Текст книги "Эта тьма и есть свет (СИ)"

Автор книги: Gierre

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

На заре, когда Маяк светит глуше, в память просачиваются мысли об элвен и последышах. Я помню девочку с именем Сьюзи, которая бежала к Маяку и открыла дверь, помню юношу Морохира, который закрыл за ней дверь и подпер собственным телом. Я видела их обоих снаружи, а потом

появилась

внутри.

В моей памяти залив, бухта и портовой городок, где две луны назад произошло кровопролитие. Мой нос чувствует отдаленный запах крови, доносящийся с севера, и глаза наполняются слезами. Тела сожгли, но аромат еще долго не выветрится из этих мест. Я знаю, что это не моя задача, но мне грустно, и я позволяю себе тяжело выдыхать. Надеюсь, мое дыхание не пугает живых поблизости.

Память прежних пользователей подсказывает мне, что к следующей луне должны подойти первые беженцы. Маяк станет их пристанищем, и я кропотливо тружусь, создавая места для ночлега, очаги для еды. Кую мечи, вяжу кольчуги.

Мои пальцы заняты, а мысли преследуют одну цель – защитить выживших.

Вспоминая жизнь Сьюзи, кровь которой течет по моим трубкам, я чувствую себя обязанной позаботиться о тех, кто любил ее, и кого любила она – о последышах, живущих по эту сторону Океана.

Программы связи требуют, чтобы я вышла на контакт с Башнями за пределами залива, но антенна сломана, а все ресурсы уходят на выполнение основной цели.

Нельзя

отвлекаться.

Волны элвен стекаются к Маяку, но створки плотно закрыты, а тело Морохира красноречивей моих предупреждающих криков. Он истек кровью перед воротами.

Элвен стоят возле Маяка, но створки не открываются. Сьюзи хотела защитить последышей от элвен. Её желание отчетливо, недвусмысленно, определенно. Я не могу исправить его, хотя мои глаза наполняются слезами, когда я вижу раненых элвен. Им нужна помощь, лекарства, горячая пресная вода, припасы, но я не могу открыть ворота, пока

Сьюзи

помнит.

Мышцы постепенно возвращают прежнюю ловкость и гибкость, мои возможности увеличиваются. Когда элвен в отчаянии покидают окрестности, я заканчиваю приготовления к приему последышей и жду их.

Первые приходят уже на следующий день. Голодные, изможденные, они стучат в ворота и умоляют открыть.

– Привратник! – кричат они. – Привратник, пусти, пожалуйста! Заклинаем молодым божеством!

Я помню, что Сьюзи верит в богов, и она хочет открыть ворота – створки послушно распахиваются. Последыши проникают внутрь, заваливаются небольшой толпой и бегут к родникам, спеша напиться.

– Вам нужна помощь, – говорит Сьюзи моим губами. Боль в её груди передаётся мне, и я чувствую горечь. Мы протягиваем беженцам свои руки, сжимающие микстуры и припарки, а они с благоговейным трепетом принимают дары. – Здесь вы в безопасности, – говорит Сьюзи.

Ночью первый этаж Маяка завален телами спящих. Они сыты, напились воды и перевязали раны. Впервые за много дней они могут отдохнуть в безопасности. Я укрываю их лечебным туманом, а Сьюзи шепчет старые легенды своего народа.

Сьюзи

помнит.

Вести о Маяке расходятся по всему заливу. К следующему новолунию внутри нет свободного места. Припасы истощены, и мы отправляем помощников собирать новые. Ночью, чтобы последыши ничего не заметили, они бегут вдоль побережья, собирая еду, ингредиенты для лекарства.

Сьюзи рассказывает последышам историю своего города и говорит, что Маяк обережет их от элвен, но они не слушают её. Я горько вздыхаю, и от этого прижимаются к стенам испуганные гости.

– Мы отомстим! – кричат они, когда страх уходит.

– Вы – дома, – говорит Сьюзи, искренне веря в это. Её кровь смешалась с жидкостью, которая питает мои нервные окончания, и она, наверное, не помнит того, кем была.

Я

помню.

Ночью, пока последыши спят, я показываю Сьюзи другие города, за Океаном. Показываю Башни, где живут элвен, и великолепные дворцы, высотой превосходящие горы. Сьюзи смеется моими губами – не верит. Я глажу ее по голове и говорю, что ей нужно поспать, потому что пользователь не должен бодрствовать вечно.

Она мирно засыпает, а я оставляю контроль над главными функциями, поддерживая Маяк в рабочем состоянии. Утром она просыпается счастливой и показывает мне, что ей приснилась Рейви.

Сьюзи и Рейви были лучшими подругами, и Сьюзи пришла к Маяку из-за того, что лицо Рейви преследовало её всё время, пока она бежала от горящей бухты. Сьюзи говорит мне, что во сне увидела, что Рейви принял к себе молодой бог.

Я вздыхаю – от моего дыхания просыпаются жители Маяка.

– Богов не существует, – объясняю я Сьюзи.

И пока она отказывается слушать меня, провожу осмотр своего тела. Этажи очищены, в родниках достаточно пресной воды, кровати застелены, а гости чувствуют себя удовлетворительно.

Сьюзи разглядывает моё сердце и спрашивает:

– Кто же ты?

Тогда я

показываю

ей.

========== 6. Терция. Персики в саже ==========

В союзе с Башнями были свои сложности, о которых я знал с самого начала: необходимость поддерживать тайну вокруг общения с гонцами, частое нарушение сроков, завышенные требования. Я знал обо всем этом, потому что Морохир предупредил меня, а еще потому что в старых хрониках был описан не один, даже не два союза между людьми и обитателями Башен. Таких союзов я, мальчишка, насчитал в свое время больше двадцати.

Кипы фолиантов, лежащие в библиотеке при замке, хранили переписи имен, своды дат, и везде, на каждой странице, можно было проследить название одной или другой Башни. Там случилась засуха – Башня Рассвета на восточном побережье. Там голод – Башня Скорби на вершине центрального хребта Межинных гор. Междоусобица на севере – Снежная Башня. Фолианты хранили старые названия. Я слышал от Морохира, что остроухие в гетто до сих пор помнят эти названия и используют их, когда подносят дары.

В этом есть нотка извращенного чувства вины – отдавать последний кусок хлеба тому, кто никогда не спустится за ним. Помню себя мальчишкой, я тогда любил выбираться в город и тратить монеты, щедро выданные отцовской рукой, на подачки беднякам.

– Держи, сегодня золотой, – довольный, с улыбкой до ушей – так что щемило щеки – я протягивал монету эльфийской побирушке. Я ходил к ней каждую неделю, стараясь всегда успевать к рассвету, чтоб она успела купить еды своему клану.

– Я отнесу её Лоссэ, чтобы больше не было холодов! – побирушка вскочила на ноги, схватив моё подношение, и ринулась к гетто. – Старейшина! Старейшина! – кричала она за стеной. – Золотой! Золотой для Лоссэ!

Я пришел домой удивленный и сбитый с толку, спросил у матушки, кому собралась относить мою добычу побирушка, а мать погладила меня по голове и объяснила, что эльфийка решила поднести мой подарок своему божеству.

– Для них это высшая похвала, огонёк, – сказала она, целуя в макушку. Для неё я был огоньком. – Ты сделал ей подарок, который она запомнит на всю жизнь.

– Но она останется голодной, – я был очень глупым ребёнком и думал, что люди и эльфы стараются прежде всего набить желудок.

– Она будет голодать с радостью, – ответила мама.

Прошло почти десять лет, но каждый раз, когда я видел повозку с дарами для очередной Башни, меня охватывало недоумение. Сначала оно мешалось с любопытством, потом – с разочарованием, а теперь – с презрением. Лоссэ пригнал настоящую метель, которая свирепствовала в Терции всю следующую зиму, и побирушка умерла, вместе со всем кланом. Они замерзли на смерть, а мой золотой остался лежать где-то в снегах Снежной Башни, никем не поднятый.

– Они хотят искупить вину, – сказал Морохир, когда мы в первый раз заговорили с ним о дарах. – Они хотят принести столько даров, что мы забудем о прошлом.

Я знал, что не получу ответа на вопрос, но он вертелся на языке: «О чем вы не можете забыть?» Я гадал, что должен сделать народ, чтобы собственные сородичи отвернулись от него, заперлись в Башнях и отказывались принимать хлеб, вина, специи, монеты, драгоценные камни.

Фредди однажды спросил у меня:

– Как тут не воруют?

Под Башней, где он дежурил, пока мы беседовали внутри с Морохиром, валялись мешки с бесценной добычей эльфов из гетто. Там было зерно, была репа – она уже начала гнить.

– Ты бы смог взять что-нибудь отсюда? – спросил я его. И заметил, что лицо бесстрашного воина лизнул колючий язычок ужаса.

Фредди передернуло.

– Куда же оно исчезает? – только и смог спросить он.

– Морохир сказал, они сжигают всё после того, как продукты начинают гнить, – ответил я, чувствуя собственное превосходство и стараясь заглушить это чувство, потому что для Фредди было отчаянно важно, чтобы мы с ним говорили на равных. И пока он чувствовал внутри меня благоговейный страх перед Башнями, роднящий меня со всеми другими жителями Терции, мы могли жить бок о бок. Но стоило усмехнуться над его ужасом, стоило рассказать ему, что в Башнях нет ничего зловещего, он отвернулся бы от меня тотчас.

– Так, значит, добро зря пропадает? – храбрясь, хрустнув кулаками, спросил он. Любопытство в тот день овладело им сильнее обычного.

– Зря, – ответил я. – Могло пойти им на пропитание. Тут еда, деньги, лекарства – всё.

– Зачем тогда они? – спросил Фредди, как я сам парой часов раньше, сидя возле Морохира.

Я промолчал, потому что Фредди не удовлетворился бы половиной ответа. Он захотел бы понять, какая вина лежит на эльфах гетто и не лучше ли убить их всех, раз они, из поколения в поколение, стремятся искупить её, жертвуя своим благополучием, отдавая все, что имеют, безликим Башням, где им никто не отвечает.

Фредди стоял перед отобранными для дальнейшего обучения новобранцами из Вестурланда и показывал им удлиненный клинок.

– Всем видно?!

Голос у Фредди всегда был зычный, но сегодня Терция подарила своим верным подданным шумный ветер, так что слова сносило. Новобранцы сгрудились вокруг Фредди и старались встать плотным строем. Им было жарко. Я надел подбитый мехом жилет, а они стояли голые по пояс в легких штанах, а по тяжелому дыханию я слышал, как хочется им свежего воздуха.

– Такой меч для скорой битвы. Взмах, взмах, – он показал фигуру в воздухе, – уходите к следующему. – Завтра кузнецы закончат с партией – после утра возьмете. Следите, чтоб не мешал соседям. Увязнут – подохнете. Ясно?

Вестурландцы начали кивать, кое-кто спросил у соседа, о чем говорит иноземец. Язык давался им с трудом.

– Зачем этот? Есть короткие! – Бальдр.

Забыть Бальдра было сложней, чем я опасался в начале. Хороший король знает своих ближайших подданных поименно. Бальдр был талантлив, он должен был рано или поздно стать «ближайшим». Год, два – его место в авангарде, верхом на коне, руководить ведущим отрядом. Нельзя забывать, как зовут тех, кто будет добывать тебе территорию чужих стран, кусок за куском. Их нужно держать возле себя.

– Много хочешь знать! – огрызается Фредди. Понять его можно – держит марку. – Короткий подойдет против таких, как ты – против вестурландских заморышей. Привыкли в своих аренах голяком возиться. Попробуй, выскреби с этой длиной из доспеха! Пробовали – знаем. Один замах чего стоит. Весь потом изойдешь, а ему хоть бы что.

– Есть копья! – возражает Бальдр.

– Засунь его себе, – Фредди оглядывается на меня, – за пазуху! – Поправляется нарочно, чтоб другие не смели злословить в присутствии государя. Учит их этикету, хотя сам – бродяга, подобранный любопытным принцем.

– Как скажешь, командир, – отступает Бальдр.

Это в нём хорошо – сговорчивость. Будет спорить, говорить своё, но если настаивать – сдаётся. Генералом не станет, а вот в середине продержится долго. Пока не поймает стрелу от остроухого или не получит удар в спину от другого, более амбициозного Бальдра.

– Так бы сразу, – Фредди хлопает его по плечу. Воспитывает послушание в остальных. Огрызайся – растопчут, соглашайся с вышестоящим – похвалят. Фредди молодец, если б только был чуть умнее, да расторопнее.

В гетто до сих пор хаос. После смерти фон Ветберга несколько дней гвардия оправлялась, а потом приняла Фредди, но держалась особняком. Потомственное дворянство, рыцари, чтящие кодекс, истово верующие в непогрешимость Короны, они смотрели на Фредди, как на прихоть Его Величества. Спустя месяц их отношение смягчилось, когда, во время очередного всплеска на Площади, Фредди сумел сохранить порядок строя и вывел гвардейцев в целости, но прошел еще один месяц и остроухие устроили пожар в гетто.

Вонь разнеслась далеко за пределы Столицы. Раненые стонали ночи напролет, а лекарств не хватало. Фредди не знал, как организовать помощь. Он умел калечить, а когда гвардии понадобилось спасать чужие жизни – спасовал.

«Пусть подыхают», – написал Морохир в ответной записке с вороном, когда я попытался найти помощь у Башен. Лекарства, бинты – в Башнях было всё. Можно было привезти туда обоз полуживых тел, а через неделю вернуться за здоровым отрядом.

«Пусть подыхают» – ножом по глазам.

Я сжег записку, бросив в огонь, надеясь, что никто не заметил ворона. Но Фредди заметил. Он подошел и спросил, что ответили Башни.

– Они не могут помочь, – сказал я.

И понял, что перестал говорить Фредди правду.

Но он не заметил.

Новобранцы расходятся. Темнеет в августе по-осеннему быстро. Фредди подходит ко мне, чтобы отчитаться, но я отмахиваюсь – к чему говорить о мелочах. Вдвоем мы идем в направлении дворца. Два гвардейца шагают на почтительном расстоянии, охраняя меня и своего начальника. Ловлю себя на мысли о том, что не помню, как их зовут – это плохо.

– Мальчишка, Бальдр – вроде хорош, а? – неожиданно спрашивает Фредди.

Я киваю.

– Хочу натаскать его в пехоту, – говорит он.

– Почему не конница?

– Лошади его не любят, – Фредди гогочет, – а он боится их. Не знает, как сладить. Тут нужно решительность, уверенность, а он все хочет с ними дружить. Как маленький, ей-богу.

– Научи его, – говорю вскользь, будто бы о неважном.

– Научить? – Фредди удивляется. – Ну, что же, можно и научить. Хорошая мысль! Завтра спрошу кобылку. Хоть бы на ней вышло, не то что с конем.

– Тебе виднее, – жму плечами как будто бы безразлично.

На душе камень – врать Фредди тяжело. Прежде секретов от него не было вовсе, а теперь один за другим. Об эльфах, теперь об этом мальчишке. Если вестурландец научится вести конницу, он станет лучшим козырем перед народами архипелага. Пришвартоваться, высадить обученных лошадей – пройти одним заходом вдоль побережья, а потом обратно – в Терцию. Два, три набега, и Союз взвоет. Понесут дары, попросят пощады. Если только вестурландцы научатся воевать верхом и переносить качку…

– Задумался о чем-то, Светлейший?

– Тётка написала, что Марк объявился, – выдаю Фредди козырь. Он заглатывает наживку и с важностью кивает. Государь поделился с ним тайной – почетно!

Внутри мне смешно. Хочется расхохотаться, указывая пальцем на Фредди, будто я совсем крошка и подаю монету побирушке возле гетто. На моем лице маска – Морохир говорит, с годами держать ее будет проще.

– Заявится? – спрашивает Фредди.

Хохот внутри меня нарастает. Заявится ли мой брат? Наследный принц Терции, изгнанный отцом за острый язык и тупой ум?

– Вряд ли, – отвечаю сдержанно. – Тётка написала, ему там вольготно.

С ножом в спине, в забытом богами канале нищенского района. Он там нежится в роскоши и славе. Морохир сказал мне, что убивать его отправился остроухий.

«Поможет с вторжением», – написал он с вороном.

Наследный принц убит за Океаном жестокими эльфами, а его бедный братец, потерявший всю семью, хочет отомстить мерзавцам – отличный сюжет для хронистов.

На следующий день выглядываю из окна засветло. Возле гетто дежурит отряд гвардейцев. Неделей раньше они вышвырнули из лачуг всех старше двух десятков лет и впускали обратно, разбирая пожитки. Нашли мешок горючей смеси – сожгли в ней ушастика, который называл это «оливковым маслом». Фредди клялся, что горючая смесь была настоящей, а я не мог разбираться – не хватало времени.

Аристократы решили, что самое время выскрести себе местечко потеплей возле грядущей кормушки, отправили сыновей на расправу, «в рыцарья», как они изволили выражаться в официальных прошениях, заверенных печатами и закорючками домашних писак.

Хворые, малосильные дети, негодные для продолжения рода, но подходящие для жертвы на войне, табуном стояли во дворе и ждали, пока Его Величество лично каждому вынесет благодарность.

Мелочь, но отвернись, и целый дом покажет тебе спину.

Пока я улыбался вельможам, где-то у входа в гетто горел остроухий, обвиненный в том, что хотел хранить горючую смесь под видом оливкового масла.

Сегодня у гетто спокойно.

В дверь стучит мальчик-лакей – поднести воды, убрать помои. Впускаю, но прежде чем внутрь комнаты заглядывает любопытная простолюдская мордочка, машу перед носом монетой. Баловать прислугу научила мать – горничные у нее всегда были шелковые, послушные.

Глаза у мальчишки загораются, он кивает, а я шепчу:

– Ворона, и чтоб никому.

Монета исчезает в его руке, а через пару минут он стучит снова, сжимая в руках черную птицу. Густав совсем не боится птиц, они не клюют его – отец научил. Фермер, передал искусство разговаривать с живностью. Нашепчет чего-то воронью, а тот щелкает клювом, точно отвечает.

– Извольте, Ваше Величество, – говорит счастливый от утреннего приработка Густав. – Грета сегодня с капустой пирогов напекла.

Он помогает умыться, сменить одежду, а я слушаю утренние сплетни. Пироги с капустой – вершина айсберга. У Густава хорошая память, а еще он любит делиться со мной секретами. Иногда он получает за них монету, но однажды, когда Густав рассказал такой секрет Грете, он получил десяток розг, и с тех пор болтает в три раза быстрее.

– Берта, говорят, понесла, вот Грета и замесила на славу. С кухни запах такой, что лопатой грести можно! Я, Ваше Величество, вам с утра масла достал, как вы велели, но воз из яблок застрял на пути – никак не выйдет. Сегодня с персиком изволите ли?

Делаю лицо недовольным, киваю, чтоб гадал, как сильно провинился. Яблоки, персики, груши – все одно вкус не чувствуется. Вместо него на зубах сажа и языки пламени перед глазами. Густав делает значительное лицо и удаляется, осторожно прикрыв дверь. Теперь за день не скажет лишнего слова – начнет выслуживаться, чтоб с утра опять получить монету.

Монет много – хоть каждый день раздавай их по сторонам. В них нет толку до тех пор, пока обозы не начнут ходить ко времени. Жевать серебро – не пожелаешь врагу.

Новые тысячи голов в городе сминают еду быстрее, чем рассчитывал Фредди. Морохир предупреждал меня, что нужно загодя запасти солонину и зерно, но я послушал Фредди, потому что у нас с ним не было секретов, а еще из-за того, что Фредди готов был пойти на любой шаг. Теперь мы обходились тем, что успевали привезти из порта.

Урожай Терции подоспеет к сентябрю, а пока его сминают заботливые руки крестьян. Остается не трогать их лишний раз и стараться избавить от лишнего бремени, пока не поднимутся. С вторжением придется временить не год, не два – пять, может быть, даже десять лет подготовки.

Фредди стоит на вытоптанном поле, глядя на то, как Бальдр управляется с кобылой.

– Ты погляди, что творит! – кричит он в мою сторону.

– Пришпорь! Шпорами ей! – в сторону Бальдра.

– Выглядит сносно, – говорю я, вставая возле начальника королевской гвардии, своего единственного друга, от которого у меня теперь столько секретов, что не хватит двух жизней пересказать их все, чтобы он понял как следует.

– Вот вы, Ваше Величество, умеете насмешить, – отвечает Фредди. – Она куда хочет, туда несет, а он на ней еле держится. Вон-вон, ты погляди, что творит, а! Кто ж так делает!

Досада Фредди мне не понятна. Бальдр сидит на престарелой кобыле спокойно и ровно, а та слушает его легкие шлепки ладонями по бокам.

– В бою он что делать будет? Гладить ее? – в глазах Фредди злость.

И зависть?

«Сегодня Фредерик повел себя странно. Он согласился научить одного из вестурландских рабов езде верхом. Представь рыцарей вестурландцев в доспехе! Непобедимая мощь и безграничная преданность. С ними можно завоевать весь свет. Зайти на земли Союза и пройти дальше!

Фредерик кричал этому рабу, чтобы тот пришпорил кобылу, а раб правил одними шлепками. Руками «говорил» лошади, куда ехать, а та слушалась его, будто они знали друг друга с детства. Я никогда не видел ничего подобного. Лошадь делала повороты, пятилась назад, она даже преклонила колени, а он просто трогал ее пальцами, даже уздечку тянуть не стал, так и сидел в седле, ровнехонько. Если каждый вестурландец может так обращаться с лошадьми, я не могу понять, почему до сих пор они не захватили мир?

Фредерик кричал на него, а потом я заглянул ему в глаза так, как ты учил меня, и увидел, что он завидует.

В седле он с детства, а на турнирах всегда брал верх, но что если уже сейчас Бальдр может одолеть Фредерика в поединке? Что, если я поставил не на того?

Подскажи, как мне быть. Знаю, что завалил тебя письмами в последние дни, но ситуация в гетто все хуже, а Фредерик не может справиться с ней. Лучше залить все маслом и поджечь, чем смотреть на то, что происходит там теперь. Они начали питаться крысами и бродячими псами. Скоро начнутся эпидемии и боги знают, что еще.

Не лучше ли сделать отряд вестурландцев под началом Бальдра и отправить их восстановить порядок в городе?»

Ворон унес письмо, но ответ из Башни пришел только вечером. Туурэ прислала своего красноглазого красавца, и к его лапе был привязан аккуратно обрезанный острым ножом клочок бумаги.

«Не подпускай к себе Бальдра – ты всё испортишь. Пусть раб остаётся на своём месте. Фредерик завидует тому, что раб молод. Гетто – не моя забота, пока эльфы не угрожают твоей жизни, Ваше Величество»

========== 7. Союз Флотилий. Мамочка ==========

Приказ чёткий, недвусмысленный. Камни в счет аванса у Анны в подвале, их передал мальчишка-посыльный. Пьяный в стельку терцианец валяется под забором в квартале красных фонарей вот уже несколько месяцев. Леди из богатого дома отправляет ему кошельки.

Поправляю воротник куртки, чтобы ветром не продуло шею, пока буду ждать заката. Приказ чёткий – не оставлять следов. Такие заказы не выполняют при свете солнца.

Анна подмигивает из угла, выметая грязь после вчерашнего набега. В таверну разом прибежали двадцать голов: голодные, грязные. Кричали, чтоб им подливали. Отец едва не подвернул ногу от усердия, так часто приходилось таскать им пиво. Анна в подвале разбавляла его вдвое, втрое, а этим всё нипочем. Заплатили честно, оставили Анне за улыбки.

В городе говорят, Терция собирает войско. Ещё говорят, остроухие навалились на порт у Восточного Маяка и разрушили его. Порт, конечно, не Маяк – небылицам у нас не верят.

Люди, что приходили вчера, до сих пор стоят перед глазами. Отчаяние на их лицах, шрамы на ладонях. Будто их склеили заново после ужасной потери. Анна шептала ночью, перед сном, что узнала среди них Марка.

В городе говорят, он умер у Восточного Маяка.

Под кожу залезает озноб. Мы распоряжаемся чужой смертью, а собственная нам не подвластна. Приказ чёткий – ещё раз поправляю воротник, накидываю капюшон и выхожу за порог.

– Увидимся вечером, любимый, – кричит Анна из дальнего угла. Там грязно и пыльно, но я знаю, что, когда вернусь, в таверне будет чисто.

Уют, который создает Анна, сложно недооценивать в клоаке, которую мы выносим вокруг таверны. Окраина, как раз возле гетто остроухих.

– Хорошего дня, Жан! – это Хлоя из соседнего дома. У неё небольшая прачечная. Стирает для всех, даже для остроухих, хоть те и приходят раз в год со своими грошовыми заказами.

– И тебе удачной работы, милая! – кричу в ответ, чтоб не привлекать внимания. В этом районе нужно кричать.

Шуметь, орать во всю глотку.

Иначе люди начнут думать, что ты замышляешь недоброе.

Тобой заинтересуется стража.

Придут задавать вопросы.

Они найдут тайник в подвале Анны и разграбят его, как остроухие – порт у Восточного Маяка.

Осталось совсем немного. Денег, собранных за последние годы, хватит на то, чтоб убраться подальше от земель Союза. Возможно, в Терцию, до тех пор, пока не началась война. Купить небольшой дом в хорошем квартале, открыть красивую, чистую таверну для купцов и путешественников.

Анна мечтает о таком с детства, а я – с тех пор, как увидел её улыбку.

Терцианец, который мне нужен, снова со шлюхой. Он приползает к ним после полудня, когда хмель от прежней ночи успевает выветриться. Должно быть, от него страшно несет, потому что к нему приводят самых страшных и неуклюжих девок.

Он тянет вперед руку с кошельком, а «мамочка» от отвращения едва заставляет себя схватить его кончиками пальцев. Наверное, утром шлюхи соревнуются в заработке, лишь бы не ложиться с терцианцем.

Бледная кожа его покраснела, покрылась нездоровым загаром. Так бывает со всеми из Терции, кто слишком долго живет возле Океана. Кожа их не предназначена для такой жизни. У Анны – похожая. Хоть она не из Терции, но нежный фарфор на ее лице куда краше, если ей не приходится по долгу стоять возле воды, на открытом солнце.

Поначалу нерешительно она просила меня ходить за продуктами на развалы, но когда я заметил, какой красивой она становится, если ей не нужно весь день торчать на пекле, всё изменилось. Моя Анна – красавица, каких поискать. Ей бы только солнца поменьше, да жизнь потише.

Она любит читать, моя умница. Ей это удается лучше, чем писцу за углом в доме напротив. Писец водит пальцем по строчкам и хмурится, а ей будто не сложно. Читает, как рассказывает сказку на ночь.

– Эй! Выпивки! – орет терцианец.

Он тоже понял, что нельзя быть тихим в нижнем квартале. Портовые городки Союза одинаково паршивы, не важно, где они находятся. Восточный Маяк, Южный, Северный, Западный – всё одно. Куда ни отправься, везде найдешь сброд, крики торгашей, стоящие в бухте рыболовные судна.

Раздолье здесь только тем, кто не любит закон. Людям, вроде меня. Кто может убить за монетку.

Анна говорит, когда мы уедем прочь, она не позволит мне делать такого. Говорит, я стану честным гражданином и стану зарабатывать тем, что умею лучше прочего. Буду защищать город, наймусь в стражу.

– Выпивки, вашу мать! – он снова вопит, что есть мочи, а шлюха пытается заткнуть ему рот губами. У нее, верно, похмелье, ей громкие звуки не по нутру.

Иду вслед за ними к переулку. Здесь паршивые домишки, где можно развлекаться с нанятым «товаром». Прежде торговали рабами из вестурланда, но когда Союз запретил работорговлю, место осталось свободным. «Мамочки» прибрали его к рукам, настроили хижин и стали сдавать в наем для тех, кому хочется пространства побольше, чем в борделе. На мое счастье, выпивоха из Терции – любитель уединения.

Вдвоем они заваливаются в покосившуюся лачугу. Она заталкивает его внутрь, точно боится, что хмель ненадолго покинет его голову, и он заметит, какая разруха вокруг.

Впервые Анна показала мне, как плох мой город, когда мы стояли в заливе на рассвете. Сыграли свадьбу, и я провел ночь в ее объятьях, а наутро мы пошли гулять по берегу.

– Видишь мусор? – она показала своей фарфоровой рукой на горы тряпья, выброшенные океаном на берег. Тряпье, верно, сбросили рыболовы, стоящие на якоре неподалеку. Оно воняло рыбой, тухлой кровью и водорослями.

– Вижу, – ответил я.

– Вот так мы выглядим, – сказала Анна. – Такой же точно мусор. Жизнь прибила нас к этому берегу, но мы не обязаны здесь оставаться. Подкопим денег, соберем запас, а потом уедем отсюда навсегда.

– Как же отец?

– Заберем его с собой, – Анна улыбнулась, – он – крепкий старик. Управимся вдвоем, пока еще есть время. Будем жить, как люди, в хорошем квартале. Я стану управлять таверной, а ты – наймешься в стражники. Ты – хороший парень, я точно знаю.

Она решила так, потому что была на сносях, а я не бросил ее и пошел с ней к жрецам давать обеты. Ребенка отобрали у нас боги, но Анна не грустила.

– Еще успеем, – говорила она, хоть на ее лице мелькала грусть.

Тревога, точно она не уверена.

И мне, больше всего на свете, больше жизни, больше даже, чем её любви, хотелось отогнать эту тревогу.

Поэтому я взялся за первый заказ. Охотнику доверили выпивоху-купца.

Новая жертва, вонючий терцианец, кувыркается теперь в хижине со шлюхой. Стоны хорошо слышно, так что я нашел местечко неподалеку и закурил трубку. До заката не меньше часа.

– Эй, Жан, дичь караулишь? – это Гаспар из стражников. Идет, пожевывая соломку. У них это частое. Из Вестурланда привезли траву, которую можно жевать, и теперь все они ходят с этой отравой.

– Так точно, командир, – бью себя в грудь кулаком, отдавая честь. Гаспар грозит в шутку. Знает, что никогда не ввяжусь в неприятности.

Только незнакомцы, чужеземцы, убийцы и насильники – такие правила.

Узнают, что убил по своей воле, тут же казнят.

Анна говорит, работа почти честная.

– Эй, парень, подсоби! – терцианец высунулся из хижины шлюх и машет мне.

Поднимаюсь на ноги.

– Подсоби, говорю, нужна помощь!

Кричит, машет рукой сильнее.

– Скорей, давай, тащи сюда свою задницу!

Вытряхиваю табак, убираю трубку в мешок за плечами, иду к нему.

– Добеги до тётушки Шарлотты, а? У меня тут беда, – распахивает дверь пошире, вижу там лежащую ничком шлюху. – Отключилась, слышишь?

От терцианца разит мочой, потом, паршивым вином.

– Чего рот разинул? Гони, говорю, к Шарлотте, помощь нужна!

Бегу к «мамочке», выкрикивая на ходу её имя. Шарлоттой она сделалась лет пять назад, а до тех пор была Эммой-молочницей.

– Откинулась? – у Шарлотты в зубах та же травинка, лицо кислое, обмахивается веером. – На кой она мне тут? Вытащите к каналу, да сбросьте. Гаспар вечерком найдет, крикнет своим.

– Она, может, жива еще, – говорю неуверенно. Анне кажется, что мне стоит быть посмелее.

– Жива? Ну и черти с ней! Какое мне дело? Жива, так водой облейте, – веером показывает мне на выход. – И не шуми мне тут больше, отдыхать мешаешь.

Возвращаюсь обратно ни с чем. Терцианец достал где-то воду, прикладывает шлюхе примочку на голову.

– Вот, видишь? Ожила вроде бы, – говорит мне, а сам машет вокруг шлюхи рубахой. Тело у терцианца сплошь изрублено. Весь в шрамах, будто попал к мяснику по ошибке.

Шлюха стонет, а он протягивает ей кружку.

– На-на, выпей, полегчает. Ну, что там Шарлотта? – спрашивает у меня.

– Велела сбросить её в канал, – отвечаю.

– В канал? На кой в канал-то? Там и без неё тошно, – шутит, хохочет, а сам серьезный. – Ты, парень, помог бы мне дотащить её, а? Сдохнет ведь тут.

На кой ему шлюха?

– Ладно, – соглашаюсь. Мне же лучше – не придется бегать за ним по крышам.

– Ты, парень, слева хватай, а я справа возьмусь, так и потащим, – говорит, а сам хватает её под плечо. Шлюха стонет погромче, а потом хихикает глупо.

– Чего это она? – удивляюсь.

– Траву вестурландскую жевала, наверное, – отвечает терцианец. – Меня Марком зовут, – протягивает свободную руку.

Как того знакомого Анны, что не погиб у Восточного маяка. Тяну ему руку в ответ. Какая разница? Ночью он будет мертв, так к чему колебаться?