Текст книги "Черный Король (СИ)"
Автор книги: Demon Karol
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)
– Я удивлю, – она улыбнулась чудовищу, почти вернувшему человеческий облик. Лишь лицо все еще оставалось похожим на потрескавшуюся старинную маску.
– Попробуй! – король не сомневался в Анне, но видел в ней всего лишь девочку, которая чуть подросла и нарастила чуточку мяса на тело. В остальном, наивная, послушная, робкая, она заслуживала жизни чуть больше, чем смерти, и ревность к радостям жизни неимоверно злила короля, который с трудом отпустил Учинни в город.
Еще труднее – не следить. Как не пойти по следу? Лишь погрузившись в мрак, где задаешься единственным вопросом – так ли драгоценная дарованные красота и юность, за которой следует медленное увядание?
Анна, особо не задумываясь, облачилась в одно из платьев и вышла.
Карета медленно катилась по улицам, позволяя рассматривать толчею большого города, забитого домами, людьми, лошадьми и смрадом, висящим, казалось, тонкой дымкой повсюду. Анна, обоняние которой стало намного лучше, чем раньше, приходилось морщиться и закрывать нос надушенным платом, как нервной истеричной даме, дабы не задохнуться в местах особо скопления людей. Столица ей не нравилась. Притягательные запахи забивались неприятными, от чего хотелось вернуться обратно, однако она обещала удивить Атоли, а обещание нужно держать.
В конце концов, карета выехала на одну из центральных торговых улиц, и в глаза девушке бросился богато украшенный магазин, в блестящих витринах которого были выставлены необычного фасона платья. Анна приказала остановиться и еще раз внимательно глянула на витрины. Как ни странно, вокруг почти не было народа, что подтверждало и так чувствующуюся неприличную дороговизну продаваемых нарядов.
Выбор магазина оказался сделан. Теперь предстояло найти что-то, способное удивить Короля.
В богатом магазине царила атмосфера истинного тщеславия, коим страдают все столичные модницы из высшего общества. Парочка барышень крутилась у золотого платья, бездарно украшенного вычурной вышивкой. Они никак не решались его померить, а наблюдавшая за обсуждениями продавщица – дама в возрасте, сильно напудренная и с грузной фигурой, где выдавалась исключительно массивная грудь, закованная в корсет темного платья, – наблюдала со стороны. При появлении новой покупательницы она перевела взгляд на Анну и застыла на мгновение, чтобы потом надеть приветливую улыбку на дряблое лицо.
– Сеньора, добро пожаловать в салон модной одежды.
– У вас есть что-нибудь... особенное? – девушка сделала несколько шагов по алой ковровой дорожке, начинающейся от входа и расползающейся алыми венами во все уголки магазина, где можно хоть что-нибудь посмотреть, пощупать и, конечно же, купить. "Купите" – именно эта фраза алчностью светилось в глазах прислуги магазина.
– Необычное, – Анна оглянулась по сторонам, и платье темно-синего, благородного оттенка, подчеркивающего излишнюю бледность, взметнулось тяжелым колоколом, приоткрывая туфли точно в тон платью. – Может быть что-то, что все отказываются покупать? – девушка устремила взгляд на матрону сего заведения.
Мадам постаралась не закашляться. Она и так поняла, что перед ней одна из тех, кого называют дурным словом в высшем обществе, кого содержат, скорее всего, богатей или даже богатеи.
– Есть изумительной красоты индийские платья. Их привезли для дивы, но... Мадмуазель отказалась из-за излишней открытости...
– Покажите, – велела девушка, которую не интересовало мнение продавщицы о ней. Более того, Анне было даже забавно наблюдать за сменой эмоций на лице этой толстухи, посмевшей иметь собственное мнение, в то время как ей полагалось только обслуживать клиентов. И в этом она была схожа с проституткой в самом дрянном доме терпимости. И те, и те лишь обслуживают господ.
Иронически глядя на лицо женщины, обрюзглость и морщинистость которого не могла скрыть никакая косметика, Анна грациозно потянулась и поправила выбившуюся из своей прически прядь волос. Пусть прочувствует разницу между ними, мерзавка.
Дама посмотрела в сторону подружек, продолжавших увлеченно делить платье, а затем направилась в сторону ширмы и принесла несколько коробок, обвязанных бантами, чтобы открыть первую, в которой находилось нечто, легкое, красное и сверкающее золотым бисером и вышивкой.
– Прошу, – хозяйка извлекла наряд, который смутил бы даже куртизанок, и положила на прилавок, как доказательство, что такое не одевают для прогулок по городу.
Анна провела пальцами по переливающейся ткани. Та потекла по пальцам словно вода. Алая вода. Вновь алое и золотое. В чем-то совершенно неправильное сочетание, ведь должно быть алое и серое, однако притягательное. Золото – презренный металл, однако его блеск туманит глаза всем людям, даже сделавшим шаг за край.
Анна взяла двумя пальцами платье, приподняла его и встряхнула. Легкий перезвон бисера и колокольчиков, на грани слышимости, на границе чувств... Девушка прикусила губу.
– Что у вас еще есть?
Мадам тихонько засмеялась. Несмотря на то, что она уже переступила порог уродливости, голос ее оставался тонким и звонким. А понимание, что девочка ищет особенный наряд, воодушевляло на прибыль.
– Смотрите, – дамочка раскрывала коробку за коробкой, обнажая их содержимое с таким странными пошлыми нарядами, что девицы бросили золотое платье и тоже оказались рядом с прилавком.
Анна не обращала внимания на глупых мотыльков, слетевшихся на блеск очередного наряда. Глупые самочки, надеющиеся заинтересовать своих самцов яркостью и золотом. Они не проживут и дня, и увянут, как подснежники под яростными, но холодными лучами зимнего солнца.
А она сама – она искала нечто особенное.
Шуршала папиросная бумага, которой бережно перекладывали тончайшие, почти прозрачные ткани. Позвякивали подвески и крохотные колокольчики. Скользил шелк… Все не то.
Открывалась одна коробка за другой, и Анна уже с трудом сдерживала резкость нетерпения и горечь разочарования. Время неумолимо приближалось к назначенному часу, а наряды все никак не могли удовлетворить вкус. Пока мадам не открыла одну из последних коробок. Глаза Анны вспыхнули восторгом – вот оно! То, что нужно!
– Беру, – голос прозвучал безапелляционно. За такое чудо отдать можно сколько угодно.
Темное, цвета неба южной ночью платье было усыпано множеством крохотных мерцающих звездочек – и не понять, то ли золотые они, то ли драгоценная крошка. Шаровары в тон платью. Туфли глубокого синего тона, также переливающимися звездочками. В отдельных полупрозрачных мешочках – множество браслетов, обращающих руки в драгоценные наручи. И тонкая сетка на волосы, украшенная звездами покрупнее.
– Где я могу переодеться? – вопрос был задан по-хозяйски и не подразумевал отрицательный ответ.
Мадам кивнула, следя за шустрыми красотками, у которых глаза загорелись на наряды, которые достойно демонстрировать лишь в кровати за закрытыми дверьми, показала юноше дорогу рукой – старинная ширма с витыми ножками раскрывалась, словно восточный веер.
Отсюда голоса казались далекими, даже невнятными, словно гул. Анне предстояло самостоятельно избавиться от платья, справившись с крючками корсета и многочисленными лентами, которыми перетянул ее Атоли. Непосильная и сложная задача для той, у кого нет под рукой ножниц. Но Учинни ждал сюрприз. Кто-то подошел сзади и прикоснулся к платью ненавязчиво и услужливо.
– Мадам прислала меня помочь, – ловкие пальцы стали тянуть за ленты, расстегивать маленькие крючки, вынимая их из петель. Подушечки скользили по гладкой коже, вызывая мурашки вдоль позвоночника. И голос... Этот голос знакомой нежностью расцветал в ушах.
Кажется, много лет назад тоненьким голоском так говорил мальчик, боявшийся монстра в глубокой яме.
Анна, погруженная в непристойные мечты, поначалу не сразу осознала, что происходит. Однако касания пробегались иголочками не только вдоль позвоночника, но отдавались слабым покалыванием в руке, вырывая из грез.
– Ве... Верон? – полнящаяся удивлением девушка обернулась, не веря своим ушам.
– Ах, Анна... – притворное удивление насквозь было пронизано ледяным равнодушием. Верон сузил свои прекрасные глаза и криво улыбнулся, разглядывая невесту, с которой сползало платье, стекая по ее плечам лишним предметом гардероба. – Чему ты так удивилась? – юноша дернул за очередной крючок, а затем потянул за ленту, разглядывая синяк, расплывшийся на предплечье Учинни. – Красивый наряд... Так ты собираешься заключать договоры с партнерами? Признаюсь, вид у тебя будет престранный... Вряд ли всерьез воспримут опиумную девочку в блестящих кружевах. – Верон сам дернул платье вниз, и то упало на пол, тогда как юноша сделал шаг вперед и вжал Анну в стену.
– Верон? – Анна была настолько ошарашена, что не сопротивлялась напору. – Что... что ты делаешь?
И тут, в столице, и в этом закутке, скрытом ширмой, которая может упасть в любой момент.
– Как глупо, правда? – юноша окончательно сдернул платье с Анны, которая выглядела такой жалкой, что ее хотелось нахлестать по щекам. Кажется, что они поменялись местами. – Ты голая, передо мной... И я тебя раздеваю. То есть ты уже раздета. Побежишь? Поднимешь скандал? Столица. Центр города. Знаешь, никакие деньги тебя не спасут от проклятья, если ты сношалась с ...тварями из глубин могил.
Анна не стала ждать, ее пальцы резко сомкнулись на шее Верона, который вновь казался ужасным, как тогда, когда валялся полураздавленным на полу собственного дома.
– Я тебе сказала оставить меня в покое, – девушка презрительно скривила губы, глядя прямо в лицо бывшему жениху. – Чего ты добиваешься?
Верон отступил. Сделай он еще шаг, и ширма могла бы упасть, но явно такого желания у настойчивого юноши не наблюдалось, а потому он впился ногтями в плечи Учинни, врезаясь в них болью.
– Кукла пустоголовая. Марионетка. Вот ты кто! – захрипел юноша, закашлялся, но не покраснел, как все люди, а побледнел. – Обещание ты дала мне. Не исполнишь его... Пожалеешь.
– И что ты мне сделаешь? – прошипела в ответ Анна, походящая на разъяренную фарфоровую куклу – если бы куклы могли быть живыми. – Вот тебе прощальный поцелуй и больше ты ничего не получишь!
Она впилась в губы, желая сделать больно, а не доставить наслаждение.
Но юноша не отстранился, а только сильнее прижал Анну, и ее ранящий поцелуй, словно не трогал, не пугал, как обычных людей пугает ярость и злость.
– Ты обещала, что с Вероном будет покончено, – сказал тихо. – Ты обещала, что Верона не тронут.
Все обновившиеся чувства Анны шептали, что что-то не так, что лучше бы позвать Его, однако простой человеческий гнев затмевал алым глаза.
– Оставь меня в покое, и никто тебя не тронет, – раздраженно обронила девушка, разжимая пальцы и намереваясь отодвинуть мерзкого мальчишку, смотреть на которого было даже неприятно.
– Для этого ты должна выбрать...жизнь или смерть, – Верон вновь вжал девушку в стену, которая был обита шелком. – Только тогда я решу, оставить тебя или нет, – добавил он, не обращая внимания на состояние Анны. Настойчивость, сравнимая с одержимостью, выспрашивала, вытягивала, выманивала слова из девушки, как отраву. – Скажи, что смерть тебе всего милее.
– Да пошел ты! – разъяренно воскликнула Анна, отталкивая Верона прямо на ширму. Девушку душила совершенно не свойственная ярость – как будто кем-то внушенная или как вынужденная защита. Гнев стучал в ушах, бился в унисон с сердцем и все сильнее пульсировал в узорах, оставленных Королем, разогревая их, делая видимыми. Как алые струйки огня, что бегут быстрыми ящерками и оставляют ожоги.
Однако боли она не чувствовала – только гнев, ярость, возмущение и негодование. И Анне было все равно, что сейчас ее увидят в почти раздетом виде – какая разница ей до этой толстой матроны, у которой жизни осталось на один укус, или разряженных девок, своими прелестями покупающими себе платья? Все равно они скоро умрут. Как и все. Все умирают. Даже Верон умрет.
А она – нет. Она будет жить, как обещал Король.
Но ширма не упала. Она устояла, или это Верон выгнулся назад, вновь выпрямляясь, никто на свете не смог бы ответить. Юноша окинула голую девушку взглядом паука, который замечает каждую деталь, каждую вздувшуюся венку ярости.
– Анна! Ты и правда стала мертвой, Анна...
Ласковый голос сменился холодным хрипом. Кожа на лице юноши разорвалась, из нее вылуплялось что-то страшное – что-то, что не следует видеть.
Ярость сменилась ужасом, осела холодным липким потом и блестящим инеем, от которого индевели щеки. Анна вжалась в стену, не в силах оторвать взгляда от жениха, который на ее глазах превращался в одно из тех чудовищ, что бродят невидимыми в отдалении от тропок загранного мира. Которых не видно, но от одного ощущения присутствия которых накрывает беспомощностью и слабостью. От которых не сбежать – обычным людям.
– Веро... – сипло пробормотала девушка и сразу же оборвала себя. – Атоли!
– Тише... Тише... – шепнул мягко шелестящий ветер, который сбивается, как листва с могил, бежит по дорожкам к кладбищенской ограде. Тленом влажным пахнуло от существа, снимавшего образ Верона, как использованное, не слишком красивое платье, оседавшее загнивающей кожей на пол магазинчика, посеревшего и утратившего любые краски. – Я пришел за тобой, выбрал тебя... Не потому, что ты отличаешься от других, не потому, что ты красивее других, – тонкие длинные пальцы мазнули сладковатой знакомой жижей по коже Анны. – Не потому, что ты защищала Верона... О, ты так его защищала, что мне хотелось брать и брать с тебя обещания, – пространство погружалось в блаженство знакомой полумглы. – Я хотел, чтобы ты отказалась... И теперь ты только моя, – Атоли подхватил выбранный наряд, закутывая Учинни в него, как "одевают" обертку на любимое лакомство.
Анна не сопротивлялась, ошеломленно глядя на свое чудовище.
– Так значит…
Разноцветными фотографиями мелькнули детские и юношеские годы. Смеющийся Верон в такой смешной соломенной шляпке с голубой лентой. Выглядящий смущенным юноша в белом костюме на своем первом «взрослом» балу. Озорно блестящий глазами с широкой веткой яблони, куда забрался на спор. Немного корявый детский почерк на письмах, постепенно, с годами становящийся изящным. Это с одной стороны.
А с другой – жажда, пробуждающаяся все сильнее с каждым касанием пальцев, несущих в себе могильный холод.
– … ты убил его?
Ласковое прикосновение остановилось, оно обжигало с каждой секундой лишь сильнее, словно недоверие, страхи, мысли Анны пропитывали все прожитое отравой дней, которые истлевают ненужными лоскутками и падают осенними листьями на мокрую землю под шелест непрекращающегося дождя слез.
– Он ... умер, – Атоли как будто отдалился от Анны, и лампы в магазинчике мелькнули, пытаясь разгореться. – Он умер тогда... в детстве, когда упал в яму. – призрачный блеск Короля минута за минутой угасал, и дымка его не-существования невероятной болью отражалась в искаженном лице Учинни.
– Значит... Это ты был рядом? Все это время? – у Анны жаром вело голову и темнело в глазах. – Это я тебя... тогда целовала?
Она слепо шагнула вперед и коснулась пальцами потрескавшегося фарфорового лица, обретавшего реальность при прикосновении. Воспоминания тускнели и превращались в старые коричневатые картинки с обугленными краями. Большая часть ее жизни оказалась ложью, но Анну это не волновало. Нет, она не осталась равнодушной. Это было понятно хотя бы потому, что девушка прижалась поцелуем к губам Короля, окончательно понимая, кто он есть на самом деле. Он – вызванное ей в мир чудовище. Но он же и те, кто бродит за тропами, кого так боялась Анна. Он – и есть эта тропа. Триедин. Как Бог.
Как смерть.
И Анна почему-то совершенно не боялась.
– Лишь так ты хотела меня поцеловать тогда. Иначе я ведь вызывал в тебе отвращение, – таявшая маска стекала по изменяющимся чертам, которые люди нашли бы отвратительными. Ибо смерть они воспринимают, как физическое увядание и разложение. Текущая река жизни кажется единственным возможным средством для того, чтобы воплощаться. Но смерть с каждым вздохом впитывается и захватывает, пронизывая вечность выдохами облегчения, освобождения.
– Да, – кивнула Анна. Глупо отрицать очевидное. Она боялась, плакала и ненавидела.
Что она испытывала сейчас, лаская пальцами чудовищное лицо, прижимаясь к нему губами? Если бы девушка оставалась человеком, можно было бы попробовать описать ее чувства к тому, кому она с каждым дыханием отдавала частичку своей жизни.
Вдох – обрести частичку человеческого. Выдох – отдать ее.
Она дышала для своего Короля, вместе с ним, как обещала, но уже не из страха перед болью или смертью юноши, которого некогда любила. Или считала, что любила, не чувствуя, кто прячется за ширмой из плоти и крови.
Мир вокруг тускнел и серел, а Анна продолжала целовать свое чудовище, сожравшее ее душу и подчинившее ее себе. Именно так посчитал бы любой из святош, да и просто людей, увидевших происходящее за ало-золотой ширмой в одном из лучших магазинов столицы.
– Сейчас... когда ты стала со мной единой, когда я слышу стук твоего сердца, когда смотрю в краски твоих глаз, не подернутых серым туманом, я знаю, что даровать тебе, Анна. – мягкие объятия смерти шелковым пологом накрывали девушку, любовались ей, гладили ее изнутри, скользя по организму, что также безобразен под внешней оболочкой и способен вызывать отвращение у обычных людей, но совершенен, если то взирает существо из потустороннего мира.
– Богатство ты обретешь и сама, подчиняя моим дыханием людей, отравляя их, преклоняя к твоим ногам. Я... хочу даровать тебе свободу, потому что не готов сделать тебя очередной марионеткой.
Изящная, прекрасная статуэтка, пока еще не лишенная души, но вся проросшая спорами смерти, которые пронизывали паутиной с макушки до пят.
– Я не стану твоей марионеткой. Я видела их. Я стану тобой, – новый поцелуй лег на растрескавшуюся, распадающуюся под прикосновениями маску, за которой скрывался тот, кем пугают в детстве.
И мягкий напевный голос произносил где-то далеко-далеко, на грани слышимости: «Иногда Темный Король выходит на охоту и выбирает себе в жертв самых прекрасных девушек и юношей. Это же случилось и с юной Аланой… и с Анной…»
И король улыбнулся. Он никогда так не улыбался, прежде чем исчезал. Когда смотришь в зеркала, то видишь лишь пустые отражения. Когда смотришь в Смерть, то по частичке становишься ею
Ветер поднялся за пределами столицы на большой дороге, заросшей дубами и ведущей к старому кладбищу. Оттуда тишиной множества поколений Анна увидела, что жизнь – лишь череда бессмысленных однообразных картинок, в которых она сама... мечущийся листок, слетевший с дерева и подхваченный ветром, который очень скоро упадет к ногам кого-то живого, чье дыхание так полно пламенным солнцем наслаждения. И она отправилась в путь через отражения за новой жертвой.
КОНЕЦ
