настойчивого претендента:

      – Гуляй отсюда! Ты чё, не понял?! Уходи, бля! Не хочу, чтобы моего друга такое чмо ебало! Это мой друг, понял, нет?

      Началась ругань и толкотня, и в ней Лазарев с Толяном, хотя особо и не рвались вперёд, оказались вытолкнуты почти к самой двери.

      Мальчишка ни на что не обращал внимания – самозабвенно раскачивался и подвывал уже под новым мужиком.

      – Всегда такого пасса себе хотел, – сказал кто-то сбоку с влажным причмокиванием. – Ебливого… Заводят страшно.

      – Да на хрен такой подарочек! – Толян повернулся назад, но глаза скашивал в сторону комнатушки, чтобы ничего не упустить. – Ему пять мужиков надо…

      – Смотря какой мужик.

      – Да по-любому блядовать начнёт.

      Лазарев поморщился и начал проталкиваться назад: зря он сюда пришёл, с самого начала не хотел, а теперь… Он хотел расслабиться в приятной обстановке, а теперь его выворачивало от отвращения: от этой сцены, от скопления тел, пахнущих мылом, шампунем, потом, хлоркой из бассейна – всем вперемешку и сразу, от вязкой затхлой вони влажных полотенец, от забивающих уши пустых бессмысленных разговоров.

      Мальчишка в кабинке вскрикнул и начал всхлипывать – кончал. Потом всё затихло.

      Лазарев последний раз обернулся. Парень лежал на кушетке на спине, и теперь было видно его лицо. Раньше Лазарев видел только небольшой аккуратный затылок с коротко стрижеными тёмными волосами и маленькое розовое ухо почти без мочки. Сейчас лицо промелькнуло в профиль и лишь на долю секунды, но Лазареву показалось, что…

      Конечно, показалось.

      Он попробовал посмотреть ещё раз, но мальчишку уже развернули иначе, и виден был только задранный вверх острый подбородок и щека со стекающим вниз, на шею и к уху, плевком спермы. Мальчишка гнулся и запрокидывал голову, а худые ноги, белые, без следа загара, были закинуты за широкую и мокрую от пота спину очередного мужика.

      Лазарев ушел в турецкую парную. Толян нашёл его там через полчаса.

      – Ну как? Дождался?

      – Не… Сдулся, – махнул рукой Толян, с шумным выдохом садясь рядом. – Еле уполз. Разъебали пацанчика к хуям… Неделю сидеть не сможет.

      – Я, наверное, всё… – поморщился Лазарев. – Домой.

      – Да ты же ни с кем не познакомился!

      – Не хочу. Настрой не тот.

      – Ну, как хочешь… Я ещё покружу тут. Не уходить же, не поебавшись.

      Они ещё немного поболтали – Толян при этом не переставал внимательно оглядывать всех, кто заходил в хамам – а потом Лазарев пошёл к раздевалке.

      Он уже в дверях начал снимать с запястья браслет с ключом от шкафчика и поэтому, не заметив, едва не налетел на ту самую троицу: мальчишку, которого имели в кабинке чуть ли не всей сауной, и двух его клоунов-приятелей.

      Несмотря на обещания Толяна, мальчишка вполне себе нормально сидел и был уже одет в светлые джинсы и серую футболку, а один из дружков завязывал ему шнурки на кроссовках.

      – Ванёк, я не могу, честное слово, – хрипло шептал мальчишка, запрокинув голову назад и уперевшись затылком в стену. – Не могу наклониться…

      – Да я завязал уже! – Ванёк поднялся с корточек. – Вставай!

      – Бля… Меня так ведёт. Дай посижу…

      Лазарев повернулся к своему шкафу, поняв, что слишком долго смотрит на парней, и сунул ключ в замок. Жаль, глаза у мальчишки были всё время полузакрыты. Он хотел увидеть их.

      К парням подошли двое каких-то мужиков постарше и начали о чём-то разговаривать, о каких-то машинах. Лазарев догадался, что предлагают отвезти. Он – особенно после того, как увидел лицо близко и на свету – наверное, сам бы предложил отвезти, если бы был на машине. Просто отвезти, чтобы с этими недоделанными ничего не случилось. Он не был уверен, что у тех двоих столь же благородные намерения, но вмешиваться, понятное дело, не стал: чужие задницы и рты – не его забота. Забот у него своих хватает.

      Вся компания потянулась к выходу: они все смеялись.

      – …сто лет тут такого не видел! – говорил визгливый и резкий мужской голос.

      И будто бы в ответ ему прозвучал обрывок какого-то другого диалога, сказанный тем самым хрипловатым и словно бы шершавым, царапающим по коже голосом, что он уже слышал раньше:

      – … и в заднице вот такой хуй, а я не могу кончить. Больше не могу, совсем, прикинь…

      Слова падали медленно, тянуче, немного пьяно и совершенно равнодушно. Лазарев впервые за весь вечер почувствовал слабое возбуждение. Это было странно: десятки обнажённых мужских тел вокруг, и ни хрена не искрило, а тут вдруг сквозь смесь жалости и отвращения к малолетней бляди продёрнуло, словно слабым разрядом тока.

      Прошло быстро. Стоило вспомнить это бледное и худое лицо, отсутствующее, пьяно-спокойное, и всё схлынуло.

      Лазарев хотел позвонить Илье прямо сейчас, но когда достал телефон, то увидел, что времени уже половина двенадцатого. Он сунул сотовый обратно в карман и вышел в холл.

      Та компашка тёрлась у стойки администратора – видимо, расплачивались. Потом все потянулись к выходу. Лазарев перешёл на их место: ему нужно было рассчитаться за заказанное в баре пиво и чай.

      – А они домой-то доедут? – он посмотрел на стоявшего рядом охранника и кивнул в сторону дверей, за которыми скрылись все пятеро.

      – Куда-нибудь доедут, – неопределённо ответил охранник. – Там нормальные мужики. Постоянные клиенты. Лучше с ними, чем в такси к каким-нибудь чуркам сесть.

      – Не надо было пускать этих обдолбышей, – обращаясь не к Лазареву, а куда-то вниз, к разложенным на стойке бумажкам, буркнул администратор. – Это Руслик… Совсем ума нет.

      Лазарев снова повернулся к охраннику, казавшемуся более разговорчивым:

      – А эти, молодняк, они тоже постоянные?

      – Видел пару раз, но они в четверг приходили.

      Лазарев кивнул головой, убрал бумажник и пошёл к выходу. На улице уже никого не было.

      Ночью он спал плохо: мешали мысли – в кои-то веки не о Николае Савельевиче, а утром, не дождавшись даже семи часов, Лазарев позвонил Илье. Тот долго не брал трубку, а потом спросил сонным голосом и недовольным голосом:

      – Ты чего? Случилось что-то?

      – Нет, ничего. Хотел проверить, как ты. Всё нормально?

      – Ну… да.

      – Слушай, выйди в скайп.

      – Сейчас, что ли? – удивился Илья.

      – Да, сейчас.

      – Зачем?

      – Просто выйди, – настойчиво-командным тоном повторил Лазарев.

      Илья начал просыпаться.

      – Ладно, позвоню. Только не отсюда.

      Он сбросил звонок.

      Илья перезвонил через две минуты. Лазарев уже сидел за ноутбуком перед включенным скайпом.

      – Ну вот, звоню, – уныло проговорил Илья.

      – Видео включи.

      – Да что такое-то?

      – Ничего. Просто подумал… Хочу тебя увидеть.

      Илья включил видео: оно дрожало и колыхалось из стороны в сторону, и заспанное лицо Ильи появилось где-то в углу экрана, а большую его часть занимала стена, облицованная голубой кафельной плиткой.

      – Это ты где? – спросил Лазарев.

      – Где-где… В туалете, где ещё-то? Все спят же.

      – Я хотел сказать, Наталья ушла.

      Изображение ещё раз качнулось, и на секунду лицо исчезло с экрана – остались лишь растрёпанные и примятые с одного бока волосы.

      – А что так? В смысле… она сама ушла или ты её…

      – Больше я, но так получилось… Какая тебе разница?

      – Ну, так, интересно просто.

      За два прожитых в Москве года Лазарев так и не удосужился сблизиться с гей-тусовкой. С Толяном они были знакомы ещё по Питеру, и знакомство оказалось удобным: Толян стал его гидом на время редких вылазок. И теперь Лазарев понятия не имел, как ему найти нужного человека, не зная ни его имени, ни мест, где бывает, ни места учёбы, – ничего.

      У него были только звучавший в ушах усталый хрипловатый голос и узкое бледное лицо, красивое и правильное, ещё немного детское… Не детское – подростковое. Незрелая красота и одновременно уже перезревающая, ищущая того, кто возьмёт её, использует, выжмет сок, надкусит и вопьётся зубами в упругую мякоть, пока она не задеревенела. Мальчишке должно было быть как минимум восемнадцать, раз его пустили в сауну, но в нём оставалось что-то подростковое, тревожаще-сладкое. Хотелось добраться до тех мест, где ещё были эти последние капли, и вылизать подчистую, а потом ещё втянуть ноздрями остатки запаха, чтобы не потерять и не растратить впустую ничего.

      Лазарев остервенело стукнул кулаком по столу – он не хотел этого видеть, не хотел об этом думать, но перестать тоже не мог: это расслабленное лицо, отдаляющееся и уплывающее, тонущее в самом себе, опускающееся в бесконечную усталую глубину, куда-то внутрь, в скрытые от всех мысли, оно стояло перед ним. И каждый раз, вспоминая его, Лазарев испытывал то чувство, что охватывает, когда смотришь с большой высоты вниз: иррациональный страх, оцепенение всех мышц в теле, близость падения – даже если от падения тебя отделяет сантиметровой толщины бронированное стекло. Он вспомнил про стекло, а потом про Нью-Йорк и Илью… Как он смотрел тогда – сквозь это стекло, и глаза были радостными и светлыми, почти такого же цвета, как осеннее нью-йоркское небо. А у того глаза были закрыты. Интересно, какими они были там, за тонкими веками и гнутой щёткой густых ресниц?

      Лазарев не мог не думать о нём. Куда бы не уходили его мысли, они всегда находили путь, иногда простой, иногда извилистый, как лабиринт, – обратно, к нему.

      Не глядя, Лазарев ткнул пальцем в кнопку на внутреннем телефоне и произнёс:

      – Чай принеси!

      Он дождался, когда секретарь принесёт чашку и закроет за собой дверь, и только потом начал набирать на компьютере адрес сайта. Лазарев никогда не занимался таким на работе: наверняка у технарей были возможности отследить, кто из сотрудников куда заходит, и лазить по гей-форумам было опасно, но он, опять же, понимал, что вряд ли кто-то из админов будет просматривать логи многочисленных сотрудников агентства, да ещё и регулярно. Математически риск оказаться разоблачённым был минимален, а Лазарев боялся, что с каждым часом добыча уходит от него всё дальше, след тает и скоро совсем затеряется.