Текст книги "Златые горы (СИ)"

Автор книги: ficwriter1922

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Не будем усложнять себе жизнь: переспим друг с другом и расстанемся, – предложила горгона.

– Не получится. Я хочу вас сердцем, умом, душой и… – Риддл запнулся, ища приличную замену слову “член”. – Черт, да вы сами видите…

Пытаясь сгладить неловкость, он заговорил быстрее:

– Хоуп, я тоже могу дать вам все, о чем мечтаете: дом, брак, любимое дело, чайник тот несчастный, и вам не придется лгать, терять зрение и бояться, что вашего мужа хватит удар, если он случайно увидит змей у вас на голове. Просто, рискните.

– Том Риддл, Том Риддл, – он вздохнула и сама преодолела разделявшее их расстояние. – Звать замуж, даже не поцеловав, – очень не разумно. – Ее щеки горели, глаза блестели. Риддл тоже чувствовал жар крови, которая бежала по венам в том числе и к его лицу. – И кстати, говоря все это, я чувствую себя так, будто вешаюсь вам на шею, что между прочим унизительно. Давайте оставим будущее на завтра.

Хвала магии, Тому хватило ума, чтобы не тратить время на поиски ответа. Слова сейчас были не нужны.

Сначала они целовались как малышня, быстро касались губ и тут же отстранялись, заглядывали друг другу в глаза. И каждый раз Риддл боялся увидеть вместо теплого сияния холодное равнодушие. Но она не прятала свою душу, смотрела на него, хотела его, и Том стал смелее. Он привлек Хоуп к себе, пальцы левой руки, все еще полумертвые, вцепились в ткань блузки и потянули вверх. Поцелуи стали жаднее, и неловкости избежать не удалось. Они стукнулись зубами, Хоуп слишком сильно куснула его за нижнюю губу, Том, целуя ее шею, случайно задел тяжелую прядь на ощупь холодную. Горгона вздрогнула, но не оттолкнула. Тогда он снова дотронулся губами до ее волос, чуть поморщился, маскировочное зелье с запахом волнующим, как грех, на вкус было мыло мылом.

Край блузки выскользнул наружу, под ней обнаружился слой шелка. И если бы в тот момент у Риддла спросили, кого нужно навечно отправить в ад, он бы выпалил того, кто придумал нижнее белье.

Хоуп запрокинула голову назад, открывая шею, тихо застонала, сжав его плечи. Она боялась, что желание собьет ее с ног. Погладила его затылок, шею. Нежно. И это было странно. Как будто посреди веселой пьянки кто-то запел грустную песню о любви несчастной и вечной. Том оторвался от ее губ, правая рука замерла у нее на груди, левая прекратила бороться с гладким шелком. Он посмотрел на Хоуп, та ответила долгим ошалевшим взглядом. Зрачки расползлись на всю радужку, и скорее всего не будь Риддл змееустом он бы превратился в камень. Она позабыла о своей способности убивать, о прошлом, о планах, о расчетах и стала уязвимой, как ребенок.

Люблю. Том не произнес это вслух, но глаза выдали его мысли. Ее лицо исказилось, счастье было слишком большим и с непривычки причиняло боль. Хоуп подалась к Риддлу, впилась губами, затягивая в настоящий долгий поцелуй. Языки не хотели ласкаться, а лишь путались друг с другом, так обычно и бывает, когда телом движет жадность, которую подстегивает давний голод.

В голове шумели мысли. Приличия, вдолбленные еще чертовым приютом, твердили, что он должен высунуть руку у нее из под юбки. Но куда там, будто крепкая веревка тянула его ладонь все выше и выше. Шелк, полоска голой кожи и снова проклятый шелк. Пальцы нашли лазейку под край трусиков. Хоуп едва слышно вскрикнула от удивления, не от возмущения. Том вспомнил, другой возглас, его издал бродяга не ждавший от полудохлого наркомана удара ножом под ребра, и одернул руку.

Приличия заголосили громче, злорадно предсказывая, что он все испортит. Они требовали, чтобы Том перестал лапать ее как последнюю шлюху, марать влажными поцелуями. Они взвизгнули, так нельзя. Приличную женщину нужно отвести в спальню, дать раздеться, выключить свет, сделать все быстро молча, под одеялом. А он лишь пугает ее своей похотью.

– Не бойся, я не обижу тебя… обещаю, – прошептал Риддл, уткнувшись ей в шею.

– Я не боюсь, Том, с тобой я ничего не боюсь, – спокойный шепот коснулся его уха. И приличия заткнулись.

На лестнице было тихо, казалось, они одни не только в доме, а во всем мире, но Том знал свою судьбу. В любой момент она могла опомниться и вытащить из прохладной весенней ночи, из суматохи Белтейна, веселую компанию пьяных гуляк.

Обратный путь в квартиру был долог. 12 лестничных ступенек. Том и Хоуп спотыкались, останавливались, задевали то перила, то стену, один или два раза наступили друг другу на ноги, но ничего из этого не заставило их оторваться друг от друга. Они шатались как пьяные, и хотя пьяны они не были, удача благоволила неуклюжим любовникам и не дала им упасть. Ввалившись в прихожую, они едва не забыли захлопнуть за собой дверь. Удача все еще следовала за ними, иначе ничем не объяснишь, как Том умудрился обойти стоявшую в проходе горгулью. Он задел ногой каменное плечо и даже не заметил – пытался расстегнуть маленькие жемчужные пуговицы на блузке Хоуп. Пальцы слушались плохо, будто он целый час торчал на холоде без перчаток. Обиднее всего было то, что с пуговицами воевала не левая рука покусанная, а правая нормальная. Горгона управилась с его рубашкой намного ловчее, ладонь забралась под майку. Риддл ахнул. По животу побежали мурашки. Пуговица оторвалась и упала куда-то на пол. Она была последней.

В гостиной любовникам пришлось остановиться. Вся удача мира не помогла бы им преодолеть шаткий лабиринт, настолько странный, что он походил на произведение сумасшедший скульптора.

– И как теперь? – хрипло спросила Хоуп, задев кончиком носа его подбородок.

Риддл окинул затуманенным взглядом гостиную. Решение проблемы пришло быстро, как по щелчку выключателя.

– Полетаем. Не против?

Хоуп фыркнула и помотала головой.

Но Тому было легче сказать, чем сделать. Он привык к магии похожей на змею, всегда готовую к драке, и очень удивился, обнаружив нечто вроде кучи ласковых непослушных щенят. На его счастье невидимых и неощутимы. Иначе Хоуп окончательно убедилась бы, что связалась с ненормальным. Риддл попробовал выбросить из головы все постороннее, а так же непристойное и сосредоточиться на заклинании. Если бы Хоуп стояла чуть дальше, чары сплелись бы намного быстрее, но Том скорее откусил бы себе язык, чем попросил бы ее об этом. Ее щека потерлась о его щеку, бедра прижались к его паху, казалось, горгона нарочно старается сделать его задачу невыполнимой. Рука, замершая на ее пояснице, спустилась ниже, но тут Риддл был сам виноват – не удержался.

Заклинание он вспомнил по слогам, осталось сложить их в единое целое: Вергар… Отвлекла струйка пота, побежавшая по спине и заставила задаться вопросом: а почему ее кожа прохладнее, чем у него и сухая. Том зашипел, злясь на себя. Может к черту спальню? Он провел руками по ее телу и вдруг с болезненной ясностью понял, какая Хоуп худая, легкая, хрупкая.

– Хочешь, я наколдую чары на всякий случай, чтобы у тебя не было проблем после…

Это было весьма самоуверенное заявление для колдуна, которого заклинило на элементарной Левиосе.

– Люблю предусмотрительность, – Хоуп лукаво улыбнулась.

– А меня? – пересохшее горло с трудом вытолкнуло эти слова и тут же запросило пощады и немного воды.

– Тебя, Том Риддл, не захочешь, а полюбишь, – ее губы ласково коснулись его губ и магия, с таким трудом призванная к порядку, бросилась в разные стороны. Случайно задела один из ящиков, тот опрокинулся, ударил соседний. И вся башенка зашаталась, повалилась, увлекая за собой следующую, а та следующую… Это была не самая красивая демонстрация эффекта домино в действии, но она впечатляла. Том и Хоуп застыли, настолько ошеломленные, что могли лишь смотреть, как лабиринт падает, превращаясь в груду хлама.

Комната наполнилась грохотом, треском, звоном, будто бокал, в который плеснули шампанского: самого напитка не наберется на пару глотков, зато пена норовит перелиться через край. Так и здесь шума было больше чем настоящего вреда. Он разносился по дому, пугая крыс, домовят, пикси и прочих мелких тварей. Воздух стал мутным и серым от пыли, та едва заметно поблескивала из-за долгого соприкосновения с магией. Том чихнул, наконец, очнулся, заклинанием разогнал пыль по щелям. Огляделся, прикидывая, что еще можно сделать, но разрушение уже подходило к концу. Последним с по истине царственным бухом завалился саркофаг, будто в насмешку перекрыв проход в спальню.

Что-то трещало, звякало, шуршало, привыкая к новому месту во вселенной. Не успело оно успокоиться, как из под завала раздался дикий визг. Острыми иглами он метил в уши любому, кто оказался в радиусе мили. Том бросил Силенцио. Безрезультатно. Колдун и не рассчитывал, что простенькое заклинание сладит с вопящим черепом. В свое время Риддлу потребовалось четыре фунта зачарованной глины, чтобы заполнить черепушку изнутри и щедро обмазать снаружи. В добавок, он извел три пинты молока девственной козы на магические знаки.

Разобраться, что именно случилось: глина ли треснула или знаки подвели, не было возможности. Череп голосил не в памяти. Выбравшись из пустыни молчания, гаденыш чуть ли не захлебывался собственным криком, спеша утолить жажду, мучившую его так долго. Магия Риддла крутилась по комнате, ворошила ящики и коробки, ища волшебный сундук. В таких ситуациях время удобнее мерить не минутами, а словом «дерьмо». Что Том и делал: «Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!» Проклятый сундук никак не находился. «Дерьмо! Дерьмо!» Его голова готова была лопнуть. «Дерьмо!». Колдун в отчаянии сжал кулаки. Магия поднырнула под опрокинутую этажерку, змеей потекла по полу, волоча за собой осколки битого стекла, снова зарылась в груду магических артефактов и, наконец, ухватила искомое. Сундук взмыл вверх, развалив кучу коробок, а на другом конце комнаты в воздух выстрелила болванка с вопящим черепом. Черная гладкая крышка распахнулась, сундук чуть наклонился, темный зев готов был проглотить любую добычу. И болванка не заставила себя ждать: описала широкую дугу и нырнула в сундук, тот сразу захлопнулся. Наступившая тишина вернула Риддлу и Хоуп потерянный рай.

Том обернулся проверить, как там его милая. Она стояла на ящике с перевернутым котлом в руках и высматривала что-то на полу. Риддл хотел вмешаться, но его помощь не потребовалась. Котел упал на пол, и Хоуп хищно перепрыгнула на его днище. Может быть, она крикнула победное «есть», которое Том не расслышал из-за звона в ушах. Она повернулась, на губах играла довольная улыбка, глаза сверкали.

– Что случилось? – колдун едва разобрал собственный вопрос.

Потребовалось дважды повторить заклинание и сделать двенадцать щелчков пальцами (по одному на каждый слог), только тогда звон начал стихать. Риддл попробовал начать разговор снова.

– Ты в порядке?

– Да, а ты?

Том собирался ответить, что тоже в порядке, но помешал стук сверху. Соседка, троллиха, свихнувшаяся на балете, колотила шваброй в пол. Отголоски концерта, устроенного вопящим черепом, забились колдуну в голову и для новых громких звуков там определенно места не было. Швабра долбила пол, а боль, как злобное эхо, долбила его правый висок. Том закрыл глаза, говоря себе: нужно подождать пару минут, ведь ни одно разумное создание не будет стучать в пол больше пары минут. «Просто подождать», – повторил Риддл, стараясь не думать о том, как каждое утро в шесть часов эта сволочь начинает топать у него над головой. Укус зудел, и все тело ныло, как после драки, но в этот раз его измочалила усталость, а не какой нибудь громила. Том пошатнулся. Стук продолжался, и он не выдержал. Подброшенный магией, Риддл вскочил стоявший рядом ящик и заорал:

– Возьми эту чертову швабру и повесься с ней на суку, глина драная!

Ящик длинный и неустойчивый закачался. Магия удержала своего хозяина. Том дышал хрипло, прислушиваясь к каждому звуку. Перед глазами у него плясало, колдун зажмурился. Под веками все было черно-красным, беспокойным и каким-то пульсирующим. Он хотел тишины. Он ее получил, но тишина не принесла облегчения. Он открыл глаза. Хоуп все еще стояла на котле. Волосы спутались в неопрятную копну, все ее шпильки валялись где-то между лестничной площадкой и его гостиной. Она не стала застегивать блузку и Том видел как поднимается и опускается грудь под белой майкой или как там женщины называют эти свои кружевные штуки.

– Прости.

– За что? Ты ведь не на меня кричал, – она посмотрела вверх.

Том задрал голову и громко произнес:

– Извините, мисс Химдельбрунк, мне очень очень жаль.

Забытый в воздухе сундук грохнулся на железную вазу, постав громкую дребезжавшую точку в затянувшемся фарсе. Риддл опустился на ящик, уперся ногами в бок коричневого кофра, сгорбился уставившись на сцепленные в замок руки. Как исправить ситуацию, он не представлял. Пора было признать: единственное, что он умеет делать блестяще – это ошибки.

Медленно переступая с ящика на ящик, Хоуп пробралась к нему и села рядом.

– Сегодня у тебя неудачный день.

– День закончился часа четыре назад.

Ее рука обвила его руку и горгона прижалась к нему.

– Я всегда старался быть сильным, – продолжил Риддл. – Не сдавался, не жаловался, боролся, работал как проклятый и ничего. Все что я делаю, не приносит результата, лишь новые неприятности. Можешь сказать почему?

– Нельзя воевать со всем миром, Том, – сказала Хоуп ласково.

– Мир начал первым.

– О, само собой.

– Каким ты меня видишь, Хоуп? – он опустил голову ей на плечо. Расслабился.

– Иногда у тебя взгляд больной собаки, в остальное время ты смотришь, так будто хочешь всех вокруг убить.

Ее слова должны были обидеть, но Риддл слишком устал, чтобы обижаться.

– Как ты думаешь, я могу измениться?

– Сам знаешь, что можешь. Ты сильный, умный, упертый. Злой, как змей. Но есть в тебе что-то… – она запнулась, – что-то хорошее. Не отказывается от этого, пожалуйста.

Они немного поерзали. Ящик покачнулся, пресекая все попытки устроиться поудобнее. Наверно, стоило найти место получше, но Риддл так редко чувствовал себя по настоящему счастливым, что хотел растянуть тот момент, когда чужое тепло ненадолго встало между ним и его старыми врагами: прошлым, настоящим и будущим.

– Том, – беспокойство в голосе Хоуп не обещало ничего хорошего. – Там из угла дым идет.

Пора было открывать глаза и возвращаться к реальности, но Риддл медлил.

– Синий?

Впрочем, ответ он и так знал.

========== Глава 11 ==========

Когда Том проснулся, Хоуп уже ушла из его постели, из его квартиры и из его жизни. Простыни воняли дымом, но на подушке остался запах сирени. Он закрыл глаза, прислушался к зуду в руке, который то затухал то снова разгорался, будто отвечая на стук его сердца.

Снова один. Шабаш закончился, и утро расставило все по местам. Риддл откинул одеяло, перед тем как сбежать Хоуп укрыла его. Вместо прощания. Секунду другую он сидел, уткнувшись лбом в сцепленные пальцы, потом встал. Запах дыма потянулся следом, намертво прилипнув к волосам, коже, одежде. Том спал не раздеваясь. Он задумался, изменилось бы что-то, если бы они занялись любовью. Чувствовал бы он себя лучше? Осталась ли она? Какая разница. «Белтейн закончился», – повторил себе Риддл и поволокся в ванную начинать новый день.

Зубная щетка опустилась в стакан, еще один утренний ритуал был завершен, вода смыла остатки зубной пасты в слив раковины. Том до упора закрутил подтекающий кран, поправил резиновую затычку, которая лежала слишком близко к краю. Поднял глаза. Отражение в зеркале казалось чужим. Мокрые всклокоченные волосы, торчавшие во все стороны, сжатые губы, глаза больной собаки. Кожа немного онемела, не отошла еще от утреннего умывания. Риддл яростно плескал в лицо ледяную воду раз за разом, будто тушил пожар. Забрызгал бортики раковины, залил пол, намочил повязку и укус теперь зудел сильнее, но внутри все так же горело.

Том протер щеку, еще гладкая. Крем Саливанна обещал на неделю избавить от бритья, что ж время покажет, стоит ли маленький тюбик своих денег. В шкафчике давным давно что-то сдохло и не желало покоиться с миром, поэтому все нужные мелочи Риддл держал на полочке под зеркалом. На правой стороне теснились туалетные принадлежности, на левой стояли лекарства и стакан из под виски. Каждый раз перед сном колдун проделывал одну и ту же процедуру: наливал в стакан воду, запивал две желтые пилюли из зеленой бутылочки – снотворное, потом капал зелье сна без сновидений, пока остаток воды не становился темно-коричневым, вливал в себя эту горечь цвета стаута, споласкивал стакан и ставил обратно на полку.

Он представил, как совсем недавно Хоуп стояла перед этим зеркалом и разглядывала этикетки на пузырьках с лекарствами. Жалела ли она, что связалась с мужчиной, который даже с собственными кошмарами не может справиться без помощи зелий? В любом случае она поняла, что совершила ошибку, задержавшись здесь, и поспешила ее исправить.

Не страшно и почти не больно. Рано или поздно Том сможет о ней забыть, это не должно быть трудно, ведь между ними считай и не случилось ничего. Колдун в последний раз глянул в зеркало. Да, придет время, он все забудет, а пока ему нужно было вспомнить, как смотрит на мир человек, который хочет всех вокруг убить.

Беспорядок в гостиной удручал, хотя если судить беспристрастно она выглядела лучше чем раньше. Барахло Риддла громоздилось у стен, будто кто-то решил освободить место для танцев. Голый паркет весь в царапинах и пятнах по любому создавал меньше угроз жизни и здоровью, чем шаткий «вещевой лабиринт».

Пока Хоуп была рядом, все выглядело как забавное приключение. Сейчас Том видел лишь обычный бардак, который предстояло разобрать, осмотреть, рассортировать, оценить ущерб. Он стоял на пороге, разглядывая ящики, коробки, вазы, книги, горшки, котлы, бумажные свертки… На недожеванном кресле спала книга о чудовищах. В полумраке комнаты посторонний наблюдатель принял бы ее за огромного кота. Том подошел к окну, перегнулся через ящики и одернул тяжелую штору. Снаружи шел дождь, стук капель по карнизу напоминал возню похотливых голубей. Пушистая обложка книги мерно вздымалась и опускалась точь в точь, как кошачий бок. Том улыбнулся, но гладить не стал. Он отодвинул вторую штору, впуская больше света в разгромленную комнату, которая так сильно напоминала его сраную жизнь, что хотелось скрипеть зубами.

На какое то время присутствие Хоуп все изменило. Они вместе наводили здесь относительный порядок, разговаривали, смеялись, перешучивались. Смит держалась свободнее, беззаботнее, будто вышла из холодной тени, которую отбрасывала на нее вина. Хорошее это было чувство – знать, что ты тот человек, который может сделать кого-то счастливым. Нужно забыть. Не даром говорят, то, что творится на шабаше, остается на шабаше. В ночь Белтейна всеобщее помешательство опьянило колдуна и горгону, теперь они протрезвели.

Поспешная уборка отняла не меньше часа. Ридлл предлагал Хоуп пойти спать, но она продержалась почти до самого конца. Лишь когда очередной зевок чуть не вывихнул челюсть, упрямая девчонка сдалась и побрела в спальню. В дверном проеме она обернулась, глаза смотрели на него тепло и нежно. «Не задерживайся». И это тоже было хорошее чувство знать, что ты нужен, что кто-то хочет тебя. «Постараюсь», – ответил Том сам не понимая, почему улыбается до ушей, после трудного вечера и бурной ночки любовник из него был никакой…

Рот дернулся в улыбке, но уже другой мелкой, злой и кривой. Укус чесался. Там, где на белом бинте проступили желтые пятна, зудело сильнее, но уже не так сильно как раньше. Рана почти зажила, и зуд легко было перебить, заняв руки делом, а голову мыслями. Вот только с чего начать? Наколдовать себе душ из очищающих чар, сменить повязку, помазать руку, переодеться, перехватить что-нибудь по дороге, а да, еще успеть в прачечную, потом к Соломонсу и к десяти быть в лавке, иначе Горбин весь изойдет на дерьмо. «Сколько сейчас времени?» – спросил себя Риддл, но без той паники, которую чувствует человек, понимая, что опаздывает. Если судить по цвету неба за окном, было часов шесть вечера не меньше.

Запах дыма раздражал, как и зуд в руке, а еще больше раздражала собственная неспособность начать действовать, вернуться к обычной рутине. Жизнь – лужа мочи, он – нашкодивший кошак, а решимость – рука, которая гнет его морду к вонючему пятну на полу. Но в это утро она была слабой, будто ночью ее тоже порвали чьи-то острые зубы.

Том заставил себя шагать в кухню, чашка кофе казалась ему единственным способом прогнать из головы дурман. На полпути он остановился. В стеклянном шаре, перевертыше старого чугунного котла, лежало нечто. Серая тварь с мясистыми шипами, ни головы ни задницы, только смутная схожесть с агрессивно настроенной кучей дерьма. Признаков жизни оно не подавало. На полу стояла пустая бутылка молока, а рядом валялся пакет с крендельками, Том собирался отнести их на кухню, перед тем как лечь спать, но забыл. Он не любил молоко и держал бутылку для эльфов, крендельки тоже были для них. Зачерпнув полную горсть, Риддл всегда покупал самый большой пакет, он высыпал еду в стеклянный шар, тварь тут же ожила. Наползала на добычу всей своей колышущейся массой. А эльфы, оставшись без еженощного угощения, наверняка затаили обиду. Том вспомнил, что попросил Хоуп налить молоко в блюдечко на кухонном столе и бросить туда крендельки.

Ему не нужно было закрывать глаза, чтобы вновь увидеть, как она возвращается из кухни, в руках бутылка молока, пакет, нож и яблоко. Вдруг она бледнеет и замирает. Его сердце, которое стало чувствительным дальше некуда, пропускает удар. Но с ней все в порядке, всего лишь чулок зацепился за гвоздь. У него вырывается что-то вроде, зачем так пугать. Хоуп фыркает, освобождает правую руку, сгибается, крепче прижимая к груди свою ношу, а потом бережно-бережно отцепляет чулок. «Ничего ты не понимаешь, Том Риддл».

Он сидел на корточках и пялился на черный чемодан, новое воспоминание пристроилось на краешке. Хоуп аккуратно нарезала яблоко, собираясь покормить свою тварюшку. “Свою”, потому что Тому эта отрыжка магических чар нужна была, как плеча в чае. Видимо, ей нравились уродцы. Причем достаточно сильно, чтобы уделить им немного ласки и внимания, но не настолько сильно, чтобы остаться и жить с ними. Глаза видели ее как наяву, но и все. В прошлом Том мог ее коснуться, обнять, почувствовать запах сирени и примешанный к нему запах дыма, который больше не возвращал к кострам и пожарам. Он мог пошутить, мол если бы “твой ежик” ходил в воскресную школу, то знал бы что не стоит брать яблоко из женских рук, и получить в ответ лукавую усмешку, а еще предложение скушать кусочек, ведь пока мужчины едят они не умничают. Хоуп не упускала возможности его подколоть, а Том рад был ее подначивать.

Все в прошлом.

Колдун вытянул пальцы, хотел превратить серое нечто в ничто, но в последний момент передумал и вместо этого вытащил из воздуха несколько огромных капель воды. Они скатились по стенкам, тварь милостиво приняла угощение. Некоторое время Том слушал, как она мокрой тряпкой елозит по стеклу.

Вот ведь странно до чего часто люди принимают любовь за хрупкого невинного ангела, тогда как она наглая девка, которая, не спрашивая разрешения, усядется тебе на колени, выпьет твое пиво и полезет языком в ухо, а захочет уйти, так уйдет, обругав напоследок. Но доверие – это не любовь. Оно больше похоже на одинокого испуганного ребенка, вроде того каким Риддл был в шесть лет, когда в нем проснулась магия.

Никому не было дела до жалкого сироты, никто не хотел замечать творящиеся с ним странности. Сам Том получил слишком много взбучек по поводу и без, чтобы решиться поделиться со взрослыми своими проблемами. Он плакал, забившись в темный угол, молился, искал спасения в обещаниях и детских суевериях, звал на помощь ангелов, но даже не пытался по настоящему бороться. Том ненавидел себя шестилетнего за слабость и глупость. Если бы прошлое было книгой, он, не раздумывая, вырвал бы эти страницы и сжег. Страх всегда толкает человека рубить с плеча, а Риддл очень боялся, что так и остался глупцом и слабаком. Как оказалось, не зря боялся. Вот только… Сегодня перед сном он не принимал лекарства, но кошмары так и не пришли.

А Хоуп? Разве рядом с ним она не стала чуть-чуть другой. Больше похожей на веселую беззаботную девчушку, у которой еще не было шрамов на запястьях, змей на голове и холодной ненависти к себе. Так почему Том снова и снова приказывал себе не думать о ней?

Двое озлобленных, покалеченных, людей могут влюбится друг в друга с первого взгляда, спасти друг другу жизнь, пожелать друг другу сдохнуть, откровенничать, как на исповеди и почти переспать, но доверять они не будут никогда. Так что самый лучший выбор – это забыть. И пусть каждый останется при своем. Том – с магией, страхами и злобой, Хоуп – с хитроумными планами и порядком в жизни.

«Надо идти в кухню», – Риддл поднялся, сделал несколько неуверенных шагов. Тело все еще слушалось как чужое. Пальцы ног наткнулись на короткую щетку колючих заноз. Том остановился и посмотрел вниз, на паркете была не просто царапина, а настоящая рваная рана. Он так и не переступил через нее.

То, что развернуло его и погнало к входной двери, то что заставило упрямо сжать губы и выскочить босиком из квартиры, то что пересилило сомнения, не позволив сдаться и отпустить было в равной мере и благословением и проклятием. Оно не делало его гордым, великим, бессмертным, всего лишь живым. По настоящему живым.

***

Вот уже три года жильцы «Желтого дома» не могли договориться насчет оплаты каминных платежей. Половина из них утверждала, что не пользуется общим камином, а значит и платить не должна. Другая половина называла первую врунами и отказывалась вносить их долю. Министерские колдуны давно обещали отключить спорщиков от сети, но по каким-то таинственным причинам, несомненно, связанных с дурным характером «Желтого дома» свою угрозу они до сих пор не исполнили. Вместо этого все три общих камина перегородили веревкой, на каждой висело по табличке с одним и тем же текстом. Надписи призывали уважаемых колдунов и ведьм иметь совесть и не пользоваться каминной сетью, пока не будет погашен общедомовой долг. Жильцы первой парадной на свой манер уважали министерство и, переступая через веревку, старались не задеть табличку. Поэтому она в отличие от своих сестер-близняшек выглядела относительно новой и солидной.

Белль Шарлин была одной из немногих, кто честно исполнял предписание, но отнюдь не из-за угрызений совести. Ей, шестифутовой красотке, любительнице облегающих платьев и высоких каблуков, трудно было вылезти из перегороженного камина, не потеряв достоинства. Так что она предпочитала пройтись по тихим надменным улочкам Мэйда Вейл, гордо вскинув голову и покачивая бедрами. Если бы жаркое возмущение и жадное вожделение могло поднимать в воздух, она бы моментально взлетела на уровень четвертого этажа и смогла бы войти в свою квартиру через окно. А так красавице приходилось, как всем простым смертным, сражаться со скрипучей калиткой и топать по заросшему двору. К сожалению, тропинка не отзывалась на каждый ее шаг задорной дробью, раздражающей дородных матрон.

Впервые увидев «Желтый дом» (по хорошему его следовало бы называть «Домом цвета охры или яичного желтка») Белль Шарлин сказала себе, это построил человек, которому приказали не выходить за рамки скучной обыденности. Дом был прямоугольником, высотой в пять этажей, без балконов, колонн или других украшений. Только в расцветке чувствовался дух протеста желтые стены хоть и вызывали насмешки, выделялись, что зимой, что летом. Вдобавок плоская железная крыша, водостоки, оконные рамы, двери, углы эркера и выступов дымоходов были выкрашены в темно бордовый. В целом Белль Шарлин домик пришелся по душе, и она провозгласила его своим королевством. Вести себя приходилось соответствующе, как говорится noblesse oblige. Положение обязывает. Заходя внутрь, она всегда чуть выше вздергивала подбородок и разбрасывала по плечам черные кудри. Мало ли, быть может ее эффектное появление скрасит день какому-нибудь невзрачному колдуну.

Белтейн поломал привычный ритуал. После ночи шабаша пятнадцатиминутная прогулка представлялась куда большим злом, чем короткий позор в камине. Ее вырвало. Белль Шарлин, конечно, знала, что после перемещения будет плохо, но не думала, что настолько. Наверняка, во всем было виновато то дерьмо, которое Чарли сунул ей вместо антипохмельного зелья. Голова трещала, будто в стенках черепа завелись жучки-короеды. Черт бы побрал дешевую сивуху, самопальные зелья и Чарли. В первую очередь Чарли.

Она согнулась. Одна рука ухватилась за стенку камина, другая задрала подол красного платья. Сначала нужно было перекинуть правую ногу через веревку, потом подтянуть левую. Главное не ступить в собственную рвоту. А еще не навернуться, не растянуться на полу, не сломать чего…

Каким то чудом Белль Шарлин умудрилась вытащить себя из камина, пострадало лишь ее платье. Камин давно не чистили, и грязи там было, как в тролльей пещере. Она осмотрела туфли, тоже соблазнительно красные. Хвала магии на них ничего не попало. Туфли были ее слабостью. Ох, если бы в постели с мужчиной она получала бы столько же удовольствия, сколько от покупки новых туфель, возможно, тогда ее настроение не лежало бы сейчас на самом дне выгребной ямы.

Одна крашенная магла сказала, высокие каблуки – пьедестал для задницы. Белль Шарлин полностью разделяла это мнение. Даже после всех ночных перипетий, ее задница смотрелась как на троне, а вот ноги горели в аду. Морщась при каждом шаге, она доковыляла до лестницы и вцепилась в холодные металлические перила. Ей предстоял долгий путь наверх.

Красавица хотела бы проделать его с легкой душой, но сожаления, как назойливые родственники, являются читать мораль, именно в тот момент, когда тебе больше всего на свете хочется сжаться в комок и сдохнуть. Что она говорила себе про Чарли? Никогда больше. Вот что. Повторяла это тысячу раз не меньше, даже написала на листе бумаги и приткнула в угол зеркала. Никогда больше. Но стоило сукиному сыну нарисоваться и начать обычный самоуверенный треп, она сразу поплыла и позволила затащить себя в койку. Дура! Дура! Пожалуй, это тоже стоило бы записать, а затем приклеить к зеркалу. Что обидно, трах тибидох не стоил утренних мучений. Как любовник Чарли не далеко ушел от бродячего кобеля, да и выглядел он как мелкая доставучая шавка… с тонкими усиками, закрученными вверх.

У Белль Шарлин вырвался то ли смешок, то ли всхлип. Она преодолела два этажа. Отбросила назад волосы, без всякого изящества, как от мухи отмахнулась. Чем дальше, тем тяжелее становился подъем, дыхание пресекалось, воздух вырывался с надсадными хрипами. Будто бы и не было всех этих наклонов и приседаний по утрам. Чулки съехали вниз, а белье перекрутилось, впившись во всякие нежные места. Чарли, скотина, не дал нормально одеться: разбудил, швырнул на кровать ее вещи и сказал, у тебя пять минут на сборы. Если бы Белль Шарлин не уложилась в отведенное время, с этого говнюка сталось бы выкинуть ее полуголую на улицу. Она хотела сплюнуть, но во рту не было слюны, только привкус рвоты. Это даже хорошо, урод вроде Чарли не заслуживал ее плевка.