Текст книги "Сны накануне лета (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Вот что. Оказывается, шевеление воздуха и легкое золотое сияние и тепло на теле, не дающее отправиться в мир иной прямиком – это эльфийка. Торин хотел бы схватить ее тонкую руку и поцеловать, прижать к лицу и благодарить, но вместо этого ощущал лишь глухое раздражение. Она его трогала, а он даже не ощущал этого.

– Я бы и ее убрал … – неодобрительный рокот Глоина. Шиканье со всех сторон. Наконец, солнечный свет отдаляется и холодеет.

«Я живой, идиоты», – надеется заорать Торин и обложить друзей и родню такой руганью, чтобы они не сомневались. Но не получается. Даже дышать что-то трудно. Холодно. Холоднее и холоднее.

– Что? Какой такой миг-фарт?

– Инфаркт, дубина. Разрыв сердца, да? Или удар? Как правильно?

– Какая разница, он умирает.

«Я живой!». Кто-то в голос зарыдал. В женский голос, знакомый такой. Холод пробрался куда-то в легкие. Свет дня отдалился, сменившись ледяным блеском, ощущаемым не зрением, всем телом. Комната вокруг теряла звуки и объем. Он привык чувствовать пространство, как всякий гном. Привык уверенно вышагивать по узким каменным коридорам, зная, где опасно, где – наоборот, хоть прыгай, хоть песни пой. Но сейчас в тоннеле становилось тесно, назад не выйдешь, впереди безжизненная темнота.

– …Торин… брат мой… недоглядели…

Вот и всё, сокрушенно пришло вдруг осознание к Торину. Не успел не только кузницу построить и жену с детьми обнять, но и попрощаться с семьей и друзьями. Вчера ел оленя и жрал пиво в три горла, отплясывал и веселился. Похмелялся, шумел, воевал, убивал – руки чисты хоть в том, что не запятнал их убийством вне честной схватки, воровством, насилием над беззащитными. Мама качала его на коленях, давно, но как будто вчера. Он дергал отца за усы. Деда тоже дергал. Боялся спать по ночам из-за дракона. Бил Двалина. Бывал бит Двалином. Отвоевал родину. Поднял тяжелораненого Фили на ноги. Ссорился с Кили. Мирился с ним же. Пытался мстить за невестку-эльфийку, не отомстил, но хоть пытался, оценит ли это Махал, как полноценное деяние?

О чем думают на пороге смерти? О том, что Фили своего первого сына захочет назвать его именем? О том, что Трандуил наденет на его похороны одну из своих отработанных масок – «я же говорил смертному, и вот он не верил, и помер, а я живу»? О том, что довелось-таки увидеть живую и даже беременную и замужнюю Ори, бородатого Кили, Двалина-отца и отвоеванный Эребор? Счастливую Дис? Мертвого дракона?

Выход из тоннеля на ту сторону полон света. Там – сосновый бор и дубрава шумят приветливо и радостно. Женщина, которая не успела быть с ним по-настоящему, зовет к обеду, бурлят родники, визжат счастливые дети, седлая втроем овцу, которой он отбил дубовым суком один рог. Там не иссякает металл в выработках, не гаснет огонь в кузне, не изнашиваются меха и поддувало. Там царит бесконечное лето.

– Торин! Не уходи от нас, не бросай нас! – кричат позади хором, теперь поздно, но пусть кричат. Они в нем уже не нуждаются, и он свое отстрадал, а впереди – другая жизнь, где нет боли, нет груза вины. Там дымится его кузница и ждет его очаг. И ветер колышет пшеничные косы его любимой под бескрайним голубым небом.

А что он теряет, если сделает шаг вперед?

Пять лет спустя

Майская пора, что в Эреборе, что в Дейле, что в Синих Горах – одинакова. Воздуховоды открыты, гномы радостно высыпают на поверхность, плавильни не работают, кроме экстренных случаев. Светлые дни мая, почти лета. Отцветают вишни и сливы на склонах Горы, и ночами видны костры и слышны веселые песни.

В высокогорье весна приходит тоже. Подснежники сменились колокольчиками и горным люпином. Мягкая трава ласково оглаживает босые ноги. На Сосновом Плато цветов с каждым годом все больше, да и сосны подрастают. А еще здесь есть размытый меловой зуб, кривой, торчащий из Горы против всех законов гравитации. Из него дожди и талые воды то и дело выносят странные окаменелости, которые гномы считают знаками близкой удачи и благословения Валар.

Двалин любил весну. Не в последнюю очередь, из-за долгих прогулок, походов в горах, когда семья собирается вместе, и по традиции еще Синих Гор неделю-две проводит наедине с природой поверхности, особо дружелюбной к кхазад здесь, в горах. Под ногами чувствуется приветливое гудение камня. Ровное и безопасное. Детям нравится здесь.

Хотя им везде нравится, они и надгробие Торина у ворот Эребора любят: зимой, когда оно обледенеет, катаются, как с горки. Двили мастерица в этом.

Двалин скривил губы в незаметной улыбке, глядя на дочь. Двили, подгорная принцесса, подрастала. Казалось, еще вчера таким же маленьким пищащим комочком на руках у матери извивался Фили – без малого девяносто лет прошло. А сейчас уже Двили носится кругами, визжа и хохоча, как только дети это умеют, и гоняет соек. Причудливо смешана кровь. Внешне – вылитый Кили, и хулиганка такая же. Глаза с их чуть холодноватым синим блеском – во всех остальных Дуринов. А повадки отцовские, вкусы, манера есть обеими руками, хмурые бровки, страсть к рисованию – вся, вся в Двалина, любимица и сокровище его.

– Папка! – визжит она и карабкается на него, прирожденный скалолаз, и дразнит с его плеча Форина – тот, конечно, всегда с ней, и всегда отстает, хоть младше на год всего. Скромняга-парень, даже в таком возрасте видно. И стать возьмет от Фили, и увальнем не будет, жилистый, как дядька Нори, и в свои четыре больше иных шестилеток. А характером, тихим и застенчивым, в мать. Часами может смотреть на бабочек, муравьев, проклюнувшиеся семена. Книга ему милее топора. В детских потасовках Двили защищает своего друга и родича, загораживает собой.

Тетка и племянник, ну надо же. Одна – дочь внебрачного тайного союза, другой – будущий правитель. Двалин не особо верит в предсказания и предвидения, но что-то подсказывает ему, что его дочь станет однажды полководцем, что стоит справа от трона. И хорошо – не даст сгинуть боевой славе Дуринов. А может, все и не так будет. Сто раз еще поменяется.

Впереди показался костер и палатки. В этом году их меньше, чем в прошлом: Кили с женой не вернулись еще из поездки к морю, Фили остался в Горе – узбад как-никак. Зато Ори, Дис, Дори и дети здесь. Слава Махалу, неугомонная кузина Мэб покинула Эребор. Ее неисчислимое потомство и без того едва не вытоптало все четыре оранжереи Тауриэль.

У костра в сторонке Двалин заметил одинокую фигуру, и улыбнулся, подходя. Пришел, друг. А с утра ругались.

– Что? – хмуро пробормотал Торин, скрывая неловкость от того, что мириться явился первым, – пива мало, не нальешь?

– Дядя Торин! – Двили решительно сползла с отцовского плеча, и засеменила к гному, – я налью.

– Девка, а одеваешь, как парня, – Торин не без удовольствия наблюдал за племянницей, которая подносила ему кружку уверенно, деловито ловя маленькой ладошкой пенные капли, – эх, огонь-девка! Иди-ка, дай поглядеть на тебя.

– А тетя Рути где? – полюбопытствовала Двили, улыбаясь и играя бровями, – почему не пришла?

– У тети маленький, – строго перебил дочь Двалин, – она его спать укладывает, и сама тоже спит. Тебе тоже поспать бы там, с тетей… только не шуми и не прыгай по ней.

Хотел еще добавить, что тетя вновь подозрительно округлилась в последнее время, но не стал. Молча, с другом рядом, глотал холодное пиво, что после довольно жаркого по меркам мая дня было близко к райскому блаженству.

– Что внизу? – бросил будто бы между делом Торин. Двалин покосился на него.

– Привезли письмо от Трандуила из Леса. Слышишь, Дис заливается? Вслух читают.

– Не томи, Двалин! – Торин заулыбался.

– Ну, ты знаешь, что месяца три назад наведался туда Кили – с удовольствием начал тот, – Тауриэль с ним, ясное дело. Выразить почтение родине после многолетнего отсутствия. Трандуил сам исполнил песен восемь про тебя, два раза намекнул на дружбу и взаимную любовь. Чего хотел, все мы знаем: жадный, феечка! Клянчил, в общем, как… Двили, заткни уши или иди отсюда. Они там задерживаться не собирались, но на пару деталей Кили озлился, и решил осесть. Всерьез так, они поверили все!

Торин хмыкнул, кусая губы, чтобы не рассмеяться в голос.

– Так и так, мол, вечная дружба – значит, вечная дружба, мы одна семья и все такое. И понеслась. Девочка наша остроухая ему подыграла мастерски, Гимли говорит, от корней лицедейка. Позвали молодежь, там же и Финси подключился, и Бади, и давай пить-гулять. Разнесли весь Лес, но культурно, как будто так и надо, все в границах. Нет претензий, только этот… Трандуилион… весь теперь в метаниях. То ли татуировку ему там набили сонному, то ли что, в общем, поднас… Двили, иди уже! – подгадили и ему, и батяньке его. Будет знать, как слезы подлые платочком утирать…

– А утирал? – с любопытством спросил Торин, и Двалин прищурился.

– А то. Последний раз твой могильный камень весь блестел!

…

Смерть узбада Торина Дубощита неожиданностью не стала и политических изменений не вызвала. Правда, причина смерти так и осталась в истории туманной. Эльфы, конечно, предпочли трагический и даже красивый вариант «разрыва сердца». Злопыхатели придерживались версии «пил и допился». Гномам нравилась идея загноившейся раны, полученной в Битве Пяти Воинств. Поговаривали, где-то даже живут предсмертные слова Торина Второго, полные раскаяния и сокрушения над нелегкой своей судьбой. И лишь несколько живущих знали истину, и знали, с каким неожиданным удовольствием вставший со смертного одра Торин выбирал, от чего ему, правителю Эребора, предстоит скончаться. Так и не выбрал в итоге.

– Буду жить на опушке соснового бора и никогда не услышу слово «узбад». Узбада Торина больше не будет. Похороните его, красиво, торжественно. Помер за час, перед смертью улыбался. Жил – и не стало. Мало Торинов на свете!

Балин не согласился, Глоин возмутился, Даин махнул только рукой: все равно Торин, если уж что решил, сделает, только смириться с этим и можно. Дис решения брата не одобряла также. Как и совершенно безумного желания Рути уйти вслед за ним на Сосновое Плато.

– Детка, он старый для тебя. Что ты там будешь делать? Кто из нас в детстве по взрослым прославленным воинам не томился? У него это блажь. Ты там намучаешься. Да он бредит. С ума сошел, или что там было с ним…

Выслушала Рути, несомненно, немало, и не только от Дис. Что она чувствовала, о чем думала, как отвечала – история также не сохранила. Что стало причиной внезапного решения выйти замуж за уже немолодого короля, который и не король был вовсе, никто не знал. Но вступились Фили и Кили, и особенно – Тауриэль. Говорили о судьбе, о любви, о том, что нужно пользоваться шансом, о том, что не так много у дядьки в жизни было счастья, чтобы теперь его лишать последнего, выстраданного, и Дис сдалась и благословила брата. Великодушие собственных сыновей пугало и ранило ее. Хотелось сказать о старых традициях, но разве не она первая их нарушила? Маленькое «нарушение традиции» бегает за Двалином везде, и кто бы посмел попрекнуть!

В общем, Торина похоронили.

– Не одобряю я этого всего, – высказалась в сотый раз Дис, оглядывая Сосновое Плато, – сначала Кили огородничеством увлекся, теперь ты на поверхность выбрался.

– Да мы и так на поверхности сколько лет жили, – умиротворенный после пива, Торин был в самом лучшем расположении духа, – Рути там?

– Спит. Как ты с ней уживаешься, храпит хуже Двалина. Он тебе про письмо рассказал?

– Кили, паршивец! – Торин расплылся в счастливой улыбке, – горжусь мальцом. Эх, не увидеть мне Трандуилову мрачную морду… Скоро возвращаются, не знаешь?

– Все равно уедут потом опять, – вздохнула гномка, – где их только не носило. А теперь вот далось ему это море. Всю жизнь живу, не видела, и столько бы прожила еще… и Фили с Ори что-то заскучали. Тоже говорят, поехать куда-то хотят.

– Если ты хочешь, езжай, – мягко сказал бывший узбад, улыбаясь сестре, – не их ругай, а себя радуй.

– Вот еще, – фыркнула Дис, но, как и прежде, Торин не ошибся в своих предположениях. Его сестра в самом деле сама не отказалась бы повидать море.

– Дис, а я ведь знал про тебя с Двалином, – напомнил ей он, – думал, ваше дело. Не лез. А теперь вижу, надо было вас подтолкнуть как-то друг к другу. Не мучились бы столько лет.

– Скажешь тоже, – она нахмурилась, отвернулась; уши ее заливала краска.

– Да, скажу. Мечты надо выполнять. Только свои мечты, а не чьи-то еще. И еще скажу, что нам всем повезло, и Махал благословил нас. И даже если мы живем в мечте, работать надо над ней каждый день.

– Работник! Мечтатель! – фыркнула гномка, и подняла кружку с пивом, – ты тут, король Горы, а бедный Фили там – Под Горой!

И, хохотнув тихонько, чтобы не нарушить послеобеденный сон Ори, Рути и детей в палатке, они осушили свои кружки до дна.

Майский ветер нес над Сосновым Плато ароматы смолы и солнца.

…

– Посмотри, какие звезды! Я таких не видал нигде. Кажется, они на тебя рухнут вместе с небом. Яркие и близкие. И ты заметила, как же здесь быстро темнеет. Только разгорелся закат, и ночь сразу. Как бархатом черным накрыло. А пахнет как! Я буду скучать по морю.

– Поцелуй меня…

– Слышишь? Это соловей. Поет и поет, ты послушай только!

– Кили, поцелуй еще…

– Погоди, дай наслушаться. Ах, какой дивный нынче воздух. Его можно по кубкам в Чертогах разливать… но эти звезды – это!..

– К хренам драконьим звезды, Кили, люби же меня! сейчас!

Закатанные штаны, мокрый подол подобранной юбки, теплая волна, накатывающая на берег. Переплетенные пальцы, его, грубоватые и намозоленные, ее тонкие, чувствительные. Распущенные по плечам волосы, мешаются и путаются: черные и рыжие. В темноте не прочитать, но едва можно углядеть мелькание татуировок на синдарине и кхуздуле.

Женщина отплевывается от песка и смеется, мужчина догоняет ее и опрокидывает ловкой подсечкой, ловя у самой поверхности земли. Единство и привычка, знание друг друга сквозят в движениях этой странной пары. Они не могут причинить друг другу боли и неудобства. Они – единое целое.

– Позволь мне…

– Я весь в песке, душа моя. Пойдем в море?

– Ты и так солененький. Кили, ты меня… – но он затыкает ее поцелуем, глубоким, страстным и нежным одновременно.

– Люблю, – хрипло говорит он, вытягивая из-под себя ее сбившуюся юбку, – люблю. Ты – моя жизнь и смерть. Ты – мое бессмертие. Неужели сомневаешься?

Больше всего на свете Тауриэль хочется сказать что-то, что он еще не слышал от нее. Таких слов много, но ни одно не выразит и десятой доли истины. Что сказать? Где правда? Годы – вечность, годы – мгновение. «Кили, я люблю тебя. Люблю твой народ. Люблю твое тело, твою невозможную гномью красоту, твои умелые руки, способные починить что угодно, в том числе – разбитое сердце. Кили, не нужны мне никакие звезды. И пусть потопнет в море Валинор. И пусть Лес будет дрожать еще лет сто при звуках твоего имени. Ах, какую лихую песню ты исполнил на столе владыки Трандуила… Кили, хочу тебя бесконечно, тебя в себе, тебя – и тебя лишь одного. Кили, дай мне ребенка, я готова, я давно хочу, и теперь пора, сегодня, сейчас, сию минуту. Дай, но вслух я не могу, я стесняюсь…».

Кили читает и чувствует ее легко. Снисходительно усмехается. Щекочет ее лицо своей шелковистой бородой, дразнит тело поцелуями, находит пальцами сладкое местечко между ног, и ласкает ее уверенно и умело. Доводя до умопомрачения, до спазмов, до тонкой струйки вязкой влаги на своих пальцах, но этого мало.

– Пожалуйста, ты мне нужен, – тихонько шепчет Тауриэль, а он дразнит ее, не входя и не отдаляясь. Но потом, конечно, сам не выдерживает пытки, сливается с ней, сладко постанывая и шепча ей в ухо и закусывая его острый кончик, всевозможные глупости, наивные, пошлые, трогательные. Шепчет, и замолкает лишь после того, как, задохнувшись, содрогается, отдаваясь ей полностью.

Лежать потом вместе на берегу ночного моря. Все еще быть одним целым. Приветствовать новое начало. Смотреть друг на друга, на небо, на горизонт, где в украшенных дворцах, говорят, празднуют вечную жизнь те, кому не по нраву здешняя. Ничуть им не завидовать. Любить друг друга снова. За руку бежать в море, целоваться, смеяться…

– Спи, моя хорошая, – шепчет он, накрывая ее одеялом и ложась рядом, – завтра будем собирать ракушек для наших. Вот они удивятся. Привезем перламутра. Надо еще соленой воды набрать для Ори, ей полезно дышать паром… спи, маленькая.

– Морские звезды… – засыпая, шепчет, напоминая.

– Да, обязательно, звездочка моя. И пусть тебе снятся хорошие сны. Я увижу их с тобой.

А жизнь продолжается – наяву.