Текст книги "Пораженец (СИ)"

Автор книги: Д. Н. Замполит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Zampolit
Пораженец

Глава 1

Лето 1910

– Артельными крестьянами в ходе беспорядков были разрушены и разграблены местные продовольственные магазины и запасы хлеба, купленные правительством, – отчитывал меня сидевший за столом.

Удивительное дело, российская власть вплоть до моего времени почему-то считала себя вправе приказывать учреждениям совсем не государственным. Не законы принимать, не налогами и льготами добиваться нужного, а вот именно приказывать – “Эй, ты! Ну-ка, быро встал и сделал тут хорошо!”

Вот и сейчас я с интересом разглядывал своего визави. Высокий лоб, твердый взгляд, человек, безусловно, смелый и волевой, самому помазаннику перечить не боится, но как дело доходит до тех, кого он считает нижестоящими, все равно нет-нет да и вылезет извечное “Я начальник, ты дурак”. Мог бы предложить старшему по возрасту присесть, но отчитывает из-за стола, будто подчиненного.

Ничего, есть у нас методы и на Костю Сапрыкина.

– Считаю своим долгом отметить, что вам подали неполные сведения. Вот, не соизволите ли ознакомиться, наша статистика начиная с 1904 года, – и я начал вынимать из сумки и раскладывать таблицы и графики на стоящем сбоку столе для совещаний, отчего хозяин кабинета хоть с недовольством, но был вынужден встать и подойти.

А ведь он молодой еще, сколько ему, сорок девять? Не пожил совсем. И не поживет, если будет так буром переть, сожрут, и не посмотрят на должность.

– Вот Калужская губерния, вот Московская, вот Нижегородская, – показывал я листы со столбиками данных и, что было гораздо более наглядным, графики и диаграммы. Тут вообще предпочитали все оформлять в виде заунывных таблиц, через которые приходилось продираться, ломая глаза, а тучи цифр частенько прятали суть. Инфографика делала пока первые шаги, и я ее сколько можно подстегивал – готовил презентации сам, обкатывал на домашних и соратниках и по результатам адаптировал под нынешнее восприятие. Получалось неплохо, во всяком случае, основная мысль, которую требовалось донести, была видна сразу.

– Вот сводные графики по уездам, как видите, наблюдаемая зависимость – чем больше охват артелями, тем меньше аграрных беспорядков. Служащие по министерству внутренних дел использовали данные без разбивки по уездам, отчего в некоторых отчетах возникала иллюзия влияния артелей на количество выступлений. И на этом основании запрещали многие артельные начинания.

– Насколько я мог разобраться в делах министерства, некоторые препятствия встретили те артели, которые были уличены в деятельности другого рода.

– По этим артелям есть дополнительная сводка. “Деятельность другого рода” это по преимуществу создание агрономических школ и распространение методической литературы, дозволенной министерством.

Собеседник неохотно взял пачку листов, пошуршал страницами и постепенно углубился в них, время от времени поджимая губы, отчего гуляли кончики знаменитых усов.

В наступившей паузе я рассматривал кабинет. А ничего так, скромненько, здоровенный письменный стол, лампа под тканевым абажуром, дальше, у стены – поставец с православным крестом, и все из темного дерева, нынче прямо мания делать и без того тяжеловесную мебель зрительно более массивной.

На столе непременный письменный прибор, бумаги, карандаши в стаканчике и… ножницы. Эта деталь вдруг примирила меня с начальственным поведением, никак не могу себе представить, чтобы в мое время человек такого ранга держал на столе степлер или там дырокол. Даже поначалу игравшие в демократов Роман Аркадьевич и Сергей Юрьевич, коим довелось представлять проекты нашей с Серегой строительной фирмы, такого себе не могли позволить, друзья-олигархи засмеют, не барское это дело.

Да и кабинеты были побольше, побольше. Подозреваю, правда, что они использовались для понтов и пускания пыли в глаза, а настоящие дела вершили где-то в другом месте.

– И вот еще, не по теме разговора, но вам, возможно, будет интересно, – я положил на стол тонкую папочку.

– Что это?

– Досье на очень любопытного господина.

Вскрыл его Савинков.

Началось с того, что Борис обратил внимание на одного из членов Жилищного общества, проживавшего в Марьиной Роще и вдруг сменившего свою немецкую фамилию Бадров на совсем уж русскую Бодров, хотя и оригинальная звучала вполне по-славянски.

Но также носитель официально поменял и все остальное и значился теперь Кондратом Федоровичем, а не Конрадом Фридрихом. Притом вокруг, особенно среди образованного класса, никого не удивляло множество фамилий Саблер, Шварц, Кнопп, Габлер, Мекк, Эйнем, Циндель, Вогау или там Шавгаузер. Точно так же полным-полно немцев было и среди армейского офицерства. И возник естественный вопрос – а зачем герру Бадрову такая полная русификация?

И ладно бы году в 1915, когда русские немцы массово меняли фамилии, но до Мировой войны еще сколько лет! Меня это зацепило, так что я посоветовал Савинкову потренировать молодняк на новоявленном русском.

И молодняк не подвел. Господин Бодров, как оказалось, очень любил гулянки со знакомыми, причем тратил денег заметно больше, чем зарабатывал. А еще всплыло, что круг этих знакомых у него очень своеобразный – офицеры штаба Гренадерского корпуса, чиновники генерал-губернатора, чины военного министерства, инженеры некоторых заводов. И дамы полусвета, с которыми Кондрат Фридрихович поддерживал близкие отношения, дело вроде бы для состоятельного холостяка обычное, но тут каждая из них была на содержании крупных чинов, как на подбор.

Ну а то, что Конрад Федорович встречается с приезжающими в Москву подданными Германской империи, но почему-то не афиширует эти встречи, стало последней каплей. По отработанной схеме к нему в дом поступила горничная из кадров Жилищного общества и вскоре пропали и последние сомнения – мы нащупали немецкую сеть. За полгода работы обнаружили еще пятерых агентов и резидента, но вот представить документы так, чтобы это не вызвало ненужных подозрений, могли только на Бадрова.

– Я просмотрю все это, – хозяин кабинета развернулся к своему столу, давая знать, что аудиенция закончена.

И все-таки подал руку.

Пожатие получилось странным, что у него, что у меня правая рука работали плохо, отчего вдруг в глазах его мелькнул злой огонек.

Секунду я недоумевал, а потом сообразил – он же решил, что я его передразниваю!

– Прошу прощения, был ранен, кисть сжимается не полностью.

Огонек мгновенно погас.

– Ранены? Когда же?

– Несколько лет назад.

– Не на баррикадах ли в Москве? – саркастически сощурился правый глаз.

– Нет, в Женеве. Меня пытался убить некий господин Азеф.

– Даже так… Хорошо, не уезжайте из Петербурга. Вам сообщат.

Я поклонился и вышел, продолжая умиляться этим бюрократическим штучкам – когда сообщат? что сообщат? Сиди, мол, на заднице ровно и ожидай команды от начальства. Ладно, хватит бурчать, хоть первую позицию “артели это зло” удалось пошатнуть, а далее посмотрим.

***

Что этот разговор состоится, стало ясно довольно давно, еще с памятного указа о роспуске первой думы, и одновременным появлением второго указа, “Министру Внутренних дел, Двора Нашего в звании камергера, действительному статскому советнику Столыпину – Всемилостивейше повелеваем быть председателем Совета Министров”.

Чем дольше я смотрел на его деятельность, тем больше приходил к мысли, что России было бы неплохо иметь такого главу правительства во время Первой Мировой войны. Мужик решительный, неглупый, понятное дело, что не социалист даже близко, но в грядущей драке важны не политические убеждения, а твердость и стойкость. И уж всяко он будет лучше, чем пять (или шесть? сколько там их было?) никакущих премьеров за два с половиной года войны, до падения самодержавия.

Так что готовиться к встрече мы начали еще с 1907 года, собирая всю возможную информацию о Петре Аркадьевиче и время от времени намеренно “попадая ему на глаза”.

Например, мы не развеивали росшее в среде губернского чиновничества мнение “артели препятствуют аграрной реформе”, поскольку-де тормозят перевод земли в частное владение. Три раза “ха-ха”, там и без нас очередь на разверстку и нарезку участков стояла на три года вперед, в основном из-за нехватки землемеров. Ну, мы и не торопили, заодно претворяя в жизнь известный принцип “Работает? Не трогай”, а вот местным начальникам не терпелось отчитаться о поголовной коллективизации, в смысле, наоборот, о поголовном упразднении общины и наделении крестьян землей. И наверх шла информация именно в этом ключе, дескать, артели способствуют сохранению общины, а мы тем временем набирали и обрабатывали свою статистику.

Нет, конечно, был некоторый риск, что за нас возьмутся по-взрослому и до разговора со Столыпиным дело не дойдет, но что-то я сомневался. За двенадцать лет артельного и кооперативного движения мы набрали массу заведомо больше критической, придушить движение будет очень и очень непросто. Десятимиллионный рубеж был пройден еще в 1906 году, а сейчас только в артелях числилось примерно двадцать пять миллионов человек, а в потребительских кооперативах так и вообще свыше сорока. Четверть населения страны, около тридцати тысяч протоколхозов, не хрен собачий! Почти полностью “кооперативные” Петербургская, Вологодская и Вятская губернии, мощнейший Сибирский союз маслоделов, крупные союзы артелей в Московской, Владимирской, Киевской и Полтавской губерниях, кредитные, ссудные и сберегательные кассы… И как вишенка на торте – Московский народный банк, с отделениями в Лондоне, Харбине и Нью-Йорке.

Нашими же стараниями в руки Столыпину попал и отчет о моем выступлении перед студентами Императорского Технического училища, когда лохматый и ехидный скептик задал вопрос о моем отношении к т. н. “Саратовской истории”.

Тамошняя группа, именовавшая себя анархистами, два года оставалась неуловимой, отчего ее заносило все дальше и дальше. Уже на излете революции они не придумали ничего лучшего, как “приговорить” губернатора и заявить, что отравят всю семью – его самого, жену и детей, включая самого младшего, двухлетнего. Мне тогда пришлось убеждать соратников, что это уже не революция и не анархизм и добиться решения о выдаче группы, пока они не натворили дел.

– Так как же вы считаете, господин Скамов, нравственно ли поступили те товарищи, которые предали полиции революционеров, пусть и заблуждавшихся?

– Я так полагаю, что вы знакомы с известной статьей господина Большева, написанной как раз по этому поводу, и должен сказать, что полностью разделяю его мнение по этому случаю. Для тех же, кто не знаком со статьей, процитирую по памяти: “Понимая причины столь сильной ненависти, ведущей к таким заявлениям, считаю, что настоящий революционер должен оставаться в рамках гуманного социалистического учения и не переходить определенные границы.

При всем нашем отрицательном отношении к террору и террористам, должен отметить, что нравственным и моральным был поступок Созонова, отказавшегося от исполнения акта над великим князем Сергеем Александровичем, когда увидел в карете с последним его жену и детей. И что настолько же аморальны и безнравственны доморощенные саратовские террористы.

Мы боремся за социализм, за более справедливый и гуманный строй жизни и в нем точно нет места тем, кто злоумышляет против двухлетнего ребенка. Самим этим умыслом они исторгают себя из рода человеческого, нам остается лишь изгнать их из революционного сообщества”.

Статья эта наделала в свое время немало шуму, особенно возмущались “крайние”, по преимуществу анархисты, эсеры-максималисты и моя врагиня Брешко-Брешковская, но в целом революционное сообщество с ней согласилось.

Даже написанная через год “Стратегическое отступление” была принята куда как спокойнее. Я постарался сформулировать задачи и методы на период до Мировой войны и парадоксальным образом пришел к ленинскому лозунгу “Учиться, учиться и еще раз учиться!”, только не коммунизму, как было (или будет?) в первоисточнике, а социализму. Учиться профсоюзным и кооперативным техникам, создавать и укреплять структуры “подпольного государства”, готовить ребят для советов уполномоченных, получать обычное образование и всегда помнить, что впереди – Большая Война.

О ней я долбил вообще каждому встречному и размахивал в подтверждение книжкой Блиоха, упирая на те места, которые хорошо согласовались с реальностью, отчего в московском обществе укоренилось мнение, что инженер Скамов на старости лет обзавелся “пунктиком”. Особого толка от широкого охвата тут я не ждал, но те, кто поумнее, прислушивались. Они тоже не могли не видеть неприятных признаков, а правильно донесенная концепция Большой Войны позволяла уложить фактики в непротиворечивую схему.

Но поначалу, в основном, отмахивались. Дескать, эра гуманизма, гаагские-женевские конвенции, новые средства уничтожения сделают войну бессмысленной и так далее. Вот точно belle epoque людям глаза застит.

Даже с Болдыревым пришлось собачиться на эту тему, а уж он-то имеет доступ к информации такой, что другим и подумать страшно. Впрочем, сцепились мы с ним по другому поводу, из-за пулеметов.

Про мадсены на Сахалине он знал, про то, что ссыльные туда шли в основном за боевку, а не литературу, ему поведал Зубатов. Было бы странно предполагать, что профессиональный разведчик не сумеет сложить два и два и не сделает вывод о том, откуда взялись лихие ребята, помножившие на ноль экспедицию Римана. Тем более, что это было частью нашей операции прикрытия – и беглые, и “пропавшие без вести” на острове, объявившиеся потом в Иркутске и далее по Транссибу, и неизвестные шхуны, все работало на то, чтобы создать впечатление, что пулеметы расползлись по России только с Сахалина, а не приехали контрабандными путями из Европы.

Взъелся он тогда на меня страшно, я уж думал, что на дуэль вызовет, как минимум – явился ко мне на Знаменский при полном параде и потребовал объяснений. Я ему выкатил фотографии того, что творили семеновцы – некоторые мы не решились публиковать, а тут показал, так сказать, полную версию. Что было в Кровавое воскресенье у Зеленого моста он и сам знал, я только дополнил показаниями свидетелей и опять же фотографиями.

– Вы, Михаил Дмитриевич, как я вижу, принадлежите как минимум к Союзу Правды, – расколол меня Болдырев.

А чего, собственно, еще ожидать, если я сам на это шел? Рисковал, конечно. Но Лавр давно меня знает и если не он, то кто же? Умный, честный, из низов, как раз такие офицеры Генерального штаба и разведки и стояли за большевистским переворотом.

– Не буду скрывать, Лавр Максимович, у меня есть кое-какое влияние в социалистических кругах. Но смею вас заверить, что я его в первую очередь употребил на то, чтобы отвратить передовую молодежь от идей террора. А тут бессудными убийствами, да еще с особой жестокостью и цинизмом, занимались вовсе не революционеры, а та самая гвардейская сволочь, которую и вы не любите. Зажрались они там у вас в Питере, нет бы в Маньчжурии пороху нюхнуть или что-нибудь полезное сделать.

– Можно подумать, ваши социалисты полезное делают, – хмыкнул полковник.

– Делают, представьте себе. И страховые кассы, и фабрично-заводские школы, и кооперативы и много чего еще. Или вот, посмотрите, – вытащил я из стола и протянул Лавру папку с материалами по Бадрову-Бодрову. – Искали провокатора, а нашли целую шпионскую сеть.

Болдырев принял бумаги, по мере пролистывания выражение его менялось со скептического на заинтересованное.

– Решили, значит, откупиться немецкими агентами. Не понимаю, вы же против существующего строя?

– Я за Россию. Ссылать боевиков на Сахалин Зубатова надоумил я, можете у него справиться. Пулеметы… тоже не без моей помощи. Но вот положа руку на сердце, скажите как военный – вот нет на острове ни боевиков, ни пулеметов. Чем бы все закончилось?

Болдырев подумал и нехотя констатировал:

– Просрали бы Сахалин. И так на соплях еле-еле вытянули.

– Так и здесь. Все, что я делаю, я делаю для того чтобы Россия была сильней.

– Да-да, все, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства, – зло усмехнулся Лавр.

– Именно, разве что бумаги за подписью Ришелье мне и не хватает.

– И офицеров для этого убиваете?

– Не офицеров, а свихнувшихся садистов. И тоже чтобы страна была сильнее, потому как если не пресекать подобного, то солдатики будут офицерам в спины стрелять, когда начнется большая война.

Вот после этих роковых слов, как говорится, и подтвердилась драка, хорошо хоть словесная – проспорили мы до третьего часа ночи и весь следующий день, сделав перерыв только на сон. Даже за едой не прекращали, отчего Наталья велела накрывать нам в кабинете, чтобы не портить аппетит остальным.

Пару раз пробовал зайти Митя, но мы гнали его и продолжали жонглировать справочниками и картами.

– Ну раз прогнозы вам неплохо удаются, как вы видите развитие событий?

– Начнется все с мелких кризисов вроде Танжерского, споров о сферах влияния и так далее. Там канонерка, здесь границы колоний, – я сделал паузу, припоминая, что там было перед Мировой войной. Сараево, Гаврила Принцип, а, да, это же Босния! – Потом что-нибудь случится в Европе, например, Австро-Венгрия аннексирует Герцеговину…

Болдырев не стал возражать, видимо, он был осведомлен о происходящем в высших сферах двуединой монархии, только дернул бровью.

– Потом… потом, наверное, начнут отщипывать куски Османской империи. Италия давно зарится на Ливию, коли отхватит территорию – на Балканах желающие ущучить турок в очередь встанут. Кто там у нас? Болгария, Сербия, Черногория, Греция…

– Да, в такой конфигурации туркам оборонять Румелию при атаке со всех сторон будет практически невозможно. Полагаете, Балканский союз, над которым работает наш МИД, сможет стать фактором европейской политики?

– Вряд ли, как только они лишатся внешнего врага, немедленно вылезут внутренние противоречия.

– Например? Хотя… если представить, что Турция лишилась европейских вилайетов, – начал рассуждать Лавр, – на первый план выйдет проблема Албании, да и Фракии тоже, ее считают “своею” и греки, и болгары… Как вы думаете, а славянское братство не удержит Болгарию и Сербию от спора за Македонию?

– Да никакое братство не устоит, если речь идет о наживе.

– А российское влияние?

– Российское влияние было прочно, когда в Болгарии стояли наши войска, – отрезал я. – Или будет прочным, если страна привязана к России кредитами, поставками, экономикой. Или если без поддержки России будет хуже, чем с ней. А так… будут кланяться, выпрашивать преференции, подпевать про славянское единство, но делать по-своему. В общем, нечего и уповать на братство. Оно так, приятное дополнение к экономике и военной мощи.

Вот после этого разговора сводки от Лавра, шедшие наверх, тоже приобрели тональность “Война скоро!”, а Медведник, сдавший экзамены за курс Алексеевского училища, пришел служить под его командой. Так что после аудиенции у Столыпина я прогулялся до Троицкой улицы, где обитал Генерального штаба полковник, вернее, уже генерал-майор Болдырев.

Зигзаги на погоны он получил буквально вчера и теперь предполагалось небольшое празднование в “узком кругу”. Гостей кроме меня было четыре человека, и я, как выяснилось, знал половину.

– Егор, что-то ты быстро в капитаны вышел?

– Так меня с Георгием царь сразу поручиком пожаловал, год назад штабса получил по выслуге, а недавно капитана, как там, дай бог памяти, “Каждый георгиевский кавалер производится в один из следующих чинов лишь однажды в течение всей службы. Производство в чин не приурочивается к какому-либо сроку, причем определение времени использования сего преимущества предоставляется самому кавалеру”.

– Ого! – порадовался я за нашего орла. – Кстати, а кто этот полковник, я определенно его где-то видел…

– Минутку, я вас представлю. – Медведник подвел ко мне невысокого офицера, затянутого в мундир с твердым стоячим воротником.

Жесткие волнистые волосы, округлое лицо, непременные усы и забавное пенсне… точно где-то видел.

– Михаил Дмитриевич, позвольте вам представить моего доброго гения, полковника Лебедева, без его помощи я бы не смог сдать офицерский экзамен.

– А мы знакомы, – протянул руку полковник и развеял мое недоумение, – в библиотеке у Белевских, двенадцать, что ли, лет назад, я тогда был поручиком.

– Господи, ну конечно! Павел Павлович, я правильно помню?

– Точно так, я тогда вашими прогнозами очень впечатлился, впрочем, и сейчас их весьма ценю, – слегка поклонился Лебедев и неожиданно спросил, – Дочка еще у Семена Аркадьевича была, редкая красавица, все молодые офицеры по ней вздыхали. Не знаете, где она сейчас?

– Почему же, знаю, – я укоризненно посмотрел на прыснувшего Егора, – ныне госпожа Скамова, у нас двое дочерей и приемный сын.

– Вот вы хват! – рассмеялся Лебедев. – Ну что же, передавайте мой нижайший поклон Наталье Семеновне.

Через малое время мы уселись за стол и приступили к тостам, когда задребезжал дверной звонок и появился еще один гость.

– Лавр Максимович, господа, я буквально на минуту, сами знаете, в Петербурге всего на два дня, служба, – невысокий щуплый полковник с калмыцкими глазами поздравил свежеиспеченного генерала, хлопнул с нами стопку водки и тут же умчался.

И этого я где-то видел… да что ж такое, весь вечер дежавю.

– Егор, а это кто был?

– Наш военный агент в Китае полковник Корнилов, тезка хозяина.