Текст книги "Сны Единорогов (СИ)"

Автор книги: Дэйнерис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Валет, замешкавшись, запрокинул голову. Черные-черные глаза, горящие мраком самой преисподней, уставились в копошащуюся беглую точку, где, стеная углистыми обрывками, корчились тени пытающихся ускользнуть от него ведьм.

Сестры, взвизгнув от окатившего внимания сызнова вспомнившего о них беса, пуще прежнего заметались, гонимые хлещущей ольховыми розгами паникой…

Валет, сведя над покатой переносицей косматые брови, взбешенно рыкнул: проклятые маленькие тварюжки злили его, как же они его злили! Шумели, кричали, душили уродством одного своего никчемного присутствия!

«Да услышь же ты меня, идиот! Дьявол – не животное! Сейчас в тебе сокрыто великое множество способностей, возможностей, магии, ключей! Только позволь, позволь им высвободиться, выплеснуться наружу! Стань для них проводником, Валет! – голос, постигший приблизившееся отчаянье, теперь не шептал, а почти-почти кричал. – Сделай, что я тебе говорю! Не порти то, что можешь спа…»

Валет, возведя руки к черному каменному своду, не дослушав, перешагнув через грань раз и навсегда иссякшего терпения, щелкнув сошедшимися вместе железными клыками, изо всей подшкурной мощи возопил.

Сама земля, само сердце Последнего Края отозвались на этот крик немым расплесканным страхом, сотрясающейся болезненной дрожью. Демоническое чудовище орало, вновь отворив и осклабив рот, заглатывая время и укорачивающееся пространство, подаренные кому-то надежды и оборачивающиеся пеплом светлые сны…

Орало, орало, орало, а затем, разлепив отяжелевшие челюсти, тихо, но с бесконечной опасной ненавистью по слогам прорычало:

– Затк… нись. Убе… рись. Ум… ри!

Ведьмы, ничего не знающие о голосе, звучащем в ушах черного зверя, поборов сковавший металлический ужас, бросились в разные стороны, стремясь успеть покинуть перекраивающийся гробом за́мок. Выныривая из стен, покидая лазейки да тени, они на глазах обрастали прочерчивающейся из ниоткуда плотью, оседлывали костяные метлы и, визжа да рыдая, старались отыскать выход, но черный дворец, дворец, возведенный из чужих костей, отказывался повиноваться.

Замеченный там или здесь выход всякий раз ускользал от них, двери наглухо закрывались, бесследно растворяясь в стенах. Нетронутые демоном призраки, обуянные голодом и жаждой, терпящие по вине омоложенных старух вечность огненной пытки, удлинялись, выныривали из заточения, хватали потерявших внимательность сестер за ноги и руки, пытались утянуть к себе.

Колдуньи бесились, страшились, отбивались, хрипели и проклинали, тщетно накладывали чары, которых отныне не хватало на всех, тщетно сопротивлялись – черный костяной за́мок так или иначе неминуемо обращался для них поджидающим погребальным костром.

– Выпусти! Выпусти нас! – поддавшись, взревела одна, едва уворачиваясь от накаленных вил сменивших грешников козлобородых чертей.

– Выпусти, старый Дьявол! – пронзительно закричала вторая, когда мохнатая лапа, схватив её поперек пояса, пронзила когтями ставшее вновь морщинистым да обрюзгшим чрево.

– Смилуйся! Отпусти! Отпусти нас! – взвыла третья, на чьём горле сжалась сотня обуянных мечтой отомстить рук…

И тогда голос, что говорил внутри Валета всё это время, настойчивый скрипучий голос, так злящий разошедшегося черного зверя, покинул чужое тело.

Алая тень метнулась, распластавшись, по земле, расправила исполинские перепончатые крылья, окутала всю разом стену. На шее её зазвенели разорванные кованые цепи, удар за ударом теряющие прежнюю силу, отваливающиеся, звеньями проваливающиеся в разверстую пропасть. В подрагивающих дряхлых руках, пылая кубово-синим пламенем, тлел покрытый золой чистилища посох.

– Никогда… – простонал старый Дьявол, много вечностей назад изгнанный из места своего рождения, кишащего геенной отвернувшегося ада. – Никогда я не выпущу вас, мои дорогие… – голос его хрипел, переливался, опускался, опять и опять возносился, рычал. – Сам я не могу возвратиться домой, так хотя бы вы побываете там за меня!

Хохоча, древний красный Дьявол ударил о теневую земь своим посохом. Подземные черти, щурящие на старика-изгнанника алые прорези глаз, неуверенно, но охотно потянулись к трём сестрам черной кружащейся тучей.

Вотще пытались те сопротивляться, вотще голосили и сыпали проклятиями, вотще пробовали откупиться от не знающей пощады орды, пришедшей нести заслуженное возмездие.

– Нет…

– Нет!..

– Нет…!

Зверь-Валет, втянув ноздрями незаметно изменившийся воздух, поднял лицо. С немым безразличием взирал он, как трёх сестер, трёх дряблых черных ведьм, оплетая цепями и околдованными путами, вязали рогатые черти. Петлю за петлей, узел за узлом, а после, бросив тысячи запоминающих взглядов на новообращенного матерого зверя, черти, не проронив ни звука, нырнули в пламенную пропасть, распахнувшую под ногами извергающиеся серные своды.

Еще долго до Валета доносились молящие о пощаде вопли, еще долго нюх опалял запах испорченного поджаренного мяса…

Пока яма, дохнув напоследок аспидно-петушиным искрящимся снопом, раз и навсегда не сомкнула свой приглушенно чавкнувший рот.

========== Сон шестнадцатый. Слезы зверя ==========

Тень красного Дьявола, не способная более обрести плоти, бурлила кипящей лавой. Мерцающий душой лунного василиска посох переходил из одной когтистой ладони в другую, длинный хвост, изгибаясь рассерженным змеем, волновался, плетью вился по стенам.

Спятивший мальчишка, что стоял перед ним, таращась обезумевшими звериными глазами без проблеска узнавания или понимания, был неоспоримо силен, да, но слишком, слишком молод, неопытен, непокорен!..

И оттого не менее опасен.

Старый Дьявол не ведал, чего ждать от него, какие помыслы роились в его голове, что могло двинуть им в следующее мгновение и в мгновение после. Сохрани Дьявол свою прежнюю мощь – и они смогли бы потягаться почти на равных, с небольшим перевесом в пользу того, что старик, зовущийся Красным, полагался на трезвую голову и выдержанное холодное спокойствие. Мальчишка же, ослепленный доставшимися возможностями и собственным пробудившимся зверем, голодно глодающим изодранную душу, действовал лишь на инстинктах.

Теперь же Красный был всего-навсего тенью – ослабевшей тенью прежнего себя да грудой крошащихся пылью костей, выкопанных проклятыми старухами из черной бесплодной земли…

Теперь он не мог тягаться с юнцом.

– Валет… – хрипя древним нахохленным вороном, позвал он, наблюдая за новорожденной бестией с притолочной вершины. – Валет!

Мальчишка, хищно прищурившись, рыкнул; человечья память, стираемая гнетом забирающей всё больше места монструозной сущности, слишком быстро поддавалась и забывала. Химера, выросшая из чистого желания во что бы то ни стало спасти и защитить, не хотела носить отринутого имени, не хотела знать, кем душа, породившая её, когда-то являлась.

– Немедленно останови это! Усмири его! – вторя тем же рыком, рявкнул старик, взмахивая полотнищами пылающих крыл. – Среди вас двоих не он, а ты хозяин! Зверь никогда не примет тебя, если ты не одержишь над ним победу! Тогда и только тогда ты сможешь стать истинным демоном, а не той безмозглой тварью, что стоит передо мной сейчас!

Потерявший самое себя юнец, недовольно мотнув лохматой и рогатой башкой, по-животному оскалил клыки.

– За… мол… чи… ста… ри… каш… ка…! – провыл, картавя, он, нагибаясь, напрягаясь в грудах плечевых мышц, с лязгом и звоном впиваясь стальными когтями в распахивающийся трещинами пол. Хвост, вновь обернувшись хлыстом, принялся иступленной кошкой стегать вздувшиеся ноги и руки.

– Да посмотри ты на себя! – обреченно взвыл Красный. Слишком хорошо он начинал понимать, что ему не образумить поддавшегося монстру бесхребетного мальчишку. Никому, скорее всего, не образумить, кроме разве что… – Ты похож на бешеную собаку, бешеного медведя, от болезни ставшего еще глупее, чем есть! На какое угодно животное, но только не на того, кем должен быть!

Валет, выдохнув сноп густого черного дыма, замер, застыл, окаменело поджался…

И в ту же секунду выпущенной из кошмарного лука стрелой бросился на Красного, целясь в болтливую тень рядами обнаженных острых когтей. Крылья, отказывающиеся слушаться, сопротивлялись потокам бьющего в перепонку воздуха, напарывались на камни и сколы, наливались просачивающейся черной кровью…

Но и без них жаждущему расправы зверю хватило сил, чтобы в несколько прыжков добраться до той высоты, где тлела и танцевала тень ненавистного Дьявола. Когти, навылет пронзив и разломив стену, попытались впиться в издающее раздражающие звуки треклятое горло, разодрав то на лоскутные клочья…

– Не рассчитывай, будто так легко одолеешь меня, сопляк! – прогремело, улизнув и рассеявшись, из-за спины.

Зверь, выбешенно взревев, резко обернулся, едва не свернув самому себе шею, и, не мешкая, новым громоздким прыжком бросился на переметнувшуюся на другую стену верткую тень.

Вновь когти вспороли посыпавшийся камень, и вновь Красный, громыхая костьми черного за́мка, ушел от него, взирая с распаляющей смесью презрения, жалости и разочарования.

Не собираясь сдаваться, зверь продолжал и продолжал свои безуспешные попытки, неуклюжей здоровой пантерой гоняясь за хитрым сгустком несуществующего света, нарочно дразнящим его. Вскоре руки и ноги его принялись трястись под судорогой терновой усталости, изо рта потекли свистящие сиплые всхрипы, крылья, израненные о стены, болезненно ныли, не успевая заживлять старые раны, как на нежной перепонке уже появлялись десятки ран новых.

Движения зверя сделались намного более медленными, неповоротливыми, угловатыми; силы, берущиеся вовсе не из ниоткуда, не находящие шанса и времени восстановиться, стремительно уходили.

Замученный, без прежней легкости цепляющийся лапами за землю, Валет повалился на одно колено, яростно хлеща хвостом и крыльями, мотая ноющей под весом массивных рогов головой. С губ его спадала клочкастая пена, в глазах пылало замутненным одержимым лепрозорием.

– Оказывается, ты столь же неимоверно туп, сколь и силен! – вскричал, шире раскрывая крылья, Красный, нависая над юнцом пламенем шабашно разгорающейся свечи. – Послушай меня, мальчишка! Уйми свою гордыню! Она не поможет тебе! Даже те, чьи души сотканы из чистейшей изначальной тьмы, должны подчиняться некоторым законам! Даже они, не говоря уже о тебе! Ты не можешь просто брать и сеять смерть тогда, когда тебе вздумается! Ты не можешь творить то, что взбредет в твою бестолковую упрямую башку! Думаешь, ты один такой, кто, едва получив невиданное прежде могущество, на глазах превращается в безмозглого кровожадного барана?! Прислушайся ко мне, пока еще не стало слишком поздно! Я лишь хочу помочь тебе, коль скоро ты стал мне братом по нашей общей теперь сути! – голос, облачаясь в раскаты черного грома, неуклонно набирал силы.

Валет же, сраженный прижавшим к полу нежданным измором, только слепо щерил клыки.

– Мне пришелся по душе маленький, слабый, но храбрый ребенок, что пришел к старой колдующей стерве в бескорыстных поисках своего плененного друга! – странно колебнувшись, голос Дьявола вновь резко стих, наполнился глубиной, вдумчивым спокойствием. В чём-то, самой немыслимой крохотной крупицей, даже запрятанной, но всё равно просквозившей лаской. – И что с этим храбрым ребенком сталось теперь…? Куда, скажи мне, он подевался? – неспешно, бесконечно осторожно, не доверяя присмиревшему с виду зверю, старый Дьявол приблизился к тому, громыхая посохом по дрожащим камням. – Мой Создатель однажды сказал, будто я не гожусь для своего мира, сослав меня в мир людей. Но знаешь, что я увидел в этом чуждом мне мире? Муки, коих не знают даже твари из Пекла! Муки, на которые лишенные разума человеческие существа постоянно сами себя обрекают!

Зверь-Валет прищурил глаза, издав предупреждающий горловой взрык. Трясущиеся его руки попытались дотянуться до красного Дьявола, но тот, лавируя светом и ветром, ловко увернулся от них.

– Даже после того как моя долгая-долгая смертная жизнь завершилась, мой дух не впустили на порог отвергнувшего дома… Вечности, бессчетные вечности я скитаюсь между миром людей и миром незаконченных дел, вечности стыну посреди того и этого холода! Поэтому послушай… послушай меня, Валет… – старик, подступившись еще ближе, чуть склонился и зашептал почти по-доброму, почти по-отечески, небрежно пряча по рукавам едкую стылую скорбь. – Твой Создатель, в отличие от моего, даровал тебе шанс на выбор, дослуживается до которого отнюдь не каждый! Он даровал тебе вторую сущность и вторую живую жизнь! Если же ты сейчас не остановишься, если предашь его доверие – всё окажется тщетным! Раз и навсегда ты лишишься желанной столь многими бесценной свободы, и твой друг…

Выпада, подлого низкого выпада, старый Дьявол, продолжающий существовать по принципу угасающей, исчезающей из всех миров чести, не ждал.

Столб просмоленного кислотного пламени, вырвавшийся из раскрывшегося рта харкнувшего зверя, ударил в самую его суть испепеляющим ядовитым облаком, раздирая и дробя на отшелушивающиеся, отсоединяющиеся, разлагающиеся и растворяющиеся частицы.

Старик, вскинув беспомощные крылья, испуганной птицей взметнулся вверх, ревя, крича, извиваясь, корчась и стеная, пытаясь отряхнуться, сбросить с себя кострящийся полымень и спастись, но черно-зеленые языки продолжали жечь его, продолжали грызть и кусать, влеча медленную, слишком медленную мучительную смерть. Посох выпал из разжавшихся дряблых пальцев, крылья, поджавшись, обуглились, душа, пульсирующая в агонии, не могла, не умела, не хотела справляться со страхом настоящей неминуемой смерти, что собиралась стереть её из летописей вселенной уже навсегда.

– Глупый… же ты… щенок… И зачем я… только… связался… с тобой… – простонал, давясь словами и отказывающим голосом, скукоживающийся старик.

Пронесся над озлобленно таращащимся Валетом, с чьих губ каплями спадала огненная кислота, и, кое-как подчинив напоследок собственные каменные кости, тлеющей чахлой вспышкой бросился в открывшийся черный проход.

🐾

Тень старого Дьявола, мечась по коридорам испускающим дух подстреленным зверем, плакала. Боль жгла не знающей исцеления язвой, полученные раны сочились кровью куда более страшной, чем кровь красная и телесная. Он умирал, умирал безвозвратно, отжив свои долгие тысячи лет, скованные неприкаянным холодным сном…

Умирал, но перед смертью хотел сделать кое-что еще.

Оглушенный мукой, он уже не помнил, в каком из тоннелей погибал маленький юный пленник, столь светлый, что не в его праве было притрагиваться к нему прежде. Страх же не успеть, не справиться, не отыскать притуплял остатки пытающегося мыслить рассудка, заставляя бессмысленно и бесцельно биться об одни и те же стены, перепроверенные вдоль и поперек.

Было поздно, слишком-слишком поздно! Он не мог поспеть, не мог остановить обезумевшей черной бестии, не мог вернуть того безрассудного, но искреннего мальчишку, который почти-почти самого себя потерял…

Совсем рядом с Красным, нырнувшим в очередной непроглядный рукав, отозвавшись в пустоте холодным встрепенувшимся лязгом, звякнуло вдруг железо. Чей-то голос – тихий-тихий сломленный голос – прохрипел несколько несвязных расплывчатых слов…

Дьявол, ударив оголенными костьми едва подчиняющихся крыльев, задыхающейся алой тенью бросился туда.

Тай, оставшийся сидеть под мертвой решеткой своей темницы, бессильно погружаясь в очередной выкачивающий сон, испуганно дрогнул, разлепил ресницы: дверь, неотзывчивая старая дверь, сквозь которую он так и не смог, сколько ни пытался, пробиться, скрипя и скрежеща ворчливыми замками, отмыкалась. Один поворот ключа, другой, третий…

И вот, едва юноша, поскользнувшийся, упавший на спину, успел отпрянуть от неё, тяжко переставляя исхудавшими ногами и руками, дверь эта, раздраженно провизжав петлями, сдвинулась с места, отъехала…

Распахнулась.

Тай, скованный да пригвожденный, ждал, ждал и ждал, но никто не заходил внутрь, никто не заговаривал с ним, никто не протягивал ладоней, не поил отравленной лаской да такой же отравленной водой, вычерпывая взамен его собственные жизненные соки.

Не понимающий, боящийся, толкаемый в спину звенящими в ушах раздирающими криками, что совсем недавно прекратились, но остались блуждать искаженным эхом в лабиринтовых подземельях, он, поднявшись, стараясь удержаться на ходу, сделал нестойкий ватно-гипсовый шаг…

Затекшие конечности, тут же подкосившись, заставили вновь припасть к земле, калеча и разбивая гаснущее тело, прошитое морозным болевым узором до последней клеточки.

– Ва… лет… Валет… Милый мой… Ва… лет… – выкашляли, трясясь и не сходясь, обескровленные синие губы. На мутные глаза, некогда отмеченные дланью буйного смеющегося леса, навернулись непрошеные слезы.

Чудо, о котором не хватало смелости ни думать, ни просить, внезапно свершилось, осуществилось, пришло! Путь был открыт, оковы насланной ворожбы рухнули, Валет, где-то там сгорающий в пробирающей до костей агонии, мог, наконец, дождаться вымаливаемой подмоги, но он, никчемный горбатый глупец, не мог даже толком пошевелиться, не мог броситься на зов, не мог, просто-напросто не мог ничего!

Душа, запертая в гробу никак не желающей умирать плоти, яростно билась, бушевала, ломала крылья, плакала, клянчила у глухого и немого Создателя выпустить её на волю, только всё так же ничего, абсолютно ничего не происходило…

Пальцы, треснув в ногтях, сжались в слабые трясущиеся кулаки, а после, осатанело вцепившись в землю, стали пытаться подтянуть за собой всё остальное тело, медленным-медленным бесполезным мешком худо-бедно волочащееся по следу.

Хрипло вырыкивая слова никогда прежде не произносимых проклятий, ненавидя себя самого всей силой живой подгрудной птицы, угрожая немощному куску мяса и его же умоляя, Тай полз, полз и полз…

Пока, пробившись сквозь возведенную стену из желания скорой смерти, прочитав все до последней мысли и все до последнего чувства, ушей его не коснулся чуть насмешливый, но вовсе не опасный голос, тронутый сединой серой печали:

– Не стоит торопить её, мальчик… Не стоит торопить Смерть. Однажды ты узнаешь, что она и сама никогда не медлит явиться.

Тай, вырезанной из дерева марионеткой вскинувший голову и прищуривший полуслепые глаза, как ни вглядывался, видел поначалу лишь одну пустоту. Но потом…

Потом, решившись явить себя, из густого черного ничего стали проявляться постепенные очертания мерцающей да багровой рогатой фигуры, за чьей сутулой спиной кривились обрубки заживо истлевающих перепончатых крыльев…

Юноша, всем существом замерев, уставился на пришедшего к нему Дьявола распахнувшимися прояснившимися глазами.

– Не нужно бояться меня, мой мальчик… – шепнула, уловив знакомый и незнакомый одновременно взгляд, лишенная лица тень, осторожно, демонстрируя безоружные обнаженные ладони, тянущая к певчему соловью грубую когтистую руку. – Я здесь совсем не для того, чтобы обидеть тебя.

– Я… не… боюсь… тебя… – нинасколько не задумавшись, молвил в ответ юноша, и Дьявол, мягко заглянувший ему в душу, узнал: он не притворялся, не лгал. Светлая детская сущность, залитая трепещущим белым светом, действительно не ведала страха пред ним. Более того, умываясь высушенными росистыми слезами, она тлела честной жалостью, скорбью и незаслуженным состраданием. – Тебе… больно?..

Дьявол почувствовал, как несуществующего его рта коснулась странная, но сладкая улыбка.

– Нет. Нет… Мне не больно. Я просто умираю, малыш, – тихо отозвался он, притрагиваясь кончиками когтей к нежной коже измученного лика, и по щекам удивительного ребенка, раскрываясь бутонами диких роз, словно бы сами собой заскользили слезы: такие же красные слезы, как и дух растворяющегося старого Дьявола. – Не плачь обо мне, маленький несмышленый птенчик… – Руки, пока еще способные послужить, обхватили не сопротивляющегося юношу, отняли от земли, прижали к еле-еле осязаемой груди, растлевающейся пожирающим небытием. – Сейчас тебе должно сделать кое-что поважнее, чем сокрушаться о том, кто едва ли того стоит. Ты уж прости, что возлагаю это на тебя…

Юноша слабо, но отрицательно качнул головой. Полуживые его руки, с усилием подтянувшись, оплелись вокруг шеи огненного духа, цепляясь пальцами за клочья потрескивающих языками да искрами волосьев.

– Твой друг, как бы ни мстилось обратного, ждет тебя… – прокаркал древлий Дьявол, согревая пламенем преисподней озябшее хрупкое тельце в своих когтях.

Тай, чьи щеки продолжали покрывать дорожки не остывающих алых слез, покорно кивнул.

Дьявол, теснее прижав к себе светящегося изнутри ребенка, взмахнул гаснущими крыльями и, обернувшись потоком обезличенного красного ветра, помчал того к одержимому новообращенному зверю, чей рёв сотрясал и сотрясал рушащийся камнями да надеждами черный дворец.

🐾

Красный Дьявол, сжавшись до размеров едва видимой тени, гонимой по подземельным хребтам завывающим сквозняком, с непривычной бережностью опустил светящегося душой юношу на ноги, верным стражем оставаясь парить за его спиной. Руки, оснащенные когтями, аккуратно поддерживали ослабшее тельце, едва то обессиленно оступалось, готовое вот-вот упасть.

Тай, застывший посреди смутно знакомого круглого зала в пригвоздившей растерянности, не понимал.

Глаза его уперто отказывались видеть, не желали видеть, не желали совсем ничего знать! Сердце, слабо-слабо отдающееся в висках удрученным стуком, пугливо соскальзывало в подкостную пропасть.

Пол, стены, потолок – всё это оказалось в глубоких дырах, трещинах, провалах, выбоинах. Страшная огненная лава, прошившая почву извивающимися кипящими жилами, ветвилась возле самых ног, поднимаясь шипящими испарениями да ошпаряя испепеляющим жаром. В красно-черный закоптенелый воздух, напитанный невыносимым духом разогретой серы, ударялись струи полупрозрачного дыма, оседающего копотью на всём, что встречалось на его пути.

Обескураженный и перепуганный погорелый взгляд выхватил перевернутый металлический стол, раздробленные осколки цепей, стекло и железо, а еще – кровь, кровь, нескончаемую повсеместную кровь и ледяной, проникающий в самые потаенные уголки души ужас, сковывающий по отказывающимся подчиняться конечностям.

– Что… случилось…? Что… произошло…? Где… где… Ва… лет…? – губы, в которые влилось немного тепла за то время, пока старый Дьявол дарил юноше окутывающие объятия, назвали, хоть и не хотели того, заветное имя не с радостью, а с болезненной горечью.

Красный, маячивший позади, сильнее стиснул когтистые пальцы на худощавых плечах, собираясь, если вдруг понадобится и что-то пойдет не так, подхватить светлого ребенка да уносить того отсюдова прочь.

– Будь, прошу тебя, осторожен, малыш… – прохрипел он ему на ухо, опаляя холодную кожу остывающим дыханием. – Он здесь.

Тай, чьё сердце резко оборвало свой бег, пропустило два удара, а затем взорвалось какофонией безумного грая, хотел сказать, хотел спросить, хотел уточнить… Но вместо этого, так и не выдавив из передавленного горла ни звука, лишь чутко вскинул голову, пристально и надрывно вглядываясь в черные клубящиеся разводы: там, в вышине, мерцал огонь более черный, чем сама тьма.

– Я… знаю, да… – вот и всё, что только и успел сказать он.

Всё, что только и успел сделать, потому как в следующее мгновение потолок забурлил, вздыбился черной курганной грядой. Своды его сотряслись от топота демонических конских копыт, по стенам пробежало буранной волной оглушительное визгливое ржание, сотни красных зрачков вспороли застоявшуюся живую мглу.

Дьявол, скоротечно подхвативший разбито взирающего юношу под руки, отлетел вместе с ним в сторону, уверенный, что оттуда, сверху, на них летит обезумелая враная тварь…

Но стало слишком, слишком поздно.

С потолка, стоя во главе бесящейся смольной стаи, действительно несся зверь, только вот далеко не Валет: огромный черный конь, сотканный из золы и магмы, доскакал до самого низа, тряхнул желтой кострящейся гривой, разбил костями копыт воздух и, обернувшись трухой да пеплом, просто растаял, забившись ложью в глаза.

Дьявол, неостановимо теряющий последние остатки сил, в беспамятстве заозирался округ, забил истончающимися крыльями, пытаясь оторвать от земли и укрыть собой тающего светлого мальчика, но воле его не дано было сбыться.

Мощная когтистая лапища, выбившаяся из-под пола и пол же разорвавшая, поднявшая ударивший твердыми брызгами фонтан раскрошенных камней, ухватилась за тонкую хрупкую ногу, переламывая одним прикосновением все косточки, все хрящи, раздирая плоть, пуская кровь и ошметки спрессованного мяса…

Тай, ошалевший, забившийся, впавший в предсмертную косулью панику, вскинувшийся всем своим слабым измотанным существом, остервенело закричал.

Дьявол, чьих иссякших потуг не хватило ни на один ничтожный взмах крыла, не сумел ничем помочь ему, сорванным озимым листком падая наземь. С жалобными завывающими стонами смотрел он, как вторая проклятая лапа, разбивая остатки камней, вцепилась юноше во вторую ногу, опять и опять ломая кости да раздирая несчастную плоть.

Черный голодный зверь, чудовище из воплотившихся ночных кошмаров, неведомых спящим в безопасных постелях людям, выбрался из-под взрытой земли в тот момент, когда мальчика, согнувшегося пополам, вырвало горячей лужей темной-темной крови.

Перехватив одной рукой тонкое горлышко, Валет, Валетом быть переставший, швырнул глухо вскрикнувшего Тая о стену, в тот же миг нагоняя его, впечатывая в каменную кладь с тугим и тупым прошибающим ударом…

Лишь в течение одного беспомощного умирающего всхлипа Тай смог смотреть в черные-черные опустевшие белки убивающей бестии, переполненной злобой, жестокостью и тоской. Рука его, отказывающаяся слушаться, попыталась протянуться к чужой щеке, коснуться, стереть дорожку из липких гуталиновых слез…

Затем же зверь, взвыв тысячей призрачных волков, с силой сомкнул пальцы.

Хрустнули легко поддавшиеся соловьиные кости, прорвались и лопнули артерии, из приоткрытых губ, брызнув пробитой запрудой, заструилась вырвавшимся на волю ручьем кровь…

Тай, издав полный детской удивленности всхлип, безжизненно обмяк в руках своего возлюбленного убийцы.

========== Сон семнадцатый. Плач ангела ==========

Черный зверь, пожравший душу Валета, долго-долго смотрел на неподвижного юношу, умершего в его руках.

Остекленевшие глаза оставались открытыми, сердце больше не трепыхалось в узкой ребристой грудине; хрупкая пичуга, сложив слабые крылышки, оставалась покорно лежать в его объятиях, не крича, не вырываясь, не проталкивая сквозь незримый клювик ни слова должной бурлить в застывшей плоти ненависти. Кровь – не черная, как у него, а странно-алая, другая – капля за каплей спадала зверю на шкуру, обжигая безымянной, но лютой болью.

Он не знал этого существа, не помнил его… Но отчего-то никак не мог отыскать в себе решимости разжать пальцев, уйти, бросить изломанное неподвижное тело.

Отчего-то в глубине его, далекой черной глубине, куда не получалось забраться грубым когтистым лапам, погребальным пожаром теплилась едкая тоска: такая острая, такая невыносимая, что кости под её гнетом трещали, а из глаз, забиваясь в оскаленный рот, набегали темные горькие слезы.

Больно, больно, как же нестерпимо больно от этого было!..

Оглушенный этой болью, не подчиниться которой не мог, зверь неуверенно протянул к птахе вторую руку, дрогнувшим кончиком указательного когтя касаясь щеки, губ, холмиков оголенных ключиц…

Что-то терпкое, липкое, теплое вливалось в его тулово сквозь эти прикосновения, столь мучительно знакомое, что зверь, подобно огромной провинившейся собаке, жалобно заскулил, плотно-плотно прижав к спине паруса крыльев.

Склонив набок голову, осторожно потряс головку онемевшей птахи, еще осторожнее приподнял спадающую плетью тонкую ручонку. Мрачный растерянный взгляд, безотчетно блуждая по каждой черточке, каждому изгибу, стал спускаться ниже, ниже, ниже…

Пока, наконец, не застыл.

От ног птахи, должных существовать, но не существующих, осталось лишь страшное красное месиво с торчащими белыми осколками раздробленных костей. Кровь из более-менее выделяющихся обрубков продолжала струиться вниз, набираясь в огромное пугающее море, затопляющее полы ухмыляющейся ведьминой комнаты.

Не понимая, что произошло, что продолжает происходить прямо сейчас, черный зверь грузно взвалил искалеченную пичугу на плечо и, прихрамывая, на трёх конечностях поковылял в самый дальний, самый темный уголок – туда, куда красное море еще не успело добраться.

С всё той же осторожностью, не присущей новому телу, зверь снял юношу с плеча и, безотчетно приоткрыв рот, уложил того на стылый испачканный камень. Продолжая скулить, склонился, с отчаянной мольбой, непонятной безответному запертому сознанию, уставился в открытые, но никак не реагирующие глаза…

Сухие черные губы, стараясь спрятать клыки, потянулись навстречу, коснулись разбитого высокого лба. Затем еще раз, еще…

Но птаха, сложившая потерявшие способность летать крылья, оставалась безответной.

Взгляд загнанного Валета обескураженно, впадая то в злость, то в смятение, метался по распластанному под ним тельцу, выхватывал, очерчивал, пытался вспомнить, узнать, назвать, понять…

Пока не заметил, что доползшее красное море вновь захлестнуло их обоих, вновь, налившись розовой пеной, принялось лизать птахе сломанные крылья, вновь обхватило бестелесным, но кошмарным силком ноги мучающегося черного зверя.

Испуганный, он ощерил клыки, вздыбился в загривке, заслонил собой хрупкое птичье существо. По-кошачьи выпустил когти, тщетно полосуя теми водную рябь, совсем не понимая, что та вытекала из самой птахи, сколачивая вокруг угасающего сгустка нежного тепла маленький убаюкивающий гробик.

– Бессмысленны, дуралей… Все твои попытки… бессмысленны… – услышал вдруг черный зверь.

Навострив уши, с предупреждающей злостью рыкнул, заострившимся чутким взором выискивая врага, что затаился в тени. Но сколько он ни всматривался, сколько ни вслушивался, сколько ни принюхивался – комната оставалась всё такой же безжизненно-пустой. Лишь тлеющие уголья старого Дьявола, изгибающего стертые из мира губы в последней прощальной улыбке, тихими сквозными ветрами шептались с ним.

– Мальчик… к сожалению… мертв… ты сам убил его, Валет… Ты убил его… своими собственными… руками…

Черный зверь, тряхнув идущей кругом головой, бросился было к треклятому разболтавшемуся Дьяволу…

Но, едва пошевелив рукой, застыл, в исступленной агонии уставившись на еле-еле прочерчивающуюся золотистую нить, удерживающую его, протянувшуюся между ним самим и истекающей красным морем безответной птахой.

Страшащийся этой нити, но вместе с тем и страшащийся её ненароком порвать, зверь, жалобно взвизгнув, поджался…