Текст книги "Exciter (СИ)"
Автор книги: Deserett
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
– Считай это компенсацией за плен, а не за секс.
– Убирайся. Сукин ты сын. Фальшивый, двуличный подонок…
– И в доказательство я проведу с тобой всю ночь.
– Scopare²… Нет, только не это.
Он возразил хмуро, но практически безразлично. Не ошибся ли Клайд со своим запоздалым альтруизмом? Я выпрямился во весь рост, раздеваясь. Ла не бросил ни единого взгляда в мою сторону, хотя я знал, что он любит мою натуру. Теперь я старался не применять силу. Не делать больно. Хотя бы просто не делать больно. Осторожно надвинулся на него, ложась сверху, и Ла Нуи покорно выдохнул, соглашаясь на все, как всегда, как раб. Я обнял его, ощупывая худые плечи, выпирающие ключицы… рельефную яремную вену. Коснулся его шеи губами, но не поцеловал. Он широко раскрыл глаза и согнул колени, обвив меня ими. Думает, что я снова хочу секса. Я не хочу. Хватит денег и хватит насилия. Он снова закусил губу, приподнимая таз и подталкивая меня ниже, к своему нежному приоткрытому отверстию. Похоже, это он хочет, а не я. Но я не понимаю, почему. После того, что я только что сделал с ним.
Повторно ввел член в его влажный анус, он обильно сочился моей спермой, горячий, упругий, страшно узкий… я ощутил на лбу испарину от нового прилива желания. Подавил его, но Ла томительно застонал, требуя еще. Медленно, сантиметр за сантиметром, я проник в него поглубже, и остановился, когда он закрыл глаза и сцепил руки на моей спине. Так мы и уснули, не лежа рядом, как мне того хотелось, а он подо мной, весь мокрый, но с улыбкой на губах.
Я просыпался три раза и сосал эти губы, прислушиваясь к его мерному дыханию. Он отвечал тихими стонами и послушно раскрывал рот. Я двигался в нем, не в силах сдержаться, и ласкал в ладони его твердеющий член. Отпускал, зажимая между нашими телами, а когда трение становилось слишком сильным, ложился на бок, перекладывая нас обоих. Облизывал синяки на его запястьях и тоненькие рубцы на груди. Потом я лег сзади, положил руки на его живот и тесно прижал к себе, хорошенько посадив на член. Все ждал, что Ла проснется, разбуженный моей ненормальной активностью. Но он спал крепко, так, как не спал уже давно. И я жадно владел им, время от времени проводя языком между его лопаток, пока сам снова не уснул.
Мне снился его вкус, соленая от пота кожа, свежая и пряно пахнущая. Ещё снилась печаль, но у неё был вкус старого вязкого вина. Ла просидел взаперти слишком долго, пока я заканчивал свою миссию. Калифорний лежит в столе, в центре овального свинцового кейса, с килограммом сопроводительных бумаг и защитной картой-чипом. Почетный конвой обещан завтра вместе с перелетом бизнес-класса от британских авиалиний. Все это передал курьер вместе с ненужными извинениями.
*
Очередное утро началось с… стоп! Без головной боли, но с жарким пульсом в промежности. И проснулся я не сам. Постель рядом впервые не пуста. Демон разбудил меня и разбудил нежно. Мягким, осторожным проникновением. Удивляться и задавать вопросы нет времени, я завернулся в клубок, сам насаживаясь на него. Тихо вскрикнул от удовольствия, он тесно прижимал меня к себе, разгибая и лаская между ног. Засунул пальцы в мою узкую раздразненную плоть, туда, куда уже проник его член, вытянул их мокрыми и клейкими и дал мне обсосать. Я насаживался сильнее, распаленный его непристойностью, было приятно, как всегда сладко и жгуче от его холода внутри… хотя нет, отнюдь не как всегда. Непривычно… непривычно нежный он.
– Есть ли ещё что-нибудь, чего ты хочешь сейчас? – спросил киллер шепотом, губами в губы, едва касаясь, почти целуя. Мы поменяли позу, теперь я сидел на нем и двигался в его ритме, раздвинув себе ягодицы, я хотел его целиком, до полного проникновения. Склонил голову, нос к носу, интимно, чтобы Демон не ускользал, но он ускользал постоянно. И я решился.
– Засунь язык мне в глотку. Я знаю, он длинный. Хочу тебя глубоко в горле. Так, будто ты ешь меня. Алчно… и торопливо.
– Ты не сможешь дышать, Ла, и закашляешься.
– Мне все равно, – я приоткрыл рот и тут же вздрогнул, почувствовав проскальзывающий между губ язык, но другой, тонкий, по-змеиному раздвоенный… в точности такой, как в моем страшном сне.
Я улыбнулся, превозмогая легкое отвращение, мысль о противоестественности поцелуя меня неимоверно и странно заводит, что-то дикое, что-то непонятное… и антихристианское. Змея во мне, язык змеи во мне, и семя змеи во мне, в двойном преобладании. Я коротко застонал, ощутив его уже там, в горле, он лизал меня и посасывал быстрыми ласкающими движениями. И его рот жадно присосался к моему, наконец-то, в полном безоговорочном единении. Задохнулся, стараясь не захлебнуться в безумном всплеске ощущений, глотаю его слюну, она как холодная вода, с терпким сладковатым привкусом, его член вонзается в меня все грубее и грубее, но я не могу кричать, когда рот целиком занят, и только судорожно вцепляюсь руками в его талию. Принимаю его, уже третий раз за ночь, мне хочется, чтобы он вообще не выходил. Мне будто голодно без него, вечно голодно. И даже когда он хорошо прорезает меня сзади, прижавшись, втолкнувшись и слившись тесно, а внутренности немеют от боли и холода, я все равно не могу насытиться. Лихорадочно двигаюсь, пытаясь насадиться еще, хотя глубже уже некуда, проткни меня сильнее, сильнее, ну же… Демон кончает в меня, но не отстраняется, не сдвинувшись ни на дюйм. Я благодарно обвил его слабыми руками, я все ещё пью с его языка сахарную жидкость, не успевая сглатывать. Бессильно опадаю и растекаюсь на его теле, уставший в ещё одном пароксизме наслаждения, и он крепко держит меня, продолжая глубоко вылизывать мое горло. Ещё долго мы лежим поперек кровати, я остро чувствую развратный плен его плоти, разгоряченный и ненасытный, я жмусь к нему, прохладному, и вдыхаю его запах. Демон. Ты сжалился и освободил мои распухшие губы, хотя мне мало, я экстатически облизываю их. В горле все ещё чувствуется твоя змеиная слюна, а вглубь тела растекается твоя новая сперма, смешиваясь с предыдущими «порциями». Ты сумасшедший, ты вытворял со мной такое… я сумасшедший, я всё тебе позволил, мне всё понравилось. Но почему ты устроил это для меня?
Он высвободил меня из объятий и быстро обернул мои бедра и попу полотенцем, впитывать густую белую влагу. Отошел в свою комнату голый, а вернулся одетый, с большим шприцом. Я испугался, что это наркотики… но он ввел мне содержимое так быстро, что я и пискнуть в знак протеста не успел. Посмотрел на него в бешенстве. Он невозмутимо нащупал под тканью мой все ещё возбужденный член. Что? Черт! Мне перехватило дух, когда он, секунду подумав, обнажил его и резко взял в рот. Он никогда ещё этого не делал! Я моментально забыл о возмущении, хрипло задышал, откашлялся и изогнулся, не находя точки опоры, попытался схватиться за простынь, но пальцы соскользнули. Он сосал мне всего минуту, цеплял головку набухшего члена острым концом языка, туго оплетал от основания по всей длине пениса, лизал яички и быстро водил губами по вздувшимся венам, прижимаясь ртом и отпуская, они пульсировали и натягивались ещё больше. Я забился в его руках, теряя рассудок, в паху безумно жгло, никогда там не жгло так сильно от подобных удовольствий. Он придержал меня железной рукой, заставляя не извиваться, засосал член целиком, опуская голову пониже, чтобы я проник прямо в его горло… и с готовностью глотнул мою сперму, когда я вскрикнул, больше не выдержав этой порнографии, и выплеснулся ему в рот. Никакой передышки далее не последовало, он вытер губы, слабо улыбнулся и произнес:
– Сегодня я возвращаюсь обратно в Америку. Оставляю тебе кое-что в сумке и этот пентхауз. Живи здесь и учись.
Комментарий к Capitolo sedicesimo. Освобождение
¹ Прости, господин, мы не знали, где искать тебя, ты нужен нам, и это просто была игра, без крови и жертв… (норв.)
² Ругательство (ит.), близкое к русскому «ебать».
========== Capitolo diciassettesimo. Время ==========
Ла Нуи устроил мне безудержную истерику, потом – небольшую драку. Рыдал и бил куда попало. Я терпеливо отражал удары, пока его силы не иссякли. Отнес мальчика в ванну и посадил под холодный душ. Он стоически молчал, но его несчастные глаза просили. Просили. Просили…
Я просто ушел, запретив преследовать себя до аэропорта. В сумке я оставил ему двести тысяч евро и свои наручные часы, которые однажды чуть не забыл в кафе на Палаццо Векьо. Они сами хотели остаться в Италии и теперь принадлежат Ла.
Я знаю, когда он нашел часы, он тут же их надел. Я также знаю, он долго сидел на кровати в моей спальне, прижимая к себе охапку моих черных рубашек. Я уезжал налегке, предоставив ему в вечное пользование весь походный гардероб наемника. Я знаю, он ходит по пентхаузу, держась за стену, пока я сижу в зале ожидания, пью виски безо льда и посматриваю в огромные окна терминала. Я знаю, он плачет над телефоном, не решаясь позвонить ни Клайду, ни матери, никому. И нет свидетелей его горя. Мой самолет взлетает. Я больше не вижу и больше не знаю. Прощай, мальчик, большое расстояние даже дьявола лишает зрения. Впереди у меня Лос-Анджелес, мой брат-близнец. И суровое наказание.
Еще не сойдя с трапа, я отметил его присутствие, разъяренный флюид воды и ртути. Фыркнул. Да, ему сложно замаскироваться. Мой Ангел – продолжатель Меркурия, в то время как сам я Плутон.
Меня любезно избавили от формальностей и паспортной проверки. Конвоиры выстроились в две шеренги. Я вышел с ними в зал встречающих и молча отдал кейс директору программы ядерной информации США. Он что-то говорил, я пожимал ему руку, улыбался и не слушал. Смотрел в бок. Из тысячи скучающих американцев, толстых, тонких, высоких и низеньких я сразу вырвал его гибкую развязную фигуру, подпирающую зеркальную стенку. Простился с делегацией, сославшись на усталость и жесткий график, и растворился в толпе. Подошел и встал напротив, в метре от него. Но даже в метре притяжение между нами чудовищно.
– Скажи, что ты не убил его, – Андж подходит. Полметра. Наши волосы шевельнулись, медленно тянутся друг к другу.
– Я вколол в Ла синтетический сателлит из ампулы №1. Это уничтожило вирус. Его я не убил.
– Вирус – это ещё не все. Ты отравил его своей черной скверной.
– Я знаю. Но её вывести не так-то просто. Подождем.
– Сколько?
Я неопределенно мотнул головой. Его рот разжался из жесткой тонкой полоски, приняв правильную форму. Безукоризненную. Похоже, он не будет меня наказывать и отбирать то единственное, чем я дорожу. Подошел ещё ближе. Счет идет на дюймы. Наши тела сейчас…
Волна повторяющихся электрических разрядов, треск и снопы искр. В восьмом терминале LAX погас свет. Я пожал плечами и осторожно забрал его губы в свои.
– Ты прощаешь меня? – мы вышли из терминала по темной подземной парковке, оставшись в стороне от аварийных выходов, бегущих людей, суматохи, криков и паники. – В наказание?
– Подождем, – вот и его Феррари, по особому капризу окрашенный в черный и фиолетовый цвет. Цвет моих глаз. Анджело замешкался с ключами, коварно улыбнулся и бесцеремонно засунул обе руки мне в штаны. Я замер, наслаждаясь. – Твоя тень отозвана со спецоперации по ликвидации, можешь расслабиться. Она тебя не предаст.
– Почему она работает отдельно от меня?
– Хэлл искусственно её оживил. Искусственно и временно.
– Значит, это вовсе не привет из дома¹?
– Нет, родной. Это чудо современной генетики.
– Ненавижу инженера…
– Скажешь ему это лично, Юлиус, – Эндж довольно рассмеялся и сел за руль. – Но это будет завтра, на торжественном открытии его отреставрированной лаборатории. А сегодня мы едем на шоппинг. Я должен купить тебе галстук.
*
Жизнь не может зависеть от одного фактора. И не может потерять смысл с утерей данного фактора. Каким бы он ни был. Важным, большим, длительным или уникальным. Так меня учили на уроках психологии, этики и здоровья.
Все представления об этой жалкой гребаной жизни разлетелись, разбившись к чертовой матери! Есть куча неровно отколотых кусков, кровавых и гниющих. И куча эта – я. Не могу собраться обратно, все время распадаюсь на части. Сколько дней прошло? Сколько месяцев… А кровь капает всё так же. И куски не срастаются. Ничего не срастается. Становится только больнее.
В нарушение учебного плана я не сделал ни одного обязательного задания. Я упрямо рисую черные холсты. В них преобладают темно-красные тона, ядовито-оранжевые, ещё голубые и фиолетовые штрихи, холодные, флуоресцентные… светящиеся во тьме. Я пишу их маниакально, это единственный способ не заглядывать на дно бутылки и не смолить. Я не общаюсь с матерью, не хочу видеть Клайда, я разговариваю, только когда меня окрикивают. Меня боятся, но выгонять не решаются. В моих глазах поселилось что-то ужасное. Это передается холстам и краскам… и мои мрачные работы путешествуют по мировым выставкам, притягивая максимум внимания. Мне все равно. Недостатка в деньгах я не испытываю. Я мог бы вообще ничего не делать, а отправиться, например, в морской круиз. Но это равносильно самоубийству, я выпрыгну в воду. А здесь, на суше, меня манят высокие этажи, мне нельзя близко подходить к краю, иначе соблазн пересилит.
Я опасен сам для себя, но пока ещё не опасен для общества. Я принудительно сходил к психиатру два раза, но кроме невроза на почве гормонального сбоя он ничего не обнаружил. Дурак. Вы все – дураки. Вы ничего не знаете, и я никогда не захочу вам рассказать. С чем я столкнулся и почему я это никак не могу пережить.
Я раздраженно вытер пот со лба, зачерняя жирной тушью углы картины, слой за слоем. Это моя последняя работа, восемнадцатая за год. Да, пора уж признаться себе. С тех пор прошел год. Точнее, завтра – годовщина с момента его ухода. И на завтра же намечено открытие выставки художников-постмодернистов здесь, во Флоренции. Я должен приготовиться, побриться, замазать глубокие круги под глазами, изобразить тень улыбки. Но сначала – я должен закончить картину. Она божественна. То есть антибожественна. Я изобразил мрачный переулок в бедном квартале, там не горят фонари, асфальт разбит, кругом мусор. Свет падает только от тусклой луны, но она за кадром, не попала на холст. Посередине переулка ступает он. Я поймал один из самых роскошных моментов его походки. Ноги обуты в огромные сапоги с металлическими вставками, выше – латексные штаны, вместе они дают поразительный двойной отблеск. А ещё выше – он обнажен, и его кожа светится… я сдержал всхлип. Его руки пусты, пристегнутая к поясу кобура с пистолетом почти сливается с фоном, оружие незаметно, но зато его глаза таят страшную угрозу. И губы, насмешливый изгиб, кровавый оскал… клыки я не рисовал, они излишни. Он и так смертельно опасен. Вокруг его фигуры, окутанной черным облаком волос, сам собой вырастает ореол, огненное кольцо, но огонь холодный. Не желтый и даже не белый, почти голубой. Издали Демон и его гало напоминают громадный зрачок хищного глаза. Он совершенен. Я никогда не рисовал с таким упоением. И сам себе делаю больно. Глупец.
Я вздохнул и откинул голову, делая передышку. Шея болит, но нужно потерпеть и закончить. Пока встал поодаль, оценивая технику. Тьма уже достаточно хороша, густая, беспросветная… такая, которую он любит. Наверное, он оценил бы. Если бы хоть чуть-чуть испытывал интерес ко мне и к живописи.
Я отогнал неприятные мысли. Нужно вернуться к его глазам, они сверкают на бледном лице так, как мне не нарисовать, но я должен попытаться. Я смешал обычную фиолетовую гуашь с лакирующей серебряной краской, но оттенок получился кошмарным. Я нанес его в качестве основы, оставил высыхать и теперь попытаюсь смешать ещё раз. Возьму термостойкое глянцевое серебро и более темный оттенок фиолетового. Дело мое провальное, потрачено впустую более семи часов, но упрямство побеждает. Демон смотрит на меня с широченного холста. Я сдержал желание впиться в его нарисованные губы, поставил картину сушиться и свалился в ненавистную постель. Завтра ответственный день, а я не высплюсь, как всегда. Приедут эти… оба. Клайд и Соланж. Я разучился звать её мамой. Вообще разучился звать хоть кого-то. Клайд быстро оставил попытки наладить со мной контакт, и хоть за это я ему очень благодарен. Но завтра, завтра…
Я смежил веки. Они быстро краснели под напором слез.
*
Флоренция гудела. Конец жаркого лета 2013, открытие арт-сезона, двадцать седьмой по счету фестиваль искусства, постмодернистская выставка и первые его талантливые пташки. Здесь экспонировались десятки начинающих итальянских и французских художников, они даже могли рассчитывать на покупателей, так как выставка являлась одновременно и ярмаркой.
Ла Нуи нервничал и позволил себе сигарету. Он вел им строгий учет, боясь сорваться, но день выдался особенный, требующий полной собранности и внимательности. Он выгодно занял самый нижний участок аллеи, перекрытой для экспозиции, чтобы спускавшиеся вниз посетители видели его работы последними и получали от них яркий и неизгладимый след. Нескольким коллекционерам он уже ответил отказом на продажу „E ‘eccitatore“² – именно так Ла назвал законченный накануне портрет. По понятным причинам он интересовал покупателей больше остальных работ. Другие картины были сильнее наполнены символизмом и мрачной любовной лирикой: стальными шипами, складывавшимися в жуткие цветы, бурлящими водопадами черной крови, ржавой сумеречной пустыней, обглоданными костьми, игральными картами и белыми масками. Здесь же была конкретика. Волшебная фигура, неслышно скользящая в ночи, убийца, чьи глаза обещают так много.
Понемногу собралась толпа, забрала его в плотное кольцо. Ла устал повторять «нет». Какие-то безумцы начали предлагать за портрет Демона совсем уж астрономические и неоправданные суммы. Сквозь крикливую массу голосистых итальянцев пробралась худощавая, уже немолодая женщина в простом черном платье. Её траур хорошо контрастировал с пестрой группой участников выставки. И просто идеально сочетался со стилистикой картины. Ла Нуи заставил себя расплыться в улыбке.
– Здравствуй, мама. Рад, что ты заглянула в мой скромный уголок. Как поживаешь?
– Бывало и лучше, сынок, – Соланж прижала его к груди. – Бывало и лучше. Твой друг с зелеными волосами попросил передать извинения, у него не получилось приехать.
Ла понимающе кивнул. Клайд правильно оценил его состояние и избавил от лишних тревог и воспоминаний. О том, что испытание было нелегким, он мог лишь догадываться. И испытание сегодняшним днем – тоже такое… такое. Какое?
Ла Нуи нечаянно поднял голову, обратившись лицом к началу улицы, и пошатнулся.
По аллее шли двое. Они уже благополучно собрали богатый урожай взглядов. Больше, чем собрали все картины на выставке, вместе взятые. На них оборачивались и долго смотрели вслед. Прекрасные дамы при виде них надолго замолкали, позабыв, что кокетничали, а кавалеры чувствовали себя опущенными, по меньшей мере, в чан с говном. Эти двое плевали на людей и на погоду. Шли не спеша, высокомерно отметая волну внимания, и что-то тихо обсуждали. Огромные сапоги, латексные костюмы и длинные волосы. Их трудно было высмеять за нелепые наряды в такой знойный день. Они не казались ряжеными, напротив – внушали благоговейный страх. Они были близнецами, абсолютно идентичными. Ну… на первый взгляд идентичными.
Наконец они дошли. И толпа, собравшаяся перед „E ‘eccitatore“, безмолвно расступилась, пропуская их вперед.
Ла Нуи сел на землю. Из его дрожащих пальцев выпала вторая сигарета. Зажигалка погасла, он не смог подкурить.
– Эндж, как тебе портрет? – бесстрастно спросил один киллер.
– Неплохо, признаюсь. Только не припомню, чтоб ты ходил на задания полуобнаженным, – второй лучезарно улыбнулся и непринужденным жестом зажег сигарету художника.
– Да, это непрактично, – отозвался первый, казавшийся погруженным в глубокие раздумья. – Но для сохранения художественной стилистики произведения сойдет. А что ты думаешь по поводу огненного гало?
– Никогда не видел, чтоб ты так палился, – второй хихикнул. – Чтоб все соседи были в курсе, когда приемка товара и отлов инсайдеров. Ну ладно, будет нам стебаться. Сколько ты отвалишь за картину, Ди?
– А сколько попросят, – Демон уселся напротив Ла, подняв столб бурой пыли, и снял очки. Понизил голос. Интонация живая и лукавая, совсем не похожа на его обычный ледяной тон. – Сколько, мальчик?
Ла Нуи помотал головой. Язык прилип к гортани, даже пикнуть не получалось. Ангел сел рядом с Демоном и тоже снял очки.
– Не бойся. Мы не дразнить тебя пришли. Картину заберем обязательно, но в обмен ты получишь кое-что ценнее денег. Информацию, – он властно взял брата за подбородок. – Я расскажу тебе о нем, крошка Ла. О нас обоих.
Комментарий к Capitolo diciassettesimo. Время
¹ Домом негласно именуется Ад. Вторым значением является особняк демонов в Гонолулу.
² Он разжигает страсть (ит.) То же, что Exciter по-английски.
========== Capitolo diciottesimo. Истинный лекарь ==========
Выставка, волнение, запоздалые амбиции и шок забыты. Всепоглощающее чувство завладело мной снова. Я иду с ними домой, иду как во сне, они плывут по обе стороны от меня, настоящие, покрытые обычной человеческой кожей, а не драконьей чешуей… и совсем не похожие на наемных убийц. Я часто моргаю, но они не пропадают. И их руки, держащие мою талию в двойном захвате, сжимаются лишь крепче.
Они переговариваются между собой, так тихо, что я вижу только, как шевелятся губы и поворачиваются головы, но их шепот вползает в меня, каждое неуслышанное слово, гладким блестящим камешком уходит под кожу, падает на дно сознания, пока их улыбки и мягкие плавные жесты не заполняют меня до краев. Я давно уже не дышу, а задыхаюсь, мне сладко и дурно в плотном облаке их общей ауры, как в области сверхмощного притяжения двух планет… или двух солнц. Мне горячо и непонятно, отчего так повышается температура, и в ответ на свои недоуменные взгляды я ловлю лишь утешающие усмешки Ангела, я моргаю, должно быть, в тысячный раз. И он исчезает. Испуганный, я закрываю глаза снова, держу их плотно закрытыми долго, много дольше одной секунды… пока ресницы не затрепетали, и я охнул от пронзительных ощущений. Он слизывает капельку пота с моего лба, касается горячими губами, они так похожи и не похожи на губы Демона, но…
Мысли заметались в голове со скоростью света, его дыхание жжет мою и без того перегретую голову, его движения запутывают и пугают. Я беспомощен, в недоумении, накрытый паникой, как колпаком, с ворохом вопросов, распоротых по швам слов, я потерял их, я уже не иду по мостовой между двумя посланцами ада, а падаю… И Демон подхватывает меня, окатывая волной холода и мрака. Отрезвляет и приводит в чувство.
Всё изменилось. Теперь я застыл неподвижно в ловушке, зажатый между их телами. Ангел бесстыдно встал спереди, прильнув ко мне и заслонив собой солнце. Низко наклонил голову, его руки лежат одновременно на оружии… и на моих бедрах. Его поза таит угрозу, кто он мне – друг или враг? Демон закрыл меня собой сзади, отделив от всего остального мира своей черной тенью, его голова, напротив, высоко поднялась, и я могу довериться ему… что я и сделал, несмело упав на его грудь и отдышавшись от беспричинного страха. Умираю в детской робости, но заглядываю в синие глаза Энджи, они придвинулись ко мне очень близко, почти к самому лицу. Полыхают жаром множества взорвавшихся звезд, глубокие, колодцы без дна… но я не читаю их, они непроницаемы, они лишь наполняют меня светом, заливают, обнажают все внутри, я почти вижу себя… Господи, я действительно вижу. Я прозрачный. Похож на один большой бесцветный кристалл. Только в центре груди я вижу что-то странное, сквозь это свет не проходит, а поглощается. Что это?
Картинка задрожала и исчезла. Теперь я точно пришел в себя. И очутился на улице один. И как будто вечереет. Я открываю рот, чтобы позвать на помощь и возмутиться, но, оглядевшись кругом, понимаю, что я на Виа Граццио. И дверь пентхауза открыта. Они уже внутри. Они ждут меня за тем столом, тем самым… я вздыхаю, припоминая все. И адвоката Руфуса с кипой макулатуры, и пиццу, оставленную мне в первую ночь, и бутылки мартини, и Клайда, он ссорился там с кем-то. С кем-то, конечно… с обладателем циничного голоса и брутальных манер.
Я улыбнулся своим невеселым мыслям и перепрыгнул последнюю ступеньку, поднявшись на третий этаж особняка. Меня втягивают внутрь, практически силой сажают за этот стол. Две силы, четыре руки. Две пары глаз. Изучают меня неторопливо, ощупывают, выясняя настроения, эмоции, усталость, желание говорить и слушать. Я вздохнул, покорно дав им свою голову на растерзание.
Но вот досмотр окончен, стол подвинулся, а их кресла оказались рядом. Я не очень понял, как, но я уже сижу в объятьях одного, и его гибкие пальцы влезают в мои волосы, мягко перебирая и расчесывая. Горячие пальцы. Значит, ты – Ангел. Я хотел повернуться и посмотреть на второго, но эти пальцы мягко удержали, обездвижив.
– Сиди. Он здесь, он никуда не денется. Демон, ледяной и бесчувственный, – смешливый искрящийся тон и низкий голос. Бархатный, сверх меры сладкий, вибрирующий в полутонах, в нескрываемой иронии… Демон так говорить не умеет. Я весь обратился в слух. – Ты не знаешь, но он женат. Есть человек, который делит с ним холод и бесчувствие. Есть человек, который ждет его дома, в то время, когда он думает о тебе… или тебе подобных. Не обижайся, Ла. Я не имел в виду проституток. Я говорю об изменах. Они случаются крайне редко. На моей памяти, этот раз – первый. Значит, подобных тебе не было. А если и были, то они не выжили. Он мог их съесть, если кровь их была достаточно нежна. А мог бросить. Они погибли в страшной агонии, медленно, не догадываясь, что пожирает их изнутри. Ты носил в себе эту смерть. Ты не чуял её внутри, в сосудах, выталкиваемую каждым сердечным сокращением все дальше, все глубже. Скверна, проникающая до костей. Вирус, который есть Демон, но в то же время, это – не он. Он отравил тебя субстанцией, которую я постараюсь вытянуть. Если ты позволишь. Он должен сделать кое-что с тобой в последний раз. А я буду наблюдать. Я поймаю момент.
Сначала я не понял, что должен был сделать Демон. И почему в последний раз… Но гостиная сменилась спальней, быстро, будто кто-то перекрутил декорации, одежда сползает с меня, убегает и прячется, под моей кожей умелые руки пропускают ток, мое тело принимает неудобная шелковая простынь, а сам я принимаю… его. Я коротко застонал, пронзаемый слишком быстро, без прелюдий, без подготовки, как так, ну почему, он снова причиняет мне боль, за что…
– Хватит, – вполголоса приказал Ангел. – Не лицемерь. Тебе вовсе не больно.
Что? Я шевельнулся, недоверчиво ловя свои ощущения, новые, вместо тех привычных, которые мне рефлекторно подсунул мозг. Ну, кое-что осталось. Выступившие слезы, они стекают по вискам. От боли, она все-таки есть, но намного слабее, будто перебитая чем-то. Он все ещё входит в меня, вошел не до конца, но его сумасшедшая ярость угасает, душимая, как шея дикого зверя в гибких путах. Ангел? Это ты его держишь, не тронув даже пальцем?
Я подался вверх, мои руки впервые свободны, и я осмелился обнять ими своего насильника. Длинное тело, красивое, мускулистое, ты не давал мне к нему притронуться, никогда. Разве только в момент оргазма… когда на доли секунды прекращал все контролировать. Я нарочито сладко застонал, требуя больше твоего внимания. Измененный до неузнаваемости, Демон опускается на меня всем телом, тесно прилипая. Ласкает холодными ладонями, трахает медленно и чувственно… я раскрылся весь, жадно ловя каждое прикосновение. Выгнулся не без опаски, глубже ощутив его член внутри. Длинный, холодный, но слабо пульсирующий кровью… теперь я знаю, теперь это очевидно. Все происходит так, потому что рядом Ангел. Странная метаморфоза, в которой ты себе отказываешь, разделенный с ним в любое другое время. Твой брат и соучастник, он, должно быть, твоя самая большая драгоценность… Но сейчас он бережно обнимает меня, голого, и незаметно поднимает над постелью нас обоих. Смотрит за процессом, повергая меня в невыносимый стыд. Как ты двигаешься во мне, крепко сжав и раздвинув мои ягодицы… Сперма, смешанная с кровью, розовой струей течет по ногам. А потом выплескивается ещё что-то. Темное и вязкое, похожее на смолу. Просто резко отделяется от моего тела, из груди, как плевок. И тянется по воздуху к Энджи.
– Я не уверен, что тебе нужны мои объяснения, но это – Тьма, – тихо произнес Ангел, обмакнув в черную гадость пальцы. Она немедленно обволокла всю его ладонь. – Настоящая, одушевленная, в физическом воплощении. Из неё состоит Демон почти на сто процентов. Ментально, конечно же. Она проявляется вот так, только когда выходит из тела. А затянулась она в тебя во время секса, вашего второго тесного контакта. Человеку опасно с ней жить, высокая концентрация тьмы убивает. Маленькая доза убивает тоже, но медленнее. Мое присутствие позволило вытянуть её из тебя, но для полного излечения мы должны исчезнуть из твоей жизни. Есть ещё одно «но», не позволяющее уйти нам просто так. Ты должен как-то простить Демона. Я говорю «как-то» и не могу соизмерить разрушения, которые он причинил тебе. Даже если ты не считаешь все, что он принес тебе, несчастьем, он-то знает, как обстоят с этим дела на самом деле. И это основная причина, почему он не сближается с людьми. Юлиус?..
– Прости меня, – вымолвил Демон, медленно лизнув мой висок. – Я не должен был позволять себе ничего даже в первый раз. Но ты так манил меня… Я и сейчас не могу удержать себя.
Он задвигался во мне с новой силой, его член казался каменным, я опять стонал от боли, безвольно принимая его в себя, на всю длину… потом уткнулся в грудь Ангела, чувствуя стеснительную благодарность за оказанную поддержку и заботу. Энджи поглаживал меня по голове, ласково шепча:
– Все хорошо, Ла Нуи, малыш… Потерпи чуть-чуть, сейчас будет приятно, я обещаю. Он убийца и безумный садист, но твой предел выносливости знает.
И, правда… стало немного легче, гибкое тело, вонзавшееся с такой силой и беспощадностью, неожиданно прижалось ко мне, Демон потянулся к моему члену, стиснул его в руке и продолжил в совершенно ином ритме. Мне захотелось рыдать от избытка нежности, которой теперь были пропитаны его движения. И этого всего я лишусь, как только будет произведен последний толчок, и он прольет в меня ещё немного своего страшного змеиного наслаждения. Как заставить его не кончить? Идиотский вопрос. Как уговорить его остаться со мной…
*
Ла Нуи все-таки заплакал, содрогаясь то от жара, то от холода, и устало провис в железных объятьях. Ангел обвил его за талию, окутывая мягким теплом. С упреком посмотрел на брата.
