Текст книги "Сны Единорогов (СИ)"

Автор книги: Дэйнерис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

«Не у всего есть свое «потому что»… – повторил бесцветный Голос, став тяжелым, как небесный зимний свинец. – Ничей путь не оканчивается одним миром, одной жизнью, одной смертью… Тебе ли не знать, дитя. Ты можешь упрекать меня, можешь считать, что за мной нет правды, но я всё равно не стану вмешиваться в участь живых. Я просто не имею на это права…»

– Не станешь вмешиваться в участь живых… – повторили, надрывно искривившись, иссиние губы Валета. Глаза, мутные и недвижимые, как заляпанное стекло покинутого собора, продолжали смотреть на собаку, постепенно переставая ту различать. – Тогда ответь мне, как… как он попал… туда…

«Так же, как и ты, дитя. Душа его не желала заканчивать пути, так толком и не успев того начать».

– Но ведь… Он говорил мне как-то, что был там всегда! Леко знает то место лучше кого бы то ни было еще, в этом не может быть никакого сомнения: я сам видел, сам пережил это чувство! Так как я могу поверить теперь, будто он очутился там незадолго до меня?!

«Тот Леко, которого ты встретил сейчас – не совсем тот Леко, которого ты встретил тогда», – туманным шепотом молвил мечущийся везде и нигде бестелесный дух.

– Не понимаю… Я не понимаю тебя!..

«Леко из прошлого – лишь малая часть того, кто отныне зовется его именем. Для тебя он Леко, потому что так помнит одна из душ, томимых в нём. Она помнит тебя, любит тебя и желает защищать и дальше… Но в огненном звере полно и иных душ. Ни одна из них не ведает, кто ты таков, ни одной из них нет дела до твоей судьбы. Нынешний Леко – есть слитая воедино стая всех брошенных бездомных собак. Если бы ты знал, какие терзания испытывает этот новый Леко! Один против тех, кто никогда не признает тебя… Он слишком слаб и не долго сможет сдерживать натиск других душ, что желают твоей погибели. Такой же погибели, что когда-то пережили они сами…»

– Но… но… Он же защищал меня всё это время! Он приглядывал за мной, он учил законам мира, в котором я оказался! Он… он даже подсказал, как можно выбраться из него…

«Ступив в черную воронку?» – полнящееся страданием смирение, просквозившее в Голосе, окончательно вывело Валета из себя. Закусив каемку губ, юноша поспешно отвел потемневший взгляд, не желая показывать, что чувствует его душа, но при этом твердо зная, что от обволакивающей присутствием Отцовской тени не получится спрятать ничего.

– Да, – коротко проговорил он.

«Ясно… Но скажи мне, дитя, правду ли он молвил тебе о трехглавой ведьме?»

Валет, готовый завыть от терзающей, полосующей когтями вдоль и поперек ярости, сутуло да угловато передернул плечами.

– Он сказал, что все три – одна. Ответ…

«Оказался неверным, я знаю. Но верного и не существует вовсе – ведьма есть и нет одновременно, равно как и место, куда ты попал, равно как и Леко, равно как и всё, что ты видел и продолжаешь видеть перед собой. Если допустить, что чего-то попросту нет, ни одно утверждение относительно него не может оказаться правильным, ты так не считаешь?»

Злость, самую малость отошедшая, отпрянувшая, схлынувшая, легла на темя придавившей к прозрачной земле растерянностью.

«Леко лгал и не лгал, дитя мое. Тот Леко, что хранил тебе верность, искренне хотел помочь. Но, вероятно, он и сам не знал, что в словах его нет и не может быть истинной правды».

Валет вновь вскинул лицо, прямо и стыло вглядываясь в сине-черные разводы накатывающего волнами междузвездного пространства. В груди по-прежнему билось, нарывало, пыталось напомнить о себе единственно-важное и позабытое, но сколько он ни старался узнать и освободить его, вскрыв старый ржавый замок – ничего, абсолютно ничего не получалось.

– Что случилось бы, успей я попасть в эту воронку? В черную воронку… Я бы погиб?

«И да и нет, – неопределенно прошелестел Голос, отлетая куда-то влево и на перестающий иметь имя перевернутый восток. – Но об этом я расскажу тебе чуть позже…»

Валет, слишком уставший от грызущихся внутри бесплодных попыток, отрешенно кивнул, только…

Кое-что ни в какую не складывалось, кое-что, засев за перепонками сердца и висков, убивало его, оглушало, наполняло вкусом холодного лесистого тлена.

– Ответь мне… скажи мне… объясни! Объясни, почему я не попытался уйти сразу?.. Зачем отправился к ведьме?.. Я знаю, что там крылось нечто важное для меня, я знаю, что просто должен был что-то сделать, но никак не могу ничего об этом вспомнить, никак не могу понять… Разъясни мне хотя бы это, Отец!

Незримый дух возвратился, хвостом утекающего ручейного времени коснулся щеки вздрогнувшего юноши, на миг переполнив готовящуюся погаснуть душу прощальными крупицами весеннего света да медового тепла…

«Хорошо… Я поведаю тебе об этом, дитя. Я поведаю тебе об этом…»

Валет не успел понять, не успел заметить, как вновь очутился среди залитых звездным светом черноземных полей. Почва их всё так же дышала не ощущаемой им самим влажной прохладой, подснежники мерцали крохотными бубенчиками, небо синело выплеснутой из вселенской бочки вечностью.

Храня драгоценное знание о том, что вот-вот на грани видимости должна появиться хрупкая сгорбленная фигурка, при одной мысли о которой душа заходилась болезненным плачем, юноша тревожно озирался по сторонам, в нетерпении отсчитывая утекающие мгновения…

И вот, наконец, глаза отыскали их – тончайший сгусток слабо тлеющего света и высокий костяной силуэт, следующий за тем по пятам.

– Ближе… – сбивчиво попросил взволнованный синезракий юноша. – Позволь мне увидеть ближе!

Тень Отца, ответив немым согласием, покорно подтолкнула его в спину, позволяя обернуться коненогим полуночным ветром, летуче гарцующим над бренной землей.

Взвившись, освободившись, завыв семью голосами семи незнакомых братьев, Валет, подстегивая себя хлесткими ударами танцующего по следу хвоста, помчался к затерявшемуся в темноте светлячку, чувствуя, что от сближения этого боль становится всё острее, острее, острее…

Ржавый замок внутри трещал, скрипел, стонал под когтями и копытами; огненный дракон, извергая пламя, плавил железо, раздирал алмазными лапами сдающиеся стенки почти-почти поверженной деревянной коробки…

Сгусток-светлячок вдруг, словно бы запнувшись, споткнувшись, приостановился, приподнял к нему лицо, и ветер-Валет, взревев песней бьющегося в агонии змея, сумевшего перед смертью раскрыть подчинившийся сундук воспоминаний, узнал его.

Тай, милый-милый Тай!

Бесконечно родной, бесконечно важный единственный лучик, единственная отрада, всё это время поддерживающая в нём жизнь, смысл, цель… Цель выбраться, вырваться, увести прекрасного принца прочь от боли и бед, показать иное небо, иные краски! Знать, что он всегда будет рядом, что тлеющая душа не позабудет, не отпустит, сбережет…

– Тай… Тай!.. Тай!

Вот для чего он отправился в логово колдуньи, вот для чего принял правила её игры, вот для чего погиб на её столе, так и не освободив драгоценного соловья! Вот для чего поверил Леко, вот для чего продолжал вставать и так неумело, неуклюже, но отчаянно бороться…

– Верни меня! – беснуясь, вскричал юноша, ударяя ветряными крыльями с такой яростью, что серые тучи, доселе толпящиеся на ленте окоема, забеспокоились, налились густой смуглой угрозой. – Верни меня к этой проклятой ведьме! Я должен спасти Тая, должен вытащить его оттуда, защитить! Я не позволю ей погубить его! Верни меня туда, слышишь?!

Создатель, бесплотный Отцовский дух, остался нем. Будто исчезнув, испарившись, он не отвечал на мольбы и приказы юноши, не реагировал, не давал даже намека на то, что услышал, придал значение, остался витать где-нибудь здесь…

– Верни меня обратно! Я молю тебя, я тебя умоляю!

Ветер, заходясь дождящим потоком брызнувших кровавых слёз, подстреленным оленем упал на колени, кланяясь, заклиная, шепча ледивыми губами полыхающие костром мольбы, и тогда Голос, наконец, сжалился, отозвался, пролился вновь.

«Смотри… Смотри внимательно, дитя…» – молвил он, и Валет, чью душу выпивали слезы, выходящие наружу соленой красной водой, слушался, смотрел.

Смотрел, как несчастный одинокий соловей, без сил припавший к земле, с тоскливой кукольной улыбкой любовался молчаливыми звездами. Смотрел, как, едва шевеля руками, укладывал на колени знакомую и вместе с тем незнакомую гитару. Смотрел и слушал, как ввысь уносились наполненные обрекающими рыданиями звуки, пока юноша, возлюбленный всей его потемневшей душой юноша, медленно-медленно умирал…

Смотрел, как сквозь древесный каркас мрачнеющего инструмента, извиваясь в кривых змеистых ужимках, проглядывало черное сморщенное лицо, нашептывающее заклятия вечной черной ненависти.

– Что… что это… такое?.. – обомлев, шепотом спросил Валет.

«Вещь из другого мира, что волей судьбы или же случая попала к этому ребенку…»

– Его… незаконченное дело…

«Да. Его незаконченное дело. Если бы он разбил эту гитару, как если и ты бы похоронил своего друга тогда, когда для того было самое время, ни один из вас не попал бы в Последний Край. Край некогда начатых, но так и не доведенных до завершения дел…»

– Но в таком случае… мы бы никогда не повстречались… с ним… – с горечью прохрипел сквозь сомкнувшиеся зубы Валет, собирая все силы, чтобы не думать о произнесенных только что словах.

Голос, качнувшись на невидимых ветках невидимых деревьев, не сказал ничего.

Рядом же с певчим соловьем, за спиной которого сидела, нескладно сгорбившись, Смерть, а на коленях испивала заканчивающуюся жизнь одержимая гитара, разорвав полотна ночнистого воздуха, развернулись новые холсты приоткрывшихся секретов: Тай, Тай, Тай… на каждом из них был Тай! Голодный, холодный, брошенный, одинокий и ненужный, со слезами в глазах и вымученной виноватой улыбкой, с бесконечной любовью в никому не подаренном сердце и удивительной душой, способной прощать все нанесенные обиды…

Его чудесный, любимый, несчастный Тай, не познавший в жизни ни дня радости, но тем не менее находящий в себе силы и желания для того, чтобы дарить эту радость другим, допевал свою немую песнь; глаза, прекрасные майские глаза, со смиренностью затухали, теряя былой солнечный блеск.

На рассвете, с приходом нежной розоватой дымки, одеялом окутавшей потеплевший мир, Тай, сомкнув веки, без чувств опал на иссушенную прошлогоднюю траву, провалившись в свой печальный даже в посмертии сон. Прокля́тая и про́клятая гитара нетерпеливо бряцала струнами, облизывалась проступившим черным языком, а на бледных губах сломленного юноши навек застыла едва приметная плачущая улыбка…

– Что произошло бы, успей мы вовремя попасть к черной воронке? – чуждым голосом спросил Валет, через застывшие капли соли глядя и глядя на возлюбленного своего сердца. – Мы бы выбрались?.. Что означало твое «и да и нет», Отец?

«Вы бы выбрались… – на сей раз Голос ответил, и Валет почувствовал, что завершение, смутное болезненное завершение, дышало ему совсем в спину. – Но потеряли бы друг друга навсегда. Неизвестно, куда бы воронка занесла Тая, куда – тебя… Мне знамо лишь одно: даже занеси вас в один мир – шансов, что вы бы в итоге оказались вместе, практически не было. Чтобы вернуться к жизни – нужно родиться заново, дитя. Родиться младенцем, чьи память и предыдущий опыт останутся запертыми до конца его новых дней. Выбравшись и переродившись, вы бы позабыли друг о друге всё…»

Валет, ошарашенный, молчал.

Где-то глубоко-глубоко внутри он уже знал, что ответ будет именно таков. Душа, бушующая на обломках разбитого сундука, кричала, просила, боялась, отказывалась терять обретенное наконец-то счастье, пусть и найденное в посмертии, в странном чуждом мире…

Таком же чуждом, каким поначалу кажется и любой другой мир, встречающий беззащитную новорожденную жизнь.

– Почему Леко хотел, чтобы мы… я…

«Он страшился за тебя. Невзлюбив место, в котором очутился, он желал тебе другой участи. Желал, чтобы ты спокойно прожил хотя бы свою следующую жизнь. Ему не было дела до Тая и, возможно, он по-своему ревновал тебя к нему. Останетесь вы вместе или же нет – не это заботило его… Лишь то, чтобы твоей душе ничто не угрожало, волнует ту часть его души, что еще помнит подаренное ей имя. Винить его или нет – право твое, дитя…»

– Нет… – растерянный, Валет поднял голову и вдруг, в прорезах ударившего по глазам ослепительно-яркого звездного света, впервые увидел Его – туманную крылатую фигуру, осененную пульсирующим белоснежным сиянием. – Нет, я не стану его винить… – Сжав и разжав возвращающие ощущения пальцы, он поднес те к лицу, с запозданием замечая, что ладони его стали шире, тверже, крупнее. – Не стану винить никого. Я не хочу больше зависеть от чужой воли, не быть способным защищать важное, убегать, убегать, бесконечно от всего подряд убегать…

Крылатый дух, печально склонив к груди голову, слушал, слишком хорошо зная, о чём попросит выросший синеглазый юнец.

– Отец… Отец, послушай… Верни меня обратно, ладно? Верни меня и даруй еще один шанс. Я прошу тебя. Позволь мне самому избрать свою судьбу.

Дух, закрыв крыльями лицо, которого так и не получилось разглядеть, молвил:

«Хорошо. Я выполню твою просьбу, дитя мое. Запомни лишь, что впредь наши с тобой пути никогда уже не пересекутся… В следующий раз, если придет это время, ты будешь держать ответ не передо мной».

Валет, с бесконечной синей грустью улыбнувшись, кивнул.

– Я знаю, Отец. Я знаю…

По дороге, узкой светящейся дороге, сотканной из вощаного лунного свечения, Валет брел назад уже один; крылатый бесплотный дух, одарив его на прощание ласковым отеческим поцелуем, растворился в потоке унесших звездных ветров.

«Возвращайся, – молвил он. – Возвращайся и борись за то, что сумел для себя обрести».

Валет шел, ощущая непривычную поддерживающую легкость; лишь глубоко внутри него зрело и бухло нечто темное, мрачное, отягощающее мысли и сладкий вкус испробованной радости. Он знал, что больше никогда не сможет улыбнуться так искренне и беззаботно, как делал это когда-то недавно или давно. Знал, что более не стать ему слабым трусливым мальчишкой, прячущимся за худой спиной погибающего из-за него друга.

Белая молочная пропасть, что клубилась под ногами, потихоньку рассасывалась, расползалась по бережным сторонам, и юноша всё отчетливее мог разглядеть собственное отражение: внизу, за вставшим стеной густым туманом, зеркалом застыло озеро небесной воды.

Синие глаза оставались на первый взгляд всё теми же, но взор их изменился, сделался острее, резче, старее, мудрее. Сам юноша стал много выше, шире в груди, в плечах. Лицо, отмеченное вневременным следом, тлело единовременной старостью и юностью; волосы, тронутые несколькими прядями посеребренной седины, лохматой гривой спадали на спину. Губы отчего-то чернели, одежда, обрываясь нитками и лоскутками, отлетала в вечность, высвобождая оцарапанное обнаженное тело…

Он возвращался назад.

Возвращался в пекло затерянной меж звезд преисподней, чтобы спасти и вернуть Тая, чтобы стать достойным его, чтобы быть способным защитить, как Леко всегда защищал его, поплатившись за это ценой большей, нежели просто жизнь.

Чтобы раз и навсегда обернуться тем, кто сможет сражаться за их общий дальнейший путь.

🐾

Три черные корявые старухи, старухами внешне быть переставшие, драли его кишки и вывернутый наизнанку желудок, выгрызали зубастыми пастями сочащееся кровью мясо и слизывали длинными языками струящийся алый сок, когда Валет, дернувшись из самого нутра, с молчаливой резкостью распахнул потемневшие глаза.

Ведьмы, скорее удивленные, нежели испуганные, с видимой неохотой отступились, отпрянули, тенями разметались по стенам и сторонам. Принялись оттуда шипеть, извиваться, сливаться с вездесущей чернотой и снова из той выползать, облизывать изнывающие жаждой острые рты да глядеть, всё с опаской глядеть на юнца, что, единожды подав жизненный признак, в дальнейшем так и продолжил неподвижно лежать.

Стрелки адских часов отбивали круг за кругом, где-то надрывались взад и вперед черные петухи, но мальчишка не шевелился, не кричал, не дышал, не пытался вырваться, не оборачивал по их души отворенного взгляда…

– Он ожил? – зашипела одна, танцуя на грани тонкой выштопанной безопасности.

– Не спрашивай меня, посмотри сама! – взвилась огромной черной кошкой другая.

– Почему вы страшитесь его? – прищурилась третья, негласно носящая невидимую правящую корону среди всех сестер.

– Да, да, верно, верно…

– Мы не должны бояться его…

– Даже если он и вернулся к жизни, то что может сделать эта беспомощная бескрылая птаха?

– Мы убили его в первый раз…

– Убьем и во второй!

Визжа взрезанными черными свиньями, заливаясь ядовитым гортанным смехом, три сестры, разинув растянувшиеся гадючьи рты, вновь потянулись к своей жертве, выставляя впереди себя узловатые бледные руки с серпами режущих ножевых когтей.

– Раскромсаем его!

– Иссушим залпом!

– Бросим обглоданные косточки к тому, другому!

– Такой смирный мальчик…

– Милый, славный, хороший мальчик…

– Ему будет очень, очень грустно…

– Очень, очень больно…

– Ведь его храбрый верный дружок…

– Никогда больше…

– Не…

Валет, по-прежнему не дрогнув ни единой мышцей, ни единой крупицей окаменевшей души, поднял, опередив не успевших вовремя заметить и отпрянуть старух, левую руку; сковавшие его толстые цепи, с погребальным звоном вырвавшись из штырей, так легко, будто были сделаны из скрученной с клеем бумаги, разорвались на части, мертвыми металлическими осколками осыпавшись наземь.

Ведьмы, подавившись разделенным на троих переполошенным вскриком, остановились: сбились в тугой кишащий комок, расширившимися взбешенными глазами уставившись на недоношенного поверженного ребенка, что голыми руками разломал не просто железо, а обращенное тем крепкое колдовство…

Валет же, по-прежнему не произнеся ни звука и не изменившись в лице, стиснул в кулаке пальцы.

Длинные красные когти, невесть как, когда и откуда появившиеся на прежде беззащитной да нежной кисти, изнутри вспороли кожу и плоть, пустив в пустоту фонтан чернильно-черных густых брызг.

– Ч-черная…

– Черная…

– Кровь…

– Ядовитая…

– Отравленная…

– Черная кровь!..

– Не может…

– Такого…

– Быть!

Ведьмы, захлебнувшись воплем, застыли, переглянулись, а после, не сговариваясь, бросились назад, перекинулись жидкими плоскими тенями и стремглав нырнули в смешавшееся пространство зачарованных стен, чутко наблюдая оттуда углями раскаленных до багровой белизны зрачков.

Губы продолжающего лежать на похоронном столе Валета, тоже окрашенные непроглядной гуталиновой тьмой, очнулись, дрогнули, исказились. Уродуя на глазах заостряющееся лицо, пробивающееся широкими лезвийными скулами, потянулись наверх и в стороны…

Затем же, заглушая визг трёх оглушенных сестер и свист блуждающего по подземельям сквозного ветра, стирая крики тысячи не мертвых и не живых пленников, приговоренных корчиться в царстве котлованных истязаний, демон, проснувшийся в переродившейся Валетовой душе, рассмеялся.

========== Сон пятнадцатый. Демон ==========

– Что… с ним… произошло?.. – шепчась переплетающимися змеиными языками, в страхе вопрошали ведьмы, забиваясь в самую глубь отзеркаленного черного королевства.

Юноша, чьи губы продолжали и продолжали издавать уродливый режущий смех, пока лицо его оставалось серо́ и неподвижно, шевельнул ногами. Цепи, сдерживающие их, с тем же мертвенным звоном оборвались и полетели вниз, разбиваясь тысячей тусклых осколков.

– Это невозможно… Невозможно!.. Он не мог!..

Юноша, поведя хрустнувшими в изменяющихся суставах плечами, сел, ступил стопами на пол и поднялся. От поступи его, заключенной пока лишь в четную пару шагов, сотряхнулся и завибрировал камень, сам за́мок отозвался ликующим рокочущим гомоном. Потолок, проломившись трещиной, задрожал; на землю, гася разожженные повсюду свечи, посыпались камни, крошки, уголья, щепки, обрывки красной шторной ткани, перья снявшихся с насестов перепуганных воронов.

– Не мог… обратиться…

– Им…!

Кости юноши, приспосабливающегося к новому себе, скрипели, визжали, гремели, трещали. Он рос, рос прямо на глазах у изумленных перекошенных ведьм, ширился в бугристых плечах; руки и ноги его обливались еле сдерживаемой титанической силой, вздутыми синими жилами, очерченными черными венами. Зрачки, в сердцевине которых взорвалось черное зерно, застилали, растекаясь, обновленным цветом некогда синие радужки и некогда белые же белки. Такое же черное зерно дало всход и на волосах – русые пряди окрашивались налипающей тертой сажей, извивались, струились вниз длинной волчьей гривой. Пальцы, царапая воздух и что-то, чего в этом воздухе так сразу не получалось разобрать, крючились, выпуская длинные ящеровы когти…

Вместе с пришедшей ужасающей тенью, кряхтящей, рычащей гортанными всхрипами за спиной, остатки человеческого облика, сохранившегося в лопнувшей мыльным пузырем памяти, окончательно покинули его.

Из черепа, пробивая полую крепкую кость, быстро заживающую плоть и льющуюся черную кровь, тянулись загнутые витые рога, поблескивающие тем же страшным ледяным глянцем, что и черный отполированный камень беснующегося колдовского логова. Следом за рогами подтягивался гладкий и мощный хвост-хлыст, другие скелетные кости, ломающие и заменяющие кости прежние, перестраивающиеся в совершенно иной позвоночник…

То, чем обращался Валет, безудержно ревело, запрокинув к потолку продолговатую оскаленную морду, пока его новые крылья проклевывались из лопаток темными почками, раскрывающимися в свету пригревающего адского огня. Они становились всё больше, больше и больше, потрескивающие кости обтягивала инкарнатно-черная кожистая перепонка, расшитая прозрачными сосудами и гоняющими жизненный нектар венами.

Последние остатки ткани, запеленывавшей прежнего мальчишку невзрачным саваном, с хрупом рвались, опадали на пол, чтобы тут же сгореть, истлеть прощальным воспоминанием о безвозвратно покинувшем прошлом…

Валет, ударив полностью оформившимся хвостом, внезапно смолк.

Шумно втянул расширившимися ноздрями воздух, облизнул углистые губы насыщенно-красным языком. Медленно повернул отяжелевшую рогатую голову, безошибочно отыскав жмущихся в страхе настенных колдуний. Клацнув клыками, растянул непропорционально огромный рот в лишающей рассудка зверовой ухмылке…

А затем, за долю мгновения взмахнув легко подчинившимися крыльями, порывом смертоносного ураганного ветра взвился в качающийся крошащийся верх.

🐾

Сознание, протанцевав на грани последний свой вальс, мягко коснулось свалявшихся грязных волос спящего юноши; Тай от прикосновения этого поморщился, простонал отказывающим голосом и, с трудом отыскав в себе силы даже на столь простое действо, кое-как отворил глаза. Неизменная темная комната тут же поплыла перед ним, покачнулась и, побарахтавшись, полетела в бездну, заставляя испытать странную режущую боль, сквозным ударом пронзившую сердце и позвоночник.

– Ты… снова… пришла?.. – не находя смелости оглянуться, ломким шепотом спросил он. – Слишком… быстро… на этот… раз…

Время текло и утекало сквозь ссохшиеся костлявые пальцы, но ни звука открывшейся двери, ни ответа фальшиво ласкового певчего голоса не дотрагивалось до слуха Тая.

Недоумевая, юноша все-таки подтянулся, совладал с истощенным телом и перевалился на второй бок, растерянно встречая одну лишь затхлую пустоту. Получалось, что тот, кто держал его здесь, вовсе не пришел, но ведь…

Что-то же позвало, что-то однозначно позвало, поманило, потянуло за прочную леску невидимого поводка, предлагая выбраться отсюда, хоть ползком отправиться за кличем наливающегося кровью встрепенувшегося сердца…

Тай, провалив бессчетное множество обернувшихся крахом попыток, в конце концов сумел подняться с болезненным стоном на четвереньки. Заваливаясь даже так, перебирая локтями, а не ладонями, он пополз на дрожащий неслышимый голос, что привел обратно из мира снов, не позволил остаться недвижимым, упрямо заставлял пробовать, не сдаваться и куда-то идти, даже если это и будет стоить стремительно истончающейся жизни.

Полуослепший, полуонемевший, потерявший ощущения и ориентиры, юноша полз, полз, полз…

До тех пор, пока помещение, поменяв пол с потолком начертанными местами, не сотряс пробирающий до тайников души рёв.

До смерти испуганный, обвитый по рукам и ногам колышущимся животным ужасом, Тай подрезанно замер, не понимая, не умея просто представить, кто или что могло издавать столь кошмарный, столь невозможный, столь наполненный нежильной злобой звук.

Помещение сотряхнуло между тем во второй раз, сверху посыпались комья черной земли и изъеденных сыростью да плесенью камней, лишь чудом падающих мимо, не задевая колотящегося жертвенный косулей юноши. Где-то впереди, скрипя простуженными зимними петлями, провыла все-таки существующая, хоть и верилось в то едва ли, дверь.

Пытаясь побороть прогрызающее оцепенение, Тай, стиснув зубы, всё же заставил тлеющее тело продолжить двигаться: снова он полз, напряженно вслушиваясь в вернувшуюся, но теперь еще больше пугающую тишину…

И вдруг пальцы его, ободрав ногти да ошпаренную кожу, уперлись в холодную поверхность тюремной двери.

Ладони, покрываясь ознобом, конвульсивно заскользили по снежному железу, глаза, не способные увидеть и разглядеть, метались из стороны в сторону, утопая в бесконечной безвылазной мгле.

Жуткий загробный рёв, простреливший подземелья до самой седой глубины, повторился в третий раз. Только…

Только теперь Тай услышал и кое-что еще.

Посреди рыка, визга, хрипа, воя, бессвязного горлового крика и всепоглощающей рвущейся злости тонкими надорванными струнами сквозили боль, тоска и балансирующее на грани обваливающегося утеса душераздирающее отчаянье.

Тот, кто кричал сейчас там, страдал. О, Создатель, как же он страдал! Какая боль глодала его несчастные недужные кости!

Опираясь о дышащую хладостью поверхность двери, Тай сумел подняться на ноги, которых не чувствовал. Лихорадочно трясущиеся пальцы, в подкашивающем бреду отыскавшие прутья жгучей толстой решетки, ухватились за них, помогая падающему юноше удержать пытающееся оттолкнуть и отказать равновесие.

Существо, обладающее пугающей темной силой, ни на секунду не прекращало исступленно кричать…

Кричать, реветь, проклинать, извергаться, плакать – так долго, так невыносимо долго, пока Тай, ослабший угасающий Тай, вдруг, повелением Господа или же собственного преданного сердца, не узнал его.

Лицо юноши медленно переменилось, посерело до стоптанного напольного праха, глаза напились болезненным мраком, по щекам заскользила теплая разбавленная кровь.

– Ва… лет…! – запинаясь, выдохнули трясущиеся губы. – Валет… Валет!..

Пальцы, крепче оплетшись вокруг решетки, в надорвавшейся нетерпеливой хватке дернули ту на себя, но всё было тщетно, тщетно…

Валет, окутанный морем пожирающей заживо боли, продолжал, сотрясая стены и потолок, остервенело да бесо́во реветь.

🐾

Крылья слушались плохо.

Валет, надрывая горло яростным вспененным рыком, бился о потолок, налетал на стены, уподобляясь огромному неразумному мотыльку. Только, в отличие от безобидного щекотания бархатной ночной бабочки, камни под чудовищными кожистыми крыльями тряслись, стенали, крошились, слетали гремящими лавинами вниз.

Потеряв последний просвет рассудка, Валет больше не понимал ни где находился, ни кто или что окружало его.

Внизу, в заточенном в пол приблизившемся пространстве, вопили терзаемые бесконечной пыткой грешники, и Валет, ударяясь о косяки и углы, переставая пытаться махать крыльями, добровольно падал. Вспарывал голой рукой скально-твердый наговоренный покров, разбивал камни, пускал валы галдящих вороньем трещин. Разрушая чужие чары, более не способные справиться с чарами его, вытаскивал одну за другой корячащиеся души да, ревя утробным звериным гулом, разрывал те на части, пожирая льющийся наружу песчаный сок.

Ализариново-красные вороны метались в запершей клетке, тени, изнывая продирающим ужасом, тщетно пытались забиться на темные котловые днища, но демон, с шумом втягивая воздух, безошибочно находил их, продолжая пожирать одну за другой…

«Стой! – в конце концов услышал зверь-демон в своей голове. Смутно, краешком не подчиняющегося опустевшего сознания, то, что осталось от прежнего Валета, по-своему узнало его, но среагировало лишь вялым взмахом руки и изгвазданной печальной улыбкой. – Остановись немедленно! Прекрати это чертово безумие!»

Демон, мотнув рогатой башкой, раздраженно взвыл. Сгорбившись, словно бы не поняв, откуда доносится звук и как до него достать, он принялся носиться по полу, раздирать когтями стены, бить хвостом, опять и опять пытаться сладить с не повинующимися крыльями. Под поступью его трясся дьявольский за́мок, под воплем – тлело и осыпа́лось само воспалившееся пространство.

«Они не станут подчиняться животному! Крылья – это проявление высшего могущества, и если ты не способен справиться с ними…» – договорить голосу не позволил рёв той силы, что заставила сами остовы костяного дворца сжаться, глубже впиться старыми черными корнями в старую черную землю.

Не на шутку взбешенный, Валет запустил когтистую лапу-руку себе в космы, принимаясь осатанело скрести кожу, рвать волосы, одурело пытаясь добраться до твари, что, как постепенно начало доходить, засела, оказывается, внутри него, вещая оттуда мерзким глумящимся гласом.

Черная кровь, брызжа во все стороны, ручьями и лужами стекала наземь; камень, попадающий под её капли, дымился, шипел, истлевал в потоках прожирающей ядовитой кислоты. Раны на шкуре затягивались тут же, тело бессмертного демона заменяло потерянную кровь кровью новой, недостающей. Лишь нервы и импульсы, взвиваясь, предупреждали о кратковременной нежданной боли, только сильнее раздражающей выходящего из-под контроля спятившего зверя.

«Хватит, сумасшедший… Останови это! Останови себя! Куда подевался храбрый маленький мотылек, наперекор страху смерти идущий на помощь своему другу?!» – голос, вцепившись в связки нервов цепкими пальцами, нашептывал мучительные слова на самое изнутрое ухо: он злился, да, но его злость не шла ни в какое сравнение со злостью Валета.

На сей раз смолчав, демон застыл, медленно сжимая и разжимая когтистые кулаки. В голове, перекрывая верещащий чужеродный шум, ударом молота пульсировало одно-единственное странное слово: «друг, друг, друг».

– Др… – пытаясь покорить хотя бы непригодные для гладкой речи голосовые связки, выдавил, корчась, он. – Др… у… г…

Воспоминание – перцово-горькое и затертое до дырявой неузнаваемости – кружило на грани разума, ни в какую не осмеливаясь подступить ближе; Валет помнил и не помнил одновременно, помнил и не помнил…

И это бесило его еще сильнее.

«Твой друг! – уловив единственную нить, с помощью которой можно было попытаться подступиться к отворачивающемуся чудовищу, иначе обещающему уничтожить намного больше, чем один-единственный костный дворец, зашелестел, поднимаясь, голос. – Он ждет тебя здесь, прямо здесь, в этом чертовом за́мке, и я могу отвести тебя к нему!»