Текст книги "Призвание (СИ)"
Автор книги: Фрея Пириамова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
Девочка прониклась грустной историей и шмыгнула, но больше от простуды.
– Значит, вы поэтому со старостой не разговариваете?
– Не говорю и не хочу.
«Как же так… – подумала Пантея, довязывая узел на венике. – Он о ней беспокоится, хлеба ей передал, а она на него злится. Ведь он не виноват, сестра её виновата!»
– А ведь это он… – девочка решилась, – это он вам хлеба просил передать, волновался, что вы худая стали.
Бабка насупилась и заворчала:
– Одного роду он с сестрой, дурная кровь! Ни видать, ни слыхать его не желаю!
– Но…
– Цыц!
Устав сидеть, Ханночка пошла прилечь на скамью с соломой.
Когда старушка уснула, Пантея сварила из лебеды щей, оставила их на окошке остывать, а сама потихоньку пошла к избе старосты. Ей страшно захотелось их помирить: бабку жалко, она из-за сестры одна теперь свой век доживает, а староста и рад бы ей помогать, да она сама не даёт. Мучается, а не даёт. Иначе бы Эскелю крышу латать не пришлось, была бы она давно сделана.
Славомир как раз сидел на скамейке около хаты и курил, глядя куда-то перед собой. Пантея запыхалась, бежав к нему, поэтому не сразу смогла говорить и присела рядом.
– Как там Ханночка поживает? – спросил её староста, не меняясь в лице. – Хлеб передали?
– Передали, она поела с нами. Я ей щей сварила.
Славомир одобрительно кивнул.
– Только я ей всё равно сказала, что это от вас. Злится она на вас, а вы ей хлеб передаёте – пусть знает.
– На что ж она злится? – спросил староста и стряхнул пепел на траву.
– Вы не знаете?
– Она меня с детства не любила, – мужчина затянулся и задумался. – Сначала сама управлялась, а состарилась – одна совсем. Она ж девка старая, замужем не бывала, её даже прозвали на деревне Бобылихой. Я ей то через соседей, то через детишек гостинцы оставлял – все знают, что не хочет она меня видеть.
– Через своих детишек? Разве она их подпускала?
– Нет, что ты, через деревенских. Я тоже бобылём живу, как и она.
– А чего так?
– Вышло так… Не хотел бы, да вышло.
– У неё не вышло потому, что её сестра, ваша бабка, у неё жениха свела.
– Это она сама рассказала?
– Да, вот утром только.
Славомир задумчиво посмотрел на Пантею и попробовал не дышать дымом на неё. Девочке запах дыма, впрочем, показался даже вкусным.
– Никогда мне никто про это не рассказывал. Тогда ясно.
– Но ведь это же не вы виноваты!
– О, для обиды, ребёнок, часто разницы нет.
Староста потушил самокрутку.
– Мастер Эскель-то где?
– На холм пошёл разведывать.
– Да чего там разведывать… Говорю же, раньше полнолуния не явится.
– Дядя Славомир, а мне самокрутку не дадите? Она так вкусно пахнет!
– Ну нет, ещё я ребёнку этой дряни не давал! – возмутился и одновременно растерялся от девчачьего вопроса мужчина, отводя подальше за бедро кисет с табаком.
– Почему же тогда курите, если это дрянь? – Пантея почесала в затылке.
На это староста не нашёл что ответить, но и самокрутки девчонке не дал.
Эскель в это время обошёл холм вдоль и поперёк. Нашёл в трещине коры одного дерева клок шерсти, оставленный в прошлое полнолуние. Он подсказал, что оборотню должно быть чуть больше сорока лет. Странно: зверюга регулярно появляется около деревни в течение такого длительного срока, а озаботились его существованием только сейчас. Почему? Он всё-таки стал причиной чьей-то смерти, но староста предпочёл скрыть это? Зачем?
На одном из деревьев были глубокие заметки от когтей, делались они там регулярно и яростно, потому что кора была доведена до состояния мочалки. Возможно, так вымещалась часть звериного гнева.
Внизу холма Эскель нашёл также горсть костей. Человеческих среди них не было, только оленьи, заячьи и от одной овцы. Значит, убийства людей всё-таки не было.
Самой интересной находкой стал след от сапога, почти поросший травой. Других следов не сохранилось, а этот уцелел, потому что был оставлен на грязи, которая потом хорошо присохла. Эскель оглядел его тщательнее: размер был явно мужской, внутренняя часть небольшого каблука была стоптана больше внешней – значит, человек ходит, стараясь разводить носки ног, чтобы не косолапить.
Ведьмак подвёл итог: в волколака обращается мужчина, который стесняется ходить косолапо. Оборотень из него достаточно миролюбивый, на людей не нападает и вымещает гнев на дереве. Максимум может покуситься на крестьянскую живность. О чём это говорит? Скорее всего, о том, что он несмотря на обращение в зверя обладает достаточным разумом и самоконтролем. Таких существ Эскель обычно не убивал.
Не давал покоя ещё один вопрос: почему только староста говорит о волколаке? Если зверь живёт рядом с деревней так долго, наверняка его видел кто-то ещё. Ведьмак привстал с корточек и направился обратно в деревню, чтобы расспросить местных жителей. Попутно осматривал сапоги мужиков и старался определить походку.
На его вопрос, не видали ли они каких-нибудь чудовищ в округе, люди обычно отрицательно кивали головами. Кто-то говорил, что единственное чудовище – это он сам, ведьмак. А один охотник всё-таки вспомнил, как однажды видал что-то странное в лесу. Оно было большое, зыркнуло на него зелёными глазами и поторопилось спрятаться в чаще. Впрочем, в тот день охотник был, как он сказал, «шибко пьяненький», поэтому ему могло привидеться.
Эскель решил поговорить со Славомиром ещё раз, на всякий случай посмотрел и на его сапоги тоже. Тот внимательно выслушал отчёт ведьмака и сильно разволновался за овечьи кости: выходит, чудище сначала овец перетаскает, а там и на людей может перекинуться. Эскель возразил: если за столько лет не было ни одной человеческой жертвы, значит, оборотень просто не заинтересован в них. Староста в ответ только выпустил очередное кольцо дыма и сказал, что всё-таки хотел бы избавиться от чудовища. Он так решил, и от решения своего не отойдёт – за людей боязно. Только предупредил, что ему надо будет на пару дней съездить в соседнее село договориться насчёт закупки зерна, поэтому, если он ещё не вернётся, когда с волколаком будет покончено, деньги можно будет взять из свёртка за печкой.
Эскель не стал с ним препираться. В конце концов, надо дождаться полнолуния, а там можно будет договориться с оборотнем, чтобы он просто покинул это место и нашёл себе новый дом.
К дому Ханночки ведьмак вернулся порядком уставший. Старушка, поевшая щей из лебеды, мирно дремала на скамье у окошка, а Пантея пыталась что-то стряпать в горшке на печке.
– Эскель, если хочешь есть, остались щи из лебеды. Или подожди: я кашу из семян подсолнуха почти доварила… Или недоварила? – девочка скривилась и в недоумении пару раз ткнула ложкой субстанцию в горшке. – Леший знает, в первый раз пробую такую кашу готовить.
Ведьмак не отказался от обеда.
Всё время до полнолуния Эскель и девочка поправляли разлаженное хозяйство бабки: ведьмак переложил брёвна на колодце и сколотил хорошую крышку, чтобы хозяйка ненароком не свалилась в воду, потом заделал в стенах щели. Простуда Пантеи отступила быстро: организм у неё был крепкий. Поэтому она отскоблила большим ножом деревянные полы и скамейки, попробовала отстирать и починить, как могла, старушкину одёжу. Спать постояльцы ложились перетруженные, но довольные тем, что Ханне потом будет приятно жить в чистом тёплом доме. Сама хозяйка глядела на них и украдкой вытирала слезу: уйдут ведь, кто ей помогать и кормить будет?
Думала она о своём внучатом племяннике: чего ему, злыдню, надо, что он хлеб ей передаёт? Опомнился! Вот другие жители деревни ей то молочка, то яиц давали, а этот сидел, ждал чего-то. Ну, допустим, она и сама хороша – не хотела его видеть, но ведь он сам не из камня сделанный, чтобы спокойно на её беспомощную старость глядеть? В общем, злоба на родственника у Ханночки не утихала.
Когда на небо выкатилась полная луна, Эскель вышел из хаты и направился к холму. Пантея так натрудилась за несколько дней, что спала на кожухе около печки, как сурок. Это и к лучшему: неизвестно, чем закончатся переговоры с волколаком. Поэтому у ведьмака меч был заранее обработан маслом против проклятых, а в карманах лежали пузырьки с «Ласточкой».
Всё же в голове Эскеля была одна чудна́я догадка, вселяющая уверенность, что арсенал не пригодится.
Волколак уже сидел на холме, озарённый лунным светом, как его обычно рисуют в книжках. Ведьмак без труда подошёл к нему близко. Слишком близко – для чудовища, которое обладает тонким слухом и не собирается отдавать жизнь за так.
– Даже сопротивляться не хочешь? – спросил его Эскель. Затем сел рядом и отложил меч подальше.
– Не боишься садиться рядом вот так? – ответило чудище.
– А ты разве собираешься на меня напасть?
Волколак замолк на время.
– С каждым полнолунием всё труднее себя сдерживать. Могу и напасть. Не хочу, но могу. Поэтому давай закончим с этим поскорее… чтобы я никого не убил.
– Сорок лет никого не убивал, а тут начнёшь, Славомир?
Чудище привскочило на месте и уставилось на ведьмака зелёными глазами:
– Как догадался?
– По следам сапог у тебя около дома. Я такой же след нашёл здесь, рядом с холмом. Да и ведьмачий медальон рядом с тобой в последний раз подрагивал.
– Ты и впрямь хороший ведьмак, Эскель…
–… и как хороший ведьмак скажу, что проклятие ликантропии часто снимается. Зря ты помирать собрался и объявление на своё убийство написал. Ещё и про зерно в соседнем селе наврал. У вас нивы такие, что зимой можете питаться одними пирогами, да ещё на посев хватит.
Славомир приблизил волчью пасть к соседу:
– Как это – снимается?
– Если найти, отчего проклятие пришло, – легко.
Обе здоровые лапы обхватили косматую голову.
– Милосердные боги! … Я же, как в одиннадцать лет в первый раз обратился, жить перестал! Не женился – боялся, что дети переймут. С каждым полнолунием всё больше хотел крови. Овцу помнишь? Я же тогда в деревню вошёл, чтобы кого-нибудь из спящих людей задрать! Как раз было жарко, мужики ночью на улице спали. И овца эта была привязана к колышку. Не знаю, какие боги дали мне сил, но я заставил себя кинуться не на людей, а на овцу эту. Унёс её сюда и заставлял себя думать, что жру человека. А ты говоришь, это всё… снимается?!
Лапы опустились к глазам, и на шерсти блеснула влага. Голос волколака надломился.
– Ты хоть знаешь, Эскель, что ты сейчас сделал? Ты жизнь мне вернул! Я…
– Постой, не торопись радоваться. Надо найти причину проклятья. Говоришь, впервые обратился в одиннадцать?
– Да.
– Рановато. Значит, проклятье было наложено не на тебя, а на твоих родителей.
– Но они… они же не обращались!
– Случается и так, что проклятия работают через поколение.
– Это что ж… – Славомир задумался. – Выходит, мои бабки или деды обращались?
– Или прокляли именно их.
Зрачки зверя расширились от догадки.
– Хм… неужели Ханночка мою бабку прокляла?
Эскель не понял его:
– С чего ты взял? С того, что она не общается с тобой?
– Нет, что ты! Ко мне на днях девчонка твоя прибегала, торопилась шибко. Ей Ханна рассказала, что бабка моя, оказывается, у неё жениха увела. Я и не знал!
– Кто ж про такое своим детям и внукам расскажет… – с пониманием сказал Эскель. – Но больше никаких предположений у нас нет. Надо проверять. Ты быстро снова в человека обращаешься?
– В последний год всё медленней. В том месяце четыре дня от полнолуния зверем ходил.
– Как обернёшься, приходи к сестре бабки. Надо узнать всё до мелочей. Если прокляла действительно она, то как именно? Если не расколдуем тебя, хотя бы помиритесь.
– Эскель… в гроб лягу, а не забуду тебя. Но… прошу, уйди. Уйди сейчас. Ты сидишь рядом, а у меня аж утроба переворачивается, как хочется тебе глотку перегрызть!
Чудище прильнуло к траве так, чтобы морда была подальше от ведьмака. Эскель взял меч, вложил его в ножны и сказал на прощание:
– Крепись.
Ведьмак сделал несколько десятков шагов и услышал, как сзади раздался чудовищный вой, который прерывался смехом.
Когда Эскель вернулся в дом старухи, она без движения лежала на скамейке, положив руки на грудь. Пантея, сидевшая полусонная около Ханночки, увидела, как он переменился в лице.
– Живая она, – сказал девочка шёпотом, – просто сердце ночью у неё прихватило, отдыхает теперь.
Ведьмак выдохнул, но не полностью: протянет ли старушка ещё несколько дней, чтобы Славомир успел обратиться в человека? Надо бы к лекарю сходить, если такой в деревне вообще есть.
– Посидишь с ней ещё немного? Схожу за каким-нибудь лекарством и сменю тебя, поспишь.
Пантея сонно кивнула.
«Холера, а когда она сама болела, про лекарства для неё даже не подумал, – укорил себя Эскель. – В другой раз надо внимательнее быть. Не хватало ещё загубить деваху своими руками!»
Травник в деревне, к счастью, нашёлся. Эскель вернулся в хату уже со снадобьем, отправил девочку спать, а сам осторожно разбудил старушку и дал ей ложку лекарства.
Через четыре дня к Ханночке наконец-то пришёл Славомир. Увидев его, она опять схватилась за сердце и начала кричать, чтоб он выметался из её дома. Ведьмак успокоил её:
– Ханна, он пришёл поговорить по одному давнему делу.
– Слышать не желаю!
Внучатый племянник присел рядом и попробовал положить ладонь ей на руку. Ханночка нахмурилась и руку отдёрнула.
– Я… я знаю, что моя бабка обидела тебя. Обида сильная, не спорю. Но раз бабки моей давно уж в живых нет, я прошу за неё… прости ты нас, ради всех богов.
Ханночка молчала, но по тому, как слегка поднялись над переносицей внутренние уголки её бровей, Эскель понял, что сказанные слова её проняли. Видно, ждала она их.
– Прости и разреши мне приходить к тебе. Одни мы друг у друга остались.
– Што ж только сейчас про меня вспомнил? – с обидой в голосе ответила Ханна. – Одни друг у друга, а кормили меня на старости сельчане наши!
– Это он через них вам пропитание передавал, – вставила Пантея. – Вы же его сами видеть не хотели.
Глаза старухи напряглись и посмотрели сначала на девочку, потом на Эскеля, потом, наконец, на Славомира.
– Правда, што ль?
Славомир скромно и даже немного виновато улыбнулся и кивнул головой. Ханночка замолчала, и её старческие глаза блеснули навернувшимися слезами.
– Ответьте, Ханна, мне на один вопрос: не говорили ли вы в обиде чего-нибудь в сторону сестры? – спросил ведьмак.
– Зачим это вам? – растерялась Ханночка.
– Ответьте, пожалуйста.
Старуха задумалась.
– Как же, говорила… На свадьбе её с Лиславом говорила. Пожелала им диток и внуков здоровых и крипких, как волки в лесу.
При слове «волки» Эскель несколько раз легонько кивнул головой, а Славомир погрустнел.
– Знаете ли вы, что от этих слов внук вашей сестры… волколаком стал?
Ханночка посмотрела на Славомира.
– Как это… волколаком?
Славомир кивнул. Старуха растерялась ещё больше.
– Я же… как же это… ну, ляпнула в сердцах, но штобы в волколака…
– Слово сказано было в час соединения двух родов и от сердца, потому и стало проклятьем.
– Я… я не хотила! – Ханночка опустила глаза и ужаснулась, представив, как страшно превращаться в зверя.
– Дети не должны быть в ответе за грехи отцов.
– Прав ты, странник… прав. Тогда и ты меня прости, Славомир… – Ханночка расплакалась, глядя на внучатого племянника, и слёзы заполнили морщинки на её щеках, – дура, ох, старая дура-а-а!
Она закрыла морщинистыми руками лицо, и Славомир резко закатил глаза и рухнул на пол. С каждым всхлипом старушки с ним становилось всё хуже: он начал выгибаться дугой, как при столбняке, рычал и завывал, словно смертельно раненный волк. Пантея округлила глаза и хотела броситься ему на помощь, но Эскель мягко рукой преградил ей дорогу. Он знал, что это выходит из старосты проклятие.
«Подумать только. Чтобы они помирились, хватило не более десяти минут. А Славомир страдал тридцать лет от этого проклятия…» – пронеслось в мыслях ведьмака.
Славомир изогнулся ещё раз и стих. Изо рта вышло немного пены. Через полминуты староста открыл глаза и увидел перепуганную старуху, встревоженную девочку и улыбающегося ведьмака.
– Что это со мной было? – Славомир приподнялся на руках и вытер рукавом край губ. – Меня будто утробой наружу вывернули…
– Проклятие вышло. Тяжело выходило, но ведь и проклятье сколько длилось.
Славомир поднялся с пола, отряхнулся и слабо пожал руку Эскелю:
– В гроб лягу, а не забуду тебя, ведьмак! За то, что человек! Ведь мог же убить да забрать золото, которое я обещал…
Пантея по очереди посмотрела на Эскеля и старосту. Глаза Славомира лучились искренней благодарностью, а ведьмак улыбался неповреждённой половиной губ, и в этой улыбке было заметно глубокое удовлетворение. На сердце от всего этого легло что-то такое, что очень понравилось девочке. Чувство это было смутное, но родное как будто.
– Ведьмак? – прошептала Ханночка. – И от меня спасибо. Померла бы видь с каким камнем на сирдце…
– Возьмите золото, которое я обещал!
– Обязательно. А нет ли у кого из сельчан коня на продажу?
– У нас нет, но я слышал, что в деревне Жнецы вдова одна продаёт: у неё мужик помер во время пахоты, теперь она с конём не управится.
– Далеко она?
– Пешком – дня три пути. Вот в ту сторону.
– Ну, спасибо тогда. И прощайте!
– Прощайте, мастер Эскель! – Славомир напоследок пожал ведьмаку руку.
========== Людям нужны легенды? ==========
Ведьмак сначала был счастлив и доволен удавшимся делом. Рассказал Пантее несколько историй про оборотней и про жирного катакана, который предпочитал кровь девиц из высшего общества (разумеется, опуская все подробности не для детских ушей). Потом Эскель о чём-то задумался так, что девочка больше не слышала от него ни слова. Собственно, она уже немного привыкла к тому, что лишний раз ведьмак говорить не будет, поэтому отвлекать его от мыслей не стала.
Через пару дней Пантея после очередного привала отошла немного подальше в лес, и тут с ней случилась большая удача: она увидела столько опят, что они полностью покрывали пень, на котором росли. Эх, картошки бы ещё к ним нажарить! Хлопнув в ладоши и довольно потерев ими, девочка оглянулась в поисках того, во что можно было бы сложить находку.
Вытягивая вперёд большой лопух, с горкой полный опятами, Пантея вышагнула из кустов и раскрыла уже рот, чтобы обрадовать Эскеля своей добычей, но увидела, что ведьмака на месте нет. Девочка огляделась по сторонам – куда исчез? Ведь здесь сидел, среди кустов невысокой рябины с ржавыми ягодами!
Первая же мысль больно обожгла: неужели он всё-таки оставил её здесь одну? Пантея чуть не опустила руки и ощутила, как в горле появился ком. Но заставила себя его сглотнуть: нет, выводы делать рано. Надо сперва осмотреть место, где сидел Эскель.
На примятой траве осталась небольшая раскрытая книжица, вся истрепанная, замызганная и перечирканная. Это были стихи. Нескладные, с досадными ошибками в некоторых словах. Пантея пригляделась и прочитала то, что было написано последним:
Как описать тишину
И ветер, который редко
Не приносит запах чудовищ?
Даже ещё не стих, а намётка, мысль для него. «Чьи это? И зачем описывать тишину? В ней же ничего нет», – подумала Пантея.
Эскель, вытирающий ведьмачий меч от зелёной крови, вышел из кустов неожиданно, рваным движением подхватил книжицу с травы и на миг отвёл глаза.
«Его стихи!» – догадалась Пантея, заметив это отведение глаз.
– Тут кикиморы недалеко… были, – ведьмак во что бы то ни стало уводил разговор подальше от книжки. – Это у тебя опята?
– Ага! – с радостью ответила девочка и поднесла лопух ближе к ведьмаку. – Как думаешь, в Жнецах местные продадут нам немного картопли?
– Поглядим.
Дальше пошли молча, но Пантея немного иначе уже смотрела на Эскеля. Никак не вязался его суровый вид с теми обрывками стихов, которые он втайне набрасывал в книгу. Любопытно было, о чём он писал ещё, но к книге теперь доступа не было. Пришла соблазнительная мысль утащить её, когда ведьмак заснёт, и от этой же мысли Пантее стало гадко на душе: нет, раз человек не хочет показывать что-то, значит, есть на то причина. Мама бы точно не одобрила, чтобы она взяла вещь без спроса. Вспомнив о маме, Пантея вздохнула. Потом вспомнила то, что успела прочесть, и задумалась: «Нет, ну что такого в этой тишине? Чего он хочет её описать?»
Дорога вывела из леса на поле – мирное море спелой тяжёлой пшеницы. Среди колосьев выделялись несколько невысоких берёзок и часто качали алыми головками маки, над которыми кружили бабочки. Невидимые, стрекотали в жёлто-красном море кузнечики. Поле жило – тихо, незаметно и… красиво. Пантея это почувствовала и поняла. Это хорошо, когда поле не вытоптано, не сожжено, не истаяло от морозов или болезни. Хорошо, когда по нему не мчится какой-нибудь гуль. Только одна пышноволосая девушка в длинном платье и большом маковом венке легонько рассекает это море хлеба – будто плывёт по нему. Девушка повернула голову в сторону двух путников, и Пантея добродушно помахала ей рукой. Эскель заметил это, посмотрел на девушку и вынул меч.
– Прячься!
– Чего?
Силуэт девушки очень быстро полетел в сторону ведьмака с девочкой, и раздался женский крик, слишком пронзительный для человека.
Пантея без разговоров нырнула в рытвину, поросшую пшеницей, и прижала голову руками к земле. Прямо перед её глазами прыгнул и сел на траву большой коричнево-зелёный кузнечик. Эскель уводил нечто страшное дальше: женские крики удалялись, всё глуше доносились удары меча – такие, будто им плашмя бьют по мешку с соломой. Иногда раздавался лёгкий хрустальный звон, но от чего он исходил, Пантея из-за пшеницы и маков не видела.
Кузнечик вытянул одну зелёную лапку, другую, размял крылья, но не торопился ускакать. Девочка наблюдала за ним и думала, как он спокойно относится к тому, что недалеко происходит сражение.
Потом сражение удалилось настолько, что наступила тишина. Стал доноситься шелест колосьев – какой-то пустынный и успокаивающий. Солнцепёк, тёплый ветер и спокойный шелест хлеба разморили, девочка закрыла глаза и провалилась в полудрёму.
Неизвестно, сколько Пантея так лежала в рытвине, но наконец стали приближаться шаги Эскеля – грузные, торопливые, от которых дрёму как руками сорвало. Солнце уже склонялось к западу.
– Ты спишь, что ли? – удивился ведьмак, переводя дыхание. – Однако, нервы у тебя. Вставай давай.
Девочка потёрла глаза.
– Эскель, а что это было?
– Полуденница. Пошли, покажу, что от неё осталось.
На притоптанном участке, куда ведьмак привёл Пантею, лежали чёрные лепестки маков и кучка непонятной субстанции.
– Ничего себе! А где же она сама?
– Растворилась, как и полагается призраку. Долго я с ней возился: сильна. Сильнее, чем многие другие.
– Чего она на нас кинулась? Мы же просто мимо шли!
– Зашли на её территорию.
Эскель задумался.
– Вот что: на ней венок из свежих маков был. Это неспроста. Полуденницы не всегда носят венки, тем более такие, будто их только сорвали.
– Здесь много маков растёт. Может, из них и сплела?
– Глупость. Это тебе не человек. Но то, что здесь много маков и она защищала свою территорию, говорит вот о чём: она погибла здесь.
Пантея ещё раз оглядела поле, и ей стало не по себе от мысли, что где-то среди этих красивых колосьев лежит мёртвая девушка.
– Судя по её силе, погибла она давно… – продолжил свои размышления вслух Эскель.
– Но ведь… – девочка наморщила лоб, – венок же свежий?
– Именно. Значит, что-то её постоянно возвращает к жизни. Значит, я не убил её до конца.
– Это что, она тогда на местных нападёт?
– Возможно. Надо найти место её гибели. Посмотрим, пока солнце не зашло.
До заката Эскель ничего не нашёл: поле было очень большим, частью уходило в лесок.
Поужинали за пределами поля, чтобы колосья ненароком не поджечь, жаренными на костре опятами, остатками хлеба и заячьего мяса. На небе высыпали чистые звёзды, только сон не приходил: Пантея надремалась днём, а ведьмак чистил мечи и размышлял над поисками места, где погибла полуденница, и над тем, откуда она могла черпать силу.
– Эскель, а что мы должны найти?
– Кости, старый обрывок платья или фаты, обручальное кольцо… Полуденницы появляются из девушек… ну, которых убили перед свадьбой.
Глаза Пантеи увлажнились, а в голосе дрогнуло негодование:
– Это ж какой сволочью надо быть, чтобы невесту убивать!
– Эх, знала бы ты… – вздохнул Эскель, встречавшийся и не с такими зверствами. – Знала бы ты, сколько чудовищ было порождено самими людьми!
– Это как со Славомиром?
– Примерно, только чудовищем я его не назвал бы. Ты это, спи, что ли.
Девочка нехотя завернулась в плащ и вскоре в самом деле уснула. Снилась ей свадьба, на которой невеста утонула в пшеничном море, и была она в венке из крупных алых маков.
Днём Эскель нашёл в поле малоприметный пятачок, на котором земля была утоптана вокруг толстого невысокого шестка, а из-под неё торчали кости, но не человеческие, а козьи. Медальон на этом месте подрагивал.
– Кажется, это здесь.
– Ни фаты, ни кольца… – внимательно осмотрев землю, сказала Пантея.
Вроде место и нашли, а ведьмачье нутро подсказывало Эскелю, что что-то здесь не так. И дело было даже не в отсутствии каких-нибудь прижизненных предметов полуденницы. Они могли истлеть за много лет, а кольцо, если оно вообще было, мог кто-нибудь найти и украсть.
– Фух, жарко! – Пантея начала обмахиваться ладошками. – Я спрячусь в тенёк, пожалуй.
– Давай, вон берёза недалеко.
Ведьмак ещё раз осмотрел странный пятачок и задумался: «Здесь явно приносят жертвы. Может, от этого черпается сила? Тогда где останки самой полуденницы? Закопать их не могли, иначе бы она успокоилась. Значит, они не здесь? Тогда почему дрожит медальон?»
Первое, что понял Эскель, – то, что жертвы приносятся здесь очень много лет: кости козлят были самые разные по времени. Второе – что не может на такой почве пополам с песком так богато расти пшеница (он немного раскопал землю вокруг шестка, осматривая козьи кости, и, отряхивая руки, заметил, что в почве много песка). Жертвы наверняка приносятся к угоду хорошей урожайности, но это же какая сила должна принимать их, что на сухой земле растёт хлеб!
Интересное дело. Надо бы поспрашивать крестьян, что они знают про это место. Да, надо идти в Жнецы: здесь больше ничего не высмотришь.
Ведьмак встал с корточек и направился к берёзе, в тени которой растянулась Пантея. Но не успел он дойти до дерева, как медальон задрожал. Эскель потянулся за мечом и осмотрелся: полуденницы не было видно.
– Пошли в Жнецы… – начал он и тут увидел торчащую из корней деревца кость. Она была с противоположной стороны от Пантеи. Девочке очень не хотелось выходить из благословенной тени, но она встала и подошла к ведьмаку, который уже внимательно изучал находку.
Пантея и Эскель переглянулись.
– Это… это полуденницы, да? – догадалась девочка по взгляду своего спутника.
Ведьмак молча кивнул. Потом добавил:
– Кость женская. От руки: есть ещё несколько мелких костей от пальцев. Но скелет не весь.
Эскель посмотрел в поле, где виднелись остальные берёзки, и поймал себя на том, что в голове играет мотив почти забытой им свадебной песни:
То не клонится берёзонька над реченькой —
То любуется невеста отраженьицем…
Где он слышал эту песню – пёс знает: давно уже живёт и по земле ходит. А неспроста ведь народная память считает берёзу девичьим деревом, неспроста. Вспомнилось и то, как давно в одной деревне довелось услышать от стариков, будто берёза любит мертвецов. В былые времена благодаря ей даже находили павших воинов.
– Дай-ка сюда наш мешок.
У другой берёзы нашли вторую руку, у третьей – рёбра… Пантея становилась от дерева к дереву всё бледнее и бледнее. Она не могла, к счастью, вообразить весь ужас давнего убийства, но и вида разбросанных костей ей хватило.
– За что же её… так? – шёпотом спросила девочка у ведьмака, пока тот складывал в мешок берцовую кость.
– Тоже думаю. Скорее всего, это было ритуальное убийство. Иначе бы кости так далеко друг от друга не разносили.
Девочка оглянулась.
– Ну да: берёзки аж всё поле покрывают.
Эскель вспомнил про жертвенных козлят, и всё сложилось: девушку тоже принесли в жертву ради хорошего урожая. Раз кости унесли так далеко, значит, не хотели, чтобы было погребение и успокоение души жертвы. Значит, полуденницу создали намеренно… И животные жертвы приносятся именно ей, иначе бы она не имела такой большой силы по сравнению с остальными. Местные сами создали себе чудовищное божество, пролившее свою кровь и требующее теперь чужую…
Ведьмак уже с негодованием посмотрел в сторону Жнецов и твёрдо решил прервать страдания несчастного духа. Между прочим, и ради самих жителей деревни: не может быть так, чтобы полуденница не мстила людям, которые убили её. Может, и муж вдовы, про которую сказал Славомир, был убит чудовищем.
Когда все кости были собраны, ведьмак велел Пантее идти в лес и спрятаться там понадёжнее.
– Тут тебе главное – не мешать. Риггер тоже был опасной тварью, но здесь – полуденница. Она призывает свои призрачные копии и часто делается бестелесной. Кроме ведьмака со знаком Ирден здесь никто не справится. Иди.
Девочка теперь не стала возражать и пошла в сторону леса. Оглянулась – Эскель выкладывал из мешка кости на месте жертвоприношения. В душе поднялась какая-то тревога. Ведьмак оторвался от своего занятия, увидел, что Пантея стоит на месте, и правой рукой сделал жест, чтобы она побыстрее шла отсюда. Девочка побежала в лес.
Убедившись, что Пантея точно вне опасности, Эскель подготовился к бою с призраками, употребив нужные эликсиры и масла, и поджёг Игни останки несчастной.
Поднялся ветер. Колосья и маки встрепенулись и стали клониться к земле. Задрожали на одиноких берёзках листья. Полуденница в пышном маковом венке выплыла навстречу Эскелю. Увидев свои горящие кости, чудовище вытянуло и без того длинный серо-розовый язык и пронзительно закричало. Мгновенно рядом выросли ещё несколько полуденниц.
Бой с призраками продолжался до тех пор, пока огонь на костях не погас. К тому времени уже стемнело. Последний взмах ведьмачьим мечом заставил полуденницу издать оглушительный визг, от которого у Эскеля чуть не полилась кровь из ушей, как от крика Цири после смерти Весемира. Ведьмак невольно зажмурился, опустился на землю и закрыл ладонями уши, а когда визг прекратился, послышался слабый плач. Эскель открыл глаза и увидел перед собой силуэт девушки в нарядном белом платье и свежем венке из ярко-красных маков.
– Я же тебя люблю… не надо! Убери нож! – плакал призрак, пытаясь вытереть слёзы. Разглядев Эскеля, девушка испугалась. – А где Влодек? И кто ты? Ты один из гостей? Видимо, из другой деревни: я тебя не знаю…
Невеста осмотрелась.
– Где все?
– Разошлись. Свадьба давно закончилась.
– Как? – девушка сняла венок и робко затеребила его в руках. – Я же даже не поцеловала Влодека… И вообще никого ещё не целовала…
«Она была девственницей… Поэтому её и принесли в жертву», – понял ведьмак.
