Текст книги "Без тормозов (СИ)"

Автор книги: Джин Соул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Рутина разбавляется внеочередным тестом. Я перекидываю в пальцах карандаш и пытаюсь вспомнить, какую формулу нужно использовать. Преподаватель мерно ходит по аудитории, следя, чтобы никто не списывал, но это формальность. Я открываю рабочую тетрадь и листаю её в поисках нужного решения, шорох слышен по всему классу. Преподаватель останавливается и многозначительно смотрит на меня. Раскрытая тетрадь лежит под моей рукой, но он ничего не может мне сделать, ведь я член студенческого совета, а в нашей компетенции практически всё, в том числе и финансирование учительских премий. Ему ничего не остаётся, как идти дальше, а я продолжаю листать тетрадь, пока не нахожу нужную страницу и не переписываю оттуда решение. Думаю, сегодня стоит покаяться перед остальными членами совета, что я опять воспользовался своим положением на уроке. Ещё одна формальность…

В громкоговорителе щёлкает, объявляют, что сегодня после обеда будет медосмотр, так что нас просят не задерживаться и приходить в медпункт по объявленному графику. Члены совета идут первыми. Обследование занимает всего пятнадцать минут, в личную карточку ставится штамп и вписывается рекомендация.

До звонка ещё минут двадцать, я забегаю в уборную, чтобы потом не отвлекаться. У подоконника крючатся несколько третьекурсников.

– Чем это вы тут заняты? – считаю нужным спросить я. Это сборище явно глумится над уставом, и раз уж я состою в студенческом совете…

– Будешь? – Они пропускают меня к подоконнику, и я вижу рассыпанный на вырванном из тетради листочке белый порошок.

– Кокаин? – Я не удивлён, подобными вещами тут многие балуются.

Но я отказываюсь. Я уже пробовал наркотики, и меня это ничуть не впечатлило. Так что я делаю им замечание, предупреждаю насчёт возможных санкций и запираюсь в кабинке, чтобы сделать свои дела. Они пыхтят там, чихают, хихикают и спорят об очерёдности. Разумеется, я не собираюсь сдавать их совету. Я прекрасно знаю, что у председателя такая же проблема: он частенько балуется препаратами, чтобы снять напряжение. Это небольшое отступление от устава держится в большом секрете от руководства, потому что помогает студентам справляться со стрессами. О том, откуда на территории закрытой академии появляется кокаин, говорить не принято, но я догадываюсь, что ниточки ведут именно к председателю, ведь его семья владеет самым большим в стране фармакологическим производством.

После занятий я отправляюсь в кабинет студенческого совета. Остальные уже собрались, секретарь раскладывает распечатанные заранее бюллетени. Нужно обсудить наш бюджет и решить, какая из спортивных команд будет участвовать в спортивном празднике. Я слушаю вполуха. Председатель дёргает очки и зачитывает поступившие предложения, от его голоса меня клонит в сон, но я стараюсь держаться. Потом начинается обсуждение, я только механически тяну руку, когда требуется проголосовать. Я не интересуюсь спортивными мероприятиями и плохо себе представляю, чем команда гандболистов отличается от ватерполистов и почему стоит отправить именно её. Наконец председатель объявляет результат голосования, секретарь заносит решение в протокол, и можно расходиться.

Машина уже ждёт меня, Сугуру сидит на капоте. Судя по количеству окурков возле колеса, он уже давно меня ждёт. Я довольно улыбаюсь: на этот раз ему пришлось ждать, а не наоборот! Шофёр замечает меня и поднимается, чтобы открыть дверцу. В машине пахнет лекарствами, я приоткрываю окно, чтобы запах выветрился.

– Что у дантиста делал?

– Пломбу поставили. – В зеркало видно, как Сугуру приподнимает верхнюю губу и показывает на левый верхний ряд зубов.

– Это всё из-за чупа-чупсов, – резюмирую я. – У тебя есть, кстати?

– Есть, но мне ещё час ничего нельзя…

– Дай мне.

– Нетушки.

– Что? – Я ошеломлён, потому что он мне отказал.

– Не хочу завидовать, глядя, как ты ешь, так что сегодня обойдёмся без сладкого.

– Бу-у… – презрительно отзываюсь я, но его ничуть не волнует мой надутый вид. Нет смысла это продолжать, и я говорю: – Отвези меня в город.

Сугуру морщится, но подчиняется. Ему не нравится, что я бываю в подобных местах, но запретить он мне этого не может. Конечно, он мог бы сдать меня отцу, но почему-то этого не делает и послушно едет в самую оживлённую часть города, куда категорически запрещено ездить. Здесь в узких улочках пестрят вывесками бордели.

Делаю я это всего лишь чтобы нарушить очередное табу. Ведь что может быть неприличнее, чем свидание с проституткой? Если бы отец узнал об этом, что бы он сделал? Наверное, прикрыл бы всю эту лавочку к чертям, власти хватило бы, но вот только он ничего не знает. А я наведываюсь сюда время от времени, чтобы прочувствовать позвоночником все прелести запретных плодов Токио.

Но сегодня всё идёт наперекосяк. Я оставляю Сугуру в машине и иду по улочке к борделю, в котором бываю чаще всего. Сегодня мне хочется пощекотать нервы, так что я думаю затребовать кое-что особое. Но на полпути меня окликает какой-то парень:

– Эй, хочешь развлечься?

Мне стоит пройти мимо, но я всё-таки подхожу к нему. Он выглядит помято, хотя на нём костюм, какие обычно носят парни в хост-клубах, – дешёвка с претензией на шик.

– И сколько ты берёшь? – спрашиваю я, разглядывая его.

– Сойдёмся на сотне, – подумав, отвечает он. – Если у тебя есть деньги.

Я наполовину вытаскиваю из кармана пачку, демонстрируя, что платёжеспособен. Парень впивается в деньги глазами и следит, как они скрываются обратно в кармане. Мне нужно бы обратить внимание на этот вспыхнувший взгляд, но меня отвлекает пришедшее на телефон SMS.

– Тогда идём. – Парень подталкивает меня к отелю.

Я иду следом за ним, уткнувшись в телефон, и едва не врезаюсь в его спину, потому что он останавливается и отпирает дверь в номер. Внутри становится понятно, что этот отель затрапезный: мебель тут дешёвая, а простыни плохо простираны (на них виднеются желтоватые разводы).

– И что ты от меня хочешь? – спрашивает между тем парень, задёргивая шторы.

– Чтобы ты меня немножко придушивал во время секса. – Я кладу портфель на стул, отправляю туда же пиджак и забираюсь на кровать, расстёгивая рубашку.

– Я попробую, а ты скажешь, правильно или нет, – предлагает парень.

Я киваю. Он кладёт руки мне на шею, и я невольно подмечаю, что у него холодные и липкие ладони. Он сдавливает мне горло, я чувствую, как в висках несильно постукивает от этого. У него отлично получается, и я киваю ему, чтобы он меня отпустил. Но он не обращает на мой кивок никакого внимания и ещё крепче сжимает пальцы. Я пытаюсь убрать его руки, но он сильнее и продолжает душить меня. Я бью ногами по кровати. Воздух почти не поступает в лёгкие, я хриплю, стараясь ударить его по лицу, но мои руки с угрожающей быстротой слабеют.

Всё плывёт, глаза начинают закатываться, и я запоздало сожалею, что согласился пойти с ним. Должно быть, он просто решил меня задушить и забрать все деньги. В глазах мельтешит, и я совсем уже готов распрощаться с жизнью.

Но вот какой-то тенью в комнате возникает Сугуру, и я чувствую, что руки душителя разжимаются, а сам он летит в угол, отправленный туда точным ударом. Кажется, что время замедляется, и выбитые зубы висят в воздухе, растягивая во все стороны кровавые слюни.

Я с кашлем качусь по кровати, в ушах шумит. Мне нужно несколько минут, чтобы прийти в себя, а Сугуру всё это время пинает парня, который уже захлёбывается собственной рвотой и кровью.

Я сажусь и хрипло говорю:

– Оставь его, с него хватит.

Сугуру поворачивается, а я вздрагиваю. Он очень зол, я никогда не видел у него таких глаз: как будто вместо глаз камешки, сухие и колючие. Два быстрых шага – и я в шоке хватаюсь за щёку, которую обжигает увесистая пощёчина. В голове звенит, кровь приливает к лицу, но я шокирован не болью, а тем, что он посмел меня ударить. От обиды глаза заволакивает слезами.

– Одевайся, – отрывисто приказывает Сугуру, бросая мне пиджак. – Живо.

Я очень хочу закатить истерику, но боюсь этого колючего взгляда. Руки дрожат, голова всё ещё кружится, я с трудом попадаю рукой в рукав. Шофёр поджимает губы, берёт меня за руку и волочит из отеля на улицу, к машине. Эта грубость и раздражает, и пугает. Не знаю, чем я напуган больше: тем, что меня пытались задушить, или этим поведением шофёра.

Сугуру зашвыривает меня в машину и так захлопывает дверцу, что, кажется, стёкла готовы вылететь. Я вздрагиваю и съёживаюсь. Он обходит машину и садится на заднее сиденье рядом со мной. Я не решаюсь на него даже посмотреть, но краем глаза вижу, что на его скулах бродит краска, а грудь взрывается частым дыханием. Нам обоим нужно успокоиться. Я тихо растираю горло, в котором до сих пор першит. Сугуру снимает фуражку и зажимает лоб ладонью, я замечаю, что его чёлка влажная от пота.

– Сугуру? – решаюсь произнести я.

– Молчи, – резко обрывает он и хватает меня за плечи, встряхивая. – Что ты выдумал? Идти с каким-то проходимцем…

– Но…

– Ты хоть представляешь, чем это всё могло закончиться, если бы не я?

– Он бы меня задушил. Не думаю, чтобы кто-нибудь расстроился… – усмехаюсь я.

– А со мной что было бы? – Сугуру опять встряхивает меня. – Мне бы за тебя голову сняли!

Я кривлю губы. Он беспокоится о собственном благополучии. Его бы тоже не расстроила моя смерть. Накручивая себя так, я выкрикиваю:

– А эта пощёчина? Как ты посмел меня бить? Кто ты такой, чтобы руки распускать? Меня вообще никто никогда и пальцем не трогал!

Я думаю сказать ещё много гадких вещей, но Сугуру вдруг хватает меня за плечо, вжимает лицом себе в грудь и глухо спрашивает:

– Ты хоть представляешь, как я испугался?

Я вздрагиваю и замираю, потому что слышу, как стучит в этот момент его сердце. Оно не может обманывать. Я глотаю подступивший к горлу комок и мямлю какие-то оправдания, хотя это как раз он должен оправдываться. Щека горит, в глазах покалывает, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не зареветь. Его пальцы ворошат мои волосы, и он шепчет куда-то мне в затылок:

– Ну прости, прости, я не должен был так делать. Главное, что всё обошлось…

И мне от его участия становится очень стыдно за то, что я на него кричал.

Мы сидим так очень долго.

– У тебя кровь на рукаве, – потом говорю я.

Сугуру разглядывает манжеты, забрызганные кровью, и вздыхает:

– Придётся отдавать в химчистку.

Он сдвигает колено, чтобы вылезти из машины, но я удерживаю его за локоть:

– Сугуру…

– Что?

– Какие у тебя сегодня простыни? – отводя взгляд, спрашиваю я.

– Обычные.

– Постели шёлковые.

– Ладно… – И он пересаживается на водительское место.

Я приободряюсь.

За ужином Чизуо вдруг обращается ко мне:

– Что с твоей шеей?

Я клацаю зубами о вилку, настолько это неожиданно. А Чизуо ещё и обращает внимание на то, что у меня распухшая щека. Я проглатываю застрявший в горле кусок и очень надеюсь, что отец сделает ему замечание и избавит меня от необходимости отвечать. Щека у меня красная и припухшая, потому что Сугуру ударил не сдерживаясь, а на шее, должно быть, остались пальцы того парня. Но отец повторяет вопрос, и мне уж точно приходится отвечать.

– Случайность, – на ходу выдумываю я. – Сегодня у нас были занятия по самообороне. Я пропустил удар.

– По самообороне? – кривит рот отец. – Какая глупость! Тебе незачем посещать эти занятия. Такие проблемы решают телохранители. Ясно?

Я с облегчением соглашаюсь, и на меня больше никто не обращает внимания.

После ужина я ненадолго ныряю на кухню, чтобы наложить в пакет льда и приложить его к щеке. Лёд приятно охлаждает, и жар начинает спадать. Я держу его у лица, пока пакет не становится вязким и лёд не растает. Я гляжу на себя в зеркало и начинаю думать, что поступил опрометчиво. А если бы Сугуру не пришёл мне на помощь?

«Нужно быть осторожнее», – решаю я и обещаю себе, что больше не буду заговаривать с незнакомцами.

Щека пульсирует, я прикладываю к ней ладонь и понимаю, что Сугуру был во всём прав. Но меня до сих пор коробит его грубость, и я невольно начинаю придумывать для него наказания, одно лучше другого. Конечно же, я не в силах исполнить ни одного из них, но мысли об этом меня успокаивают и тешат моё самолюбие.

Нужно садиться за уроки, но мне сейчас не до них. Я делаю их абы как, отшвыриваю тетрадь и откидываюсь на стуле, растирая горло. Наверняка, я буду хрипеть ещё несколько дней, пока не восстановятся пережатые трахеи.

Маятник часов мерно отсчитывает время, я то и дело пересаживаюсь со стула на кровать и обратно, не зная, как убить время. Но вот часы бьют одиннадцать. Я переодеваюсь в пижаму и тихонько крадусь к комнате Сугуру.

Из кабинета отца просачивается свет. Должно быть, он ещё не ложился. Но это не беда: он никогда не проверяет меня, так что можно не бояться.

У Сугуру тоже горит свет. Я проскальзываю внутрь и обнаруживаю, что мужчина сидит в кресле с очередной книжкой, но не читает: нельзя ведь читать книжку вверх ногами, а именно так он её и держит. Меня больше интересует кровать. Я падаю на неё ничком, трусь щекой о простыню. Шофёр действительно постелил шёлк, бирюзовое постельное бельё, такое гладкое и прохладное на ощупь. Елозя по кровати, я добиваюсь того, что пижама слазит с меня. Я хватаю подушку и зажимаю её коленями, и шёлковая наволочка приятно холодит внутреннюю сторону моих бёдер.

– Эй, эй! – Сугуру не слишком доволен этим. – Прекрати. Мне потом на ней ещё спать.

Он поднимается и пытается забрать у меня подушку, но я крепко держу её за угол, и Сугуру падает на меня, ставя руки напротив моего лица, а колени – по обеим сторонам моих бёдер.

– Ну, что на этот раз? – спрашивает он.

Шёлк – это сигнал. Когда я прошу его перестелить кровать шёлком, это значит, что я хочу провести с ним ночь. Если я прихожу и вижу, что он в самом деле перестелил кровать, значит, он не против заняться со мной сексом сегодня. Я продолжаю елозить по кровати, стараясь выбраться из-под него, и обхватываю коленями его талию. Шофёр легонько наклоняет голову в знак согласия, и скоро его пенис мягко стучится в меня, заходя чуть глубже с каждой новой фрикцией.

Я прикрываю глаза и, нащупав его руки, перекладываю их к себе на шею. Я глупый, мне нужно было просто попросить его об этом, тогда ничего бы не случилось. Сугуру принимает мои правила, и его руки слегка сжимают мне шею. Он делает это именно так, как мне и хотелось. Сердце заходится стуком, виски наполняются кровью, и я очень остро реагирую на секс. Мне кажется, что мой анус чувствителен как никогда, и трение твёрдого ствола о мышцы приводит меня в полный восторг.

Я кладу ладони на руки шофёра, поглаживаю их, заставляя его сжать пальцы чуть сильнее, и почти кончаю от удовольствия. Сугуру часто дышит, и его бёдра быстро движутся в такт дыханию. Мой сфинктер слабо подёргивается, пытаясь сжать его член, но он движется быстро, и мои мышцы просто скользят вокруг него, наливаясь жаром и сладкой болью.

– Если хочешь, можешь кончить в меня, я не против, – шепчу я, замечая, что он старается сдержать оргазм.

Сугуру разжимает руки, его голова оказывается на моём плече, и я чувствую, как в меня вливается горячая струйка. Я всем телом чувствую его дрожь, а потом его рука протискивается между нами, и я почти кричу от накатывающего удовольствия: он делает так, что я кончаю в два счёта.

И мы долго лежим так, сплетённые, склеенные, задыхающиеся от ощущений, и никто не хочет сделать первого движения, чтобы нарушить этот порочный баланс.

– Мицуру…

– Что? – отзываюсь я.

– Прости, что ударил.

Я почти забыл об этом. Его слова должны вернуть меня в реальность, но мне не особенно-то и хочется.

– Никогда больше так не делай… – бормочу я.

– Ты тоже, – возражает он, и комната снова наполняется молчанием.

Возможно, Сугуру позволит мне остаться здесь на всю ночь. Мне бы не хотелось сегодня оставаться одному.

====== Глава 2 ======

Перед началом занятий куратор говорит, что у нас новый студент. Немного странно, что он переводится в середине семестра, но наверняка из какой-нибудь престижной академии. Я видел его фото в журнале: сын «алмазного короля» Сугисаки, учился за границей, кажется, в Англии. На нём до сих пор его старая форма, волосы выстрижены на манер английских денди, часы с золотым браслетом блестят на запястье. Своим видом он нарушил как минимум три правила, и я как член совета непременно должен сделать ему замечание. Все ждут именно этого, даже куратор посматривает на меня, прежде чем предложить новенькому занять его место, но я делаю вид, что ничего подобного не замечаю: подождёт до перерыва.

Но пара начинается не с проверки заданий, а с раздачи приглашений на так называемый «родительский день». Я озадаченно смотрю на бланк и не совсем понимаю, что с ним делать. Отец вряд ли это мероприятие посетит: он был в академии всего раз, когда устраивал меня сюда, да и нет необходимости в его визитах, я прекрасно справляюсь сам… А вот теперь этот родительский день!

Я настолько огорошен этим, что забываю о новеньком. А он, едва звенит звонок, неожиданно сам ко мне подходит.

– Привет! – говорит он и, кажется, нарочито произносит слова с акцентом, чтобы подчеркнуть своё обучение за границей. – Ты ведь Тораяма?

– И? – Я не слишком доволен тем, что он ко мне подошёл, тем более все смотрят на нас и ждут, чтобы я сделал-таки ему замечание, а у меня голова забита этим родительским днём.

– Ты мне нравишься, – строя мне глазки, говорит Сугисаки.

Я невольно добавляю это нарушение к остальным и спрашиваю:

– Мы с тобой знакомы всего полчаса, как же ты можешь говорить такое?

– Ну как же! Ведь у наших отцов совместный бизнес, – возражает он, – так что и мы должны подружиться.

– Хм? – Я изгибаю бровь и краем глаза смотрю на одногруппников, они начинают подхихикивать, потому что знают, что ко мне с подобными подкатами лезть не стόит. – Допустим, я тебе нравлюсь. И что же тебе во мне нравится?

Сугисаки определённо теряется, но тут же спохватывается:

– Глаза. Они ведь у тебя такие!

– Какие?

Шепотки и хохот становятся громче. Сугисаки сердито смотрит в ту сторону, откуда они доносятся, потом поворачивается ко мне и мямлит:

– Ну… они… зелёные.

Пожалуй, больше он не знает, что сказать, и я начинаю думать, что его «признание» – это всего лишь повод сблизиться с наследником Тораямы (он ведь именно с этой фразы начал). Я жду ещё немного, потом говорю:

– А, тогда, конечно, всё понятно, раз они зелёные.

– И что ты мне на это скажешь? – Сугисаки ободряется и – совершенно зря.

– На самом деле, как член студенческого совета, я тебе много что хочу сказать. – Я откладываю книгу и оценивающе смотрю на него. – Во-первых, носить чужую форму запрещено. Во-вторых, обрати внимание на то, как подстрижены студенты. В-третьих, аксессуары тоже запрещены. Если тебе необходимы часы, они должны выглядеть так. – Я сдвигаю рукав и показываю ему свои часы. – А если тебе хотелось похвастаться, то делай это во внеурочное время. В общем, у тебя есть время до завтра, чтобы всё исправить. Если нет – мне придётся сделать тебе взыскание.

К концу моей речи лицо Сугисаки вытягивается. А я ещё добавляю:

– И да, насчёт твоего предложения: подобные отношения запрещены уставом.

После такой отповеди Сугисаки уже не думает, что я ему нравлюсь, уверен. Он только мямлит, что завтра непременно исправит все огрехи в своём внешнем виде. А мне пора идти на собрание совета.

Я иду и думаю: и как это я забыл про родительский день? Ведь в прошлом месяце на очередном совете мы это обсуждали. Но моя голова тогда была забита чем-то другим, я просто проголосовал и забыл об этом. И вот что мне теперь делать? Родительский день уже послезавтра. Поставить печать на приглашении не составит труда, но кто придёт ко мне? Просить об этом кого-то из братьев? Ки-Таро, может быть, и согласился бы, но он с друзьями отдыхает в Швейцарии. Про остальных даже думать не хочется. Эти мысли так гнетут меня, что после академии я сразу же отправляюсь домой и почти не разговариваю с шофёром.

– Что-то произошло? – пытается выяснить он.

– Ничего особенного, – отвечаю я и снова погружаюсь в размышления.

До ужина я пробираюсь в кабинет к отцу. Он как всегда занят и не обращает на меня никакого внимания. Я пользуюсь этим и беру со стола его личную печать, чтобы проштамповать приглашение. Он и этого не замечает. Я прижимаю печать к бланку, остаётся неровный красный оттиск, и печать возвращается на место. Я махаю приглашением, чтобы подсушить чернила, и так же незамеченным возвращаюсь в свою комнату. Одной проблемой меньше, но что делать с главной?

Я очень подавлен: родительский день уже сегодня, а я так ничего и не придумал. Но я склоняюсь к мысли устроить небольшой спектакль: телефонный звонок, отец неожиданно не может приехать, какая жалость! Может быть, сказать, что его пригласил на обед премьер-министр? Для пущей важности. И я уже совсем готов утвердить этот план, как обращаю внимание на Сугуру. Вернее, это он обращает на меня внимание.

Мы стоим в небольшой пробке, так что ему не нужно следить за дорогой. Он оборачивается ко мне и спрашивает:

– Ну, так в чём дело, Мицуру?

– Что ты имеешь в виду?

– У тебя какие-то проблемы в академии? Я могу тебе чем-нибудь помочь? – вполне искренне тревожится он.

– Нет, не можешь, – отвечаю я и тут же вскидываюсь: – Да нет, как раз можешь! Точно! И как это я сразу не додумался?!

– Ты это о чём? – Мой всплеск его настораживает.

Я тяну с его головы фуражку:

– Сегодня ты идёшь со мной в академию.

– Что? – удивляется он. – Зачем?

– Сегодня родительский день, так что ты притворишься моим братом.

– Нет, это как-то… – Сугуру почему-то теряется. – Я не могу.

– Да всё ты можешь! – Я вцепляюсь в него как клещ. – Тебе просто нужно посетить открытый урок, поговорить с куратором и забрать у него табели. Никто и не догадается, что ты просто шофёр!

– Нет, – ёжится он, – это не лучшая идея.

Но я достаю Сугуру всю дорогу, и в конце концов он соглашается притвориться моим братом. Я ничуть не волнуюсь об успехе этой авантюры. Сугуру всего тридцать два года, выглядит он очень представительно, на нём дорогой костюм (который без фуражки смотрится уже не как шофёрский, а как обычный деловой костюм) – никто ничего не заподозрит. Сугуру ещё немного ворчит, приглаживая вихор на затылке, достаёт из бардачка часы и органайзер, а я немного удивлён, потому что это очень дорогие часы, и я тогда начинаю гадать: сколько же отец ему платит за то, чтобы он со мной возился, если обычный шофёр может позволить себе такие часы?

– Ну, и кем я должен быть? – интересуется Сугуру, перелезая на заднее сиденье.

– Сугуру Тораяма, один из моих старших братьев. – Я заставляю его немного распустить галстук. – К тому же ты лучше всех знаешь, как обстоят у меня дела в академии, так что всё пройдёт нормально, я уверен.

Сугуру вздыхает, но ему приходится согласиться и на это. Мы оба вылезаем из машины и идём в академию. У аудитории нас встречает куратор. Я представляю ему Сугуру, тот очень неплохо справляется со своей ролью, и мне даже кажется, что он больше подходит на роль наследника Тораямы, чем Чизуо или Акира.

Звенит звонок, урок начинается, и я уже точно знаю, что первым вызовут отвечать меня, как лучшего ученика в группе. Так и происходит, преподаватель называет мою фамилию, я беру книжку и иду к доске. То, что на меня смотрят чужие родители, меня мало смущает. Главное, что Сугуру здесь, и я не упускаю случая покрасоваться пред ним. Я открываю книжку и начинаю читать:

– It was on a rainy night. Some schoolchildren were going home after classes…

История занимает целую страницу, в ней встречаются сложные слова (такие, как «rarely», «thunderbolt», «revolutionary»), и для японца произнести их нормально – весьма сложная задача, но я с этим справляюсь, только в самом конце сбиваюсь и говорю «tloublemakel» вместо «troublemaker». Но, думаю, для большинства присутствующих то, что я прочёл, вообще китайская грамота, так что никто ничего и не замечает. Сугуру улыбается. Интересно, он гордится мной?

После урока нам даётся полчаса, чтобы поводить родителей по академии. В этом академия ничем не отличается от обычных школ: сплошная показуха! Я веду Сугуру к кабинету совета, он разглядывает плакаты на стенах и вскользь замечает:

– Ты неплохо справился. Только в самом конце чуть-чуть ошибся.

– Что? – Я удивлён, что он заметил мою ошибку. – А ты-то откуда знаешь, что я ошибся?

– Ты же не думаешь, что я тупой шоферюга? – отвечает он вопросом на вопрос, чего я терпеть не могу. – Колледж-то я закончил, – добавляет он, замечая моё возмущение.

– Тогда почему ты работаешь всего лишь шофёром? – задаю я вполне резонный вопрос.

– А почему бы и нет? – Сугуру пожимает плечами и оживляется при виде очередной доски объявлений: – О, твоя фамилия на первой строчке! Лучший ученик в группе?

Явно, он не собирается отвечать серьёзно на мой вопрос, так что приходится с этим смириться.

– Не только в группе, – возражаю я и тыкаю пальцем в заголовок, – а на потоке.

– М-м-м, вот это достижение! – говорит шофёр, и я не очень уверен, серьёзен он или иронизирует.

Репродуктор объявляет сбор, мы возвращаемся в основное здание. Теперь время родителям побеседовать с учителями. Они запираются в классе, студенты расходятся кто куда. Занятий в этот день уже не будет, после беседы можно отправляться домой. Мне, пожалуй, даже интересно, что скажут обо мне. Наверняка прозвучат слова «перспективный» или «целеустремлённый»…

Наконец дверь открывается, и родители начинают расходиться. Не у всех довольные лица: несмотря на то, что это элитная академия, некоторые просто не дотягивают до её уровня и находятся здесь только благодаря связям. Повезло, что я не один из них. Мне не стыдно забирать табели, и никто не сможет ткнуть меня носом в то, что я учусь здесь, только потому что я сын Тораямы.

Сугуру тоже выходит. Он кажется уставшим, под мышкой у него несколько прозрачных папок. Я жду, когда он дойдёт до меня, и спрашиваю:

– Как всё прошло?

– Нормально. – Сугуру вздыхает и шарит по карманам.

Я думаю, что он ищет сигареты, и поспешно говорю:

– Курить на территории академии запрещено.

Но он ищет вовсе не сигареты, а чупа-чупс. Засунув его в рот, он несколько оживляется.

– Едем домой? – спрашивает он.

Я киваю, и мы идём к машине. Сугуру садится рядом со мной и начинает листать полученные от учителя папки.

– Твой табель, – говорит он, протягивая мне листок. – Девяноста семь – очень неплохой результат.

Я расстроен, потому что ожидал сотни. Сугуру замечает это и пытается меня утешить:

– Да ладно, когда я учился, я максимум восемьдесят набирал.

– Но ты не Тораяма, – возражаю я, – отец наверняка будет недоволен.

Шофёр как-то криво ведёт плечами и достаёт прочие бумажки. Среди них несколько благодарственных писем за оказанную спонсорскую поддержку, требующие оплаты счета, копия платёжек и прочее.

– И ещё это, – добавляет Сугуру, подавая мне несколько скрепленных бумаг.

Это профориентационая анкета. Я листаю её и мрачнею, потому что там нужно указать сведения о родителях, а сама анкета содержит глупые вопросы о том, что мне нравится больше: выращивать растения или ставить уколы животным. В общем, это ещё один повод расстроиться. Я запихиваю все бумаги в папку и толкаю её в портфель, болезненно думая о том, как придётся говорить об этом с отцом.

С разбором документов покончено. Сугуру перелазит на своё сиденье, надевает фуражку и заводит мотор.

– Сугуру… – окликаю я его.

– Что? – отзывается он.

– Постели́ сегодня шёлковые? – прошу я.

– Нет, – неожиданно отказывается он.

– В смысле? – Я задыхаюсь от этого неожиданного отказа.

– Я и так весь день проторчал тут с тобой, мне ведь тоже отдыхать надо. – Шофёр чуть морщит нос.

– Да как ты… – Я настолько ошарашен, что едва нахожу слова. – Как ты смеешь со мной так говорить?!

– К тому же, – благополучно игнорирует он меня, – каждый день такими вещами заниматься довольно утомительно, а тебе ещё и вредно.

– Почему это вредно?

– Потому что.

– Я тебе прика…

– Я не собираюсь этого делать сегодня, ясно?

– Ну и пошёл ты! – Я заливаюсь краской, потому что вся эта ситуация очень унизительна: чтобы какой-то шофёр со мной пререкался!

– Мицуру…

Я не отвечаю ни на одну из его следующих реплик. Я слишком разозлён, чтобы разговаривать с ним. Из машины я выскакиваю, не дожидаясь его помощи, и надолго запираюсь у себя, где пытаюсь разрядиться, пиная пуфы и боксируя подушки. Вымотавшись, я падаю на кровать и какое-то время лежу не шевелясь.

В конце концов, ему платят за то, чтобы он возил меня. Может, стόит предложить ему прибавку? Эта идея меня вдохновляет, я вооружаюсь пачкой денег и спускаюсь вниз. Сугуру оказывается в своей комнате за ноутбуком.

– Вот! – Я кидаю деньги ему на стол. – Если я буду платить тебе, ты будешь делать то, что я говорю?

– Нет, – морщится шофёр и смотрит на меня почти с отвращением. – Я ведь уже сказал…

– А-а-а… – Я пинаю дверь и ухожу, понимая, что сглупил.

Пытаться купить его было не лучшей идеей.

Лучше забыть о нём и заняться тем, что действительно важно, – разговором с отцом. Я ненадолго возвращаюсь к себе за документами и стучусь к нему в кабинет.

– Табель, – говорю я, входя.

Когда дело касается документов, отец очень внимателен. Вот и сейчас он поворачивается ко мне и протягивает руку за бумагами. Я отдаю ему табель, счета и платёжные документы, говоря, что это вот то-то, а это вот то-то.

– Девяноста семь? – Складка в углу его рта становится глубже.

Я знаю, как повернуть разговор в свою пользу:

– Я очень недоволен собой. В следующий раз непременно добьюсь стопроцентного результата. Как член семьи Тораяма, я просто не имею права получать низкие баллы.

Эти слова отцу нравятся, и он даже говорит:

– Что ж, и девяноста семь неплохой результат. Но очень хорошо, что ты понимаешь.

И он уже готов вернуться к своим делам, но я протягиваю ему анкету:

– Тут ещё кое-что. Я не знаю, как заполнить первые восемь строк. Заполни их сам, пожалуйста?

Отец хмурится, читая анкету, надевает очки и заполняет первые строчки, поскрипывая пером. Когда он возвращает анкету мне, я надеюсь узнать о себе что-нибудь новое, но меня ждёт разочарование: в графе «мать» он ставит прочерк, а в графе «отец» пишет своё собственное имя.

– Ещё что-нибудь? – интересуется отец.

– Нет. – Я сникаю окончательно и иду к себе.

Заполнять анкету – нудное занятие. Вопросы пестрят длинными словами и кажутся похожими друг на друга. В некоторых я ставлю галочки наугад, потому что совершенно не знаю, чем я хочу заниматься в будущем. Думаю, моё будущее давно предопределено. На строчке с выбором будущего места учёбы я пишу название университета, в котором учился отец. Там же учились и все его сыновья. Это традиция, что Тораяма заканчивают именно этот университет. Не думаю, что мне позволят выбрать что-то другое.