355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Гайя-А » Сны накануне лета (СИ) » Текст книги (страница 2)
Сны накануне лета (СИ)
  • Текст добавлен: 18 апреля 2020, 22:30

Текст книги "Сны накануне лета (СИ)"


Автор книги: Гайя-А



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Воин должен уметь управлять своими эмоциями. Должен иногда отрешаться даже от самого страшного настоящего, чтобы завоевать будущее. Так и он смотрел, отставив чувства на задний план, пообещав разобраться потом с ними. Даже во сне, пусть это будет только сон…

Самодовольные лица грязных похотливых самцов: три светловолосых, два темненьких. Один – человек, четверо остроухих. Все в похожих костюмах охотников, бордовые кафтаны и лосины в стиле раннего Дейла. У всех хорошие сапоги и сильные тренированные тела. У всех – оружие новой ковки. Не случайная шайка, сплоченная банда.

– …а туда нельзя? Точно?

– В рот можно. Туда – нельзя. Жить не станет. А надо, чтоб жила.

– Эх, неженки вы, лесные. И бабы у вас нежные.

– Поговори еще. Она больше не наша. Она ничья, и скоро это поймет. Пусть ее теперь подземные карлики имеют во все дыры.

Где-то Торин этот голос уже слышал. Только речи тогда он вел плавные, изысканные, красивые. Ничего общего с отрывистыми приказами не имеющие. Сейчас обладатель этого голоса тяжело дышал, и он был последним, кто склонился над телом несчастной жертвы, почти по-отечески поправив на ней испачканную одежду. Она не сопротивлялась. Она вообще не шевелилась. Туман, обычный во снах, стремительно рассеивался. Приглушенные звуки становились резче и громче.

– Назад тебе дороги не будет, поняла? – негромко произнес светловолосый с красивым голосом, – а там с тобой пусть твой низкорослый любовничек разбирается. Посмотришь сама, что будет. Ты хотела быть его? Побываешь. Его, его родственников, его приятелей и гостей. Подстилка из тебя так себе, мне хватило. И сдохнуть тебе доведется еще нескоро.

Мелодично, словно песню охотничью спел. Встал, сплюнул, и покинул лесную поляну.

И Торина в тот же миг выбросило из сна – на его собственную кровать, на которой он приземлился с громким ревом, и едва не сломал ребра, скатившись вниз на пол и отчаянно надеясь успеть назад, в иллюзию, запустить топор, вынутый из-под подушки, кому-нибудь из насильников в спину.

Пятый день луны ознаменовался для Фили удивительно красивым рассветом. Расценив это, как верный знак удачи, он даже не стал разводить костер, и уселся у верстового столба под раскидистым дубом, обозначающим границу между Лесом – и землями Дейла. Впрочем, местные жители в Дейле бывали вряд ли, как и в Эсгароте. Ярмарка раз в три месяца в крупном селе, вот и вся их радость. Проезжая его – то ли Кривое, то ли Косое село – Фили накупил всевозможных сладостей, и теперь второй пони брел за ним с недовольным видом, груженый сумками с провизией и приветственными подарками: платками, отрезами ткани.

Вообще, Фили был прагматиком и не любил лишних трат. Или хотел не любить. Но увидев что-нибудь по-настоящему красивое, редко мог удержаться от покупки. Дис с детства посмеивалась над своим старшим сыном. Говорила, он пошел в их с Торином мать. Любила ли Тауриэль подарки и покупки? Понравятся ли ей леденцы и карамель? Наверное. Ори любила.

День вступал в силу. Уже солнце перевалило за полдень. У верстового столба по-прежнему не было никого, кроме гнома и пони. Фили несколько встревожился. Она обещала быть на рассвете. Конечно, многое могло произойти: ее могли задержать, заточить в темницу, похитить… но все-таки…

Помаявшись немного, Фили огляделся, убедился, что вокруг никого нет, и отправился в Лес, предположив, что Тауриэль могла остановиться на опушке. Он прошел лишь несколько десятков шагов, когда тропинка вывела на поляну, где, у корней самого большого дерева, он с ужасом увидел лежащую в бессознательном состоянии эльфийку. Поза ее ничуть не напоминала позу, на которую способно живое существо.

– Тауриэль, – Фили открыл рот, но не смог издать ни звука, – Тауриэль! – но она не ответила и на крик.

Ринувшись к ней, он подхватил ее на руки, обнаружив, что весит она не сильно больше Ори, и понес прочь. Если с ней случилось что-то дурное в Лесу, оставаться было небезопасно. Слабое дыхание все-таки наличествовало, что внушало надежду.

У столба пони шарахнулись в сторону, увидев своего испуганного хозяина. Заметавшись, гном не знал, за что хвататься: за разведение костра или за спасение эльфийки. Вся в земле, она была бледна и дышала слишком тихо, но ран пока юноша не видел.

Кое-как устроив ее на подседельнике, и прикрыв сверху одеялом, Фили метнулся за водой. Он так резко рванул замок седельной сумки, что леденцы посыпались на землю. Ресницы Тауриэль слабо дрогнули, когда он щедро брызнул на нее из бурдюка.

– Давно ты там лежишь? Что случилось? Ты ранена? – засыпал ее Фили вопросами, – узнаёшь меня? Я Фили. Брат Кили.

Она вдруг села, подобралась, как от удара, распахнула глаза, обведенные темными кругами, уставилась с ужасом в его лицо. Фили даже отодвинулся.

– Вчера, – всхлипнула Тауриэль, и голос ее сорвался птичьим всхлипом, – они пришли вечером… вчера…

– Кто пришел? Что они хотели? У тебя были вещи, поклажа? Ты цела, идти можешь? Они не вернутся?

– Ты лучше иди, – вдруг выпрямилась, очевидно из последних сил, девушка и постаралась придать голосу твердости, хоть и была чересчур измучена, – и оставь меня.

Она махнула рукой, и гном разглядел кровавый потек на ее ладони. И обломанные ногти.

– Что это? – он поднес ее руку к глазам, и в полном ужасе обнаружил на запястье следы. Тауриэль попыталась вывернуться, но хватка гнома была сильнее. Он потянул один ее рукав выше, потом второй…

Не веря своим глазам, Фили замер на мгновение, потом рывком поднял девушку с земли, и непослушными пальцами потянул за ее кафтан. Сначала неподвижная, теперь она сопротивлялась. Потеряв терпение, Фили рванул ворот, но с эльфийской тканью не справился. Вся ее напускная крепость духа испарилась и растаяла. Она израсходовала последние силы на свой жест.

– Не трогай меня… – сипло пробормотала эльфийка, слабо отбиваясь и оседая вниз, – не прикасайся…

– Йаванна… защитница невинности…

Все тело девушки покрывали синяки и царапины, а кое-где – порезы. И они не выглядели случайными. На спине у Тауриэль обнаружились кровоподтеки от плетки. Но когда Фили, которого и так мутило, потянул вниз ткань ее штанов, эльфийка, взвыв, рванулась в сторону, сбросила его руки, и подтянула колени к груди, забившись между корней дерева.

Но Фили уже видел то, что видеть бы не хотел. Тяжело дыша, он осел напротив девушки, и закрыл лицо руками.

Так они и сидели, пока, наконец, молодой гном не справился с собой, и не отнял руки от лица. Глаза у него покраснели, но он дал себе клятву не пугать эльфийку еще больше и своим состоянием.

– Кто? – хрипло выдавил он, – кто сделал это с тобой?

Она вздрагивала, тихо всхлипывая и пытаясь спрятаться от его взгляда.

– Тауриэль, не молчи, – Фили подобрался к ней ближе, протянул ей свой плащ, – на, прикройся… послушай… ты теперь мне как сестра, как родная сестра. Я найду того, кто это сделал. Махалом клянусь и Чертогами. Честью своей клянусь. Я его найду, и я его… я отомщу за тебя. Я знаю, это, наверное, больно было… что я говорю… конечно, больно…

Он потянул ее к себе, желая обнять, но она отпрянула.

– Я теперь нечистая, – услышал Фили, – нечистая. Нельзя меня трогать.

– Что ты говоришь?

– Грязная, – повторила девушка с оттенком отвращения к самой себе, – теперь я не могу идти к Кили.

– Молчи! Нет, не вздумай! – он порывисто обхватил ее, она вновь забилась, но быстро потеряла силы.

Однажды он слышал слово «нечистая». Человеческая женщина, которая считала себя «нечистой», покончила с собой, не выдержав давления семьи и насмешек окружающих. Как относились к этому эльфы, гном не знал, и не горел желанием узнать. В его системе ценностей, нечистым был тот, кто мог сотворить насилие над девушкой, в чем бы оно ни заключалось.

– Кили тебя ждет, – тихо сказал Фили, не выпуская из рук Тауриэль, – и я тебя приведу к нему, даже если придется нести на руках всю дорогу. Мы обязательно доберемся домой, и там все будет хорошо.

– Он не примет меня…

– Тебя все примут с радостью! – Фили не задумался прежде, чем сказал это, и знал, что сейчас и не надо задумываться, – Кили ждет тебя и любит. Остальные тоже полюбят. Мы позаботимся о тебе, сделаем вам самую красивую свадьбу. А потом – сама увидишь, все будет…

Он осекся, глядя на то, как печально и бледно ее лицо. Она вновь смотрела перед собой, ничего при этом не видя и не слыша. Снова замыкалась. Но Фили не был готов сдаться так просто. Минутный испуг и растерянность прошли.

– Ты полежи еще, – твердо сказал он, – главное, отдохни сейчас. Я все сделаю.

Дорога до Эребора заняла вместо половины недели почти три. Сначала Фили искал по деревням и хуторам хоть одного лекаря. С Тауриэль, безмолвной и страдающей, это было непросто: ехать верхом она смогла только через три дня, шла медленно, и постоянно уходила в себя, как будто теряя дар речи и часть сознания. Иногда даже переставала отвечать на простые вопросы, и ни разу не попросила есть или пить.

Найдя какую-то полоумную, но славящуюся в округе ведьму-повитуху, Фили остановился у нее, поручив ее заботам Тауриэль, и рискнул задуматься, что ждет впереди его и брата. На первом месте стояло здоровье девушки, но после него Фили не мог думать ни о чем, кроме мести. Ему ночью снилось лишь одно: залитая кровью лесная поляна, и безобразные лица насильников, выглядящих хуже орков. Кхазад уличенных в насилии не щадили. Фили никогда не задумывался прежде, почему. Теперь он не мог придумать насильникам достойного наказания. Его попросту не существовало.

Масла в огонь подлили слова старой ведьмы, которая на неделю уложила эльфийку в постель, и была с гномом предельно откровенна, даже больше, чем он того хотел. Фили желал бы даже заставить ее замолчать, но вынужден был слушать. И страшно злился иногда на Кили против собственного желания: это младшему надо было быть здесь. А потом злился на себя за такие мысли.

– Я их много таких остроухих повидала на своем веку, – прямо начала старуха, – из Леса, молодой гном, уходят, бывает, и так. Не знаю уж, что у них там за порядки…

– Кто это делает?

– А ты подружку свою спроси. Кто-то есть такой, извращенец. Ты, юноша, особо не переживай. По женской части ее не трогали: они этого боятся, у них свои приметы.

– Не переживать?!

– Глупый! Жить-то, значит, будет, остроухая твоя. Она выздоровеет, просто не сразу.

– А почему ты ей вставать не даешь? – Фили протянул старухе золотой, и она немедленно попробовала на зуб монету.

– Ей надо это переболеть, – сверкнула черными глазами ведьма, – переболеть, понимаешь? Полежать, похворать, поплакать. Себя пожалеть. Так заживет лучше, и тело, и душа. Но долго придется… и ты ее жалей, соколик. Раньше времени не принуждай.

Фили не стал переубеждать ни в чем ведьму. Лишь дал ей еще один золотой, и строго нахмурился. Этот прием всегда помогал. Помог и теперь. Зыркнув на гнома еще раз, женщина исчезла в своей хижине. За полторы недели, что они были у ведьмы, та сожгла всю старую одежду эльфийки, и нашла ей новую, и даже обувь заставила поменять. Фили с ней не спорил. Он по-прежнему не знал, как покажется младшему брату на глаза. Мир перевернулся с ног на голову: Кили в Горе ждет счастья с нетерпением, волнением, а теперь, совершенно точно, и со страхом. А Фили везет ему самое страшное испытание и беду.

Как же повезло самому Фили с любовью и любимой!

Фили с детства привык быть старшим в семье. Старше него в поколении не было никого. Родился он – и, как грибы после дождя, пошли дети у переселенцев из Эребора. И многих родственников и детей друзей привечали в семье и залах узбада. Особенно сирот, чьи отцы погибли, завоевывая новую жизнь, а матери ушли работать, если были живы.

Так и с Ори получилось. Ее братья были совсем молоды для присмотра за младшей, и маленькая гномка стала обитательницей дома Торина. И навсегда поселилась в сердце Фили.

С самого раннего детства они были вместе. Хрупкая, болезненная, она нуждалась в защите и внимании, и Фили дал их девочке. Спали они вместе: Кили у стенки, Фили посередине и Ори – с краю, под его рукой, обняв его и тихонько посапывая со стороны сердца. Они росли – и росла их любовь. Представить рядом с собой другую девушку Фили не мог никогда. Ему было ясно, как день, что если кто-то и будет когда-то слышать биение его сердца по ночам – то только Ори.

Их тела зрели и формировались вместе, их дыхание звучало слаженно, они привыкли друг к другу в том возрасте, когда души врастают друг в друга навечно.

Он вырос, а она, считавшаяся еще малюткой, по-прежнему сопела у него на груди. В первый раз, когда Фили увидел в ней девушку, он и сам испугался. Помнил, как ее тонкая длинная ножка легла на его, и тело среагировало – как и должно было, как тело мужчины. И это оказалось страшно. Страшно то, что ее едва наметившаяся грудь по-прежнему мирно вздымалась, дрожали ее золотистые ресницы, пушились ее волосы, пахнущие ромашкой и лавандой, а он, обнимая ее занемевшей рукой, мог думать только об одном: это уже не Ори-малышка, а Ори-женщина.

Через три года Дис спохватилась, и Ори перебралась в девчачью комнату, где обитали кузины. Пустота постели, где теперь, раскинув волосатые ноги и руки, сопел и храпел только Кили, оказалась невозможно холодной.

И две недели Ори и Фили жили порознь. Всего-то четырнадцать дней и ночей. Четырнадцать веков, четырнадцать жизней! А потом, на пятнадцатую ночь, босыми ногами бесшумно ступая по дощатому полу, Ори снова пришла на свое законное место. Молча, прижимая к груди подушку. Фили сел в кровати за секунду до того, как заскрипели дверные петли.

Ее силуэт застыл на фоне распахнутой двери.

– Ты не спишь, – прошептала она, говоря в темноту, и Фили сглотнул.

– Не сплю. Две недели уже не сплю.

– И я без тебя не могу заснуть, – повинилась она едва слышно.

– Иди ко мне, – позвал девушку Фили.

Улегшись рядом и оттеснив беспробудно храпящего Кили к стене, они посмотрели друг другу в глаза. Всего четырнадцать ночей разлученные, они видели друг друга заново. Сначала просто лежали, обнявшись, и возвращая друг другу родное и так необходимое тепло. Потом были прикосновения, осторожные, легкие. А потом Фили потянулся к ее лицу, и поцеловал ее. И больше сомнений не было. И за прошедшие годы и десятилетия не появилось.

Они учились любви друг у друга. Узнавали на ощупь тела. Никуда не торопились, одновременно пообещав себе и друг другу, что оставят То Самое до свадьбы – в том, что ей быть, не сомневались тоже. Всему было место между ними, только не смущению и стыду. И Фили берег свою любимую, даже когда болезненно билась прилившая к чреслам кровь, даже, когда оставались считанные движения до слияния юных тел, когда никто не осудил бы за чрезмерную страсть и несдержанность.

Потому что Ори была чиста и прекрасна. Потому что Ори заслуживала самого лучшего: нежности, любви, верности. Юноше стоило лишь попросить, молча, глазами, взглядом одним – и Ори была бы его полностью, хоть со свадьбой, хоть без. Он не делал этого лишь из уважения к ней.

И если бы с Ори, с его Ори кто-то хотя бы замыслил сделать что-то, отдаленно напоминающее пережитое бедной эльфийкой, то Фили… он даже и думать не хотел об этом. Хотя против воли мысли лезли в голову.

Фили знал своего брата. Знал его упрямство. Знал он и обычаи. Если брак между Кили и Тауриэль будет заключен, пусть тайно, и подтвержден, то она становится частью семьи. И тогда, как бы ни возмущались мама и дядя, все изменится в одночасье. Ворчать не перестанут, но и не прогонят, это точно.

Только сможет ли после всего Тауриэль отдаться Кили и принять его любовь? Фили серьезно сомневался.

Всю дорогу он старался уделять эльфийке внимание, даже если и опасался, что оно будет ей неприятно. Держал ее за безвольную руку, постоянно говорил с ней обо всякой ерунде, и почти не спал, слушая ее тихое дыхание с присвистом: все-таки простудилась. Чем больше приближалась Гора, тем сумрачнее становилась Тауриэль, и тем больше опасался за нее Фили.

Зато у него родился план, как провести эльфийку внутрь. Это оказалось проще, чем думалось: он приобрел на ярмарке ковер, и попросту завернул девушку в него.

– От смотрин бегал? – приветливо поинтересовался встреченный Глоин, когда пони, наконец, вошли в Эребор, – девчонки все уже тут.

– Да вот… кое-что прикупил, – оправдался Фили, надеясь, что никакая часть тела Тауриэль не проглядывает из-под ковра. Глоин с важным видом почесал бороду.

– Жениться, парень, это хорошо. Это правильно. Хотя, по мне, так ты бы еще и погулять мог, а вот дядьку твоего…

Банальности, изрекаемые старым другом, Фили готов был бы и рад выслушать в любое другое время, только не сегодня. Поговорив с Глоином, он направился в жилой ярус, и осторожно постучал три раза в дверь к Кили. Дверь распахнулась, словно последние дни его младший брат жил под ней, карауля возвращение старшего. Выглядел Кили хуже, чем после ранения: растрепанный, с безумно горящими глазами и запавшими щеками.

– Что с ней? – вот и все, что он спросил, и Фили понял: это в самом деле была любовь, связывающая души на расстоянии неразрывными узами. Руки у Кили тряслись.

– Я тебе потом скажу, – выдавил Фили из себя.

– Где?

– У меня. Я ее в ковре пронес.

Кили сжал его предплечье, и ринулся в спальню брата. Фили двинулся следом. Все вокруг теряло смысл и суть, и только усталость, наконец, навалилась на него всей своей свинцовой тяжестью. Он не успел увидеть ни глаз брата, в ужасе взирающего на Тауриэль, ни услышать слов его, обращенных к ней – видел и всем телом тянулся к Ори, милой Ори, которая, напряженно сжав руки, ждала его, чтобы утешить.

И, оказавшись наедине с ней после всего, он зарылся носом в ее пушистые волосы, и обнял, прижавшись крепко-крепко. Нет, ей он ничего не расскажет. Не надо знать Ори о том, что он видел и слышал. Махал велел хранить чистоту девушек, и Фили как никогда был рад подчиниться этому закону.

– Я так безумно по тебе соскучился, – признался он. Она обняла его и устроила его голову на своих коленях.

– Теперь все будет хорошо, – сказала гномка тихо, поглаживая его растрепанные пшеничные косы. И Фили верил.

– Я воевал с тобой плечом к плечу. Я был ранен и умирал. Не мнись. Скажи мне, как все было. Скажи честно. Что с ней случилось?

В голосе Кили – лед и металл. В глазах – нездешний огонь, незнакомый прежде, на лице застывшее горе. Впервые младший так смотрел на него, и Фили нечего было ответить ему. Он сглотнул, пытаясь видение перед глазами раствориться. Заставить исчезнуть память о том, что видел он.

– Скажи. Мне. Всё.

Не Кили это голос, нет; это голос Торина, когда он увидел своего старшего племянника лежащим на лавке в лекарском шатре, и рядом, глотая слезы, задыхалась Ори, рыдавшая несколько дней подряд, но прежде делавшая это только наедине с собой. После падения с высоты Фили ушиб спину, и ниже пояса ничего не чувствовал, и двинуться не мог. Тогда Торин так говорил с Оином, вынуждая того признать, что прогресса пока не было, и Фили, возможно, до конца своих дней останется прикованным к постели калекой, не способным ни подняться, ни контролировать отправление нужды, ни, тем более, произвести на свет наследника.

Фили поднялся на ноги, и страхи оказались напрасными. А что ответить теперь? Придется ответить.

– Ее изнасиловали. Как мужчину, – выдавил Фили из себя, – но не тронули как девушку. Они хотели, чтобы она осталась жива. Видимо, сделали это для… тебя, чтобы что-то сказать. Я не знаю, что. Перехватили ее письмо к тебе. Били. Угрожали. Запугивали. Потом отвезли туда, где она обещала встретиться. Там я ее и нашел. Спустя почти целый день. Она не хотела ехать дальше… она и жить не хотела.

Он не смог договорить. Кили, бледнея, медленно осел вдоль стены на пол, дрожащими руками пытаясь найти опору. Фили сел рядом, обнял брата, и так они сидели, пытаясь друг от друга набраться сил. Вот из груди младшего брата вырвалось сдавленное рыдание, страшное, и по звучанию и по сути своей. Даже слышать его было больно.

– Я найду его, – глаза Кили горели огнем, кулаки сжимались сами собой, – того, кто это сделал. Найду, кастрирую, и запихаю ему его грязные яйца в глотку, чтоб подавился. И выпотрошу. И распну…

– Тихо, ты дыши, главное…

– Как так можно было? За что? За то, что Тауриэль меня полюбила? – глаза Кили наполнились слезами, но огня ненависти им было не потушить, – это тот хлыщ, наверное, царев сынок…– он протяжно застонал, запрокинул голову, ударившись при этом затылком о каменную стену.

– Погоди! – Фили одернул брата, – ты думай о том, как ее узаконить. И одну не оставлять ни на минуту.

– Какие сволочи… так оскорбить ее…

Слезы бессилия. Позорные, жгучие. И поделиться ими нельзя, не с кем: никто, кроме брата, не поймет.

– Кили, выслушай, – старший потряс юношу за плечи, – приди в себя. Если и ты станешь, как она, я один вас не вытяну. Надо что-то решать. Надо вам пожениться.

– Она в таком состоянии! Она ни слова мне до сих пор не сказала! Она не двигается и дышит через раз!

– Будет лучше, если ее изгонят от нас и вернут назад?

Братья посмотрели друг на друга. Кили упрямо нахмурился.

– Хорошо, – не глядя на старшего, сказал он, – кто засвидетельствует?

– Я найду. Я все устрою. Будь с ней, – Фили легко поднялся, и направился к двери. Уходя, вновь обернулся, – ради тебя она отдала все. Думай об этом.

Кили трясло, когда он входил в свою спальню. Ноги словно вросли в камень, и стали неподъемными. Теперь он должен был быть сильным, но не мог. Его ждала любимая, нуждающаяся в нем, а он сам не знал, как справиться с собой. Его разрывали на части противоречивые желания: быть рядом с девушкой, и мчаться в Лихолесье, сломя голову, чтобы отомстить за нее.

Тауриэль, оставшись одна, так и не двинулась с места. Кили осторожно приблизился к ней, не зная, как подступиться. Она была похожа на безжизненную статую. Юноша кусал губы, боясь сказать что-то не то – и боясь молчать.

– Я люблю тебя, – начал он, выдыхая эти слова вместе с воздухом, – очень сильно. И теперь ты здесь. Навсегда со мной.

Слова мертвые, неправильные, в них он и сам-то не особо верит, слова жалкие, как прелые прошлогодние листья, как ломкий обсидиан рассыпавшегося кристалла. Если Тауриэль не оценит их, то искренность намерений оценить точно должна.

– Ты только не думай, что я меньше буду любить. Я больше буду, – неловко пытался выпутаться Кили из паутины, в которую сам себя загнал, – ты… не бойся ничего.

Хотелось что-нибудь с собой сделать. Лишь бы она пошевелилась. Пусть бы даже заплакала. Пусть что угодно сделала бы, но только дала знать, что живет, что еще не все потеряно.

– Ты не знаешь, что со мной было, – тихо раздалось вдруг с постели, и Тауриэль перевела на него болезненный взор. Кили, окрыленный, поспешил к ней, и сел рядом. Взять за руку эльфийку он все же пока не решился. Она по-прежнему вздрагивала от каждого неожиданного звука.

– Я знаю, мне Фили сказал.

– Мне было очень страшно… – она в первый раз судорожно всхлипнула, второй – и Кили успел поймать ее за руки и притянуть к себе. Облегчение мешалось с растущей болью. С бессилием и поганым ощущением собственной беспомощности.

– Я не умею утешать, – сокрушенно пробормотал Кили, кусая губы, – могу только плакать теперь с тобой. Зачем ты меня полюбила?

Они прижались друг к другу, и замерли: двое выпавших из гнезда птенцов, которых никто не спешит возвращать обратно.

– Страшно не то, что больно, – глухо сказала эльфийка в его плечо, – а то, что было сказано. Что я для тебя – диковинная игрушка. Что я грязная, и ты не прикоснешься ко мне. Что…

– Я зубы им всем однажды выбью, и языки вырву! – зарычал Кили, в злобе ударяя кулаком по матрасу.

– …твоя семья не примет меня.

– Скоро ты уже будешь частью моей семьи, – сказал Кили уверенно, – не сомневайся. Ничего не бойся. Больше я тебя одну не оставлю. Никогда не оставлю.

Ее губы были солеными от слез, но когда Тауриэль слабо улыбнулась, отвечая на его короткий робкий поцелуй, Кили, наконец, смог дышать. Хотя бы это. Хотя бы для начала. Пусть пройдут годы, десятилетия, прежде чем она поверит в него. Пусть вечность минет, только бы она осталась рядом, а уж он умрет, но не даст ее никому в обиду.

========== Нехватка сна ==========

Когда снятся кошмары – проще не спать. Хорошо, когда есть выбор между отдыхом и работой. Между сном и реальностью. Так было не всегда, Торин Дубощит хорошо помнил.

Жизнь в Синих Горах долгое время лишала его сна. На него просто не было времени. И ничего тогда не снилось. Так тогда хотелось спать, что заснуть не получилось бы. Даже если напиться. Даже если накуриться дорогущей эльфийской травы, которую Балин привез – для каких-то лечебных надобностей, как говорил. Не спать месяцами. Можно только потерять сознание. От недосыпа Торин впадал в состояние, когда реальность и выдумка сливаются в одно, и нет никакой разницы между ними. Реальность Синих Гор до сих пор казалась куда более живой, чем все последующие годы. Достаточно захотеть вспомнить, моргнуть – и вокруг те далекие времена.

Вокруг дети, шум, гам, полный беспредел. Торин уткнулся лбом в притолоку. Хозяин тесного дома и чересчур большой семьи. Многодетный дядя. А он еще так молод!

На кухне что-то загремело, и раздался громкий детский рев. «Начинается».

– Мама! Он опять! – это, конечно, Фили. Кили задумал очередную подлость, несомненно. Мальцу пяти нет, а он уже строит козни против всего мира. И как на него рассердиться? В его глаза посмотреть – и сразу простишь все. Маленькое любимое чудовище.

– Мама! Он сам виноват!

«Дис, должно быть, стирает». Загремел таз на кухне. Кто-то выругался вполголоса. Точно, стирка. Стирка на три поколения, три десятка гномов – и пятерых младенцев. Дис тоже следовало пожалеть. Если бы только на это оставались силы.

– Я кому сказала, оставь!..

Торин, стягивая на ходу безрукавку, пошатываясь от усталости и потирая поясницу, прошел по коридору. Из-за расшитой занавески валил пар. Навстречу, визжа, выбежали трое детей: Фили с Ори на закорках, и кто-то из маленьких кузенов. Кажется, Биди. Так же, как Кили и Фили расставались крайне редко, Биди и Бади, племянники Глоина, крайне редко обретались рядом, чаще рассыпались по дому, замышляя и реализуя свои бесконечные каверзы. И все же до Кили всем им было далеко.

Кили, важный от чувства собственной значимости, сидел на столе и болтал ножками в разных вязаных носочках, поглядывая на мать. Дис, с прилипшими ко лбу волосами, закусив губу, вращала деревянными щипцами белье. Все вокруг было завешено веревками с уже постиранными вещами.

– Торин, помоги, – не оборачиваясь, кивнула она на таз, – снять надо…

– Дядя! – Кили протянул руки, и Торин, вздохнув, снял его со стола, – а Ори болеет.

– Как удивительно, – пробормотал мужчина, – бывают дни, когда Ори не болеет?

– Торин, белье. Не облейся ненароком, здесь скользко.

Вдвоем они опустили таз на низкий столик. Дис протерла стол и поставила перед братом миску с рагу – от мяса в нем оставалось лишь легкое послевкусие. «Ешь, – тихо сказала она, – на тебе лица совсем нет, прилег бы скорее». Торин глотал ложку за ложкой, не совсем отдавая себе отчет в собственных движениях. Он надеялся только не потерять сознание прямо за обедом.

В кухню вновь ворвался вихрь, состоящий уже из пяти детей. Мелькнули вихры Фили, жалобная мордашка Ори, толстячок Бади, и тут же на шее Торина повисла маленькая гномочка. Он радостно засмеялся, и даже смертельная усталость отступила на мгновение. Рути! Обняв всю кучу детей, он погнал их перед собой в веранду. Устроившись на матрасе на скамье, он прикрылся одеялом, и услышал, как дети снова разбегаются по дому, предпочитая, впрочем, держаться от кухни и суровой Дис подальше. Хлопнула где-то входная дверь. Сон не шел – хотя уютный полумрак успокаивал. Где-то на кухне раздался голос сестры и низкое бурчание Двалина. Судя по интонации и протяженности, друг опять был в сопли пьян, и в чем-то оправдывался.

– Мама! А Ори кашляет!

– Кили, отдай!

– А Биди забрал моего дракона… а почему не отдает…

Раздался громкий кашель: Ори пришла в веранду. Рути уселась в ногах у Торина. Он рассеянно погладил малышку по волосам, и снова улегся. Глаза жгло.

– Ори! – Фили, запыхавшись, прибежал, – иди, мама лекарство тебе даст.

– Как же нам тебя вырастить, – пробормотал Торин, пытаясь умоститься удачнее, – неужели так до замужества хворать будешь?

– Я замуж не пойду? – нижняя губка у бедной Ори задрожала.

– Пойдешь! – Фили, как водится, взялся утешать подружку, – я на тебе женюсь.

– А я за дядю Торина выйду, – и Рути улеглась рядом с узбадом, и поправила на нем одеяло, – да?

– Выйдешь, как же, – Торин обнял девочку и сгреб к себе, – вам спать не пора, паразиты?

– Дядя! – эхом раздался где-то уже вдали неугомонный Кили, и в голосе его был восторг и торжество первооткрывателя, – ух ты, а Двалин в коридоре тошнится!

Вокруг замелькали серые мушки, и Торин провалился в долгожданное забытье.

И он знал, что не выспится все равно.

Это были тяжелые и счастливые годы. Голодные. Утомительно-однообразные. Но сейчас, когда Торин остался наедине с собственным величием и своими победами, он многое отдал бы, чтобы снова оказаться на день, на два, хоть на час, в кухне дома в Эред Луин.

Покачать на руках очаровашку Кили. Покатать серьезного Фили на плечах. Утешить вечно больную и несчастную Ори. Сквозь сон ощутить рядом Рути, которая заботилась о нем, как маленькая хозяйка большого дома, и часто сторожила его сон, восседая в его ногах, и укрывала его одеялом, когда он без сил падал в своем уголке в веранде.

Бесконечные попойки Двалина, и те хотелось бы вспомнить. Вспомнить Бифура, который особо ни с кем из взрослых и не общался, зато дети вокруг него вились беспрестанно. Дис не изменилась, все так же пытается воспитывать старшего брата, и учит его жить. Оин совершенно оглох. Седины прибавилось у Балина, Глоин стал серьезнее и иногда превращается в настоящего зануду. Но все те же, все те же. А ведь многих недосчитались уже.

Ноин умер: раны доконали. Хади, его жена, болела чем-то лет десять, и тоже ушла за мужем. Умерла свояченица Глоина, любимая тетя малыша Гимли. Многие ушли из тех, что когда-то так же недосыпали вместе с ним, пытаясь построить сносную жизнь для своего народа. Многие из тех, что обитали на кухне Дис в те времена.

И дети, которые бегали и шалили, и всегда спасали их от отчаяния. Никак нельзя было сдаваться, пока на них смотрел серьезный Фили, не по годам мудрый и ответственный, наивная Ори, кузены Биди и Бади, и Кили, от которого можно было ждать всего. Кили, который никогда не уставал от хулиганства.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю