Текст книги "Wild Cat (СИ)"

Автор книги: Deserett

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

– У вас волосы не обсохли, – заметил он робко.

– Фен сломался. Ваше здоровье, – я осушил рюмку и поставил на стойку. – Повторите.

– У нас полиция была. Говорят, тела какие-то забирали, – он налил пятьдесят миллилитров и плотно завинтил крышечку на бутылке. – Мертвые!

– Не слышал. Если у гостиницы проблемы, постояльцам не положено об этом знать, – я выпил залпом до дна и поставил вторую рюмку рядом с первой с нарочитым стуком. – Повторите.

– Комнату охраны опечатали. Улики важные нашли. Наркотики… и порнографию.

Третью я влил в себя молча и перевернул, кладя на стойку. Жестом показал, что хочу добавки. Бармен предпринял последнюю попытку разговорить меня:

– А один труп обезображен. Труп официантки. Убийца вырезал ей грудь складным ножом и унес с собой. А вторую оставил! Вот так бывает.

– Чушь собачья, – вмешался новый голос. – Вторую грудь он тоже отрезал. Просто забрать не успел, за ним полиция гналась. Джин-тоник со льдом, пожалуйста.

Я не донес четвертую рюмку до рта. Осторожно поставил ее, наполненную до краев. Еще осторожнее поднял глаза. Бальтазар пришел сюда без рубашки. Любой другой полуголый мужик в баре смотрелся бы уныло, максимум – смешно и вульгарно. Но этот выглядел таким лакомым и вызывающим, что мне захотелось вскрикнуть «Не пяльтесь на него!» и перерезать бармену глотку.

Бармен пялился, еще как пялился. Выложил глаза, не стесняясь. В его куцых мозгах, атрофированных еженощными возлияниями и беседами с невменяемой клиентурой, не мелькнуло мыслишки, что мы можем быть знакомы. Между тем Бэл не собирался выходить из выбранного образа. Он обошел мой высокий табурет, встал за моей спиной и положил руки мне на талию.

– Два часа истекли, герр Винсент. Продлевать будем?

– Что?

– Ваш заказ, герр. На проститутку. Продлеваем?

– На кого?!

– На меня, – он улыбнулся, запечатлев у меня под ухом легкий сладкий поцелуй. Взмахнул волосами, растрепанными и влажными. И запустил руку мне в джинсы.

– Нет, продолжать не стоит. Благодарю вас, можете идти.

Сам не знаю, зачем я так ответил. Он выпил джин-тоник, бросил мелочь, и я снова сижу в баре один. Но хоть бармен заткнулся. Просто потерял самообладание. И когда ставил бутылку с джином на место, она звякала, стукаясь об соседние.

Спустя десять минут я вернулся в номер. Хладнокровно предположил, что в пустой. Однако Бэл лежал в постели с совершенно будничным видом и читал новостную Интернет-ленту. Какое счастье… я могу сколько угодно делать морду кирпичом, но от ускоренного сердцебиения меня носит из стороны в сторону. Еле разделся, упал рядом. Бэл погасил лампу и спрятал планшет.

Я шарю под одеялом, пытаясь найти его ладонь. Постоянно натыкаюсь на обнаженное тело, смущенно отдергиваю руку и ищу дальше. Наверное, не найду. Наверное, он скрестил свои руки на груди, специально.

– Злишься? – спросил я, отчаявшись.

– Напротив.

– Это игра?

– Ага. Твой ход, бросай кубики.

– Бэл!

– Твоя душа – как огромные витражные окна, за ними скрывается храм, алтарь, покрытый шелками и золотом, и сам Господь. Что бы я ни делал, я совершу святотатство. Так не все ли равно?

– Не запутывай меня, я и так дурак дураком. Что ты мелешь? Какой алтарь… – я прекратил искать его руку, и он сам мне её дал. Я сжал её, стараясь смять так, чтоб сделать больно. – И зачем ты разыграл в баре проститутку? Тебе нравится эпатаж? Мне казалось, ты скромнее. И сдержаннее.

– Я должен тебя раскрепостить. Слышишь? Должен. Это моя инструкция. Быть наставником вовсе не значит быть унылым идиотом, гундосящим под нос правила ношения оружия и угол наклона при стрельбе из арбалета с высоты десятого этажа с учётом силы ветра.

– Я буду учиться стрелять из арбалета?!

– Не отвлекайся, – он легко вырвал ладонь из захвата и погладил мои колени. – Вольный, дикий, смелый и склонный к импровизациям – вот портрет истинного бойца ELSSAD. Зажатым неудачникам не место среди нас. Если тебе понадобится сыграть томную экзальтированную медсестру – ты сыграешь ее не хуже, чем доцента кафедры истории или крановщика на стройке. Одежда и маскировочные средства играют второстепенную роль. Главное – это настрой! И удивленное выражение оскорбленной невинности, если кто-то заподозрит тебя в обмане. Да, ты метко назвал нашу работу игрой. Но разве тебе не понравилось лицо бармена после моей выходки? Я утопил его в шоке, он сдулся, как неумело завязанный воздушный шарик. А ситуация в ванной комнате? Будь проще, Стюарт. Не грузись всем на свете. Криво постеленные коврики, поломанные полочки и лужи, натекшие под душем – не твоего ума дело. Это задачи низшего уровня, логично, что их выполняют работники низшего звена. И тот факт, что ты ТОЖЕ можешь сделать это, ровным счетом ничего не меняет. Навык мытья полов не означает, что ты должен быть уборщиком. Ты обладатель более чем одной извилины, награжден великолепным телом и прекрасной мимикой. Вот сейчас ты подергиваешь уголками губ, не соглашаясь. Потому что недооцениваешь себя. Не видишь пока, на что способен. Но ты научишься. Завладевать вниманием отдельно взятого человека или целой аудитории, гипнотизировать и внушать то, что тебе нужно. Перед этим ты должен освоить управление собственным телом. Отпустить вожжи и сбавить самоконтроль до минимума. Нервозность и перманентное напряжение укоротят тебе жизнь быстрее вражеских пуль. Пойми, в момент реальной опасности ты почувствуешь неладное в воздухе заранее, ты хищный зверь, ты дикий лис, а не голожопый потомок ленивой обезьяны. У тебя будет секунда или доля секунды, чтобы собраться и войти в режим боевой готовности. Уклониться от удара, выхватить пистолет, врезать под дых или обратиться в бегство, смотря по ситуации. Ты успеешь, ты пока не знаешь, почему успеешь, но я говорю тебе, а ты – верь мне. Одна секунда – и ты машина убийства, обученная ведению войны. Но нельзя пребывать в режиме ожидания войны «двадцать четыре на семь». Стюарт, ничто из того, что я говорю, не является блажью выжившего из ума начальства или моим капризом. Все завязано на строгом инструктаже. Недовольство твоим поведением – тоже. Заканчивай с паранойей.

– Так значит… я должен довериться хлипкому замку в двери нашего номера и охране по периметру гостиничной территории?

– Нет. Ты должен довериться своему и моему инстинкту. Если твой еще недостаточно тренирован и пропустит слабые сигналы опасности, то, поверь, мой – не пропустит.

– А маскарад? Медсёстры, проститутки… почему всё носит явный сексуальный подтекст?

– Потому что похотью легче всего манипулировать. А еще голодом, жаждой и страхом. Зачем ты спрашиваешь? Ты использовал похоть второго Ван Дер Грота для связывания и обезвреживания, ты знаешь, о чём речь.

– Там были скрытые камеры наблюдения?! Я не говорил ничего о деталях за… задания.

– Никаких камер, Стю. Всё намного проще. Там побывали санитарные крысы.

– Вот, ты упоминаешь во второй раз, но не объясняешь.

– Терпение, дружок, терпение, – Бэл повернулся на бок и поманил меня к себе ласкающим взглядом. Я мгновенно покрылся гусиной кожей, это рефлекс, дурацкий рефлекс… Его нежность сродни самой большой и смертельной опасности, которую я тем не менее должен принять. Привыкнуть и измениться, чтобы стать тем, чего от меня ждут и требуют. Я лёг в его объятья, не дыша. Попытался расслабиться. В голове будто полицейская сирена завыла. Доверие, доверие… Господи, да откуда ему взяться?! Столетиями мои предки пускались наутёк при малейшей попытке приручения. Шерсть на загривке встала дыбом. Нет, я не хотел, превращение произошло само. Я менял морфу обратно, мучительно пытаясь подчинить себе бушующее естество, а оно не желало повиноваться. В спокойном лице Бэла ничего не отражалось. Несколько минут он продержал в руках это – жуткую двойную субстанцию из похолодевшего человека и рычащего лиса. Я перетекал из одного облика в другой так стремительно, что это было похоже на конвульсии одержимого, из которого стремится вырваться демон. Мохнатая лапа, голая рука, белая рука, бурая лапа, ногти, выраставшие в кривые когти, и снова опадавшие в обычные пальцы… Я взмок, перед глазами прыгали пятна, но круговорот метаморфозы не замедлялся, я не мог остановиться. Неужели я сошел с ума? Хозяева застрелят меня. Прикончат, как взбесившегося пса…

Всё оборвалось. Огромная пасть сомкнулась на горле, притормозив безумную пляску красок и форм. Острые зубы вошли мне в глотку, ловко обойдя сонную артерию, поранили шкуру, но не загрызли насмерть. Бэл превратился в волка, а я свисал из его рта на манер дохлого кролика. Изменение завершено. Я с удивлением сказал себе, что лежу крайне расслабленно между мощных челюстей и чувства опасности больше не испытываю. Ни тревоги, ни беспокойства. Есть легкое волнение, но оно, хм… особенное. Я возбуждён. И больше ничего.

Он осторожно выпустил меня из пасти и зализал четыре раны на моей шее. Я тихо тявкал в ответ, это были животные стоны, вызванные не болью, я и сам не понимал, зачем издаю эти звуки. Горячий язык Бэла снова на мне, я прижимаю уши, опаляясь его дыханием, это не похоже на прежние ощущения. Мы были друг с другом только в облике людей. И я редко в своей жизни бывал лисом, только наедине с самим собой. Вообще – это аморально… является для нас чем-то вроде эксгибиционизма. Надеюсь, продолжения не предвидится. Потому что я чувствую себя полностью готовым к соитию, и мне страшно. Страшно стыдно.

– Тише, тише… – он обернулся в прежний вид и позвал меня мягким голосом. – Возвращайся, Стю. Теперь тебе тоже будет легко. Прости, я снова применил запрещенный приём. Или не прощай, но я все равно тебя добьюсь.

Я со стоном опустился на подушку. Горло ноет, хоть и не адски. В зверином облике боль намного терпимее и переносится легче. Чувствую в ранках слюну Бальтазара, кровь от нее густеет и сворачивается. Он еще и врачеватель. Я вздохнул более-менее свободно и лёг на его грудь. После такого экстрима не доверять ему просто дурость. Бэл положил ладони на мою талию, медленно поглаживает бока и спину. Я тихо мурлыкаю. Да, я умею. Все лисы умеют.

– Как бы искусны ни были бойцы ELSSAD в убийстве, мы не всегда работаем в одиночку. И представляем собой передний край невидимой армии, которая заканчивает за нами задание, порой – выполняет самую важную часть. Наверное, ты спросишь, почему же мы так ценны. Мы, а не они.

– Не спрошу. Я прекрасно знаю, что не каждому дано палить из пистолета и делать это изо дня в день, превратив в будничное ремесло, а не поддавшись один раз случайному импульсу. Или воплощая преступленный замысел, требующий для выполнения всех душевных сил и влекущий за собой шок, психоз и прочие неприятности.

– Верно. Мы убийцы по найму, без эмоций и личных счетов к мишеням. Твои сегодняшние жертвы – первое и последнее исключение. Их связь с твоими кошмарами не была продумана или подогнана. Я нашел их случайно, и это была большая удача. Их личные вещи послужат тебе чем-то вроде шаманских инструментов для изгнания злых духов, позже, когда ты добудешь четвертый трофей. Но сейчас речь не об этом. Ты убил трех людей, позаботившись о том, чтоб остаться незамеченным. Это похвально. Но ты работал под давлением, в спешке и в многолюдном месте. Отпечатки пальцев стерты не были, их можно снять с пуль, застрявших в телах, при полицейском расследовании тебя без труда опознает множество свидетелей, ты находился рядом с жертвами. Еще ты летел в Нидерланды регулярным рейсом, и твоя личность также будет установлена в кратчайший срок, даже по фальшивым документам. Отсюда какой делается вывод?

– Я труп.

– Нет, Стю, – он сердечно рассмеялся. – Отсюда вывод, что люди, которые потенциально могли бы нас выдать – работают на нас! И не люди они – оборотни. Чтобы не засветиться, мы используем группу зачистки. Она состоит из трех частей. Первая – бригада скорой помощи из шести человек, вторая – от четырех до восьми полицейских, и третья – следователь, судебно-медицинский эксперт и патологоанатом. Вместе они называются санитарными крысами. Профессиями врачей, судей и копов они владеют по-настоящему, а удостоверения каждый раз получают поддельные с именами подставных лиц, изменяющихся в зависимости от региона работы. Они приезжают на место, забирают тела, составляют протоколы и отвечают на вопросы свидетелей и уполномоченных лиц. Принимают в случае необходимости заявки на судебные разбирательства, «ловят» опаснейшего преступника, совершившего убийство, и, как правило, предоставляют его уже мёртвым, на радость всем. Они дежурят в ближайших полицейских отделениях и станциях скорой помощи, подключаются к телефонной линии, перехватывая звонок с точки, где мы выполняем задание, бодро отвечают и выезжают. Иногда они нужны нам в качестве пожарной бригады, иногда – в формате строительного подряда. Все действия согласовываются за день-два до предполагаемой даты, иногда репетируются. Труп преступника они обеспечивают наилучшим образом, забирая одного или двух местных молодчиков, недавно вышедших из колонии строгого режима, и убивая за полчаса до «поимки». Варианты смерти разнообразны. Преступник застрелился, не желая отдаваться в руки правосудия, принял яд, выбросился из окна, сломал шею вследствие несчастного случая, падая с лестницы, или взорвался на машине во время погони. Однажды на моем задании марионеточный злодей был раздавлен упавшим балконом. И грустно, и забавно. Ребята знают толк в извращениях.

– Постой… они все-таки убивают?

– Нет. Во главе крысиного отряда стоит наш старший командир. Он руководит каждой операцией по зачистке, лично или дистанционно. И он же тем или иным способом обеспечивает смерть преступнику – лично или дистанционно. Однако вне операций шеф не вмешивается в жизнь санитарных крыс, ни в подготовку, ни в тренировку. У них есть собственные начальники, я, правда, не в курсе, кто они.

– А который шеф? Командир D.?

– Да. Но далеко не все задания требуют зачистки и дополнительных трупов, только такие необычные, как твой экзамен. Ты меня понял? Работа была сложной. Я тобой горжусь.

– Мог бы и не говорить, – я ущипнул Бэла за ляжку. – Когда ты успел связаться с крысами, если я почти сразу вернулся в номер?

– Ты забыл, что лежал совершенно зеленый целый час, ничего не замечая вокруг. А до этого трепетно обнимал раковину. Вот пока ты оклемался, они «почистили» отель.

– Они рассказали тебе о кляпе во рту у Лодевика?

– И рассказали, и показали. Фотографии уже на Facebook.

– Ты шутишь?!

– Нет, – он ловко поддел меня, признаю. Я поднял голову, почти одураченный, и встретился с внимательным взглядом. Теплым и заботливым. – Конечно пошутил. Спи. Утром обратный рейс.

Я послушно уронил голову. Чувствую счастье и сонливость. И ещё немножко боль в шее, но она стихает. И ещё…

Душевное спокойствие поколебала одна крохотная деталь из пояснения Бальтазара.

Командир D. убивает людей на расстоянии.

========== 14. Крик ==========

Он занимается со мной сексом на сырой земле, только-только насыпанной на свежую могилу. На две свежие могилы. Надгробий нет, слишком незначительны были персоны: на деревянных крестах прибиты дешевые таблички. Фамке и Алехандро, любовники, похороненные рядом. Романтично. Даже смерть не разлучила их.

Я наклоняюсь, зарываясь пальцами в мягкий рассыпчатый грунт, а киллер ложится на меня, он сзади… Пряжка расстегнутого ремня болтается и бьет меня по бедрам, его штаны приспущены, как и мои. Он только начал, но уже вошел во вкус. Я дался покорно, без резких выпадов. Глупо сопротивляться, когда враг способен стереть тебя в порошок. В зубах он держит нож, которым задумчиво водит по моим волосам, отсекая прядки, то здесь, то там. Они падают, усеивая землю, липнут к моим рукам, даже щекочутся в носу. Он трахает меня, крепко придерживая за живот, я… я все отдал бы за то, чтобы сказать, что мне больно и больше я ничего не чувствую. Но я чувствую. И мне не больно. Ищу в себе хоть крупицу стыда и не нахожу. Стискиваю зубы, чтобы скрыть от мучителя излишний восторг, но борьба за обладание мной заведомо неравная, убийца одерживает в ней верх. О да, он лучше знает, какое наслаждение дарит. Выгибает мне шею, берет мои волосы в пригоршню и тянет. Я поддаюсь послушно. Я сделаю абсолютно все. Такой силой пропитано каждое его движение, такой властью и требованием к полному подчинению. Как намагниченный, я льну к нему и не помню ничего из тех чудовищных смертей, которые он устроил, развлекаясь. То есть помню, храню их где-то на самой границе сознания. Но мне плевать. Он прикасается ко мне, его холодная плоть во мне, он делает меня частью себя, я поднимаюсь и опускаюсь, жадно ловя на себе призрачный след его дыхания. Он дышит слабо, едва уловимо… но все-таки дышит. И ледяная кровь пульсирует в нем медленно, плотная и похожая на текучий металл.

Нож просвистел, пролетая поверх моего плеча, острое лезвие целиком ушло в рыхлую почву. Киллер выплюнул его, чтобы впиться холодными губами мне в горло, я едва перевел собственное дыхание. Раны от клыков Бэла-волка совсем свежи, они есть, почему они есть, что это за чертовщина? Слишком реалистичный сон, продолжающий события ночи, вместо погружения в фантасмагорию другой жизни, в которой я голландец, в которой я предан женой и другом, я… Я застонал, не разбирая мыслей и ощущений, путая и обрывая свои глупые вопросы, убийца целует меня, засовывая острый язык в прокушенные места, сдирает с ран застывшую корочку и слизывает свежую кровь. Он кровосос, он вампир… но я никогда еще так не стонал.

Руки подогнулись от накатившей слабости, я растянулся на земле, пригибаясь всем телом, только крестец поднят и содрогается от его грубых движений внутри. Я горю, подставляясь под его каменный член, замираю, подставляясь еще больше и боясь, что он остановится. Но он не останавливается. Отпускает мои волосы и засовывает руки под мокрую от пота одежду. Кончики холодных пальцев гладят талию и спину, ласкают мягко и неторопливо, дразнят, совершая ужасно знакомые пассажи, вырисовывая восьмерки и треугольники. Заставляют вспомнить и мучительно покраснеть. Так гладил меня Бальтазар. Киллер издевается. Даже тут он умудрился унизить меня. Но я не могу вырваться из плена и отказаться от собственного низменного желания, я задыхаюсь от перевозбуждения, мне нужен этот секс, он больше никогда не повторится. Сумасшедший кошмар, в котором один расчетливый и безнравственный подонок для меня желаннее самого сатаны. И жизнь тускнеет… любовь тускнеет. Прости меня, Бэл. Я продался за неимоверную чувственность порока и вывернул наизнанку душу… в которую он кончает.

Земля подо мной намокла и липнет. Я лежу в ней грязный и истомленный, изнемогший от ощущений, которые подарил мне убийца. Не могу повернуться, не могу встать, даже слова не могу вымолвить. Он похлопал меня по оголенной заднице рукой в неизменной перчатке. Хорошо знакомый голос крошит на кусочки. Насмешка, вечная насмешка, у него нет другого тона для меня.

– Достанешь ампулу, Винсент? Жаль, ведь не достанешь… даже хирургу придется изрядно попотеть, чтобы вынуть ее. Какая ирония судьбы, антидот в тебе, но ты не можешь воспользоваться его силой для исцеления. Отдохни. Твой друг выкопает для тебя теплую червивую кроватку рядом с супругой. Не так ли, Бэл?

Не может быть! Я перевернулся в отчаянии, набирая носом и ртом пригоршню земли и песка. Отплевался, давясь от рыданий. Это действительно Бэл, в руках у него армейская лопата, в глазах – пустота. Он поддел ногой груду дерна рядом с могилой Фамке и начал копать. Киллер любовно ласкает его спину своим взглядом, сегодня он удивительно разговорчив и мил.

– Тебя похоронят заживо, Винсент, но знаем об этом только ты и я. Потеряешь ненадолго сознание и пульс. А очнешься уже в деревянном ящике. Отпевать не будут. Отпевать нельзя, ты согрешил… покончил с собой, изнасилованный местным маньяком, охотником до юных смазливых стрелков из арбалета. Просто не стоило выходить гулять поздно вечером по кладбищу. Ты знаешь, что случается с милыми маленькими мальчиками, когда они пытаются вмешаться в дела взрослых? Они не выдерживают жестокости мира взрослых. И покидают нас, бросают нас всех, уходят в небытие. Господь не принимает самоубийц.

– Но я не убью себя! – выкрикнул я, собравшись с силами. – Не убью! Бэл! Помоги мне!

– Он не услышит тебя, Винсент. Он чужой в этом сне. Он чужой тебе. Он чужой в твоей жалкой постылой жизни. Избавься от нее. Избавься от всего. Избавься от страданий, ты же хочешь этого. А Бальтазар не слышит. Я отнял у него четыре органа чувств. Оставил зрение, но он тебя не узнает. Ты вывалялся в грязи, ты покрыт моей спермой, снаружи и внутри, и в самой глубине твоего тела покоится твое освобождение… но ты сам захотел, чтоб я затолкал противоядие так глубоко, чтоб ни одна живая душа не достала его из твоих кишок.

Тогда я вспорю себе брюхо. Я чуть не выпалил это вслух. Киллер не должен знать, что я сохранил способность думать. Мне нужен инструмент. Его нож! Валяется где-то здесь, выпавший из его рта и наполовину закопанный в мягкий ноздреватый грунт. Скорее, пока он ни о чем не догадался. Скорее. Я разрежу себе прямую кишку, истеку кровью и сдохну от боли, но не умру в гробу, похороненный собственным напарником. Возлюбленным…

Я искал недолго, напоровшись коленом на рукоятку, выдернул нож, он целехонький. Отчистил от земли трясущимися руками. Лезвие красновато блестит, идеально острое, к режущей кромке не пристает грязь. Отлично. То, что нужно. Киллер наблюдает, понимает, но не препятствует. Улыбается. Конечно, это форменный суицид. После вещи, которую я сейчас сделаю, очень мало шансов выжить.

– Ave Maria, милосердная госпожа, – прошептал я, обратившись заплаканными глазами к небесам, и приставил нож к животу. Солнечное сплетение сжалось. – Господь меня не примет.

*

Я не заорал. Впервые проснулся не от своего крика, а от встревоженного голоса Бэла. Он тормошил меня за плечо. Я спал на его груди, она полностью залита слезами, как и его живот, да и постель местами тоже.

– Стюарт, – он замолчал, хотя губы продолжали шевелиться, произнося один порядком надоевший вопрос. Что снилось… Что мне снилось, мать вашу?

– Это, должно быть, последний, – я невесело усмехнулся. – Я просто больше не выдержу. Не смотри на меня так. Всему есть предел. Сегодня я сдох в тоске, как бродячая собака на помойке. Никому не нужный. Оплеванный. Обесчещенный. Наложил на себя руки под его торжествующий хохот. Дьявол с улюлюканьем поймал мою душу по дороге в черную зловонную яму.

– Замолчи, не сгущай так краски.

– Бэл, буду говорить! Я и правда больше не могу! По какому праву он истязает меня?! По какому праву он врывается в мою жизнь и уничтожает меня?! Уничтожает изнутри, через естество, через мозг! Посмотри, Бэл, он внутри, он топчет меня! Делает, что хочет, распоряжается, где и как хочет! Стоит мне донести усталую голову до подушки – он тут как тут! С набором самых страшных орудий наготове. Я изучал инквизицию, ее одиозных героев и ее отвратительные методы, но, черт возьми, их пытки и рядом не валялись! Не стояли и не метались!!! Кто он такой?! Кто?!

Я был вне себя от боли и ярости и, наверное, долго бы еще надрывал горло и убивался. Бэл схватил меня поперек талии, встряхнул и мрачно указал на ночной столик. Что там?

Очки. Черные, прямоугольные, стальная оправа. На правой дужке запеклась чья-то кровь, на левой – прилип комочек земли. Но этого не может быть. Я растерянно уставился на Бальтазара, как он сможет объяснить их появление? Как?!

– Он обронил их, – голос у Бэла бесстрастный, почти учительский. Мое лицо мертвеет. – Специально. Снял очки, когда ты распорол себе живот. И обменял их на свой нож. Нож ему важнее очков. Он расцепил твою ладонь и втиснул в нее последний трофей. Кровь на дужке твоя, земля тоже с отпечатками твоих пальцев. Твой киллер существует, и он не твой. Завтра вы встретитесь.

– Зачем ты спрашиваешь, что снилось, если знаешь?! Знал… – я надломился. И голос мой надломился. И слезы полились с новой силой. И что-то огромное, липкое и мерзкое обхватывает сейчас мое сердце, оно кричит от ужаса, сопротивляясь, и леденеет. – Если ты знал… как ты знал? Ты с самого начала знал!!!

– Все твои ночные полеты запрограммированы. Каждое видение. Шедевры из глубин ада.

Бальтазар бросил в меня клетчатым платком и встал с кровати. Обозначился на синем прямоугольнике окна. Постоял, ожидая какой-то реакции. Но я раздавлен, я немой и бессмысленно мну в руке его платок. Бэл обернулся.

– Он никогда не посвящает в план полностью. И первые сны я узнал все-таки от тебя. Я выступал сдерживающим фактором твоего нарастающего психоза. Был наблюдателем, фиксировал твои изменения. Держал матрицу твоего поведения под контролем. Куда тебя направить, что сказать и какие ответные мысли вселить. Отточить мастерство подачи, парирования и блокировки. С последним у тебя проблемы. Ты остаешься открытым, ты не избегаешь лобового столкновения с опасностью. Каждый раз ты готов принять смерть с честью, как тебе кажется… и каждый раз эксперимент досадно обрывается, ты просыпаешься. Смерть – как выход из неоконченной игры, это проигрыш! А тебе нужен выигрыш. Стюарт, твои грезы смоделированы в лаборатории нашей корпорации, с точностью до микрометра, выверены алмазами и самим Мастером Метаморфоз в соавторстве с сыном Великой Тьмы. Они были имплантированы в твое сознание дремлющими, а активированы близким контактом со мной. В день знакомства я втащил тебя в квартиру вовсе не от нетерпения, я не опаздывал на работу. Я должен был прикоснуться. Нажать на пусковой рычаг, чтоб механизм запустился. Но я не лгал тебе о своих снах. Не лгал о работе, не лгал ни о чем, что касалось твоей будущей службы. Да, сильно не договаривал. Я и сейчас не должен был говорить ничего, я прямиком иду вразрез с инструкцией, и меня уволят.

– О чем ты говоришь, о чем?! Что ты несешь? Какая работа, какое на хрен увольнение?! Бэл… С каким цинизмом он меня трахал. И ты был там, Бэл. Ты все видел, – я скинул его платок на пол, со всего размаху разбил темные очки о спинку кровати, вскочил и начал лихорадочно одеваться. – Мне насрать, какие мотивы вы преследуете. Мне насрать, для чего все это делается. Мне насрать, что будет потом. Мне насрать на эти долбаные сны и насрать на «диких кошек». Мне насрать на службу, на Марс, на Землю. И насрать на тебя.

Я нашел в кухонных принадлежностях ножницы и разрезал свой прекрасный лакированный костюм. Он скрипел и поддавался очень трудно. Ножницы, в конце концов, сломались о молнию. Я плюнул, выбросил все в мусорное ведро и ушел. Надеюсь, за мной по пятам никто не гонится. На этот раз – надеюсь искренне. Оставьте меня в покое. Игра окончена. Победителей нет.

Отель остался за бортом. Впереди расстилается ночной Амстердам, равнодушный город цветочных горшков, горелых кексов с травкой и грязных продажных девок. Дешевые однодневные радости, куцый соблазн, от которого воротит. Но это не полный список тамошних развлечений.

Пожалуй, стоящей вещью могли бы стать наркотики. Я никогда их не пробовал, я не знаю, что они за птицы и куда они могут меня привести. Но это неважно. Главное, что они не обманут. И корчи сознания будут родными, не фальшивыми. И кончатся так, как я пожелаю. И смерть выберу себе сам, она будет плясать под мою дудку. В моем красном платье. В моих дырявых панталонах. Пляска со смертью, на весь остаток ночи. Кавалеры приглашают дам.

Я притормозил в подворотне у первого же человека в широкополой шляпе, приветливо заулыбавшегося от одного вида моего бледного тоскливого лица.

– Мне бы забыться, – прошептал я, протягивая ему пятьсот евро. – Что-то очень сильное. Дайте самое сильное, что у вас есть. Пожалуйста. Вколите прямо сейчас, максимальную дозу.

========== 15. Палата 606 ==========

Долгожданный безмятежный сон. В нем все белое, иногда мелькают красные кресты. Прекрасные женские лица. Они наполнены светом и испугом. Но света больше. Еще во сне есть стены. Они в голубых разводах и в зеленых бархатных кирпичиках, кирпичики клеили дети, и они тоже прекрасны.

Дети подходят ко мне, обступают со всех сторон. Берутся за руки и поют. Их чистые голоса звенят, как маленькие стеклышки внутри птичьих горлышек. Я всегда представлял себе горошинки из стекла, они тонко вибрируют, когда птичка поет свои трели. И этих птичек в каждом детском голосе целая сотня. Я лежу и внимаю с восторгом. Сквозь мои пальцы проходят солнечные лучи. Я поднимаю руки и не вижу тени, я такой тонкий, что свет беспрепятственно проходит сквозь меня. И я могу летать, всегда, когда захочу. Сейчас не хочу, потому что вокруг меня дети, они дарят мне голоса и улыбки. Я не хочу их покидать. Они сияют радостью и тянутся к моему прозрачному лицу. Десяток маленьких рук прикасается к моим щекам и лбу.

– Дядя Винсент, вы плачете, – промолвил один малыш и показал мне свою ладошку. На ней красовалась большая размазанная капля крови. Кровь… пробралась в мой сон. Проклятье.

Картинка смялась и рассыпалась.

В голову вломилась резкая боль, музыка отодвинулась за толстые ватные стены, где и умерла, задушенная, а дети улетели, подхваченные ветром, как разноцветные осенние листочки. Но остался свет, пронзительный белый свет и красные кресты. Я не сплю, отдых кончился.

Метровый красный крест смотрит на меня с потолка. Кресты поменьше раскиданы по углам. Финальный мазок оголтелого христианства – массивное дубовое распятие на стене прямо над моей койкой. Я в лапах у Сестер милосердия, не иначе. И в моем мозгу взорвался склад боеприпасов. Я заскулил, хватаясь за виски. В меня что, вогнали пару раскаленных стальных штифтов? Странно, виски целые, но молотком по ним все равно кто-то прошелся. Во рту нагадила стая гиен. А в желудке… только бы не вывернуло. Я не нашел рядом с койкой дежурный пакетик и мужественно проглотил все обратно. Заблевывать чужие хоромы дважды за один день – дурной тон. И некрасиво по отношению к ухаживающим за мной медсестрам… или медбратьям. Кто бы они ни были.

Я пренебрег агонией мозга и осмотрелся повнимательнее. Надписи на оборудовании выполнены на голландском языке, хорошо. Кислородная маска на подушке – немецкая, еще лучше. Я подышал ею немного и нашел силы сбросить ноги вниз с койки. Они не слушаются, и, вообще-то, я их не чувствую. Пол тоже не ощущается. Приплыли.

Я осторожно потоптался в надежде, что легкая зарядка вернет мне конечности, но добился только позорного падения на пол. Ноги благополучно разъехались, собрать их обратно или хотя бы подтянуть к себе не получается. Лежу в нелепой позе размазанного об стекло человека-паука и борюсь с позывами к истеричному смеху. Мог ли я порвать связки? Фигово ничего не чувствовать.

Назад к карточке книги "Wild Cat (СИ)"