Текст книги "Вот вилка падает...(СИ)"

Автор книги: Галина 55

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

И стояла сейчас Кирюша на руках со своим мальчиком, и плакала вместе с ним, глядя на захламленную квартиру, на опухшего от пьянок, помятого с похмелья мужа, который с каким-то недоумением и безразличием смотрит на них, словно они марсиане, непонятно каким образом оказавшиеся в его квартире. Да нет, на марсиан он, наверное, смотрел бы с большим интересом.

– Андрей, ты можешь подержать ребенка? Мне нужно помыть грудь и сцедить молоко. Первое очень тугое и он отказывается сосать вообще. – Кира сунула в руки мужа конвертик.

Малыш вдруг отчего-то перестал орать. Андрею стало не по себе, вдруг он слишком сильно прижал мальчика и тот задохнулся, он отогнул уголок конверта и взглянул в его распахнутые глаза.

И все… Наступило то самое «после». Сразу и навсегда.

В тот же день было сделано столько, сколько за весь прошлый год Андрей так и не удосужился сделать. Для начала он привел себя в порядок, потом отвез жену с малышом, которого решено было назвать Глебом, к родителям. Поговорил с отцом. Извинился и попросил у него помощи по возвращению в «Зималетто». Кем угодно. Извинился перед мамой, помирился с ней тоже. Затем вызвал из фирмы по уборке целую бригаду, поставил им задачу: чтобы дом сиял чистотой. А сам съездил с мамой в «Кенгуру», купил своему сыну все самое лучшее. И кроватку, и коляску, и… чего только не купил.

А, когда поехал к родителям за женой и сыном, заехал в «SUNLIGHT» – лучший ювелирный магазин и купил Кире очень дорогое, красивое бриллиантовое кольцо, подарок за тот бесценный дар, который она ему преподнесла.

С того дня жизнь пошла по новому, по совершенно иной орбите пошла. У Андрея появилось для чего и для кого жить, для кого работать, кого любить. Он первым вставал к малышу, достаточно тому было только крякнуть, с работы сразу бежал домой, чтобы поиграть с Глебом, понянчиться с ним. Выходные тоже проводил с семьей.

Но Кира сама все испортила. Своими руками. Теперь ее задевало то, что Андрей так изменился ради ребенка, а не ради нее. Что в постель ложится с большой неохотой, и, как правило, ничего у него не получается. Что все свое свободное время проводит с мальчиком, а не с ней. Что и слышать ни о какой няне не желает. Кухарка – пожалуйста, уборщица – пожалуйста. Няня – ни за что! Ребенку нужна мать, а не няня.

Кира довольно быстро охладела к мальчику, она так надеялась, что ребенок поможет ей вернуть Андрея, а он его отнимает… Нет, она, конечно, выполняла все, что должна была выполнять – кормила, купала, переодевала и гуляла с ним, но вот тепла особого, нежности и умиления не было. Приходилось признать, что Кира нашла новый объект для ревности – Глеба.

Снова начались скандалы, мол, я тебе не нужна, ты меня терпишь только как мать твоего ребенка, мол, я сама по себе тебя не интересую, а я тебе не инкубатор. Мол, ты все свое время и любовь отдаешь только своему сыну (она так и говорила – своему, словно Глебушка не был и ее сыном тоже). А еще Кира начала при каждом случае вспоминать Катю. Она безошибочно нащупала его «Ахиллесову пяту» и старалась уколоть в нее как можно больнее.

Вначале Андрюша сбегал от скандалов на работу, а потом и по моделькам снова начал бегать.

Через четыре месяца Андрея вновь избрали на должность президента и потекла их жизнь по уже накатанной колее…

Комментарий к

Пожалуйста, не будьте к Андрею слишком строги. Он ведь все, как на исповеди, рассказал.

========== Часть 27 ==========

Воспоминания несколько утомили Андрея, и он задремал, успев подумать: «Прошлое – прошлому, что с будущим-то делать, вот вопрос на сто тысяч баксов».

В двери тихонько постучали, но он этого не слышал, поэтому ничего не сказал и не пригласил войти. Послышался какой-то шепот, двери чуть приоткрылись и в палату заглянула хорошенькая сестричка, та самая, к которой Лизка так неудачно приревновала Глеба.

– Он спит, не стоит его будить, – сказала она ничуть не приглушая голоса, и Андрей открыл глаза, улыбнулся.

– Да я уже не сплю. Шура, запускайте Берлагу! *

– Андрей Палыч, я не Шура, я Настя. И к вам тут не Бер… не Бер… ну, в общем к вам тут женщины.

– Женщины? Тогда тем более запускайте, – ухмыльнулся Жданов. – И чего ж эта молодежь ни черта не читает? – но это уже про себя, не вслух.

В палату вошла Катенька, и у Андрея громко-громко застучало сердце. Так громко, что он даже испугался, как бы швы на сосудах не разошлись, как бы выдержали такой приток крови. Не хотелось бы помереть сейчас. Сейчас жить хотелось! Очень!

Тут он увидел, что следом за Катюшей в палату входит Инесс, и растерялся. Теперь вообще непонятно стало, как разбираться в этой ситуации. Как их друг другу представлять, как сказать Кате, что у него еще и дочка есть? Как с Инесс разговаривать? Да еще и при Катюше… Но Катенька заговорила сама.

– Привет. Ты как себя чувствуешь?

– Спасибо, уже намного лучше. Привет. Здравствуйте, мадемуазель Инесс. Я очень рад, что вы вернулись из Франции. И что зашли меня навестить, я тоже очень рад.

– Bonjour, мсье Андрэ, – сказала Инесс, и даже подошла к Андрею, и даже протянула ему руку, чтобы поздороваться, но вдруг обернулась на Катеньку, всхлипнула, пробормотала, – Je ne peux pas, maman. Je ne peux pas!** – и, окончательно расплакавшись, выскочила за двери.

– Андрюша, извини, я сейчас, – Катя тоже скрылась за дверью палаты. И Андрей ясно расслышал плач одной и участливый голос другой, при этом обе говорили по французски.

«Ах, ну да, Катюша знает французский. – вспомнился вечер у Волочковой. – Только как-то странно они разговаривают, словно сто лет знакомы».

Андрей терялся в догадках, не понимал, почему Инесс вдруг выскочила за дверь? Что перед этим сказала Кате? Почему Катя говорит с девочкой так, словно утешает очень близкого и родного человека? Что все это значит? И еще одна мысль пришла Андрею в голову – а он ведь ничего не знает о Катеньке. Совсем ничего! Есть ли у нее муж? Наверное есть, и не бедный, ведь на ее руке красуется невероятно красивое и дорогое, явно обручальное кольцо. Значит она замужем! Это было очень неприятным открытием. А дети? Кто знает, может у нее двое-трое детей, она счастлива в браке, успешна в работе и вообще ничего не собирается менять. А к нему в больницу ходит из сострадания.

Стоп! Как же он мог напрочь забыть, что предшествовало операции? Катя его ударила и что-то кричала о каких-то двухстах долларах? Или не было этого, а только ему приснилось? Нет, было! Точно, было! И было в гостинице!

Но почему Катюша живет в гостинице, если она москвичка? Вопросов было больше чем ответов. Жданов решил, что пора бы поговорить с Катей и все выяснить. Он уже собирался ее позвать, как она зашла в палату сама. Очень расстроенная, с покрасневшими глазами.

– Андрюша, нам нужно поговорить. Правда я не уверена, что делать это нужно сейчас, когда ты на больничной койке.

– Катенька, я нормально себя чувствую. Ты можешь говорить все, что считаешь нужным.

– Нет, все, что считаю нужным я сейчас не буду обсуждать, иначе вторая операция тебе обеспечена, а вот один вопрос требует немедленного разговора. Только ты не волнуйся, пожалуйста, ладно?

– Катя, милая, говори, не ходи вокруг да около. Неужели ты не понимаешь, что я начинаю нервничать не от разговора, а от неизвестности. Ты хочешь сказать, что ты замужем? Да? Что ничего не собираешься менять в своей жизни? Что ты больше не при…

Она закрыла ему рот поцелуем. Настоящим, волшебным. Ее губы на его губах, ее язык внутри его рта нежно поигрывает с его языком. И вот она уже впитывает, втягивает его в себя. Во Франции этот поцелуй называется «поцелуем душ».

А вот к этому Андрей готов был меньше всего. Его бедное сердце, едва-едва начавшее оправляться от операции казалось сейчас взорвется, таким мощным потоком прильнула к нему кровь, голова закружилась, в паху стало горячо и больно. Он уже и забыл, что это такое – вот так хотеть женщину.

Но Катя вдруг отпрянула от него, панически обернулась на дверь, словно испугалась, что их могут увидеть. Даже не увидеть, а застукать – это более точное определение. Словно в любую минуту сюда может ворваться ее ревнивый муж, а они делают что-то неприличное.

– Катенька, ты чего?

– Инесс может войти! – в голосе страх. Именно страх, другого определения Андрей подобрать не смог.

– Ну и что? Инесс не десять лет, и я думаю, что девочка о поцелуях уже знает все. Ты что же решила, что француженка восемнадцати лет никогда не видела как целуются? И вообще, что тебе до того, что Инесс может войти? И откуда ты ее знаешь? Катя! Что происходит?

– Андрюша, уверяю тебя, что Инесс к своим восемнадцати годам никогда не видела, чтобы ее мать целовалась с кем-нибудь, кроме своего мужа.

– Ее мать? Кроме своего мужа? Катя, я не понимаю. Я ничего не понимаю!

Андрей обхватил голову руками, казалось что у него сейчас лопнут все сосуды головного мозга. Казалось, что сейчас внутри черепной коробки произойдет взрыв и он, наконец-то, освободится от этого бремени под кодовым названием – жизнь.

– Я ничего не понимаю, – почти выл Жданов! – Господи! Что происходит?

– Андрей! Что с тобой? Андрей! – кричала Катя.

– О, Господи! Катрин Мишель Ребель! Катя это ты?

– Я, Адрюшенька, я. Милый мой, хороший мой, ну, успокойся, ну, пожалуйста. Я здесь, я с тобой. Инесс наша дочь. Она тоже здесь. Она знает, что ты ее отец. Андрюшенька, ну, все. Все, мой родной. Все.

Катя гладила по голове Андрея, осыпая его лицо быстрыми, легкими поцелуями. Так детей успокаивают, а не любимых мужчин. Но она очень-очень испугалась за него. Еще бы! Лицо его вначале покраснело, а потом приобрело синюшный оттенок, он задыхался. Она хотела было броситься за помощью, но побоялась оставить его даже на долю секунды. Вот и успокаивала, как могла, сама.

– На, мой хороший, попей водички, – Катюша протянула Андрею стакан с водой. – Я сейчас позову врача.

– Не нужно никого звать. Я хочу понять, как Инесс может быть моей дочкой. Последний раз мы были с тобой близки двадцатого января, день рождения у Инесс тоже двадцатого января. Катя ты что год ее носила? Что-то не состыковывается, Катенька. Или… погоди! Ты просто записала ее день рождения другим числом? Днем, когда мы последний раз были близки, так?

– Нет, не так. Инесс родилась двадцатого января.

– Катенька, тогда я вообще ничего не понимаю. Потому что тогда я знаю, кто ее мать. И это не ты, Катенька. Увы. Погоди! С ее матерью что-то случилось и ты ее удочерила! Правильно?

– Нет, не правильно, милый мой, не правильно. Я мать Инесс, я ее рожала, и мы обе чуть не умерли во время родов.

– Катя! Вот смотри. Я успокоился, я тебе верю. Ну, бывает… кто-то носит девять месяцев ребенка, кто-то двенадцать, – и вдруг заплакал, – зачем ты из меня идиота делаешь?

– Андрюшка, ну почему тебе не пришел в голову самый простой вариант – ты меня просто-напросто не узнал. Тогда в апреле, когда спал со мной.

– Это была не ты!

– Как же не я, когда я!

– Не ты! Она курила! Вот!

– Я курю, Андрюша. Очень давно курю. Начала курить практически сразу, как мы расстались…

Комментарий к

Шура, запускайте Берлагу!* – крылатая фраза из “Золотого теленка” И. Ильфа и Е. Петрова.

Je ne peux pas, maman(фр)** Я не могу, мама

Мне очень, очень важны комментарии. Ругайте, хвалите, только не молчите.

========== Часть 28 ==========

– Катенька, ты можешь мне рассказать…

– Андрюш, давай не сейчас. Мы обо всем поговорим, правда, я обещаю тебе, мой хороший, но потом. Сейчас нам с тобой нужно подумать об Инесс. Понимаешь, это очень важно, чтобы она смогла хотя бы поздороваться с тобой… без неприязни.

– Она меня ненавидит? Да, Катенька?

– Она тебя боится, ненавидит, не прощает и любит одновременно. Понимаешь?

– Она что, все знает? Ты ей все рассказала?

– Я столько лет ей врала, что когда начала рассказывать, то да, рассказала всё. Всё, что знаю сама. Осталось только несколько невыясненных моментов. И мы сейчас не будем их выяснять. Вот выздоровеешь, тогда и поговорим.

– Инесс и об инструкции знает?

– Да, знает.

– Катя, а твой муж… Он… Ты его… А как дочка его называет? – Жданов впервые назвал Инесс дочкой, и ему очень понравилось на вкус это слово.

– Папой, папочкой, любимым папой. Андрей, а как она должна его называть, если он ее вырастил, если вложил в нее всю свою душу? Мишель удивительный, – глаза у Кати засияли, лицо просветлело, и он почувствовал укол где-то с левой стороны груди.

– Кать, ты его любишь, да?

– Очень люблю! Андрюшенька, я очень его люблю. Когда ты его узнаешь, ты тоже полюбишь его, вот увидишь.

– Когда я его узнаю? Катенька, ты о чем? Он что, знает о нас?

– Он все знает! И то, что мы с Инесс у тебя сейчас он тоже знает. Он любит нас абсолютной, безусловной любовью. Ты никогда так не умел, он любит нас для нас. Ему хорошо, когда хорошо нам. Понимаешь? И он сейчас с Юлианой, Глебом и Лизой обустраивают дом, чтобы послезавтра мы могли забрать тебя к нам и отпраздновать совершеннолетие Инесс.

– Катенька, но так не бывает!

– Так бывает! Когда любишь по-настоящему, так бывает. Но мы снова не о том. Андрюша, я сейчас приведу дочку. Я прошу тебя об одном, люби ее для нее, а не для себя. И уважай ее выбор. Пожалуйста. И не требуй от нее больше, чем она сможет и захочет тебе дать. Мишель спас Инесс жизнь, он вырастил ее, он отказался от своих детей потому что испугался, что будет меньше любить Инесс. Он для нее папа, а ты пока всего лишь донор.

– Всего лишь донор? – Андрей задохнулся.

– Вот видишь, как быстро ты забыл о моей просьбе. Андрюша, решай, ты будешь пытаться наладить отношения с дочкой или нет?

– Катя, я постараюсь.

– Ты, главное, не ревнуй, и все получится, – Катя улыбнулась, вышла за дверь и уже через минуту вошла в палату вместе с Инесс.

– Здравствуйте мадемуазель, или можно на «ты»?

– Мошьно на «ты», мсьё Андрэ. Маман, ты могля бы оставить нас с мсьё на четырэ гляза?

– С глазу на глаз, девочка. Ну, что ты делаешь кальку с французского? Не достаточно русских идиом? Зачем ты…

– Катя, ну, хватит уже, что ты все время делаешь ей замечания, да еще при посторонних, – Андрей подмигнул Инесс, – совсем запилила девочку. Представляешь, она и в работе была такая же. Вот самой маленькой ошибочки не допускала. Ни для себя, ни для других.

– Мсьё Андрэ, не нушьно так! Маман стараецца для моей шье польсы. А ви сейтшьас просто не снаете, как натшьать говорыть со мной, и отшьень некрасиво говорыте о маман. Вы не всяли ту нота, шьто нушьно.

– Получил? Так тебе и надо, – Катя пошла к двери, – Инесс, – сказала она обернувшись, – пощади Андрея, он все-таки болен.

– Хорошё, маман. – Она повернулась к Андрею. – Ты ее любишь? Только нушьно говорыть правду. Я срасу снаю, когда меня обманывают.

– Я очень люблю твою маму, – сказал Андрей серьезно и немного грустно.

– Тогда сатшьем ты сделал ее шьиснь такой грустной? Папа всегда делял ее шьиснь только хорошей, а ты только плёхой. Сатшьем ты опять появилься на нашьей шьисне?

– Инесс, ты могла бы присесть? Ты задала очень серьезные вопросы, на них не ответишь вот так, на бегу. Спасибо, девочка…

***Катя с Инесс ехали домой молча. Девочка была погружена в себя, что-то обдумывала, жестикулировала своим мыслям.

– Маман, ты простиля мсьё Андрэ?

– Да, котенок.

– Бедный папа. Маман, я смогу остацца жить с папа? Мне это отшьень вашьно.

– Ты уже взрослая, девочка моя. Ты можешь жить с кем захочешь. Тебе совсем не понравился Андрей?

– Он мне отшьень понравилься, я тебья понимаю. Папа самый лютшьий, но я тебья понимаю! В Андрэ есть соль и пертшьик, он с харысмой.

– Папа тоже очень харизматичен, – неожиданно Катя почувствовала себя задетой.

– Это да! Но папа десерт. А Андрэ – он русский боршь. Кашьдому в шьисни нушьно свое блюдо. Но я остаюсь с папа, шьтобы ему не быля так плёхо. По крайне мерэ пока.

– Хорошо, солнышко. Ты у меня самая лучшая, самая умная, самая мудрая девочка и я тебя очень люблю.

Четырьмя часами раньше в доме, который снял Мишель…

– Инесс, мне нужно с тобой поговорить.

– Да, папа! Я всегда рада говорыть с тобой.

– Девочка моя, ты уже взрослая, ты поймешь меня. В нашей жизни все очень запуталось, перепуталось, переплелось. Я хочу распутать хотя бы самые сложные и запутанные узлы. Но очень боюсь завязать их еще туже. Ты понимаешь?

– Нет, пока.

– Хорошо. Я постараюсь без аллегорий. Мама всегда любила Андрея. Я это знал. Всегда знал, а если бы не знал, то был бы самым счастливым человеком, потому, что твоя мама умеет дарить тепло и быть ласковой, и быть доброй. Понимаешь?

– Я нитшьего не понимаю. Ты шьто хотшьешь скасать?

– Инесс, если бы я точно не знал, что мама любит другого, я был бы уверен, что она любит меня. Любовь, она такая разная.

– Я с тобой с ума сойду, папа! Говоры ушье.

– Короче. Я не хочу оставаться один, девочка. Я не умею быть один. Понимаешь?

– Конешьно! Я понимаю. У тебья кто-то появилься? О, папа, как я рада са тебья! И маман так будет легтшье, и мне. Потому шьто я не могу, когда тебье плёхо! О, папа, как хорошё!

– Нет, солнышко, не появился. Но появится, если ты меня все-таки выслушаешь и не будешь перебивать. И если согласишься с моим планом.

– Je me excuse, papa.

– Как бы ты отнеслась к тому, если бы у меня появилась… Юлиана.

Брови Инесс поползли вверх, несколько секунд она сидела совершенно ошеломленная, потом вскочила, бросилась Мишелю на шею.

– О, папа! Это билё бы тшьудесно! Но ты не любишь Жюли?

– Инес, девочка моя. Она меня любит. А я… обещаю тебе, что я сделаю ее счастливой.

– А себя?

– И себя тоже, солнышко. Мне с Юленькой приятно, мне с ней комфортно, она красива, умна. Я знаю ее тысячу лет. Что еще нужно для счастья?

– Всего лишь любить. Папа! Жюли имеет право на любить.

– На любовь!

– Да, на любовь!

– Иннесс, помнишь, я тебе сказал, что если бы я не знал, что мама любит Андрея, то был бы абсолютно счастлив.

– Но Жюли снает, что ты любишь маман! Снает!

– Вот тут мне нужна твоя помощь, девочка. Именно тут.

– Какая?

– Мне нужно, чтобы правду никто кроме тебя не знал. Я и тебе не сказал бы, но я не хочу, чтобы ты меня осуждала. Понимаешь, девочка?

– Опять нет!

– Чтобы я сейчас не делал, ты должна понимать, что я делаю это только для того, чтобы нам всем было потом хорошо. Ну, что? Договорились?

– Кашьется, да!

Часом раньше в доме, который снял Мишель…

Глеб с Лизой целовались где-то на втором этаже. Мишель сварил кофе, привез сервировочный столик в большую, красивую гостиную, где на мягком персидском ковре у камина сидела Юлиана и тоже присел на ковер.

– Юленька, мне очень нужно с тобой поговорить. Только ты разреши мне сказать все, что я хочу сказать. Ладно? А уже потом возражай… или не возражай.

– Кажется я знаю, что ты хочешь сказать. Только я не ты, Мишель. Подыграть могу, но не больше.

– Да погоди ты! Дай же сказать.

– Мишель, Катька далеко не дура. И не поверит во всю эту чушь. А я не ты, и жить с тобой, зная, что ты любишь другую, я не собираюсь.

– Юлиана. Ты меня просто выслушай. Ладно?

– Упс… Достал. Ну, говори.

========== Часть 29 ==========

– Я устал. Юлька, если бы ты знала, как я устал. У меня больше нет сил, нет желания, а главное, нет никакой необходимости разыгрывать из себя хорошего мальчика. Все.

– Не поняла. Что все-то? Ты о чем? Теперь станешь плохим?

– Обожаю твоё чувство юмора. Нет, Юля плохим не стану. Стану эгоистом.

– Ты эгоистом? Смешно! Человек, рожденный альтруистом, и захочет – эгоистом не сможет быть. Но я все равно не понимаю о чем ты хотел поговорить со мной.

– Сейчас попытаюсь объяснить, – сказал Мишель, взял из рук женщины недопитую чашку с кофе, поставил ее на сервировочный столик и резко притянул к себе Юлиану.

Она не ждала атаки, а потому и не была готова к ней. К каким угодно словам была готова, но к тому, что Мишель вот так внезапно пойдет в атаку она никак не ждала. Наверное, поэтому и потеряла голову в ту же секунду, когда впервые за столько лет тайных надежд, его язык коснулся ее губ, нежно провел по ним и стал аккуратно, но настойчиво приоткрывать ее губы. О! Мишель был настоящим французом, и словосочетание «французский поцелуй» знал не по наслышке, а если еще учесть, что до встречи с Катериной наш ресторатор не отличался монашеским образом жизни и успел приобрести опыт в любовных играх, то становится совершенно понятно, что у женщины так страстно и так тайно любившей его много лет, совершенно и окончательно отключился разум. Иначе как объяснить, что она не только не сопротивлялась натиску его языка, его губ, его рук, но и сама начала атаковать его рот.

Нельзя сказать, что целовалась она умело, как та же Катюша, за столько лет обученная им всему, что и сам он умел. Но… Впервые за почти девятнадцать лет Мишель вдруг почувствовал, что это такое – жар, страсть и душа женщины, которую он целовал. Его и самого бросило в жар, так ярко, так сказочно прекрасно было целовать женщину, которая дарила ему свою душу.

И если с Катей поцелуй ему нужен был, как прелюдия, как некий ритуал, чтобы постепенно, шаг за шагом, отключать ее голову, то сейчас поцелуй был прекрасен сам по себе.

Мишель забыл о своем плане, забыл о том, что Юлиану просто нужно убедить в своих чувствах. Забыл о том, что он это делает для своей Катрин. Он просто целовался и получал удовольствие. Для себя, себе, сам… В какой-то момент ему стало мало ее губ. Где-то по касательной мелькнуло, что зря он говорил с Инесс, но он уже не мог сфокусироваться ни на одной мысли, он нес Юлиану в свою, пусть и временную, спальню, на свою, пусть и временную, постель, в свое настоящее будущее…

А потом она плакала, каялась, что предала подругу, что столько лет любила его, что теперь у нее вообще никого не осталось, потому что она не знает, как смотреть Катюше в глаза, не говоря уже об Инесс. А Мишель ее успокаивал, говорил всякие нежные слова, убеждал, что они тоже имеют право быть счастливыми, гладил по обнаженной спине и закрывал ее рот поцелуями, и отключал ее голову, и снова любил ее… И в какой-то момент понял, что она тоже всего только слабая, нежная женщина, настолько слабая, что пыталась уйти из их жизни, потому что не справлялась со своей любовью. А все остальное – ее зонтики, уверенная походка, ирония и сарказм, это только маска за которой пряталась та, которую нужно было защищать и любить. А уж это он умел делать лучше всего на свете, лучше даже, чем готовить настоящие русские расстегаи.

– Юленька, я прошу тебя только об одном, я умоляю тебя – дай мне шанс! Я не хочу от тебя отказываться во имя какой-то непонятной причины. Я сегодня же поговорю с Катрин и Инесс. Очень надеюсь, что мои девочки меня поймут, очень надеюсь, что мы сможем дружить домами. Но даже если этого не случится, ты просто соберешь вещи и мы сегодня же поедем к тебе домой, а потом в Лион. Вместе.

– Мишель, прошу тебя, давай все попытаемся забыть. Через два дня день рождения Инесс. Ее совершеннолетие! Давай не будем…

Мишель снова закрыл Юлиане рот поцелуем, а, когда сумел оторваться от ее губ, сказал:

– Нет! Позволь мне самому решать, что мне делать с нашими жизнями. Я знаю, что ты всегда и все решала сама, но теперь у тебя есть мужчина, который и может, и, что самое главное, хочет решать за тебя все твои проблемы. И брать ответственность за принятые решения.

– Это какой-то русский домострой, – впервые улыбнулась Юлиана, – ну, а где же «равенство полов», свобода и толерантность?

– Юль, ты можешь делать все, что тебе вздумается, но вот о «равенстве полов», свободе и толерантности тебе придется забыть, потому что ты моя женщина! Одевайся, как хочешь, трать деньги, куда заблагорассудится, путешествуй, работай, продолжай свой бизнес, все, что душе угодно, то и делай. Но все, что касается наших взаимоотношений решается мной! Это аксиома.

– Что ты имеешь ввиду?

– Ну, например, я знаю, что ты не хочешь снова выходить замуж. Но ты выйдешь! Сразу же, как я получу развод. И мы будем венчаться! Поняла? И вот тут я не приму никаких возражений. А вот что касается свадьбы – платьев, украшений, столов, списка приглашенных, это уж будешь решать ты и только ты! Вот сколько свободы я тебе даю, – Мишель улыбнулся, провел языком по ее белоснежной груди все ближе и ближе подбираясь к темному маленькому соску, пока не обхватил его губами и не начал сосать его так, будто бы ждал, что вот-вот, словно грудной ребенок, он сможет насытиться.

Сказать, что Юлиана снова завелась – это не сказать ничего. Она запылала, начала руками притягивать его спину к себе, но в это время раздался стук входной двери. Юлька замерла, потом стала отталкивать Мишеля, но он с еще больше настойчивостью продолжал сосать ее грудь, как ребенок, которому все равно, кто там пришел. Он хочет есть и пока не насытится, он и не подумает оторваться от груди. Руки Мишеля начали гладить внутреннюю сторону бедер Юлианы и голова как-то сама собой опять отключилась. Это было волшебно, а чувство, что их могут в любую секунду застукать, только придавало остроты этой любовной игре, этому туру вальса.

Оргазм их настиг одновременно. Сильный, мощный и долгий…

– Именно это я имел ввиду, когда говорил, что все, что касается наших взаимоотношений решается мной!

– Тогда я согласна.

Мишель был новым, Мишель был сильным, решительным и очень харизматичным. О, это был уже не Мишель-страдалец! И это увидели и Катюша, и Инесс, и даже Лизонька, которая только сегодня познакомилась с ним. Не заметил этого только Глеб – ему, как и всем мужчинам, впрочем, проницательность была не свойственна. И то, что Юлиана была смущена, растеряна, но безмерно счастлива – это тоже женщины заметили, и даже заметил Глеб.

– Катрин, нам нужно поговорить, – сказал Мишель.

– Хорошо, но только после ужина.

– Нет, дорогая, сейчас. Я хочу, чтобы за стол мы сели друзьями, или уже не сели вообще никогда вместе.

– Папа, Жюли! – взвизгнула Инесс. – Это биля моя метшьта! Ура!

Как Катя не всматривалась в мужа, она так и не смогла уловить даже признаков того, что это игра, что он жертвует собой ради нее, что он только делает вид, а на самом деле страдает и все еще любит ее. Это ее задело, она даже не думала, что это может ее задеть, но задело. Да еще как.

«Быстро же ты утешился, мой дорогой. Да и ты хороша, подружка моя любимая», – подумала Катюха. Но уже в следующее мгновение густо покраснела от стыда за собственный эгоизм. Прислушалась к себе. Нет, она не ревновала, не была обижена, просто… Это же так свойственно женщинам – ну, и что, что не люблю, он-то обязан любить всю жизнь… Катя улыбнулась и, уже совершенно искренне, пошла навстречу подруге и мужу.

Комментарий к

Вчера не было никакой возможности писать. Прошу прощения.

========== Часть 30 ==========

В доме происходило что-то непонятное – Мишель с Инесс уединились в зимней оранжерее, Катенька с Юлианой в малюсенькой кухоньке на втором этаже. Глеба никто не собирался посвящать в происходящее, а он как-то и не настаивал, они с Лизой облюбовали закуток в холле, да какой чудесный и романтичный. Им весь холл был виден, как на ладони сквозь листву плюща, они же едва просматривались, и то, как силуэты, сразу и не разберешь чьи.

– Ты не ответил на мой вопрос, Глебушка.

– Лиз, если бы я знал, что тебе сказать, я давно бы сказал. Вот давай порассуждаем. Даст Бог, папа совсем поправится и будет вместе с Катенькой. Смогу я жить с папой? Конечно смогу. И, я думаю, что мне с ними будет очень хорошо, и спокойно, и свободу мою никто ограничивать не будет. Так?

– Да стопроцентно так! Тебе будет с ними комфортно.

– А мама будет жить одна в пятикомнатной квартире зная, что я живу с папой и с Катенькой, которую она так ненавидит. Зная, что все у нас всех в шоколаде. Как думаешь? Чем и когда все закончится.

– Думаю, что уже через полгода ты сможешь переезжать в свою пятикомнатную квартиру, Киры Юрьевны уже просто не будет. Прости, милый, но она или сопьется за эти полгода, или что-нибудь с собой сделает.

– Тогда скажи, могу ли я уехать от мамы, зная, что этим просто убью ее?

– Не можешь. Глеб, ты не можешь стать убийцей мамы, как бы я к ней не относилась, и как бы она не относилась к тебе – это твоя мать и ты не сможешь жить дальше зная, что из-за тебя она окончательно сломалась. И сколько бы я тебе не раскрывала глаза и не говорила, что твое присутствие в доме никак и ничего изменить не сможет, ты же мне все равно не поверишь. Правда?

– Правда. Но ты все равно изложи мне свои соображения.

– Зачем? Зачем сотрясать воздух. Мне проще доказать Великую теорему Ферма, чем объяснить тебе, что такое обсессия, чем доказать тебе, что Киру Юрьевну ничего, кроме ее «Великой Идеи» безраздельно владеть Андреем Павловичем не интересует. Ты хоть понимаешь, что станешь заложником? Что все ваши беседы будут сводиться к одному – она будет тебя маниакально отправлять проведать отца, а затем так же маниакально расспрашивать, как он там, потом с маниакальным упорством она будет утверждать, что ему там плохо, а с ней было бы хорошо, что ты должен убедить папу вернуться. И будет придумывать планы мести, и тоже с маниакальным упорством.

– Какую страшную картину ты рисуешь, Лизок.

– Это не я, это тетя Катя нарисовала мне картину, что со мной станет, если я превращусь в ревнивую истеричку. Я перерыла все возможные материалы и многое поняла, Глебушка. Знаешь, тебе нужно лечить маму от алкоголизма, безусловно нужно. Но, мне кажется, что прежде всего ее нужно лечить от обсессивно-компульсивного расстройства. Только не спрашивай, что это. ГУГЛ тебе в помощь.

– А если выжимку?

– Вот лентяй. Ты же хочешь быть врачом. Мне тебе данные обо всех болезнях придется выдавать в виде выжимки? Или, может, подсказывать тебе у операционного стола? Нет, ты только заранее скажи, я сделаю. Короче, обсессивно-компульсивное расстройство характеризуется развитием навязчивых мыслей, воспоминаний, движений и действий, а также разнообразными патологическими страхами, и все это в наличие у Киры Юрьевны. Вот, например, она без конца говорит о тете Кате. Так?

– Ну так.

– Это как без конца мыть руки, понимаешь?

– Лизонька, – ошарашено сказал Глеб, – мама, действительно, без конца моет руки.

– Понимаешь теперь, почему ты ей не нужен и неинтересен. Это не вина ее – это ее беда. И будешь ты с ней жить или нет, ничего без серьезного лечения не изменит. Финал один – она сопьется и по пьяни перережет себе вены. Мне кажется, что раз уж есть такая оказия, раз уж Кира Юрьевна сейчас в клинике, то лечить ее нужно срочно. Поговори с папой, поговори с тетей Катей и действуйте. Только не воспринимай мои слова, как указание. Просто ты просил сказать тебе, что я думаю, я и сказала.

– Лизка, милая, я восхищаюсь тобой, боготворю тебя, обожаю, – шаловливая рука Глеба начала поглаживать ее колено постепенно увеличивая свою амплитуду.