Текст книги "Сны накануне лета (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

И на этот раз оно ему особенно удалось…

…Окаменевшая Дис, сидящая напротив, показалась Торину постаревшей и уставшей. А ведь последние месяцы она сияла, как сокровищница королевства. Теперь же под ее глазами залегли тени, а руки мелко подрагивали, словно она чем-то заболела или сильно была встревожена.

– Значит, эльфийка, – тяжело произнес гном, сжимая кулаки.

– Значит, да. Что делать будешь?

– А что делать? – спросил Торин, приподняв брови, – зачем мне думать о ней вообще? Перебесятся. Трандуилу я писать из-за нее не стану.

– А Фили?

– Смотрины через четыре дня. Все приглашены от меня и от тебя лично, столы будут ломиться от эля и угощений. Подарки для каждой из девушек будут хороши. Что еще я должен сделать?

Дис отвела взгляд. Сердце подсказывало ей, что затихший, как горный перевал перед бурей, Кили неспроста перестал о своей зазнобе говорить. Было в этом что-то подозрительное, и немало ее тревожило. Определенно, просто так он не перебесится. Ее любимый хулиганистый младшенький мог быть очень упрямым, когда дело касалось его интересов, с которыми остальные не были согласны.

А еще и Фили, который с виду спокоен и покладист, но нравом пошел в Торина, и теперь никак не желал открывать свое сердце, становясь все более замкнутым. Горе с этими детьми! Горе с братом, который вроде выздоровел, встал на ноги, правит Горой – а сам словно в другом мире все время, и потерял что-то, как будто пережитое выжгло в нем искру жизни.

Но в сердце Дис полыхал пожар за всю семью. Особенно теперь, когда в семье ожидалось неожиданное пополнение. И не только остроухое.

…

– Люблю тебя, Дис.

Она вскинулась, неверяще уперлась взглядом в кромешную темноту, прижала руки к груди, надеясь унять забившееся сердце. Тяжелая мозолистая рука неожиданно осторожно провела по ее спине. «Ты что говоришь, Двалин?» – хотела спросить гномка, но во рту пересохло, она боялась подавиться, а тело обдало жаром.

Час назад неутомимые любовники сплелись в страсти прямо на ковре у кровати, и было сладко и больно. Сладко – от жестких обветренных губ Двалина, от ласки его языка, от того, как самозабвенно он искал ответа на свои ласки, покрывая поцелуями все ее тело, и прижимая ее к могучей груди. Больно – от того, с какой давно забытой яростью он входил в нее, и сжимал руками воина и убийцы ее бедра, и рычал над ней, и кинул потом на кровать. Все это уже было между ними, множество раз было. И нежность, и внезапная грубость. После этого следовали ссора и скандал. Только вот признания за годы и десятилетия ни разу не звучало.

Дис стало не по себе.

– Люблю, – упрямо повторил Двалин, присоединяя вторую руку к первой, и силой удерживая Дис на своей груди, – и больше скажу…

– Ты ошибся, должно быть. Не может быть так. Просто привык… – она лепетала что-то несуразное, глупое. Ругала себя за произнесенное.

– Люблю, и знаю. А ты замолчи и слушай, – голос Двалина, хриплый и тихий, вдруг обрел нотки металла и властности, – я тебе не мальчик, Дис. Давно надо было сказать.

Он сел, и устроил обнаженную любовницу между разведенных ног, запрокинул ее голову к своему плечу. В темноте все, что она видела, были его сверкающие опасным голодным блеском глаза. Сладкий страх туманил голову, заставлял слушать против воли.

– Не красавец я. Да и не юнец. Говорить, как другие, не умею, но любить мне не запретишь, – твердо продолжил мужчина, – ты жестока, Дис. Отдаешься, приручила меня, но душу не открываешь. А по моей как прошлась разок, да кованными подошвами…

– Я чем-то тебя обидела?

– Всем! – вспыхнул Двалин, и голос его дрогнул, – тем, что красивая, сильная, умная, что Торину сестра. Что любимая. Что приходишь и уходишь, а с собой не зовешь. Что… ребенка моего… не хочешь. А все равно ведь люблю. Скажешь, не прав я?

Дис задохнулась от спрятанных за его словами слез и боли. Задохнулась, испугалась, растрогалась. Ответить побоялась. Да и не задавал он вопросов, разве что молча, всем своим существом, но она эти вопросы понимала. Почему не любишь меня? А вдруг любишь? А почему не обнимешь первая? Почему не признаешь перед всеми, зачем стесняешься меня, зачем делаешь так больно гордости мужской?

На один вопрос ответить она могла, хотя и был он самым тяжелым. И что делать с этим ответом, женщина тоже не знала: неопределенность мучила ее. Она молча поцеловала его руку, уцепилась за его широкую ладонь, потянула вниз, положила себе на живот. Двалин замер, напрягся.

– Ну, кое в чем неправ, – выдохнула Дис, впервые за десятки лет делая шаг навстречу своему мужчине, – не хотела бы – не понесла бы от тебя.

– Правда? – как раненный зверь, взвыл он прямо ей в ухо, подминая под себя, и щекоча бородой. Капнула первая слеза на ее лоб. Дис хотела надеяться, что ей только показалось.

– Я у тебя глупая, как девица. Месяца два думала, что не так. Неделю как поняла, что.

Он заткнул ее поцелуем, и, мотая головой, как будто не веря, и все же уже радуясь, прижал к себе, и принялся укачивать, шепча между короткими всхлипами что-то бессвязное:

– Любимая моя… не зря люблю ведь… больше жизни своей люблю…

Дис же, прижавшись к нему, долго кусала губы и сдерживалась, но все равно потом тихо расплакалась, освобождая душу от вечного страха.

…

– Тайная свадьба? У тебя же смотрины, – добродушно хмыкнул Гимли, разглядывая старшего друга. Фили потупился. Выдавать брата ему не хотелось, но и умолчать было невозможно.

– Не мне, – решился он, наконец, – Кили.

– С ума сошел! – Гимли охнул, едва от удивления не вырвав себе бороду одним движением, – остроухая, да? Что, совсем дела плохи?

– Совсем, – чистосердечно признал гном, – помоги, а? Я свидетельствовать не могу. А там дело страшно запутанное. Знаю, к тебе Бади обращался. И Финси. И Лоин…

– …и много вас, таких дураков, ко мне обращалось, – пробормотал Гимли, сразу сдаваясь, – а со стороны женщин кто будет?

– Ори. До смотрин три дня. Так что надо успеть, пока она сама не засватанная, – усмехнулся Фили, сверкая глазами. Гимли хмыкнул, с пониманием посмотрел на друга.

– Дори с Нори тебя порвут.

– Дори с Нори надо раньше было думать, – парировал его друг, – теперь что бушевать? Гимли, не будь сволочью, выручать надо брата, не шучу. Там такое у эльфов было… – Фили поморщился, – если это не у всех у них так устроено, то хорошо. А если у всех, то лучше б я не видел никогда того Леса и его жителей.

– Страшно?

– И не спрашивай. Я-то думал, Кили отойдет, ты его знаешь, такой есть, каким родился. А потом ее увидел, Тауриэль. Как она рвалась к нему. Как оба мучились. Надо их поженить скорее, пока кто не проведал. Долго ее не спрячешь, а кроме Ори, я не знаю, кому из девушек довериться.

– Некому, – хохотнул Гимли, – они по Кили сохнут, всей гурьбой, никто из них его остроухой не отдаст. И будет не свадьба, а бабское побоище.

– Так ты поможешь?

– Да, бородой клянусь! – Гимли развеселился, – из меня этого не выбить. Только скажи, куда и когда прийти надо, и свидетель у вас будет. И передай Ори мой поклон.

Старинный обычай запрещал родственникам свидетельствовать друг за друга в вопросах брака, наследования, преступлений, если только речь не шла о военном времени. Фили был бы и рад помочь Кили, но не мог. Оставалась надежда на Ори и Гимли, который, сам пока даже и не влюбившись ни разу, на самом деле был чуткой душой, и всегда помогал друзьям, когда речь шла о тайных свадьбах.

Родственники обычно не противились таким союзам, радуясь возможности сэкономить на пышных торжествах. Однако речь шла о королевском наследнике, и Фили сильно сомневался, что Торин обрадуется, сэкономив на тратах, и разорившись на позоре примирения с Трандуилом.

Подумав о возможных политических последствиях брака Кили, Фили вдруг понял, что не может допустить мира с Лихолесьем, если дело до того дойдет. Не было на свете той цены, которая оправдала бы слезы и бесчестье Тауриэль.

Странная это будет свадьба. Не будет помолвки, не станут родственники поднимать на плечи жениха и нести невесту в паланкине или на носилках к свадебному ложу. Не споют счастливые замужние подруги невесты песен о любви и счастье, и родители не пожелают большого потомства, а поутру любопытные гости и примкнувшие зеваки не пойдут толпой свидетельствовать свершившийся брак в комнату молодоженов и дарить подарки.

А что будет вместо этого всего, Фили не знал. Несправедливо это: Кили и Тауриэль достойны свадьбы, постепенного сближения по всем обычаям, это он с Ори всю жизнь вместе – для них любые традиции чистая формальность.

– …Три дня до нашей помолвки, – тихо сказал он вечером, устраиваясь у Ори на коленях, и поднимая глаза на нее, – что читаешь?

– Сказание о Сверрире, – отозвалась девушка, и отложила книгу, – завтра утром идти к Кили, да?

– Прости, что заставляю тебя проходить через все это, – извинился искренне юноша, – я бы хотел попроще все сделать… и без смотрин для тебя.

– Прийти к Дори и Нори самому? – Ори нежно улыбнулась, – зачем тебе это, Фили?

– Ты.

– Посмотришь, какие красавицы приедут. Куда мне до них.

Ей не нужно было говорить ничего больше. Фили знал, о чем Ори молчит. Знал, что самой себе, да и многим другим она кажется некрасивой и неуклюжей: тонкая, слишком худенькая для гномки даже в столь юном возрасте, неуклюжая и часто неловкая, близорукая от постоянного чтения и каллиграфии… но никто, кроме него, не знал другую Ори. Не видел ее обнаженной, улыбчивой, смотрящей сквозь ресницы с неподдельным восторгом влюбленными своими близорукими глазами. Не слышал тихих стонов, которые раздавались, когда он ласкал ее, сам сгорая от страсти и томления. Не чувствовал умелых прикосновений ее крохотных ручек, которые скользили по его телу с любовью и медлительной лаской, даря незабываемое блаженство, возрастающее с каждым следующим разом.

Три дня – и он снова услышит и увидит все это, и много большее. Всего лишь три дня, и они с Ори будут вместе. Дотерпеть бы. Фили постарался сохранить дыхание ровным, но ему не удалось: пальчики девушки зарылись в его расплетенные волосы. Она склонилась над ним, задирая свою рубашку, и приникая с поцелуем к его груди.

– Не сейчас, Ори, – сквозь зубы прошептал он, – не дразни меня, не выдержу. Три дня…

– Не хочу ждать, – всхлипнула вдруг Ори, комкая рубашку в руках, – вдруг раздумаешь?

– Что ты!

– Так я хоть раз буду твоей.

Он сорвал с постели покрывало, закрыл ее – от самого себя, хотя знал наизусть то, что пряталось под одеждой: торчащие подвздошные косточки, тонкие лодыжки, украшенные татуировками, нежно-розовые бутончики сосков, окруженные рыжеватым пушком, и неправдоподобно яркий треугольник густых волос на лобке. Ори пахла розовым маслом, миндалем и сердоликом – как и все гномы, Фили знал разницу между камнями, не только на вид и ощупь, но и на запах.

– Мне даже пойти туда не в чем. Не хочу тебя позорить.

– Я дурак, – признался Фили сокрушенно, – прости меня, Ори. Я о тебе совсем не думал все эти дни. Завтра, после того, как ты и Гимли засвидетельствуете, я найду тебе такой наряд, что все эти курицы разукрашенные помрут от зависти, обещаю. А украшения я хотел подарить тебе на свадьбу. Тоже завтра принесу. Но ты самая красивая… вообще без всего.

Он нашел ее губы поцелуем. Горький миндаль. Поцеловал ее, поцеловал ее тонкую шею, опустился с поцелуем ниже – покрывало скользнуло вниз. Задохнувшись от близости ее тела, потерся лицом между ее маленьких грудок, преодолел ее сопротивление, когда девушка попыталась удержать колени сжатыми.

– Я никогда от тебя не откажусь, – повторил он еще раз, и спускаясь с поцелуями все ниже и ниже, – ты моя, только моя. Ничья больше. Три дня – и я докажу это тебе. И всему миру скажу…

Назавтра, думал Фили, у нее опять будет искусана рука между большим и указательным пальцем. Спустя столько лет она все еще стесняется кричать от удовольствия. Но через три дня он заставит ее преодолеть стеснение. Он постарается.

…

Горькая это была ночь. Брачная ночь, после принесения клятв. Кили в голову не могло прийти вспомнить о том, как обычно проходят первые ночи молодоженов. Тауриэль в привычном уже беспамятстве лежала в постели, он курил, сидя у нее в ногах.

Она почти не спала. Опасаясь навредить ее здоровью, он не чаще раза в два дня давал ей с водой снотворное, и тогда укладывал ее на постель, и раздевал. Никак иначе добиться этого было невозможно. Поцелуи, объятия – все она принимала с радостью, но стоило ему чуть крепче обнять ее, пытаясь уложить в постель – и что-то ломалось в душе эльфийки. Она начинала задыхаться, глаза ее превращались в глаза загнанного зверя, и Кили стоило немалого труда привести любимую в чувство.

Он выкурил весь табак, и дважды ходил за новым. Он плакал, сначала втайне от нее, потом, когда она засыпала – тут же, рядом. Гладя ее по рыжим, кое-как обстриженным волосам, он то прокручивал в голове планы мести, то с отчаянием понимал, что в одиночку на нее не способен. Было больно и стыдно.

Еще одна ночь. С утра придут Гимли и Ори, и произнесут клятвенные свидетельства, и Тауриэль и Кили будут связаны навсегда в глазах народа кхазад. Хотя на самом деле связь родилась куда раньше. Может быть, она была предначертана еще до создания мира.

Неужели и насилие над его любимой тоже было предначертано?

– Бедная моя, – прошептал Кили, ложась, наконец, рядом с Тауриэль, и обнимая ее.

С утра придут. Всего-то и надо, засвидетельствовать четыре голые ноги, торчащие из-под одеяла, и словесное согласие. Может, для других народов подобное ничего бы не значило, но для гномов все иначе. И для Кили. То, что даже после всего Тауриэль готова находиться рядом с ним, причиной ее изгнания и унижения. И то, что ее тихое «Клянусь» все-таки прозвучало, после того, как он, запинаясь, почти пять минут проговаривал все свои обещания и клятвы.

Потом, когда она выздоровеет, а уж этот день должен настать когда-нибудь, он представит ее как свою жену всем кхазад. Иногда это делали спустя несколько лет после свадьбы, и никто не видел ничего удивительного: гномы ревнивы и подозрительны, когда дело касается женщин. Кили всегда считал, что зря. И теперь клял себя: оказалось, все это имеет смысл.

– Кили, – вдруг раздался зевок, и Тауриэль свернулась у его груди, – спишь?

– Что такое? – встревожился гном, поднялся было: она впервые обратилась к нему за все это время.

– Мы же уже женаты?

– Да, – затаив дыхание, юноша едва выдавил это из себя.

– Мы… должны…

– Нет, – он прижал ее дрожащую руку к губам, – никому мы ничего не должны. И не думай даже.

– Но ты же мужчина все-таки.

– Нет еще, – это было произнесено сквозь вновь наплывшие слезы, – с тобой стану.

Она молчала. Кили знал, как ни малоопытен был, о чем она думает. Сам думал о разном. Думал о том, как сильно любит Тауриэль. Как никому не отдаст ее. Как хочет ее – но не сейчас, не так, не через слезы и горечь, и не через давление неведомых обязанностей, принятых у ее народа. Все у них будет иначе. Впереди целая жизнь. Дышать от осознания этого стало легче. А главное, наконец-то пришло долгожданное облегчение: Тауриэль очень медленно, но приходила в себя.

Впервые за две недели в Эреборе заснула самостоятельно, наконец, но только после того, как вцепилась в него крепко обеими руками. Впервые не вздрогнула, когда он прикоснулся к ней, пусть и оставшись в одежде. Затаив дыхание, Кили смотрел в потолок и боялся верить в возможность их общего счастья.

…

Смотрины невест проходили в Эреборе редко даже в прошлые времена. Никто и не помнил уже, откуда взялась эта традиция, но зато все знали, что проводить ее следует под открытым небом, что было необычно для гномов. С самого раннего утра все было готово для трех десятков красавиц, откликнувшихся на приглашение короля Торина Второго, на одной из самых крупных смотровых площадок Горы.

Они уже начинали собираться: нарядные, красивые гномки с родственниками, не спеша сходились, здоровались, с различными чувствами поглядывая друг на друга. Тут же были накрыты столы. Звучала музыка. Никто не уйдет обиженным с праздника: если старший наследник не выберет девушку, она все равно с кем-то познакомится, получит подарки, и хорошенько развлечется, танцуя с молодыми гномами и получая комплименты.

А вполне возможно, даже выйдет замуж за одного из тех, кто разглядит ее. На то и придуманы смотрины. Но приближался полдень, а старший наследник и королевская семья так и не появились. Некоторые из гостей недовольно поглядывали на арку ворот.

Не могли они знать о сцене, разыгравшейся за тремя поворотами коридора.

– Ты другого дня не мог найти? – шипела Дис, впиваясь ногтями в запястье Кили, – сегодня у твоего брата…

Ори и Гимли, с виноватым видом засвидетельствовавшие добровольность свершившегося недавно тайного брака, уже ушли. Торин выслушал их молча, даже мускул не дрогнул на его лице. Невесту – а теперь уже жену – своего племянника он еще не видел, но это было и необязательно. Достаточно было и того, что утро началось неудачно. Определенно неудачно. Сначала он не выспался – впрочем, как и последние лет сто – потом прибежала полуодетая Дис с вытаращенными глазами, а за ней явились бледный и мрачный Кили, Гимли и Ори.

– Эльфийка. Из темниц Трандуила. Три встречи и свадьба. Кили, ты головой сильно ударился? – Торин хотел быть язвительным, но вместо этого его речь звучала почти жалобно.

– Она самая красивая, смелая и лучшая…

– У меня очень болят спина и ноги. Иначе я бы тебя так погонял, что вся твоя любовь через уши вытекла. Красивая! Белобрысая какая-то эльфийка…

– Она не белобрысая! – взвился младший племянник, но узбад отмахнулся.

– Какая разница… Ну что стоило до завтра подождать? До послезавтра? У Фили смотрины!

– А сам-то он где?

Действительно, где же был старший наследник? Пошипев друг на друга, Торин и Дис, нацепив самые светские выражения на лица, отправились на площадку. Фили незаметным образом уже просочился, и теперь, как настоящий принц, развлекал девушек. Торин невольно залюбовался наследником, как и Дис: они переглянулись и спрятали улыбки друг от друга.

Фили всегда следил за внешностью и манерами, но сегодня и вовсе был совершенно неотразим. Весь, от золотом блистающих кос, до неброских, но многочисленных колец на пальцах, он сиял. Улыбка его, мягкая и добрая, никому в отдельности не предназначалась, но каждый был ею одарен. Настоящий гномий жених, не то, что младший его братец, лохматый, мрачный и совершенно сумасшедший!

Кили, прокравшись на площадку, стоял у самого входа. Неулыбчивый и на себя не похожий, он замер, напряженный, как натянутая тетива. Как будто ждал чего-то. Не отрываясь, смотрел на старшего брата. Торин и Дис снова переглянулись.

– Что-то еще затевают, – одними губами произнесла гномка.

– Да, – едва слышно прошептал в ответ Торин.

Оба слишком хорошо помнили свою молодость и выходки.

…

Постепенно Фили остался один перед красавицами. Не стесняясь, не отказал себе в удовольствии внимательно рассмотреть их. Отличить смог только несколько знакомых лиц, остальных предпочел распределить по стилям украшений, в избытке надетых на все открытые части тела.

Бриллианты, рубины, сапфиры, изумруды, топазы. Немного аметистов. Зеленая яшма – а, это кузина Гимли, Лоис, чью ободряющую улыбку Фили встретил с радостью. Лоис была давно и крепко влюблена в Финси, и на смотрины пришла поддержать Ори, свою подругу. Неудивительно, что и одета она была попроще других, что ее роскошную, яркую красоту ничуть не портило.

«Спасибо», – поблагодарил взглядом Фили. Лоис ободряюще прикрыла ресницы.

Хороша! И другие хороши. Юные, застенчивые, горделивые, высокомерно неулыбчивые… все типы гномской красоты. У одних на подбородках пушок, другие по ужасной людской моде убирают волосы с лица. Иные подкрашивают скулы, штрихуя несуществующие бакенбарды. У кого-то многочисленные сережки в губах, носу, ушах и даже через бровь – напротив одной такой гномки Фили едва о собственные ноги не споткнулся. Распущенные волосы – вызывающе неприлично. Собранные по традиции волосы, взгляд в пол – смотрите на меня, я-такая-скромная. Прямые взгляды, отведенные глаза. Дрожащие руки, сжатые перед собой. Изысканные позы.

И наряды, один другого необычнее. Фили, немного в глубине души робея, но не показывая снаружи ничего, вдруг ощутил себя идущим вдоль строя войска. Вооруженного до зубов.

Полной тишины вокруг не было, но все заметили, что наследник рассмотрел девушек, и все ждали его решения. Конечно, это совсем не свадьба, это лишь помолвка, могущая перетечь как в близкое знакомство и дружбу, так и ни во что не перетечь. Фили посмотрел на брата, подавая ему знак.

Кили исчез в арке входа. Через несколько мгновений появился оттуда, держа под локоть еще одну гномку. Фили узнал Ори, но в глазах у него темнело, а сердце билось болезненно учащенно. Он ее скорее почувствовал, чем разглядел.

Он узнавал ее. Узнавал ее, пока она, не отрывая глаз от пола перед собой, шла вперед, делая шаг за шагом. В каждом из них был свой смысл и свое обещание. В каждом ее осторожном движении – своя клятва. И не нужно было слов. Простое серебристое платье не облегало, а скорее скрывало ее фигурку, а украшения из серебра и розового кварца не пытались соперничать с роскошью фамильных реликвий богатых наследниц и знатных красавиц. И над прической своей она трудилась сама – между тем, как свидетельствовала перед Торином за Кили и помогала Дори.

Но она была его, его Ори. И платье, и украшения были его. И пушистые непослушные рыжие кудряшки были его, и робкие серые глаза. Фили, стряхнув оцепенение, решительно двинулся навстречу, подхватил ее под руку, спеша развеять ее нелепые опасения последних дней. Больше вокруг не существовало ничего и никого. Даже оторопевшего Торина. Мама, вцепившаяся дяде в руку, что-то сказала. Какие-то ритуальные фразы произносил Балин. Что-то раздраженно, сквозь зубы, выговаривал Даин. Девушки, мало разочарованные, но все-таки немного расстроенные, вернулись к празднованию своей красоты и теперь уже более настойчивому вниманию молодых гномов.

Мир продолжал свое вращение, но Фили и Ори, стоя под руку друг с другом, его не ощущали. Для них этот миг остался бесконечным.

…

Вечер знаменательного дня заканчивался для Торина ничуть не лучше, чем начинался. Во-первых, он был пьян. Во-вторых, и в-третьих – он был пьян. За этими фактами терялись боль в спине и ногах, злость на траты, злость на племянников и неясная тревога за Дис, которая, увидев Фили и Ори вместе, куда-то исчезла, и до сих пор он ее не видел.

– С ума посходили все, – ворчливо сказал Торин, и Балин подвинул к узбаду кружку с элем, – все! Кили приволок эльфийку в Эребор. Остроухую! И ладно бы, просто притащил, что натворил! А теперь и Фили с Ори! Всегда вместе эти два разбойника…даже и жениться в один день надо было…

– Девочка наша, чем тебе не невестка, – мудро рассудил почтенный Фундинул.

– Да я о том, что мог бы он мне сразу сказать, за полдня бы их поженили, никаких расходов на все эти смотрины. Даин теперь злой, как тролль. Как же, отказали его родственницам. И Дис тоже хороша: ходит, как пришибленная, хоть бы сына-то спросила, по душе ему затея эта или нет.

– Не будет пышной свадьбы в Эреборе, – притворно вздохнул Балин, хитро косясь на Торина, – если только ты сам не…

– Не говори, Балин, – отрезал Торин строго, – не хватало только.

– А что? Девочки-то еще здесь.

– Не все, – и Торин прикусил язык.

Не хотел говорить старому другу, что присматривался к невестам, как будто надеялся разыскать среди них ту, которую видел во сне. Старый, что малый, так говорят люди: о таком никому не расскажешь, даже родной матери и то постесняешься. Чтобы говорили потом, что узбад свихнулся? Это только в людских сказках такое бывает…

– Не все, говоришь? Значит, есть на примете гномка? – Балин не зря был советником правителя. Торин мотнул головой.

– Оставь, друг. Не о том речь!

– Ну что, ты сам виноват, – вдруг пыхнул дымом Балин, и почти по-отечески посмотрел на Торина, – баловал племянников, растил их, и вместо отца им был. И Ори растил. Как растил, такими и вырастил: Фили ответственный, всех спасает и всем помогает, Кили хулиган и тот еще пройдоха, а Ори послушная девочка. Вот Глоин сейчас своему Гимли задаст, как водится, и что поменяется? Тоже юнец в героя играет. Мастер тайных свадеб.

– Одно хорошо – племянники все пристроены, больше ждать удара неоткуда.

– Вот об этом я хотел тоже поговорить, – Балин чуть замялся, – дело тут тонкое…

Но Торин его не расслышал, икнул, и потер глаза.

– Оставим… что-то я перебрал. Пойду. Ты зайди завтра ко мне.

…

Пол плыл под ногами. Коридор таял перед глазами. Прижавшись к стене, Торин вдруг ослаб. Тело не слушалось, а видение навалилось со всей силой сна, связало по рукам и ногам, лишило сил, оставив роль пассивного наблюдателя. Все, день его добил.

Зрелище Двалина, приникшего с поцелуем к животу Дис, было слишком шокирующим и однозначным. Торин даже не слышал шепота, который неся легким ветерком вокруг него, то ли убаюкивая, то ли наоборот, зовя немедленно пробудиться. Все вдруг стало ясно. И бледность Дис, и ее слабость, и влажность ее ладоней. И даже то, как она прижимала руку ко рту за завтраком. Как он мог проглядеть? Да и сейчас – на самом ли деле видел, или это снова было лишь греза?

«А могла бы упасть и расшибиться, – ворчливо выговорил Двалин, – на руках тебя теперь носить, и только». «Что скажем Торину, милый? Надо поспешить. Уже сам видишь, заметно…», – «Жизнь моя, душа моя, скажу, завтра же скажу, сам. Себя не тревожь. Не ходи, не надо», – «Что, нравится, что так прилип? – смешок, какой у Дис можно было часто слышать, – отпусти, Двалин», – «Никуда тебя не отпущу. Обоих вас не отпущу. Мои оба».

Торин и сам не знал, как оказался в собственной опочивальне, и упал на кровать. Казалось, вместе с раскрытыми тайнами у него с плеч падают годы. Он становится все моложе, все неопытнее, проваливаясь в колодец времени. Все простые вопросы, на которые найдены ценой жизненного опыта и перипетий ответы, теряются, прекращают быть очевидными. Как будто это он, а не Двалин, помолодел, и непривычно ласковым голосом говорит с любимой женщиной, которой у него никогда не было – о долгожданном ребенке, которого нет и не будет. Как будто он, а не Двалин, вдруг столкнулся с будущим, и держит в руках ускользающую красоту возлюбленной. Только у Двалина все наяву, а Торину остались сны.

Как он завидовал Двалину! И в горле стыли возгласы «Мою сестру! Как посмел!». Хотел выбить зубы – не смог. Ударить хотел, наорать, обвинить – и не стал. А значит, это все же был только сон. Даже жалко…

А когда открыл глаза, то снова сидел на зеленом лугу. Только на этот раз вокруг не было солнечного дня. Вдали погромыхивала гроза, небо затянули синие тучи. Напротив него, без улыбки, сидела все та же женщина. Теперь Торин отчего-то не сомневался, что она существует, не может не существовать. И уже даже мог видеть отдельные черточки ее лица, хотя и знал, что проснувшись, не сможет вспомнить.

– Что же ты? – задала вопрос она, ничуть не похожая на сон, – о чем задумался?

– О Кили, – выдохнул он, сам не зная, почему называет имя племянника, а не сестры или друга, – как так… как получилось…

– Запутался. Почему у всех любовь, а у тебя сны? – улыбка, родинка на щеке, черные ресницы и брови – и неожиданно светлые глаза, словно незабудки, – может, чтобы что-то получить, надо что-то отдать?

– Но я отдал все! – горько воззвал Торин, вздыхая, – я всю жизнь отдал семье. Народу. Я все отдал им.

– И теперь считаешься? – усмехнулось призрачное видение, – может, что-то еще надо отдать, но не ждать ничего взамен?

– Что? Что еще я должен…

– Подарить. От чистого сердца. От души. Пойти навстречу страху, чтобы победить его. Иногда ты слишком сильный, и это твоя слабость. Сейчас ты клянешь себя и спрашиваешь: почему не к тебе пришел со своей бедой Кили, а Дис – со своей радостью. Почему не сказал тебе Фили, как любит Ори. А ты подумай.

Ему и думать не надо было. Во сне все было слишком просто. Наяву жизнь сложнее. Да, Торин подавлял и пугал. Да, был вспыльчив и упрям. Да, не соглашался с мнением, лишь из-за того, что оно было высказано не ко времени. Неужели все из-за этого?

– Что же делать? – во сне он не мог вцепиться в волосы, хоть и хотел. Жест, полный отчаяния. Отчаяния, на которое у узбада не было права в реальной жизни.

По лбу скользнули призрачные губы, шепот зазвенел, вдали раскат грома глушил звуки:

– Подумай хорошенько…

========== Сон третий: Эротический ==========

Когда Дис носила под сердцем Фили, а потом и Кили, беременность протекала достаточно легко. Она и подумать не могла, что в зрелом возрасте такое простое дело, как деторождение, может быть осложнено: ухудшением здоровья, нервной обстановкой, и, конечно, необходимостью скрывать свое состояние.

И вот последнее давалось ей очень непросто. Она и сама не знала, что тяжелее: прятаться самой, или останавливать Двалина, который, сияя, как медный таз, выдавал себя с головой. А, встретив его, она и сама не могла не улыбаться. Молодожены, не иначе. Стыдно-то как, в их возрасте! Но скрытность придавала ощущениям остроту. Легкие прикосновения рук в коридорах, горящий взгляд Двалина, когда он видел ее. Сказать Торину она не решилась: у него и без нее хлопот и переживаний было немало. А не сказать как? А что подумают сыновья? Как все было просто в молодости, как понятно.

Надо думать о сыновьях. Надо заботиться об их благополучии. А вместо этого…

– Я люблю тебя, – тихо прошептал Двалин, прижимаясь лицом к ее животу, – совсем молодым стал рядом с тобой.

– Ты меня и так младше, – подначила его Дис. Гном сурово нахмурился.

– Не в счет, – бросил он резко, – не те годы.

– А кого хочешь, сына? – стесняясь, полюбопытствовала гномка. Двалин заулыбался. Улыбка озарила и украсила его лицо: от шрама через бровь до морщинок вокруг глаз, до кончика бороды.

– Девчонку хочу, – выдохнул он, прячась снова в ее живот лицом, – чтоб на тебя похожа была.

– Надо Торину сказать, – спустя несколько минут вздохнула Дис, сама не радуясь необходимости снова это обсуждать. Двалин кивнул.

– Так что ж не пустила меня к нему?

– Боюсь.

– А падать в обморок с Горы не боишься? И утягиваться в тряпки? Дис, я не ученый, как Оин, но вредно это. Нельзя так. Ты совсем зеленая ходишь. Посмотри, как похудела…

– Разонравилась?

– Глупости говоришь! – Двалин строго сдвинул брови на переносице, – я ж о тебе забочусь, беречь тебя хочу.

Дис ничего не сказала, приникая лбом к его плечу. Прав он или не прав, уже неважно. Хочется быть слабой. Хочется позволять заботиться о себе спустя столько лет самодостаточности. Хочется чувствовать его мозолистые руки на теле, его поцелуи. Его вдумчивую заботу. Хочется позволять ему носить себя на руках, особенно теперь, когда ужасно плохо даже после короткой прогулки, когда тошнит и мутит, когда болит голова. А совсем скоро никаким платьем и корсажем не утянешь выпирающий живот: Дис с ее пышным сложением за тряпки действительно не спрятаться.