Текст книги "Сказки народов Восточной Европы и Кавказа"

Автор книги: Фольклор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 37 страниц)

Вывел товарищ ночью дурня в поле и понес с собою вязанку дров. И давай их в разные стороны раскидывать: что ни кинет – то и человек! И набралось столько войска, что Боже ты мой!.. Просыпается наутро царь, слышит: играют. Спрашивает:

– Что это так рано играют?

– Да это, – говорят, – тот, с золотого корабля, свое войско муштрует.

Понял тогда царь, что ничего не поделаешь, велел позвать его к себе.

Приходит слуга, просит. А дурень сделался такой, что его и не узнать: одежа на нем так и сияет, шапочка казачья, золотая, а сам такой красавец, что Боже ты мой! Ведет он свое войско, сам впереди на коне вороном, а за ним старшина.

Подступил ко дворцу.

– Стой! – крикнул.

Войско в ряды построилось – все, как один.

Пошел во дворец. Царь его обнимает, целует:

– Садись, зятюшка мой любезный!

Вышла и царевна. Как увидала – так и засмеялась: какой у нее муж пригожий будет!

Вот их поскорей обвенчали да такой пир задали, что аж до самого неба дым взвился… да на облаке и остановился.

И я с того пира шел да как глянул на облако, так и упал. А упал, так и встал. Вы просите сказку сказать, вот я рассказал – ни длинную, ни короткую, а вот так, как от вас до меня. И еще б рассказал, да больше не умею.

ЭГЛЕЛЕ.
Литовская сказка

Обработка 3. Задунайской

днажды вечером три сестры купались в озере.

Вот они наплавались, наплескались и вышли на берег.

Две старшие оделись, а младшая – ее Э́гле звали – только руку протянула к рубашке, вдруг кто-то как зашипит на нее!

Посмотрела Эгле – это уж забрался в рукав.

– Уходи прочь! – закричала девушка.

– Пообещай, что пойдешь за меня замуж, уйду, – сказал уж человеческим голосом.

Эгле рассердилась, а сестры смеются.

– Чем не жених тебе! – говорят. – Соглашайся, сестрица.

И побежали домой.

Осталась Эгле одна на берегу. Солнце зашло, совсем стемнело. Страшно Эгле, да как без рубашки домой пойдешь?

– Милый уж, отдай рубашку! – просит она.

А уж все свое твердит:

– Назовись моей невестой.

– Ну ладно, – крикнула Эгле, – будь по-твоему!

Уж выполз из рукава. А Эгле схватила рубашку и скорей за сестрами.

На другое утро села Эгле у окошка пряжу прясть. Сидит прядет, песни поет. Про ужа и думать забыла. Вдруг слышит – во дворе зашуршало, зашипело. Глянула девушка в оконце, да так и обмерла со страху.

Полон двор ужей! Шипят, извиваются. А три самых больших, самых толстых вползли на порог, в щелку под дверью – в дом проскользнули.

Эгле – скорей из комнаты да в клеть[5]5
  Клеть – кладовка в избе или в отдельной постройке для хранения имущества.


[Закрыть]. Забилась в уголок, дрожит от страха.

А ужи говорят отцу с матерью:

– Пришли мы сватами от самого царя озерных вод. Снаряжайте вашу младшую дочь. Она за нашего господина обещала замуж пойти.

Что тут делать! Пусть хоть царь, а все равно гад ползучий, уж холодный, – как за такого любимую дочь отдать! Но и отказать нельзя – сама девушка слово дала.

Как раз в ту пору у них старуха соседка гостила. Та старуха и говорит потихоньку отцу с матерью:

– Отдайте вместо дочери белую гусыню. Где ужам разобрать!

Отец с матерью так и сделали. Вынесли белую гусыню и говорят сватам:

– Вот наша младшая дочь. Везите поскорее невесту к жениху.

Ужи посадили белую гусыню в корыто и повезли ее со двора. Только подъехали к воротам – слышат, кукушка на заборе кукует:

 
Ку-ку, ку-ку!
Девушку припрятали,
Гусыню сосватали.
Ку-ку!
 

Воротились ужи в дом, зашипели, засвистели – подавай им настоящую невесту.

Опять старуха соседка шепчет отцу с матерью:

– Выведите им белую овечку.

Мать с отцом привели белую овечку.

– Не хотелось с дочкой расставаться, – говорят, – да что поделаешь! Берите ее, ведите к жениху.

Ужи повели белую овечку. Полдороги прошли, как вдруг с дерева опять кукушка закуковала:

 
Ку-ку, ку-ку!
Девушку припрятали,
Овечку сосватали.
Ку-ку!
 

Приползли сваты назад.

– Нет, – говорят, – не та невеста.

А старуха соседка все учит:

– Отдайте ужам белую корову.

Привели белую корову, алой лентой ей шею обвили, отдали сватам. Ужи погнали по проселку белую корову, до самого большака довели. А там в кустах кукушка сидит, по-кукушечьи говорит:

 
Ку-ку, ку-ку!
Девушку припрятали,
Корову сосватали.
Ку-ку!
 

Воротились сваты, говорят:

– Мы к вам с честью, а вы вот как! Три раза нас обманули! Смотрите, в четвертый обманете – не миновать вам беды. Зубами изгрызем мы ваши деревья в садах, хвостами побьем посевы на полях.

Эгле услышала эти слова и вышла к сватам.

– Я, – говорит, – слово дала, я и отвечаю. Ведите меня к жениху.

Сваты по дороге ползут, за сватами Эгле идет, за Эгле ужи в пыли вьются – невесту к жениху провожают. А кукушка за ними летит, по-кукушечьи говорит:

 
Вот это невеста!
Умна и прелестна,
Стройна, точно елка,
Кудри – как из шелка!
 

Подошли к озеру. Вода в озере запенилась, забурлила и отхлынула от берега. А на прибрежном песке юноша появился – статный, красивый, в богатой одежде.

– Я жених твой, – сказал Эгле юноша. – Зовут меня Жа́лтис. Для других людей я уж, а для тебя, девушка, сбросил я змеиную кожу, тебе одной открыл свое имя. Полюбишь меня, красавица?

– Полюблю, – сказала Эгле, – буду тебе верной женой. – И пошла за женихом в подводное царство.

С тех пор девять лет минуло. Эгле родила своему мужу двух сыновей и дочку. Хорошо жилось Эгле. И дети удались ласковые, послушные, и муж ее любил и берег. Только вот затосковала Эгле по родному дому. Стало ей подводное царство не мило, захотелось на отца с матерью поглядеть, ласковым словом с братьями перекинуться, с сестрами за прялкой песни спеть. Просит она мужа:

– Отпусти меня, Жалтис, домой погостить, отцу с матерью показать наших деток.

А Жалтис не отпускает.

– Разве плохо тебе в подводном царстве? – спрашивает ее.

– Нет, хорошо, – отвечает Эгле, – да плоха та дочь, что отца и мать своих забудет навеки.

– Ну, будь по-твоему, – говорит Жалтис. – Отпущу тебя, только прежде спряди ты мне золотую кудéль[6]6
  Куде́ль – волокнистая часть льна.


[Закрыть].

Эгле села за пряжу. День прядет, другой прядет, а кудель все не убывает, будто даже больше становится. А старая нянюшка, которая младшую дочку нянчила, поглядела, как Эгле пряжу прядет, покачала головой и говорит:

– Хоть до моих лет доживешь, и то тебе не спрясть всей кудели.

– А что же, нянюшка, делать? – спрашивает Эгле.

– А ты накали спицу в огне да и проткни ею кудель.

Взяла Эгле спицу, накалила и только воткнула в кудель – вдруг выскочила из клубка большая жаба. Эта жаба в кудели сидела и выпускала изо рта золотые нити. Эгле с одного конца пряжу пряла, а с другого конца кудель еще длиннее становилась. Ну, а теперь Эгле всю кудель в одну ночь спряла.

Наутро приносит она мужу пряжу и говорит:

– Что ты велел, то я исполнила. Исполни и ты, что обещал.

– Хорошо, – ответил Жалтис, – я от своих слов не отказываюсь. Отпущу тебя к матери и отцу, когда ты эти башмаки сносишь.

Жалтис достал из-под лавки железные башмаки и подал их жене. Обула Эгле железные башмаки. С утра до вечера ходит по острым камням, на скалы взбирается, а на железной подошве хоть бы царапина!

Нянюшка смотрит на нее и головой качает:

– Зря себя, доченька, мучишь. Сто лет проживешь – сто лет башмаки целы будут.

– Научи, нянюшка, что делать! – просит Эгле.

– Снеси кузнецу и вели их в горн бросить.

Так Эгле и сделала. Кузнец перекалил железо в горне – стало оно ломкое да хрупкое, что стекло. В один час износила Эгле башмаки.

Приходит она к мужу и говорит:

– Теперь отпустишь?

– Отпущу, – говорит Жалтис. – Только как же ты без заячьего пирога в родном доме покажешься? Смотри, осудят тебя люди – загордилась, скажут.

Тут Эгле и вспомнила. Еще когда она маленькой была и случалось отцу с матерью куда-нибудь из дому уезжать, никогда они с пустыми руками не возвращались. Привезут пирог, всех детей куском оделят и притом такие слова скажут: «По дороге шли, в заячий домик зашли, заяц нам пирог испек, вот и вам кусок». Так по всей Литве исстари велось. Стыдно стало Эгле, что дедовский обычай забыла, и побежала печь пирог. А муж потихоньку все ведра и горшки припрятал, одно решето оставил. Как в решете воду носить, как тесто месить? Вода прольется, мука просыплется.

Но и тут старая нянюшка помогла. Она взяла ржаного хлеба и залепила дырки. Эгле замесила в решете тесто – ни капельки воды не пролила, ни горсточки муки не просыпала.

Испекла Эгле пирог и стала с мужем прощаться.

Муж ей говорит:

– Больше девяти дней не гости. И смотри, как назад пойдешь, чтобы никто тебя не провожал. Стань на берегу и позови меня так:

 
Если жив мой друг бесценный —
Забурли, вода проточная,
Из пучины брызни, пена,—
Пена белая, молочная!
 
 
Если ж милый мой убит
И в пучине темной плавает —
Над волною закипит
Пена красная, кровавая…
 

И вы, мои сыновья, и ты, дочь, слово дайте: о чем знаете, людям не рассказывать.

Дали дети слово.

Тут Жалтис обернулся ужом и вынес жену с детьми на берег озера.

Вот радости-то было, когда Эгле со своими детьми в родной дом постучалась!

Отец и мать дочерью да внуками не налюбуются, братья, сестры с Эгле не наговорятся.

Только соседи их дом стороной обходят и говорят:

– Вернулась ужиха с уженятами. Хорошо еще, мужа своего дома оставила. Не было бы от них беды!

Братьям обидно. Стали они сестру уговаривать:

– Откажись от мужа, оставайся с нами навеки. А придет муж за тобой – мы тебя не выдадим.

Эгле отвечает:

– Не дело вы, братья, говорите. Как жене от живого мужа отказаться, как детей родного отца лишить? И не придет муж за мной – я сама, как время поспеет, из вод озерных его вызову.

– А как ты его вызывать станешь?

– Эх, братья, – отвечает Эгле, – не вам его звать, не вам про то и знать. А меня лучше не спрашивайте, все равно не скажу.

А старуха соседка учит братьев.

– Не с той стороны, – говорит, – подступаете. Что мать не скажет – малые дети выболтают.

Вот собрались братья ночью в лес коней пасти и старшего сына Эгле с собой взяли. В лесу коней на зеленую траву пустили, разложили костер и стали у мальчика выспрашивать, как отца по имени зовут и на какой он зов отзывается.

Ничего им старший сын не сказал. Лаской выспрашивают – отмалчивается, побоями выпытывают – только слезы льет.

– Ну, – говорят братья, – этот в мать пошел, может, с младшим лучше сговоримся.

Утром вернулись они домой. Эгле спрашивает у сына:

– Отчего у тебя, сыночек, глаза красные?

– В лесу костер дымно горел, – отвечает ей сын, – вот глаза и покраснели.

На следующую ночь опять пошли братья в лес коней пасти и зазвали с собой младшего сына Эгле. Да и от него ничего не добились.

Вернулись наутро домой. Эгле глянула на сына и спрашивает:

– Что это, сыночек, и у тебя глаза красные? Не обидели ли тебя дядюшки?

– Нет, не обидели, – отвечает ей сын. – Я всю ночь не спал, коней стерег, вот и покраснели глаза.

И на третью ночь собрались братья в лес. Приласкали они маленькую племянницу и с собой заманили.

Была она у матери с нянюшкой любимым дитятей. Никто ее никогда и пальцем не тронул, злого слова не сказал. Вот стали ее дядья выспрашивать да выпытывать. Она в землю глазками уперлась, молчит, только головой качает: «Не знаю я ничего». А как пригрозили ей дядья гибким прутом, она задрожала вся, побелела, как платок, да все и рассказала. И как отцово имя – сказала, и на какой он зов отзывается – открыла. Ну, дядьям только того и надо. Еще пригрозили ей, чтобы она перед матерью и словом не обмолвилась, и отвели ее домой.

А сами захватили косы, пошли к озеру. Сделали они свое злое дело, косы о траву вытерли и воротились назад. Только стали косы в сенях вешать, услыхала Эгле железный звон, и сжалось у нее сердце.

– Что, братцы, – спрашивает, – вы так рано на работу поднялись?

Братья отвечают:

– Густая трава по утренней росе ровнее ложится.

А Эгле все душой неспокойна. В тот же день собралась она назад, к мужу. У порога с матерью и отцом попрощалась, у ворот сестер, братьев обняла – никому провожать себя не позволила.

Подошла она с детьми к озеру, стала на бережку и сказала, как муж ее научил:

 
Если жив мой друг бесценный —
Забурли, вода проточная,
Из пучины брызни, пена,—
Пена белая, молочная!
Если ж милый мой убит
И в пучине темной плавает —
Над волною закипит
Пена красная, кровавая…
 

Тут всколыхнулись озерные воды, пеной вспенились. Да не белая пена на волнах качается, не белая, как молоко, а красная, как кровь. И со дна голос послышался:

 
В час туманный,
В час рассветный
Я людьми загублен злыми.
Дочка милая,
Зачем ты
Назвала отцово имя?
 

Заплакала, зарыдала Эгле. Потом обернулась к детям и сказала:

– Нет у вас ласкового отца, нет у меня любимого мужа. Никто нас в подводном царстве не приветит, а под одним кровом со злыми убийцами нам не жить. Пусть же будет так, как я скажу:

 
Сыновья мои родные,
Вы сдержали слово твердо —
В дуб и ясень превратитесь,
Не сгибаясь, стойте гордо.
 
 
Ты же, маленькая дочка,
Не сильна в беде душою,
Стань пугливою осиной,
Трепещи всегда листвою.
 
 
Мне же елью стать печальной,
Стать угрюмой, темной елью,—
Лить потоки слез янтарных,
По ночам стонать с метелью.
 

И как сказала, так и сталось: старший сын превратился в дуб высокий, младший – в ясень, а дочь – в трепетную осину.

Сама Эгле обернулась темной елью.

С тек пор и повелись на земле ель, дуб, ясень и осина. Печальной вдовой клонит ель свои ветви долу. Чуть дохнет ветер – дрожат, точно от страха, мелкие листочки осины. А у дуба и ясеня стволы крепкие и твердые, как сердце верного человека. А почему это так, только тот и знает, кто слыхал от дедов про бедную Эгле и про ее детей.

СЕДУН.
Сказка коми

Запись и обработка А. Микушева. Перевод А. Смольникова

ил-был крестьянин. Было у него три сына: старший – Васи́лей, средний – Пёдор и младший – Иван. Был Иван седуном, с печи не слезал, все сидит там, бывало, да глину колупает. А два других брата – те не глупые, толковые. Вот заболел как-то отец, совсем ослабел. Позвал сыновей, говорит:

– Ну, сыновья мои, видно, помирать мне пришла пора, не поправлюсь уже. Похороните меня, а потом три ночи навещайте могилу. В первую ночь пусть Василей придет, во вторую – Педор, а после и ты приходи, Седун.

Так простился отец с сыновьями, да тут же и отошел. Похоронили они его честь по чести. Наступил вечер, пора идти на могилу старшему сыну. Василей и говорит:

– Не сходишь ли ты, Седун, на могилу отца вместо меня? Я куплю тебе за то красную рубаху.

– Ладно, схожу, – согласился Седун.

Давно он заглядывался на красную рубаху. Собрался не мешкая и пошел.

Проспал ночку на могиле отца Седун, а утром отец подарил ему красного красавца коня. Доволен Седун. Отвел скорей коня к ручью, сам же как ни в чем не бывало пошел домой.

Вот вторая ночь приближается, надо идти на кладбище среднему брату – Педору. Вечером просит Педор Седуна:

– Не сходишь ли ты, Иван, вместо меня на могилу? Я справлю тебе за это пару сапог.

– Схожу, – опять согласился Седун.

И на что ему вроде сапоги? Никуда ведь не ходит. Да, видно, надо и ему покрасоваться – пошел.

Проспал Седун вторую ночь на могиле отца, утром получил в подарок серого коня. Седун рад, отвел и этого коня к ручью.

Когда приблизилась третья ночь и настал черед самого Седуна идти на кладбище, он подумал, что теперь уж никто ему за это не заплатит. Поплелся, однако, проспал на могиле отца и третью ночь. Утром отец подарил младшему сыну вороного коня. Отвел Седун и воронка к тому же ручью.

А той стороной правил царь, и было у царя три дочери: Марья, Василиса и Марпида. И пришла им пора выбирать себе женихов. Царь дал девицам по шелковому платку: одной красивый-прекрасивый платок, другой еще краше, а младшей, Марпиде-царевне, самый красивый, весь огнем горит.

Утром вывесила на балкон свой платок старшая дочь.

– Кто достанет платок, – объявили по всему царству, – тому и быть женихом!

Услыхал это народ – со всех сторон ко дворцу потянулся. Братья Седуна тоже засобирались.

«Может, и нам счастье улыбнется!» – думают про себя.

Увидел их сборы Седун, запросился:

– Братья, не возьмете ли и меня с собой?

Те только смеются:

– Куда тебе, дураку! Сидел бы уж на печи.

Запрягли они в сани старую отцовскую клячу и поехали.

А Седун пошел к ручью, кликнул там красного коня и влез ему в ухо.

В одном ухе попарился-помылся, в другом – оделся-обулся и вышел такой красивый да сильный – молодец молодцом!

Вскочил молодец на коня и вскоре догнал своих братьев – они на кляче-то недалеко и уехали. Догнал и, не останавливаясь, только наклонившись, ударил на скаку по уху одного брата, ударил другого и просвистел мимо. Повалились братья на колени.

– Свят, свят, – говорят, – никак, Илья-пророк промчался!

А Седун промчался к цареву дворцу, выше балкона подпрыгнул, но платок оставил, не взял.

Дивится народ:

– Вот ведь может, а не берет!

Наверно, какой-нибудь счастливец и достал потом этот платок, но Седун не видел. На обратном пути он еще раз повстречал своих братьев, опять дал по уху одному и другому. Повалились братья на колени.

– Свят, свят, – говорят, – и верно Илья-пророк, как застращал!

Когда братья домой воротились, Седун на печи лежал – он давно уж прискакал, коня к ручью отпустил, а сам на свое место влез.

– Ну, братцы, что видели-слышали? – спрашивает.

– Ничего не видели, – говорят. – Кто-то снял уж платок, не про нас он, видно… Только Илья-пророк по дороге проскакал мимо, застращал нас сильно.

– А я так никакого грома не слышал. Сидели бы и вы дома – лучше было бы, – говорит Седун.

На другой день средняя дочь вывесила платок.

Братья опять собрались – может, на этот раз повезет. Попросился было Седун:

– Возьмите и меня!

Да они только рассмеялись:

– Молчи уж, дурак, куда ты пойдешь! Лежи себе на печи.

Запрягли свою клячу и поехали.

Слез Седун с печи, пошел к ручью, кликнул другого коня, серого. В одно ухо влез – помылся-попарился, в другом оделся-обулся, опять сильным да красивым молодцом явился. Вскочил на серого коня и поскакал. Как догнал братьев, опять, не слезая с седла, одному дал раз, другому, повалились они на колени.

– Свят, свят! – крестятся. – Илья-пророк промчался, совсем застращал нас!

А Седун подъехал к балкону, подпрыгнул и опять, как в прошлый раз, не взял платок, только глянул.

Подивились люди:

– Вот ведь каков: мог взять платок, а не снял!

Поскакал Седун обратно. Глядит: братья его все еще к цареву дворцу едут. Опять почтил их Седун затрещинами, повалились они на колени, шепчут:

– Свят, свят! Да ведь в самом деле Илья-пророк!

Скоро ли, не скоро, воротились братья домой. Седун спрашивает с печки:

– Ну, братья, достался ли сегодня платок?

– Не достался нам, кто-то снял уже, – отвечают братья. – Только Илья-пророк скакал мимо, опять нас стращал…

– А я так ничего не слышал, – говорит Седун. – Сидели бы оба дома, никаких страстей не видали бы.

На третий день младшая из сестер Марпида-

царевна вывесила платок. Народ собрался со всего царства – кто только не хотел достать тот платок!

Завидно братьям, говорят:

– Сходим и мы, может, достанется напоследок.

Седун тоже не смолчал на печи:

– Сегодня и я не останусь дома, поеду с вами!

Потом вышел и первый сел в сани. Посмеялись братья, поругали и отговаривать принялись – не вылез Седун из саней.

– Ну, будь по-твоему, – согласились наконец.

Довезли Седуна до ручья и вытолкнули его из саней. Вытолкнули и, посмеявшись, уехали, а Седун остался.

– И то хорошо, что до ручья довезли, самому не тащиться, – улыбнулся вслед Седун.

Кликнул третьего – вороного коня, в одно ухо влез – попарился-помылся, в другом – оделся-обулся, такой молодец стал, статный да красивый. Вскочил на коня и помчался. Ох и досталось от него братьям! Оглянулся, отъехав, – они все еще на коленях стоят, подняться не смеют…

– Свят, свят! – шепчут. – Илья-пророк проскакал, страху нагнал…

Подъехал Седун ко дворцу, разогнал коня, тот прыгнул выше крыши, и только когда опускался, снял Седун платок у Марпиды-царевны.

– Ой, ловите, ловите! – кричат люди. – Кто это? Кто такой?

А как его изловишь, если он верхом пошел, над головами?

На обратном пути вновь встретил Седун братьев – те все еще ко дворцу ехали – и опять хорошенько отколотил их. Повалились те на колени.

– Свят, свят! – крестятся. – Опять Илья-пророк страху на нас нагоняет…

Приехали они домой, а Седун уже на печи.

– Завтра, Седун, и ты с нами поедешь, – говорят.

– Ну, – удивился Седун, – неужто и меня приглашают?

– Завтра все должны быть, даже безногие и слепые, со всего царства. Царские дочери будут искать в толпе своих женихов.

– Ладно, поеду, – согласился Седун, – если только не станете выкидывать меня из саней. А платок не достали?

– Не достали, – отвечают. – Только Илья-пророк вновь такого страху на нас нагнал, о каком мы и слыхом не слыхивали.

– А сидели бы дома, как я, лучше бы дело было.

Улеглись братья спать с вечера, а на рассвете проснулся один и глазам не верит:

– Что такое? Горим, что ли? Не пожар ли в избе?

А это кончик красного платка высунулся во сне из-за пазухи Седуна.

– Брат, брат, – стал будить другого, – никак, Седун избу поджег, огонь на печи вон!

Услышал это Седун, спрятал кончик платка под рубаху, огня-то и не видать стало. Повскакивали братья, а никакого пожару нет.

Как совсем рассвело, запрягли братья клячу, кликнули с собой Седуна к царевым хоромам. Глядят, а люди со всех сторон идут и едут – кто может и кто нет, слепой и безногий, бедный и богатый. К полудню все собрались, никого по домам не осталось. Седун тоже со всеми торопится.

– Этого-то зачем привели? – смеются кругом. – Ведь он – сразу видно – не жених.

– Нет, – отвечает царь людям, – все должны быть сегодня здесь!

Когда народ собрался, царь поднес старшей дочери кубок вина, велел обойти с ним всех людей:

– У кого увидишь свой платок, тому поднеси вино, а потом сядь на его колени – он и будет твоим женихом.

Только пошла старшая дочь обходить гостей, тут же и увидела свой платок – кто достал, тот ведь прятать не будет.

– Батюшка, – говорит девушка, – нашла я своего жениха!

Угостила она суженого вином и села на его колени.

Подал отец кубок вина второй, средней дочери:

– Теперь ты обойди гостей, найди, угости своего суженого и сядь к нему на колени.

Наконец настал черед обходить гостей Марпиде-царевне. Подал ей царь кубок вина, наставил, как прежде ее сестер. Стала Марпида-царевна обходить ряды гостей, а платок-то ее немного – самый уголок – высунулся из-за пазухи Седуна. Глянула на суженого Марпида, так сердце у нее и упало. Прошла она мимо Седуна, будто ничего и не заметила, и ни с чем вернулась к отцу.

– Не сыскала я, батюшка, платка, – говорит.

– Обойди в другой раз, – отвечает царь. – Все равно где-нибудь свой платок увидишь. Здесь он должен быть, в стороне людей не осталось!

Царевна опять обошла всех и мимо Седуна прошла, только опять будто и не заметила платка, хотя он теперь наполовину высунулся. Принесла она кубок вина, поставила на стол.

– Не нашла, – говорит, – батюшка, платка. Даже и знать не знаю, где бы он мог быть…

Нахмурился царь.

– Так и не сыскала? – спрашивает. – Или плох на вид жених, стыдишься, должно? Пойди да гляди лучше.

На этот раз не стала царевна обходить гостей, пошла прямо к Седуну, угостила вином, вытерла ему платком под носом и села рядом. Увидели это люди, что рядом-то села, хихикать стали.

– Нашла? – спросил царь, услышав смешки.

– Нашла, батюшка, – проговорила Марпида-царевна, а сама и голову от стыда не поднимает.

Тут увидел царь ее суженого, огорчился.

– Тьфу! – говорит. – Ну и сыскала себе жениха, мне зятя…

Да что делать – не откажешься от царского слова. Отправил их царь в какой-то хлев, в котором то ли свиней, то ли коров прежде держали. Без пира и почестей отправил.

– Уходите, – говорит, – с моих глаз!..

А с двумя другими зятьями пировать остался. И мы там были – ели-пили…

Вот зашел я как-то к царю и рассказал, что, мол, далеко-далеко водится златорогий олень. В поле пасется, бегает быстро, да если кто поймает, тот уж, конечно, самого первого места в царстве…

Понял царь, к чему все это рассказано, говорит зятьям:

– Покажите-ка свое уменье – изловите того оленя и приведите сюда.

Ну, засобирались зятья, взяли веревки, кожаные вожжи и отправились в степь. А Седун говорит жене:

– Выйди к отцу, попроси водовозную клячу, я тоже хочу оленя ловить, я тоже царский зять.

Царевна Марпида пошла к отцу просить клячу для Седуна.

– Какую еще клячу нужно этому Седуну? – отмахнулся царь. – Пусть лучше сидит дома, не смешит людей.

А Марпида-царевна опять просит отца:

– Жалко, что ли, клячу-то? Дай ему.

Тут уж и матушка-царица слово замолвила за свою дочь. Отдал царь водовозную кобылу. Худая та была – кожа да кости. Приполз Седун и сел на нее не как все, а задом наперед. Конец хвоста в зубы взял, ладонями по бокам хлопает – едет!

– Смотрите, смотрите! – кричат кругом люди. – Седун-то, третий царев зять, тоже поехал оленя ловить!

– Задом наперед уселся! Не иначе как он и изловит златорогого оленя!

А Седун знай себе едет да едет, будто и не слышит эти насмешки. Добрался до своего ручья, схватил за хвост кобылу да как встряхнул – туша разом отлетела, а в руках только шкура осталась! Повесил он эту шкуру на изгородь и кликнул своего коня. Прискакал первый, гнедой. Вошел Седун в одно ухо, помылся-попарился, в другом оделся-обулся и таким молодцом опять стал – заглядишься! Вскочил на коня, догнал свояков, одного ударил по уху, другого и полетел дальше. А те повалились на колени, крестятся:

– Свят, свят! Илья-пророк страху нагоняет.

А Седун тем временем изловил в поле златорогого оленя, обратно едет. Увидели Седуна свояки, удивились:

– Ты уже обратно едешь, оленя везешь, а мы только на охоту собираемся!

– Поздно, – говорит Седун, – я уже изловил златорогого.

Принялись свояки уговаривать Седуна, чтобы он продал им этого оленя.

– Ну, ладно, – ответил Седун. – Только плата за него особая. Отрежьте с ноги по большому пальцу и дайте мне, иначе не получите оленя.

Подумали свояки, да как иначе быть? Отрезали по большому пальцу с ноги, отдали молодцу. Отдал им Седун златорогого оленя и умчался.

Приехали, привезли зятья оленя царю, любо тому стало, еще радушней их угощает.

– Вот зятья какую добычу привезли, – хвалит. – Этакого зверя поймать сумели! Седун вон тоже на охоту отправился, да все нет его. Не видали ли где?

– Не видали, – говорят зятья и опять наперебой рассказывают, как ловили златорогого красавца.

Немало прошло времени, пока Седун вернулся. До ручья скоро доскакал, да от ручья плестись пришлось долго. Да еще на лошадиной туше поймал с десяток ворон-сорок и потащил царю.

– Нате, – говорит, – тесть-теща, добычу вам принес!

– Тьфу! – только и сказал царь и приказал слугам выбросить птиц куда-нибудь подальше.

Вот хохоту-то было!

Приковылял Седун в хлев, на кухоньку теперешнюю, к суженой своей – к столу даже не пригласили…

Пошел я опять к царю и рассказал, что где-то в дальнем краю, слышно, водится свинка – золотая щетинка. Выслушал царь, говорит:

– Ну, зятья, поймайте мне ту свинку – золотую щетинку. Привезете ее – любимыми зятьями будете.

Ноги хоть и болят у зятьев после недавней охоты на златорогого оленя, да царю не откажешь. К тому же и любимыми зятьями хочется быть.

– Ладно, – говорят, – поймаем.

Взяли сыромятные вожжи и поехали.

А Седун опять свою Марпиду к царю-батюшке посылает:

– Сходи, Марпида-царевна, попроси у отца другую клячу, я тоже поеду за свинкой – золотой щетинкой. Зять ведь я ему!

Пошла Марпида-царевна к отцу, стала просить клячу, а отец стоит на своем:

– Не дам! Хватит того, что один раз уже осрамил перед всем честным народом.

Тут царица-матушка опять за дочку заступилась, жалко, видать, стало царевну, ну, вдвоем и уговорили царя.

Сел Седун на клячу боком и поехал себе потихонечку.

– Глядите, глядите, – кричат и хохочут кругом, – Седун опять на охоту отправился!

– Да сидит как, уж научился! Глядишь, и поймает свинку.

А Седун будто и не видит, не слышит ничего, едет да едет. Доехал до ручья, схватил кобылу за хвост, дернул – туша отлетела, а шкуру повесил на изгородь. Кликнул своего второго, серого коня, опять вошел в одно ухо – попарился-помылся, в другом оделся-обулся, вновь стал статным да красивым. Вскочил на коня, догнал свояков, дал каждому по уху. Повалились они на колени, глядят вслед, бормочут:

– Свят, свят! Опять Илья-пророк страху нагоняет.

Поймал Седун свинку – золотую щетинку, на обратном пути встречает свояков.

– Да ты, кажись, уже с охоты возвращаешься, добрый молодец, а мы все-то на лов едем! Не продашь ли нам свинку? – спрашивают Седуна.

– Продам, – отвечает молодец.

– А дорого ли возьмешь?

– А сни́мете со своих спин кожи с ремень шириной, так ваша свинка будет.

Призадумались было свояки, да куда деваться – согласились: сняли один у другого по полоске кожи и отдали молодцу. Отдал им за то Седун золотую щетинку и ускакал.

Привезли зятья во дворец небывалую свинку – золотую щетинку, царь пуще прежнего доволен: выхваляется перед гостями, поит всех, любимых зятьев угощает!

Сидят так, пируют все, Седуна, конечно, и не ждет никто, тут он и возвращается – втрое больше прежнего принес ворон да сорок! Узнал про то царь, нахмурился:

– Опять Седун срамит нас!..

Теперь Седуна не допустили к пирующим, хотя он даже теще гостинец принес. Повернулся и заковылял в хлев к своей Марпиде…

На этом пиру опять подошли к царю, стали рассказывать, что, мол, далеко-далеко пасется-гуляет тридцатисаженная кобылица с тридцатью жеребятами…

Даже в лице изменился царь, услыхав про ту кобылицу. Призвал зятьев, говорит: «Изловить надо ее и жеребят и пригнать ко дворцу!» Согласились зятья, а сами хоть и мнят о себе много, а и ходить уже не могут, прихрамывают. Собрались, однако, поехали.

Узнал про то Седун, опять уговорил Марпиду пойти к отцу просить третью клячу – хочется, видно, вместе со свояками изловить ту кобылицу.

Пошла Марпида к отцу. И не хотел он отдавать Седуну клячу, да царица-матушка заступилась за дочь, сама приказала кому надо про ту клячу.

Сел Седун на этот раз на лошадь как надо, сидит прямехонько да еще и погоняет, чтобы рысью шла.

Увидели его люди, смеяться-то еще смеются, да поговаривают:

– Смотрите-ка, научился-таки ездить…

Ну, добрался Седун до ручья, схватил кобылицу за хвост, тряхнул ее посильнее. Туша так прочь и отлетела, а шкуру он удержал, повесил на изгородь. Затем крикнул третьего коня, вороного. Прискакал конь. Залез Седун в одно ухо – помылся-попарился, в другом оделся-обулся и стал статным и красивым молодцем. Говорит ему вороной конь:

– Возьми, хозяин, с собой три ведра смолы, три сита тонких иголок да еще прихвати с изгороди три конские шкуры. Без этого не поймать тридцатисаженную кобылицу, которая там пасется в поле со своими жеребятами. Как приедем, увидишь – стоит на том поле дуб. Ты полезай на дерево, а меня покрой конской шкурой, облей смолой и обсыпь иголками из сита, затем сделай все в точности еще два раза. Сделаешь все, сиди на дереве и глаз не своди с кобылицы. Как только заметишь, что кобылица умаялась, опустилась на колени, прыгай с дерева и надевай на нее уздечку. Тогда она покорной станет, пойдет за тобой, куда прикажешь, а жеребята сами побегут следом.