Текст книги "Exciter (СИ)"
Автор книги: Deserett
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
– Эндж тоже. Он требует твоего немедленного возвращения в штаб синих². В случае неповиновения – принудительная депортация со всеми вытекающими.
– Ну и кто же меня посмеет депортировать? – я оторвал аппарат от уха. Из микрофонной части засочилась кровь, залив мне пальцы. Шипение, короткие гудки. И жутковатый смех. Связь прервалась, но кто-то смеялся надо мной без помощи проводов и кусков пластмассы. – Я родился в бездне, мне некуда падать. Души тоже нет, мне нечего спасать. И нечего бояться.
– Ты хорошо устроился, Юс. Но это не значит, что ты можешь делать все, что вздумается, – смех вышел за пределы трубки и разнесся по комнате. Я все ещё не видел его. Не узнавал.
– Кто ты?
– Стой спокойно, красавчик. Я пока за океаном, но я приду за тобой. Приду обязательно, если ты погубишь мальчика. Уж поверь мне.
– Ангел?
– Воссоединимся… – смех зазвенел прямо в ушах, взрываясь хрустальными осколками. Странно, но я ощутил боль. Это не Ангел, ведь боль я ощущаю через него. Тогда кто?
Я вымыл руки и неслышно вошел в студио. Ла Нуи спит беспокойным сном, дергаясь и поворачивая голову из стороны в сторону. Нагой. Нет, не так – мучительно голый. Смотреть и не прикасаться, чистая пытка. Я не стал искать его белье, сорванное впопыхах перед сексом, и надел на него свои боксеры. Сел на пол у кровати, не сводя глаз с его лица. Поглаживал щеки и светлые мягкие волосы. Целовал его шею. И шептал всякий бред.
– Жаль, что я, как вор, краду тебя у тебя же под покровом ночи. Ношу маски. Укрываюсь льдом. Убиваю людей, забираю их кровь. И не могу остаться. Но даже если бы мог – я бы ушел. Чтобы не углублять заражение, внедряя все больше и больше вирусных клеток. Он дремлет в тебе, Ла Нуи… слепой черный палач.
Я опять продержал его в объятьях до рассвета. Утомленный, выключил все телефоны и лег спать не раздеваясь.
*
Долгожданная суббота, отдых от кошмаров и первая поездка в Ареццо. Я уходил из пентхауза с сумкой через плечо, провожаемый, точнее, окруженный пристальным вниманием Демона. Готов поклясться, что он хотел меня удержать. Я двигался как во сне, мышцы ныли от напряжения, преодолевая невидимое сопротивление, но стоило заскочить в автобус, медлительность пропала. Даже жарким воздухом дышалось легко. Только внутри засел крохотный червячок, он грыз меня всю дорогу, и я назвал бы это тоской… если бы Демон не вызывал столько противоречивых и негативных чувств.
Соланж ахнула при виде меня и сочла нужным схватиться за сердце. Как же мне надоели её спектакли. Я чмокнул мать в щеку и просто пошел к себе в комнату. Она засеменила следом, но я хлопнул дверью прямо перед её носом. На стук и просьбы впустить не отвечал, растянувшись на узкой, ещё детской кровати. Клайд, влезший в окно спустя час непрерывных атак на дверь, все мне объяснил.
– Ла, ты на себя в зеркало давно смотрел? Бледный, измученный, глубокие круги под глазами. Соланж не симулирует и не преувеличивает свое беспокойство. На этот раз она по-настоящему испугалась. Она, да и не только она, никогда тебя таким не видела.
– Подумаешь, перезанимался немного. Я первокурсник. Воображаешь, ты бы на моем месте лучше выглядел? Падай рядом.
Он покачал головой, и я заставил его упасть ко мне в постель. На ней так узко, что я тесно прижал его к себе, повернувшись на бок, и обвил за талию. Так мы и лежим, лицом к лицу, точнее, нос к носу, он сверлит меня взглядом, а я просто наслаждаюсь его серыми глазами.
– Как много я хотел бы тебе сказать… – прошептал он, вздыхая.
– Ну, так скажи.
Он замолкает, как всегда. И я мокро вожу языком по его губам, как тогда, в студио. Жду, когда он оттолкнет или сам отстранится, а он не делает ни то, ни другое. И я смелею, целую его, проталкивая язык поглубже в рот, не спеша, стараясь поймать и насладиться каждым мгновением. Меня сносит от ощущений, будто я делаю это впервые, с головокружением и мелкой дрожью в пальцах, которые держат его за подбородок, неподвижно, чтобы он уже не вырвался, и я плотно обхватываю его губы, прерываю дыхание, заставляю сжаться… Облизываю штангу в его языке, лижу и обсасываю весь его язык, прикрыв веки, я подсматриваю сквозь ресницы и замечаю, как ему нравится то, что я делаю с ним и с его телом…
– Хватит. Пусти меня.
Но я не отпускаю его, мне нужно вылить на него все, что я не могу отдать Демону, потому что тот не примет ничего в принципе. Я вонзил пальцы в ирокез Клайда, пробивая твердые волосы насквозь, и обнял его затылок. Он сопротивляется, серые глаза наполняются недоумением и болью, и я с сожалением отрываюсь от губ, одновременно хватая его за руки. Что угодно, лишь бы он не вырвался.
– Извини. Я не сдержался. Только не убегай.
Он пожимает плечами, и я расцениваю это как согласие. Кладу его на спину и ложусь сверху. Разглядываю хмурое лицо, пересчитываю шрамы, железки, родинки… все на месте. Как же мне хорошо с ним… спокойно. Но недолго. В замочной скважине неприятно дребезжит ключ, краем сознания я понимаю, что Клайду нужно бежать в окно или хотя бы закатиться под кровать. Но я только сжимаю его крепче, удобнее устраиваясь на груди. После неистового выпада губы горят и просят еще. И мне срать на все, что скажет Соланж.
Она не вошла в комнату. Застыла на пороге. Понятия не имею, куда она смотрит. На меня или на него.
– Вон из моего дома.
Мы не шелохнулись. Клайд открыл рот, но я успел вставить слово раньше:
– Вон из моей комнаты.
– Ла Нуи! Твоему поступку нет ни объяснения, ни оправдания! Но я разберусь с тобой позже. Клайд немедленно должен покинуть дом.
– Слушаюсь, синьора…
Я придавил его собой посильнее. Обвил бедрами, не особо заботясь о том, как это выглядит для матери, и повторил:
– Вон из моей комнаты. Клайд никуда не пойдет. Или я уйду с ним. Ты этого хочешь?
– А ты хочешь жить на улице?! У твоего паршивого друга нет ни кола ни двора.
– Мой, как ты выразилась, паршивый друг – единственный, кого я люблю в этом городе. И в целом мире, черт возьми. Отстань от меня. От нас обоих. Лучше поесть приготовь.
– Ла Нуи!
– Не ори на меня. Не смей орать, мама, – я так и не повернулся посмотреть на неё. Все время пялился на шокированного Клайда. А когда она, красная от негодования, подбежала к кровати и дернула меня за плечо, я сбросил её руку так грубо, что Соланж отлетела к стене. Мой друг моментально среагировал, с недюжинной силой, которую долго и успешно от меня скрывал. Рывком вскочил с кровати, ссадив меня в сторону, и помог ей подняться.
– Я приношу свои извинения, синьора. Меня уже нет.
– Ты довольна? – я со злостью хлопнул оконной створкой. Клайд уже перемахнул через забор. – Где ты взяла второй ключ?
– Ла Нуи, посмотри на меня! Сын, мне страшно. Ты начал принимать наркотики?
– Довольно, я не хочу ничего слышать, – я разыскал и схватил бумажник. – Я ухожу отсюда.
– Я прошу тебя просто взглянуть на меня, – Соланж снова заплакала. – Ла… пожалуйста. Я уже не сержусь. Только боюсь, страшно боюсь… что ты исчезнешь, как исчез однажды твой отец.
– Ты его тоже контролировала на каждом шагу и довела? – я бессильно вздохнул и подошел к ней. Злость понемногу испарялась. – Говори. Что произошло? Ты застала его с мужчиной, поэтому так взвилась сейчас?
– Нет, что ты. Микеле был нормальным. И верным. Ну… во всяком случае, мне казалось, что он не изменял. Только сам был очень ревнивым. И взрывным. Он работал на электростанции, мог уйти пораньше и ворваться домой, проверяя, одна ли я. А я была беременна, какая уж тут измена… мы женились из-за тебя, Ла Нуи. Мне казалось, что я буду по-настоящему счастлива замужем за аристократом, хоть у него и не было ни гроша за душой, пока я не заставила его найти хотя бы эту работу. Ещё я думала, что стану счастливой после рождения ребенка. Это действительно было так, сын, – Соланж встала на цыпочки, и я наклонился, чтобы она коснулась моего лица. – Ты вырос необыкновенным… и ростом вымахал выше своего отца. А тогда ты был розовым комочком в нимбе сияющих, почти белых волос. Как ангелочек. Почему-то твой вид вызвал у Микеле ярость. Он выбежал из роддома и не явился вечером, я все ждала его обратно, а он не возвращался. И когда меня выписали домой, его там не было. И на электростанции тоже. Его нигде не было. Я подала заявление в полицию через три дня, его объявили в розыск. Но все без толку. Я видела сейчас его ярость в твоих глазах. И испугалась. Куда бы ты сейчас ни пошел, пожалуйста, вернись. Потеря мужа была тяжким ударом, но я выдержала. Потерю тебя я не выдержу. Ла…
– Я вовсе не встречаюсь с Клайдом, мам, – я поколебался, не зная, как объяснить свои чувства к нему. – Я не хочу, чтоб ты так думала, и плевать, что ты видела и как бы хотела это истолковать. В конце концов, никто из нас раздет не был. И раздеваться не собирался. И продолжать в том же духе… понимаешь? Прошу, пойми. Я знаю, это сложно. Я не дерзну назвать себя нормальным, но с Клайдом меня связывает нечто другое. Поэтому я злюсь, когда ты ругаешь его. Он мой… ну… – я зажестикулировал, – бллин! Он мой друг. Только проявления дружбы у меня странные.
– Ты все-таки уйдешь? – она вытерла слезы и попыталась улыбнуться.
– Мне завтра возвращаться во Флоренцию. Я заскочу за вещами. Испечешь мне пирог?
– Испеку. А есть хоть одна причина, по которой твой друг выглядит как…
– Бомж? Уверен, что есть. Но он не грязный и не оборванный, мам, пожалуйста, избавься от стереотипов. Он хороший. И постоянно обо мне заботится, только ты не замечаешь.
– Неужели?
– Все, я тороплюсь. И отдай мне второй ключ от комнаты.
Соланж ловко увернулась от моих рук, положила ключ в карман и победоносно похлопала по нему. Ладно. Здесь я все равно больше не буду целоваться с Клайдом. Я прошел через кухню, стащил со стола пару брускетт и пробрался к забору. Он ждал меня там, сидя прямо на земле и потягивая пиво.
– Куда пойдем? У меня достаточно денег, чтоб снять в Ареццо любые апартаменты.
– Тебе незачем светиться со мной перед разными людьми и порождать неприятные слухи, – он метко запустил пивной крышкой в дырку в заборе и повел меня куда-то через весь город. Когда сорок минут спустя мы остановились перед имением инспектора местной полиции, у меня ослабели коленки.
– Клайд, почему мы здесь?
Он молча отпер калитку в кованых воротах и пригласил меня пройти. Дорожка вымощена дорогой красной плиткой, дом облицован мрамором, деревья в саду аккуратно подстрижены, шаровидные кроны, кусты ромбами, богато изукрашенные клумбы… Клайд двигается среди этого великолепия в своих лохмотьях спокойно и естественно, а у меня бешено колотится сердце. От кучи вопросов, от сотни догадок. Я переступил порог его дома. Нас встретила его мать. Я почти уверен. Я знаю. Но Господи… как же трудно в это поверить.
У неё преждевременно увядшее лицо, ранние морщины, усталость и тревога, навеки поселившаяся в уголках глаз. Она судорожно сжимает костлявые руки, прячет их в белом переднике при виде Клайда, его мощной фигуры, высокого ирокеза, сурового лица в обрамлении пирсинга. О Боже, я сейчас провалюсь сквозь землю, чтобы не мешать. Как давно она его не видела? Месяц? Год?!
– Здравствуй, сынок, – шепчет она дрожащим голосом, слабая, миниатюрная… женщина, родившая такого мужика. У меня сейчас отвиснет челюсть. Он чмокнул её в щеку, не произнеся ни слова, и жестом поманил меня за собой.
Анфилада комнат, в которые можно заглянуть и обмереть от восторга или зависти. Он уверенно пропускает их все и останавливается у лестницы на чердак. О да, кто бы сомневался. Бунтарь, неформал, противник власти и богатства. Клайд влезает под крышу первым и быстро втаскивает меня за руки к себе в логово. Тут пыльно, но в целом чисто, и даже без особых следов беспорядка. Стул и стол, сколоченные из полированных досок, простой ящик, в котором свалена одежда, и широкий спальный мешок. Мебели минимум, но зато панковский интерьер с избытком набит различными неожиданными вещами. Десятки свечей на полу в разнообразных, очень красивых подсвечниках, черепа и кости, явно не животных, какие-то фигурки, сделанные вручную из различных материалов, от ткани до глины, плакаты с анархистскими лозунгами, факелы, сушеные фрукты, баночки с краской… хм, бензопила. Я осторожно переступил через неё и осматривался дальше. На одной стене криво висящие стеллажи, они набиты книгами, а ещё комиксами и компакт-дисками. Плеер я краем глаза увидел в спальнике, не удивился. На подоконнике слухового окна боком лежит тонкий, почти невидимый ноутбук. Я непроизвольно ахнул, он стоит черт знает сколько денег, и он явно новый, модель текущего года. Я повернулся к Клайду, который доставал из вмонтированного в стену холодильника ещё пива.
– Ты постоянно живешь здесь?
– Да. Влезаю ночью через балкон, чтоб не тревожить ее. Лестницу втаскиваю. Не хочу, чтоб она видела и слышала. Сегодня впервые за последние три года зашел через дверь.
– А отец?
– Он на работе. Я не разговариваю с ним с одиннадцатилетнего возраста. Мы поссорились, я ушел отсюда. Возвращался, только уступая мольбам матери.
– Почему ты никогда не рассказывал?!
– Не замечал, чтоб ты интересовался, – он протянул мне пиво привычным жестом. – Не волнуйся, им неплохо живется без меня. Есть ещё старший брат Манфредо, он правильный папин сынок, заканчивает полицейскую академию. Скоро пойдет работать.
– А ты? У тебя есть хоть какие-то цели?
– Какая разница, Ла? Располагайся. Принести что-нибудь?
– Нет, – я отпил пиво. Мягкий вкус, почти без горчинки. – Тебя действительно зовут Клайд?
Он посмотрел на меня с искренним удивлением.
– Да. Имя первенца по обычаю передается от дедушки, а второму ребенку – может дать мать. Маме нравилась та пара преступников, Бонни и Клайд, чем она вечно вызывала неудовольствие отца. Она упрямо дала мне это имя, и он сразу же меня невзлюбил.
– А как зовут отца?
– Доменико. Доменико Манчини, – Клайд сел на пол, на какую-то тряпку, бывшую когда-то зеленой оконной шторой, а я сел у него между ног. Медленно отставил бутылку и притянул его голову ближе к себе. – Ла, ты неисправим.
– Я знаю, – со второй попытки я овладел его губами, и больше он не сопротивлялся.
Комментарий к Capitolo tredici. Договор
¹ С потрохами, букв. с кожей и волосами (нем.)
² Дэз употребил слово blue, подразумевая филиал корпорации на Гавайях. Офис в Лос-Анджелесе именуется зеленым (green или eko), в связи с удаленностью от производственных мощностей.
========== Capitolo quattordici. Ошибки ==========
Ненавижу выходные. Итальянцы – ленивая нация, а в субботу их вообще не сдвинуть с места и не заставить шевелить толстыми задницами. Я позвонил в управление, чтобы узнать от сонного дежурного, что Сантис уехал на рыбалку, а мои бумаги касательно калифорния приедут из Милана не раньше среды. Обалдеть какая оперативность. Но это ещё не все. Задержанного Доменико Манчини преспокойно отпустили домой с подпиской о невыезде. После путешествия в багажнике ему был оказан самый учтивый прием, цветы, конфеты, извинения, так что… придется мне самостоятельно навестить его в родных пенатах.
Я настроил GPS, загрузил схему маршрута в бортовой компьютер, и Феррари повез меня в Ареццо. Провинциальный городишко, ничего примечательного. Жилые дома, траттории, пара отелей и магазинчиков. Убого и неинтересно. Дом Манчини выделился из общей массы вычурностью и нарочитой архитектурной безвкусицей. Я из вежливости позвонил в ворота, потом все равно сам отключил электронный замок и въехал во двор.
Никто не выбежал встречать и арестовывать за вторжение, уже интригует. В дверь я звонить не стал, сразу открыл своим «ключом». Определил кухню как место обитания одной женщины, видимо, хозяйки, заглядывать туда не буду. Женщины по умолчанию не являются мишенями или помощниками. Довольно слабую и размазанную человеческую ауру уловил на втором этаже, и сверхмощную нечеловеческую – где-то выше, на крыше или чердаке, возможно. Заинтригован сильнее, размышляю, с кого начать. Однако, Доменико выбрал меня сам, зарядив пистолет и выбежав из кабинета с криками:
– Стоять! Стрелять буду!
– Да стреляйте, ради Бога, – я насмешливо поднял руки вверх. – Хотите повторить опыт, плохо усвоенный в доме мафии?
– Ты! Вы… – он опустил «беретту». – Мистер Инститорис, извините, но какого хрена вы делаете в моем доме?
– Вас ищу, синьор. Почему вы не задержаны?
– Закон не предписывает держать в заключении гражданина дольше четырех часов, если ему не выдвинуто никаких обвинений.
– Но лейтенант карабинеров…
– Не обижайтесь, мистер Инститорис. Но вас обвели вокруг пальца. Нет никакой рыбалки. Эммануэль ничего не успел рассказать и занести в протокол, так как сразу по приезду в полицейский департамент потерял сознание и был госпитализирован. Его состояние оценивается как тяжелое и крайне нестабильное. Записок по делу мафии у него в карманах не было, следов насилия с моей стороны не обнаружено, так что я чист перед лицом Фемиды. И отправлен домой до выяснения обстоятельств. Или пока лейтенант не выйдет из реанимации.
Я поднял руку, требуя молчания. Напрягся, вспоминая все возможные побочные эффекты от того воскрешения, которое я с легкой руки устроил Сантису. Не вспомнил ничего. Набрал инженера.
– Хэлл, ты в лаборатории? Есть проблема. Я доэкспериментировался с твоими препаратами.
*
Выходные пролетели как один миг. Глазами я упрашивал Клайда поехать со мной во Флоренцию, но тот не поддался и только на автобус посадил. Я шел к пентхаузу переполненный дурными предчувствиями. И они подтвердились быстрее, чем мне того хотелось.
Демон приходил теперь почти каждый свободный вечер, проведенный не на своих мерзких заданиях. Молча раздевал и молча трахал. Я кусал губы, отодвигался, умолял не трогать себя, а потом… хрипло дышал, давясь рыданиями, откидывался на своего насильника, и тот слизывал с меня горячие слезы, выгибая и раздирая все глубже… Вспоминать тошно. Как я кричу, бьюсь и извиваюсь в его руках, но неизменно возбуждаюсь в жутком, сжигающем приступе стыда… и кончаю вслед за ним. Потом киллер бросает деньги и уходит. Всегда бросает наземь и всегда уходит, оставляя меня валяться полумертвым. Ненавижу, ненавижу его и его деньги.
Плохо сплю, измученный не столько физически, сколько морально, колким и язвительным равнодушием этого ужасного человека. Все чаще у меня болит голова, болит постоянно, целыми днями, и не проходит… до тех пор, пока Демон не трахает меня снова, в своей неизменной жесткой и кровавой манере, даря разрушение… наслаждение… не могу понять, чего больше. И никогда не спрашивает, хочу ли я. И что самое плохое – я не могу о нем не думать. На учебе, дома, одиноко лежа в кровати, пока он отсутствует, думаю, думаю… а когда он является – ненавижу нас обоих. И раскаиваюсь во всех желаниях. Ну зачем он возвращается, снова и снова? И делает это со мной. Я безостановочно думаю о нем во сне, думаю, даже общаясь с Клайдом по телефону, нечаянно обрываю свою речь на полуслове, вздрагивая и вспоминая что-нибудь. Клайд засыпает меня участливыми вопросами, считает, наверное, что я болен. Просит правду. Но я не могу, не могу рассказать, никому не смогу признаться, чем занимаюсь, едва приплетаюсь домой из университета. И никому не скажу, что чувствую, когда смотрю в холодные глаза дьявола, которому отдаюсь.
И все же… Демон очень редко дарит мне минуту расслабления: когда позволяет забраться к нему на колени, обнять за шею и сидеть так. Но сидеть недолго. До момента, когда все равно придется возвращаться к себе в комнату. Я не смею просить киллера лечь поспать со мной до утра, равно как и сам не осмеливаюсь прокрасться в его спальню. Слишком страшно. И очень не хочется быть сброшенным и отвергнутым. Ведь я…
*
«Всего лишь шлюха для него, – Ла Нуи мрачно курил, нагишом свесившись с подоконника. Курить начал буквально день назад. Сигареты предсказуемо ждали его на балконе. Как и мартини, как и другой алкоголь. – Для полноты картины не хватает шприца, ампулы, наполненной какой-нибудь дрянью, и пригласительной записки с инструкцией. Я скатываюсь? Нет, но начало положено…»
Снова вечер, снова Демон его трахал. До мучительных стонов, всхлипов и ужасного, болезненного оргазма. Из ануса капала кровь на пол, как обычно, он постепенно перестал обращать на это внимание. Привык… смирился. И вздрогнул, когда холодная рука, смоченная в чем-то вязком, похожем на мед, коснулась его раны.
– Хочешь заработать геморрой? Визит к проктологу принесет тебе гораздо меньше приятных ощущений, чем я, – язвительный голос обжег уши. Если бы мог, Ла Нуи прижал бы их как котенок. Покорно ожидал окончания процедуры, пока Демон не смазал внутри все и вскочил на ноги, нависнув над его лицом. – Слезай.
Ла покачал головой, полагая, что сейчас его с подоконника просто стащат за ноги, но Демон развернулся и ушел. Откуда это навязчивое ощущение досады? Разумеется, американскому любовнику на него наплевать. Ла докурил и сам сполз на постель, стараясь не морщиться от боли. От мази стало легче, но совсем чуть-чуть. Ему бы полегчало по-настоящему… если бы киллер проявил к нему хоть каплю нежности.
*
Доменико во всем сознался и ждет первого судебного слушанья. Норвежская банда, укравшая для него калифорний по специальному предзаказу, осталась в тени. Она орудует в Америке, Японии и здесь, в стране спагетти. Я знаю их. Я связан с ними через… ну, не будем об этом.
Уточнил исследовательский институт в Силиконовой долине, откуда они добыли металл, и попросил ребят больше не проворачивать такие аферы без моего ведома. В конце концов, мы яйца из одной корзины. И мне незачем ссориться со своими. Назначение краденного они не знали, поэтому я обязал себя вернуть всё ученым. Сопроводительные бумаги все ещё готовятся комитетом при Академии Наук Италии, медлительным и недоверчивым к иностранцам. Я жду, хотя мог бы вернуться домой, зубчатые колеса машины запущены и перемелют все без меня.
Но есть ещё кое-что.
Эммануэль не выходит из комы. Серия уколов, подстегивающих работу сердца, не помогла. Электрическая стимуляция передних долей головного мозга тоже ни к чему не привела. Солнечный мальчик обещал прибыть во Флоренцию лично и разобраться с больным. У него катастрофически не хватает времени, я жду его уже четвертый день. Хотя даже это – наглая ложь и попытки оправдать себя.
Я не улетаю из-за мальчика. Бледного и пышноволосого, безвольно лежащего поперек постели. С мрачным спокойствием раба он принимает меня… хотя в его зеленых глазах тлеет темное и ужасное чувство, ненависть, смешанная с ненавистью и неутолимой жаждой. Его тело обволакивает меня в неизменном сопротивлении, это сладко, это страшно… и затягивает меня все глубже. Он не смиряется и не поддается, но я всегда одерживаю верх в борьбе за его плоть, беру ее, трепещущую, и не могу насытиться. Меня пропитывают его слезы, по ногам стекает его кровь, под ногтями я ощущаю его кожу, его рот кривится и ненавидит меня тоже, и я силой разжимаю его зубы, раню и вырываю поцелуй, и крови становится только больше. Но разве могу я остановиться, если в тесном переплетении мы создаем новую фигуру, и я чувствую себя… чувствую человеком, хоть немного. И чувствую его, жизнь, горячо струящуюся в его теле, пока я не останавливаю сердцебиение, чтобы он смог почувствовать и меня тоже, живущего без чувств… Это откровение вынимает из него последнюю частичку жизни, но я даю взамен свою. И он кончает, едва заметив намек на мое дыхание. Конвульсия его оргазма… иногда я забываюсь и не разнимаю объятья, когда все заканчивается. Тогда его глаза слабо зажигаются, ненависть в них тает, он греется в моих руках, полный надежды, что я поменяюсь. Но я не меняюсь.
Ла Нуи… твой кошмар затянулся. Обещанный мне грозный инквизитор никак не одолеет океанский простор и не придет спасти тебя. Возможно, это просто фальшивка. Я не просил полновластия, но оно не развращает меня. Меня развращаешь только ты, длинными ногами, гибко обвивающимися вокруг меня, когда я проникаю в тебя; и ты перестаешь плакать, томно выгибаясь и прижимая ко мне свой напряженный член. Я ласкаю его, я ласкаю тебя всего, неистово, умножая кровь и боль, но я прибавляю и наслаждение, и в моих холодных руках чудовища ты кончаешь снова. И снова…
Я вышел из его комнаты и зажег сигарету. Нужно купить ещё мартини, виски и ликеров. И, может быть, немного снотворного. Или седативного. Вирус распространяется не так быстро, как я думал, но под глазами Ла залегли черные круги. Я знаю, что нужно сделать, как помочь, как прекратить всё. Но не хочу. Не могу. Я дышу твоей кровью, отнимите это у меня, если осмелитесь. Но я пройду по пути горечи и садизма до конца.
– Нарушение правил, не так ли?
Клайд и я на одном балконе. Какая неожиданность. Жаль, что лететь отсюда до земли так низко. А то я бы его сбросил.
– Украл ключ, – я выдохнул пару струек дыма.
– Зачем же? Вежливо впорхнул в окно. Демон… остановись.
– Я и так стою. Покачиваюсь, – я вильнул в его сторону всем телом. Клайд вздрогнул.
– Ты собрался вконец угробить Ла Нуи. Он умрет до того, как ты уберешься восвояси.
– А тебе плохо спится из-за своего барашка? Считаешь его деньки? Нервно вышагиваешь из угла в угол? Плохой ты пастух, Клайд. Волк щелкает зубами у его нежного горлышка. Даже отгрыз пару лакомых кусков.
– Дрянь… – он сжал кулаки, но остался на месте. – Почему ты такая дрянь?
– Некачественная глина, светлейший, – я широко улыбался, повергнув его этим в легкий шок. – Серая, грязная, с вкраплениями шлака. Не всем же достается мрамор.
– Меня тошнит от тебя, – Клайд выбил из моей руки сигарету. – Сразимся?
– Ты будешь ранен и убежишь, позорно поджав хвост. Зачем тебе поражение? Мы оба знаем, кто сильнее. Давай лучше ты скажешь, почему не вступился за отца.
– Не лезь мне в душу. Это не твое дело.
– Очень даже мое. Я поспособствовал аресту Доменико. Благодаря моим свидетельствам он сгниет в тюрьме. Я приложил усилия к тому, чтоб полицейский чин его не спас. Никаких штрафов и исправительных работ. Тюрьма и только тюрьма. И лишение всех привилегий.
– Срок?
– До десяти лет.
– Дьявол…
– Угадал, – я продолжал улыбаться. Подошел к нему вплотную. Клайд сжал перила, костяшки на его пальцах побелели. – Это крест. Клеймо позора. На всей твоей семье. Ну же?
– Ты сделал это нарочно! Хотел меня унизить… Ты так сильно ненавидишь меня?
– Опять угадал. Говори, светлейший. Не заставляй меня повторять дважды.
– Пошел ты! – он развернулся молниеносно, целясь кулаком мне в лицо. Я уклонился, но, признаюсь, еле-еле. Реакция у него поразительная. Я обдумывал, что скажу потом Ла, и тянул с ответным ударом. Минуту мы стояли друг против друга, он тяжело дышал и грел мое болото своим злобным испепеляющим взглядом. Забавный паренек. Ни на что не похожий.
– Твой альтруизм меня растрогал. Закончим с этим?
– Предлагаю обмен, мразь.
– Ангел-торгаш? Это что-то новенькое.
– Заткнись! Предлагаю обмен… – он отдышался. – Я скажу. Отвечу, да. А взамен ты сделаешь что-то хорошее.
– «Что-то хорошее», – я передразнил. – Где вас только учат. Что-то хорошее… перевести деньги на счет сиротского приюта? Заслужить Нобелевскую премию мира? Закупить партию велосипедов китайским рабочим? Сварить суп бездомным? Клайд, конкретизируй свой бред.
– Тьфу. Я говорю о Ла Нуи! Сделай для него…
– Что? Глубокий минет?
– Ты омерзителен, – он снова поднял кулаки, но быстро опустил. – Я не знаю что! Сделай исключение из своего гнусного правила и сотвори… чудо.
– Чудо, – я насмешливо подул на его лицо и превратил воздух в три язычка пламени. – Вот тебе чудо. А теперь говори точнее. Терпеть не могу ваши сопли и незнание собственных желаний.
– Проведи с ним ночь. Целую ночь, без остатка. Дай ему тепло, – заметно было, каким усилием он ломает себе хребет, чтоб произнести это. Перекосился весь. – Дай то, что он попросит. То, о чем промолчит, но о чем ясно скажут его глаза. Не оставляй его одного, когда… когда все закончится, – он споткнулся на слове, и в один момент я увидел, насколько он дик, беспомощен и глуп. Бесполый ангел, не ведающий чувственности, рожденный человеком, но не пробужденный Богом от спячки детства. Ты помнишь, кем был в небесах, но ты никем не стал на земле. И длинный ирокез – лишнее доказательство твоей неопределенности. Моего мальчика влечет к тебе инстинктивно, но что делать с ним – ты знаешь лишь понаслышке. Боишься. Зато знаю я. И делаю.
– И ты позволишь мне овладеть им, твоим драгоценным Ла? На всю ночь? – я давлю на его больную мозоль, не столько садизм, сколько острая необходимость удостовериться до конца. – Задрать его длинные ноги выше головы, связать, обездвижить, заткнуть рот, разорвать белую кожу ногтями, клыками, возможно, ножом. Я не знаю, в каком настроении вернусь к полуночи. Буду голоден. Или очень голоден. Ты меня слышишь?
Клайд не шелохнулся. Его губы обескровились и прошептали только:
– Не беспокойся. Твоя ненависть взаимна. И не старайся: я уже представил все лучше тебя. Сделаешь, что хочешь, но останешься с ним. По рукам?
Я протянул правую руку. Он слабо пожал её и ушел с балкона.
– Стой. Мы обсудили лишь мою часть, – я вырос перед ним, преградив входную дверь. – Твоя очередь, Клайд. И я хочу знать сейчас.
– Доменико Манчини, которого ты сгноишь за решеткой – какой-то человек, живущий с моей матерью. У меня нет отца. Я не признаю его. Мне все равно, что с ним случится.
– Ты лжешь, Клайд, – голос стал необычайно мягким. Люблю, когда они лгут. И я медленно обволакиваю его взглядом своего брата. – Лжешь без запинки. Глаз не отводишь. И не краснеешь. Но при бартере мы договаривались о правде. Что вас поссорило?
– Он издевался надо мной. С раннего детства. Бил и заставлял слушаться приказов. Каждый день, без исключения. В праздник, в выходной и в день рождения. Я вставал по команде, ел по команде, учился, говорил, даже дышал – только по команде. Я ненавидел и боялся. Плакал, молчал и не знал, что бывает иначе. Мать болела и круглый год ездила по лечебным курортам. В Альпы, на озера, на побережье, в Швейцарию и Францию. Я же оставался здесь, с отцом. Я был его соломенным человечком. Из меня торчали булавки и иголки. Изредка капала кровь… но откуда в соломе возьмется кровь, верно? Потом мать вернулась. Не знала, почему я такой молчаливый и нелюдимый. Почему у меня испуганные глаза с тихим помешательством. Почему я дрожу во сне, вскрикиваю и часто просыпаюсь. Я рос больным. Покорно ходил к детскому психологу и молчал. Ничего не помогало развязать тугой узел моей боли и страхов. Но однажды я вылечился. Мне было девять. С трудом, но я закончил начальную школу и перешел в среднюю. Я встретил там Ла Нуи. Мой темный затхлый мирок перевернулся. В первый же день занятий он подошел ко мне и предложил свою коробку с завтраком. Мы съели её вместе на заднем дворе. Понятия не имею, что его привело ко мне, жалкому и забитому. Он же… сиял. Он всегда сиял. Даже сейчас сияет, испорченный тобой. Я никогда ничего ему не рассказывал. Он просто лечил меня собой. Он делал вещи, которые не делал и не делает больше никто. Он прикасался ко мне, постоянно. Брал за руки, обнимал за щеки. Глубоко заглядывал в мои глаза. Я перестал зажиматься. Выпрямился и поднял голову. Начал спорить. Отвечать и возражать. Мой отец попытался снова применить силу. И тогда это случилось, – Клайд глубоко вздохнул. – У Доменико есть шрам на затылке, скрытый волосами. Я схватил кухонный нож и бросился на него. Раскроил череп, шею… и оставил истекать кровью в столовой. Сбежал из дому. Болтался по улицам неделю. Или две, я уже не помню. Не ходил в школу. Но тайком ходил к Ла Нуи. Я по-прежнему ничего ему не рассказывал. Врачи, зашивавшие Доменико, тоже вряд ли кому-то проболтались об инциденте. Ла воспринимал меня целиком. Ему было все равно, что я натворил. Он ни о чем не спрашивал. Ему нравились мои метаморфозы. Понадобился примерно год на становление моей новой личности, имиджа, всего остального. В одиннадцать лет я сделал свой первый ирокез и оделся, ну… вот так оделся. Показался ему не без стеснения. Но он обнял меня, по своему обыкновению, хихикнул, что я похож на грязного оборванца, и добавил, что если я не продолжу в том же духе, то очень об этом пожалею. Я осмелел, пробил уши, потом превратил дырки в небольшие тоннели, пробил брови, язык, губы… я читал, как нужно, и делал все сам, и отголоски старой боли помогали мне ставить пирсинг правильно. Я обзавелся новыми друзьями, внешне они были похожи на меня, но мне было скучно пить с ними пиво и блевать по утрам. А с Ла я мог гулять по свалке, валяться в парке, пить, не пить, молчать, думать… и просто смотреть в небо. Тебе этого достаточно?
