Текст книги "Прогулки по воде (СИ)"

Автор книги: Chat Curieux

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Значит, он еще в лагере.

Пестель обернулся на лошадь. Она всхрапывала, беспокойно притоптывая ногой. Ноздри встревоженно раздувались, на губах была видна пена. Он вряд ли сможет доехать на ней обратно вовремя.

Пестель снова поднял пистолет.

– Слезай, – коротко приказал он мужику.

Несчастный, крестясь, практически свалился со своего коня в снег. Причитывая, отполз подальше. Пестель убрал пистолет и легко вскочил на коня.

– Я найду тебя позже! – пообещал он, мысленно решив вернуть ему коня впридачу с новыми санями, но мужик, видимо, растолковал его слова как угрозу и принялся истово молиться. Пестель этого уже не видел. Развернув коня, он мчался назад во весь опор.

***

Пестель вернулся в лагерь, когда уже начинались сумерки. Почти на ходу соскочив с коня, он пошел прямо к тому дому, где он видел Обухова в последний раз. Дыхание сперло от быстрой езды, морозный воздух иголками впивался в легкие. Пестель остановился всего на секунду, чтобы отдышаться, когда услышал громкое, полное боли и облегчения:

– Павел!

Он развернулся на крик, и что-то мягкое и взъерошенное упало ему на грудь и сжало в объятиях. Пестель обескураженно опустил голову вниз. Виктория стискивала его мундир покрасневшими от холода пальцами. Она дрожала. Несколько секунд Пестель смотрел на нее, почти забыв о том, что еще минуту назад занимало все его мысли, а потом отстранил девушку уверенным жестом. Не сейчас. Не здесь.

– Павел? – обескураженно окликнула его Виктория, глядя вслед удаляющемуся мужчине.

Пестель не ответил и не остановился. Он уверенно шагал к дому, где должен был быть Обухов. Он и так потерял уже много времени.

– Павел, его там нет! – воскликнула Виктория, кидаясь ему вдогонку. – Дом пуст. Сергей сейчас пошел в дом Директории, может быть, получится что-то узнать…

– Ты рассказала ему? – спросил Пестель, останавливаясь так внезапно, что Виктория не успела остановиться и беззащитно ткнулась ему в плечо.

– Да, – она выглядела напуганной, и платок сбился с головы, и глаза сверкали в сумерках, как у кошки. – Нельзя было? Ты злишься?

– Нет, ты всё правильно сделала, – на ходу ответил Пестель, резко меняя курс и направляясь к дому Директории.

Виктория шла за ним по пятам, и как Пестель не старался идти широким шагом, она не отставала. Уставший, измученный переживаниями, успевший за дорогу прокрутить в голове десятки вариантов развития событий, Пестель не обращал на девушку никакого внимания. Его сжигала тревога и жажда деятельности. Он не знал, насколько далеко зайдет эта история с письмами, но точно знал, что он сам готов пойти на все.

Небо стремительно темнело, в домах зажигался свет – желтые прямоугольники окон и светящиеся из-за прикрытых ставень кресты сопровождали их весь путь. Пестель шел, глубоко проваливаясь в снег, наперерез через чей-то участок; Виктория, догадавшись идти за мужчиной след в след, маячила где-то за его спиной. В любое другое время Пестеля восхитило бы такое упорство девушки, сейчас же оно ему только мешало.

Пестель вышел к дому Директории с боковой стороны. Угловое окно было ярко освещено; на фоне слепящего жёлтого света можно было различить две или больше фигуры. Непроизвольно сдвинув уголку назад, Пестель обошел дом и стал подниматься по ступенькам.

Виктория повисла на его руке:

– Пожалуйста, не ходи! Там Сергей Иванович, он со всем разберется!

Пестель скинул с себя девушку без особого труда. Он не понимал, почему она так не хочет пускать его внутрь, и злился от этого еще больше.

– Хотя бы сюда не лезь! – с досадой воскликнул он, не сумев сдержать эмоций.

Виктория стояла внизу, глядя на мужчину преданными глазами. Во всей ее фигуре была некая покорность на грани обреченности. Она протянула к нему руку в последнем умоляющем жесте.

– Павел, не надо! Я же знаю, ты убьешь его! Но ты же душу свою погубишь!

Вот оно что.

– С чего ты взяла, что я буду его убивать? – хмуро спросил Пестель, не сводя с девушки пристального взгляда.

– Ты взял пистолет, – очень тихо ответила Виктория.

– Верно, – вспомнил про оружие Пестель и, рванув на себя дверь, вошёл в дом.

Узкий темный коридор, проходная комната – и просторное, ярко освещённое сразу несколькими лампами, помещение. Свет ударил в глаза, и Пестель невольно прищурился. Но фигуру Обухова, стоявшего в двух шагах слева от него, он заметил сразу. Практически почувствовал его присутствие и, не думая, выхватил пистолет. Напряжение, копившееся в нем последние несколько часов, отчаянно искало выход наружу.

– Ах ты, подлец! – воскликнул Пестель, делая шаг к офицеру.

– Павел, отпусти пистолет! – тут же услышал он голос Сергея справа от себя. – Возьми письма. Это все?

Он всунул в его руку тугую пачку писем. Не убирая пистолета, Пестель пересчитал их.

– Все. Кому он хотел их отвезти?

– Не сказал, – ответил Сергей, тревожно всматриваясь в лицо друга. – Мы перехватили его у дороги, он собирался ехать в объезд…

– Мы? – переспросил Пестель, только теперь заметив еще двух офицеров, стоявших рядом с Обуховым.

– Благодарю, господа! – обращаясь к ним, сказал Сергей. – Вы можете идти, дальше мы сами…

Пестель проводил офицеров взглядом и обернулся к Сергею. Лицо Муравьёва-Апостола даже в свете лампы выглядело очень бледным. Судя по всему, он переживал не меньше самого Пестеля.

– Могло быть хуже, – глухо сказал он, пристально глядя на молчавшего Обухова. – Опоздай мы на пять минут, и все бы пропало.

– Впредь мне наука будет, – процедил Пестель сквозь зубы, замечая, что рука, по-прежнему державшая пистолет, дрожит. Такого раньше не бывало.

– В этом нет твоей вины, – уверенно возразил Сергей, словно прочитав его мысли. – Невозможно все контролировать.

– Я должен был догадаться, – упрямо повторил Пестель заученную за несколько часов фразу. – Ты меня предупреждал, а я не придал твоим словам должного значения… Ну, теперь мы узнаем все, что нам нужно…

Он сжал челюсти и шагнул к Обухову. Дуло пистолета теперь почти упиралось последнему в грудь – так близко он к нему подошел. Голубые глаза офицера смотрели угрюмо, исподлобья. Просто так он ни в чем не признается. Но Пестель и без его слов знал все, что должен был знать – Обухов хотел восстановиться в действующей армии и вернуть себе благоволение императора. Этой мечтой грезили многие.

– Кому ты хотел отвезти эти письма? – четко, почти по слогам, спросил Пестель, и Обухов, не выдержав его тяжелого взгляда, отвел глаза.

Тихо трещало сгоравшее в лампе масло. Скрип половиц возвестил Пестеля о том, что Виктория, вопреки его немому запрету, все-таки вошла в дом.

– Уведи ее отсюда, – не оборачиваясь, бросил Сергею Пестель.

– А ты? – спросил тот, и Пестель нервно дернул щекой.

– Разберусь сам.

Судорожный всхлип, скрип старых досок и звуки возни. Виктория молчала, но Пестель слышал ее мысли. Она готова была или заплакать, или кинуться на него дикой кошкой, заставить уйти.

Треск лампы. Глубокий вдох. Удаляющиеся шаги. Стон поворачиваемой на петлях двери.

Тишина.

Угрожающе щелкнув пистолетом, Пестель поторопил Обухова:

– Я жду. Назови имена. Куда ты вез письма? В Петербург?

…Виктория позволила Сергею увести себя и теперь стояла под темным небом, не сводя глаз с единственного яркого окна углового помещения. Почти не дыша, прижав озябшие руки к груди, она неотрывно смотрела вперед, чутко прислушивалась к каждому звуку. Сергей снял с себя шинель и укрыл ею спину девушки, но Виктория даже не заметила этого. Она не замечала ничего вокруг, позабыв все молитвы и судорожно вспоминая «Отче наш».

Они простояли не больше минуты – Сергей всего лишь увел девушку подальше от дома Директории и сразу же отправился обратно. Он даже не успел дойти до крыльца – оглушительный выстрел разбил единственное окно. Даже не вскрикнув, Виктория лишь прижала ладони ко рту. Сергей сорвался с места и побежал. Поздно.

Дверь открылась, и на заснеженные ступени упал свет. В освещенном дверном проеме стоял силуэт Пестеля. Он молча прошел мимо Сергея. Голова опущена, плечи поникшие. Виктория отшатнулась от него, как от призрака, когда он приблизился к ней на расстояние нескольких шагов.

Пестель поднял голову, и их взгляды встретились. Виктория молчала. Ей не хватало воздуха. Она не видела, как исчез в доме Сергей, не слышала доносящиеся оттуда голоса – весь мир сузился до стоявшего перед ней мужчины, все вокруг плыло и стремительно отходило в тень. Виктория почувствовала, как слабеет. Все тело стало ватным, тяжелым, и только сердце стучало гулко и сильно. Постепенно темнота сошлась с краев к центру, поглотив и лицо Пестеля, по-прежнему обращенное к ней. Виктория упала на снег и не видела больше ни бросившегося к ней мужчины, ни Сергея, который вышел из дома Директории, волоча за собой насмерть перепуганного Обухова.

***

Кибитка медленно тронулась с места, и Виктория бессильно откинулась на сидение. Когда она проснулась утром, Пестеля в лагере уже не было. Огарок свечи и сломанное перо – вот и все, что напоминало о его присутствии. Пестель уехал. И даже не оставил ей письма. Глядя на сломанное перо, Виктория на секунду допустила мысль о том, что он все-таки пытался его написать, но тут же прогнала ее прочь. Ей больше не хотелось обманываться на этот счет. Она и так уже почти поверила в то, что Пестель ее любит.

Виктория уезжала с тяжелым сердцем, опустошенная и разбитая. Впредь будет мне урок, горько решила она, глядя в окно на исчезающие вдали дома. Так и должно быть. Ее место не здесь, а дома – в тысячах миль от Пестеля. Виктория давно должна была вернуться назад. Мама писала ей еще в Петербург, что болеет, просила вернуться. Ее и так не было слишком долго. Виктория протянула руку и уверенным жестом задернула шторку окна, чтобы не видеть тоскливо уходящую вдаль дорогу.

В том, что они с Пестелем никогда больше не встретятся, она даже не сомневалась.

========== -9– ==========

Петербург, весна 1825 года

Синий дом на набережной Мойки издалека казался прежним, но что-то все же было в нем чужое – Пестель это отчетливо чувствовал.

То ли весенний ветер, пробивающийся сквозь мартовские холода, то ли нечто другое, но такое же особенно долгожданное, окружало и этот дом, и эту набережную. У Пестеля же данное место ассоциировалось исключительно с зимой. Каждый раз при взгляде на него всплывали старые, уже почти выцветшие воспоминания: завьюженные снегом окна, теплая гостиная в квартире Рылеева, ночь, приглушенные разговоры. Это было слишком давно. Позабыто. Похоронено. Это воскресло вдруг, стоило Пестелю уронить случайный взгляд на знакомые места.

С Рылеевым он не виделся уже очень давно – их пути не пересеклись ни разу с двадцать третьего года, когда Пестель уехал из Петербурга на Украину. В столицу он возвращался неоднократно, но все мимоходом, не успевая ни увидеть город на Неве, ни вдохнуть как следует его воздух. Мешали дела. За два года он сделал больше, чем каждый из будущих мятежников за десять лет. Пестель отдавал своему делу всего себя без остатка, с головой уйдя в работу и забыв обо всем на свете. С Украины в Петербург, оттуда обратно в Тульчин, и снова в Линчин, и снова в Петербург. И ни разу он не зашел навестить жившего здесь безвылазно поэта-революционера.

Два года отделяли Пестеля от Рылеева. Для него это было слишком много – многое произошло, многое навсегда изменилось. Два года отделяли Пестеля от него прежнего, его идей и целей. Два года. Целая пропасть.

Северное и Южное общества так и не объединились, и это положило между прежними товарищами глубокую брешь. Если еще два года назад они могли собраться у Рылеева и обсудить все, что волновало каждого из них, то теперь все было намного сложнее. Дело было даже не в особой скрытности или недостатке доверия – доверие между ними было полное и исчерпывающее. Просто стало тяжелее смотреть друг другу в глаза. Время решающих действий неумолимо наступало, восстание по предварительным итогам было назначено уже на следующее лето, а значит, у них оставалось все меньше дней. Поэтому заговорщики оттягивали встречу, решали вопросы на расстоянии, каждый в своем филиале. Так создавалась хоть какая-то иллюзия того, что у них впереди еще есть время.

Но эта иллюзия была не для Пестеля, который четко знал, что времени у них – чуть больше года, а дел – еще на десяток лет.

Он задержался у дома Рылеева совсем ненадолго, а потом уверенным шагом пошел прочь вдоль канала к себе домой. Теперь он занимал просторную квартиру на Проспекте неподалеку от строящегося Исаакиевского собора. Былые времена, когда он останавливался в скромной квартирке в питерских дворах-колодцах, уже прошли. Теперь он – полковник Вятского пехотного полка и не последний человек в армии, заслуживший даже угрюмое уважение императора – мог себе это позволить. Пестель вспомнил, как осенью двадцать третьего Александр самолично осматривал его полк и остался им доволен, и не смог скрыть горькую усмешку. Тогда император сказал, что это почти гвардия. Знал бы он, чем эта почти гвардия ему потом обернется.

Когда Пестель вернулся домой, в квартире его уже ждал Барятинский. Едва увидев его, Пестель сразу прогнал все посторонние мысли и, даже не сняв с себя шинель, спросил:

– Есть новости?

Барятинский покачал головой:

– Буду разговаривать завтра. Но, сразу тебе, Павел, скажу, что шансов на объединение мало.

Помрачнев, Пестель снял шинель и, машинально отряхнув ее от снега, кинул куда-то на стул. Широким шагом миновав просторную гостиную, подошел к столу, возле которого стоял Барятинский. Хмуро посмотрел тому в глаза.

– Нам хотя бы выступить вместе, – тихо сказал он и спросил: – С кем будешь говорить?

– Хотелось бы с Трубецким, но, скорее всего, буду с Одоевским, – бесстрастно ответил тот, и Пестель в ободряющем жесте ударил его по плечу:

– С Одоевским лучше. Он понимает все так, как есть на самом деле. Трубецкой же вряд ли на это пойдет…

Пестель замолчал, увидев выставленные на столе бокалы и запечатанную сургучом бутылку вина.

– Почему три бокала? – спросил он, переведя недоумевающий взгляд на Барятинского.

– Сергей обещал зайти, – пожал плечами тот. – А вот, видимо, и он… – добавил он, услышав шаги из прихожей.

Недоумевая, Пестель обернулся назад. Он не понимал, что Трубецкому могло понадобиться в его доме, но больше всего он не понимал, зачем поить его вином – отношения между мужчинами были, мягко говоря, прохладные. Говоря точнее, они в принципе общались редко и крайне скупо. В следующую секунду складочка на его лбу разгладилась, а досадливо-раздраженное выражение лица сменилось на удивленное. В комнату вошёл Муравьёв-Апостол.

– Сергей! Черт возьми, не ждал тебя!

– Расстроен? – поинтересовался Сергей, подходя прямо к Пестелю и пожимая ему руку. – Или думал, что, если продолжишь прятаться ото всех, о тебе потихоньку забудут?

Пестель улыбнулся и сразу расслабился. С Сергеем он тоже не виделся очень и очень давно, и теперь искренне был рад встрече.

Они расселись за пустым столом, и Барятинский откупорил бутылку. Еды, как обычно, не было. Не было даже закуски – служанки Пестель не держал, объясняя это тем, что он не может нарушать то, за что борется против власти. Отсутствие сыра или оливок, впрочем, никого из троих не расстроило.

– Так, как мы сейчас, пьют либо от горя, либо от счастья, – заметил Барятинский, когда вино было разлито по бокалам, и заговорщики чокнулись ими, держась за хрустальные ножки. В радостной тишине пустой гостиной раздался переливчатый звон.

– Пусть лучше голова будет трезвой, – возразил Пестель и поднял свой бокал. – За переговоры!

– За переговоры! – с чувством повторил Барятинский и выпил свое вино залпом. Выпив, он снова погрузился в свое угрюмое молчание, и его взгляд стал задумчивым. Теперь он для нас потерян, усмехнувшись, подумал Пестель. Он давно знал об этой черте товарища – Барятинский мог впасть в задумчивое оцепенение в любой момент.

– Ну, а ты что? – спросил Пестель с улыбкой, поворачиваясь к Сергею.

Тот неоднозначно пожал плечами.

– Живем пока, – туманно ответил он. – Служба, суета, сам знаешь… В последнее время дни летят быстро. Почти ничего не замечаю вокруг, все куда-то бежать надо. На днях виделся с Рылеевым…

Пестель вздрогнул. Невольно он отметил, что в этот день неспроста все сводится к Рылееву. Все дороги ведут к синему дому, невесело усмехнулся Пестель про себя, отметая мысль, что этот самый синий дом в двух шагах от Сенатской площади – места не самого для него приятного по внутренним ощущениям.

– И как он? – поинтересовался Пестель.

Сергей отчего-то стушевался и быстро отвел взгляд, словно рассматривая бутылку.

– Пишет стихи, занимается революционными делами, уговаривает Трубецкого быть решительнее. На днях привлек в свое общество Каховского. Не знаю, как они договариваются. Ты же помнишь, Пётр настроен против императора очень радикально, а Кондратий в таких вопросах стал весьма щепетилен…

Пестель кивнул, поигрывая в руках пустым бокалом. Барятинский молча налил всем еще вина и, сославшись на то, что ему нужно подготовиться к переговорам, ушел в другой конец комнаты. Пестель подавил вздох.

– Ты хочешь спросить о Виктории? – угадал его мысли Сергей.

– Угу, – приглушенно ответил Пестель. – Помнится, в прошлый раз мы расстались при очень… Неприятных обстоятельствах.

– У нее все хорошо, – коротко сказал Сергей, все еще держа в руках полный бокал. – Насколько я знаю, она вчера приехала в Петербург. Говорят, насовсем. С мужем.

Пестель осушил свой бокал и встал из-за стола. Они с Сергеем по-прежнему избегали смотреть друг другу в глаза.

– Рад, что у нее все хорошо, – безразлично пожал плечами Пестель. – И вдвойне я рад тому, что теперь у нее есть рядом человек, который усмирит ее желание стать революционеркой. Ее муж не военный? – зачем-то спросил он. Последнее слово прозвучало неожиданно резко.

– Нет, он вроде бы врач. По крайней мере, так говорят.

Пестель кивнул. Почему-то ему было очень важно это узнать.

– Если хочешь, можешь зайти к Рылееву, – совсем уж ни к чему предложил Сергей, доводя Пестеля этими словами до состояния холодной ярости. – Думаю, она погостит у него несколько дней, прежде чем переехать в свою собственную квартиру.

– Это лишнее, – сухо обронил Пестель, поправляя мундир и оборачиваясь на задумчивого Барятинского. – Мы с Александром уедем, как только он уладит свои дела.

Сергей тоже встал из-за стола и подошел ближе к Пестелю. Остановившись напротив него, посмотрел прямо в глаза.

– Не переживай. Все будет в порядке.

Сергей ушел к Барятинскому, а Пестель так и не понял – относились ли его слова к Виктории или он говорил о переговорах. В любом случае, думать об этом он больше не хотел. Виктория вышла замуж – в ее жизни больше не осталось для него ни места, ни воспоминаний.

Успокаивая себя тем, что он думал о девушке все эти годы только из-за чувства вины, Пестель убеждал себя в том, что теперь-то он может забыть о ней и не избегать Рылеева. В конце концов, это просто глупо – никто уже и не помнит о том, что случилось два года назад. Даже сама Виктория.

С этой мыслью Пестель наполнил бокал и тут же осушил его залпом.

***

– Виктория! Как я рад, что ты наконец приехала!

Кондратий, как всегда, выглядел безупречно, если не считать едва заметных теней под глазами. Он ничуть не изменился – и даже его манера засиживаться допоздна осталась, судя по всему, прежней. Виктория хорошо помнила, что Кондратий ложился неизменно под утро и вставал уже к обеду, и теперь искренне жалела его, считая себя виноватой в том, что приехала так рано.

– Я тоже очень рада, – улыбнулась девушка, снимая шубку на руки Кондратию. – Сколько мы не виделись? Два года?

– Ровно два года, – подтвердил тот. – Но это все пустяки. Важно только то, что ты вернулась. Как я понимаю, насовсем?

Виктория пожала плечами. По её лицу пробежала тень.

– Пока Алексей Дмитрич не решит уехать, – сказала она с толикой грусти.

– А кстати, где же он сам? – только теперь спохватился Кондратий, заглядывая за спину девушки, словно ожидая там кого-то увидеть.

Виктория тряхнула головой, отгоняя непрошенную меланхолию.

– Он задержался в Рязани. Я приехала раньше.

Кондратий что-то говорил – она не слышала. Они прошли в гостиную, и воспоминания нахлынули, оглушив девушку внезапной болью. Виктория и не думала, что вернуться будет так непросто.

Она прошла вокруг стола, легко коснувшись кончиками пальцев каждого стула. Здесь все оставалось точно таким же, как она и запомнила. Ей казалось – вот сейчас откроется дверь, и в неё один за другим войдут серьезный Муравьёв-Апостол, и вечно задумчивый Бестужев-Рюмин, и…

Мысль о нем Виктория прогнала решительно, словно обожглась. Пальцы нервно сжались на мягкой обивке стула, и девушка судорожно вздохнула. Кондратий замолчал и посмотрел на нее с тревогой:

– Тебе нехорошо?

– Просто… Мало воздуха, – ответила Виктория первое, что пришло на ум, и принялась обмахиваться ладонью. В гостиной действительно было довольно душно – на лбу даже выступила испарина.

Заметив это, Кондратий приоткрыл окно. Он смотрел пристально, изучающе. Виктория догадалась, о чем он стесняется спросить, и поспешила разуверить его в этом:

– Я… не в положении, ты не подумай. Просто устала с дороги.

Кондратий едва заметно покраснел, и Виктория поспешила перевести тему, прежде чем он заговорит снова:

– Как Настенька?

При упоминании дочери Кондратий заметно оживился. Его лицо сразу же просияло улыбкой, и Виктория невольно улыбнулась сама.

– О, ты её не узнаешь! – заверил он девушку, выглядывая в окно на улицу. – Они с Натальей скоро вернутся с прогулки – привыкли гулять перед завтраком. Настенька уже совсем большая стала. Серьезная не по годам.

Виктория задумчиво кивнула, едва ли услышав слова Кондратия. Продолжая гладить обивку, она вспоминала, сколько всего пережито было ею в этой самой гостиной – сюда приходила она за утешением, когда приехала в Петербург, как она тогда думала, в последний раз, сюда же она пришла в поисках ответов. Сейчас же она не хотела ничего. Если только забыть все, что так тревожило душу…

– Ты можешь отдохнуть до ужина, – предложил Кондратий, заметив усталость девушки. – Выглядишь неважно. Если будут нужны капли, возьми у меня в кабинете. И вообще, если что нужно…

Виктория с благодарностью коснулась его плеча.

– Спасибо. Все, что мне нужно – несколько часов сна.

Когда она осталась в комнате одна, в тишине и покое, усталость накатила на нее с новой силой. Мысль о том, что нужно что-то делать, угнетала. Поэтому Виктория не стала ни готовить себе комнату, ни разбирать вещи. Я присяду ненадолго здесь, решила она, медленно подходя к софе в углу гостиной и опускаясь на мягкие подушки. Откинув голову назад, закрыла глаза. Вздохнула глубоко и размеренно. В памяти тут же возник образ темного зимнего вечера, тусклого света ламп, мужской фигуры в дверном проеме. Как будто наяву, Виктория слышала приглушенные голоса. И среди них – его голос. Слов было не разобрать, но интонации были такими же, как те, что она помнила. Испугавшись наваждения, Виктория быстро открыла глаза.

Глупо думать об этом.

Вдвойне глупо думать об этом теперь – когда у нее началась новая жизнь. Она так радовалась возможности вернуться в Петербург – и вот вернулась, но радость испарилась сразу же, как только она попала на улицы этого города. В Петербурге, несомненно, было свое очарование. Но это было очарование, схожее с приносящими боль воспоминаниями. Отовсюду на тебя смотрят ушедшие в прошлое призраки. И ты глядишь на них в ответ без возможности сказать что-либо.

Голос за дверью повторился, и Виктория побледнела. Он звучал глухо и тихо, разобрать что-либо не было никакой возможности, но сомнений не возникло – говорил он. Почти не дыша, Виктория встала со своего места и подошла к двери. Пальцы зависли всего в нескольких сантиметрах от ручки, не решаясь взяться за нее. Голос Кондратия что-то ответил. Наступила тишина.

Сердце билось гулко, быстро. Виктория стояла, боясь пошевелиться, гадая, что за дух решил сыграть с ней злую шутку. Наконец она не выдержала и распахнула дверь. На пороге квартиры стоял Кондратий, сжимая в руках конверт.

– Кондраш, кто-то приходил? – стараясь говорить как можно спокойнее, спросила Виктория, но душа у нее похолодела в ожидании ответа.

– Да, – рассеянно кивнул тот, убирая письмо в комод. Казалось, он был ничуть не меньше Виктории удивлен неожиданным визитом. – Заходил Пестель – Павел Иванович – просил передать князю Трубецкому письмо. Я пригласил его сегодня на ужин, – добавил Кондратий, не замечая, как изменилось лицо Виктории. – Ты же не против?

– Что ты, – услышала Виктория свой голос. – Конечно, нет.

Она бездумно принялась расправлять воротник платья. Непослушные пальцы, зацепившись за тонкую цепь, случайно оборвали ее. Маленький серебряный крестик упал на пол. Виктория отыскала его взглядом, невольно отмечая, что она вовсе не рада предстоящей встрече.

– Где ты, говорил, можно взять капли? – спросила девушка.

И, не дожидаясь ответа, закрыла дверь гостиной прямо перед лицом обескураженного Рылеева.

Комментарий к -9-

А я на днях отметила юбилей – рубеж в 400 читателей пройден ^-^

P.S. Когда я только начинала писать, я и подумать не могла, что у меня действительно появятся свои читатели! Тем более, так много😅 400 для меня – очень внушительная цифра ^-^

Спасибо вам за то, что читаете и оставляете отзывы, для меня это очень важно! И спасибо, что остаетесь со мной и моим творчеством, я невероятно это ценю❤❤❤

========== -10– ==========

В сотый раз за истекшие десять минут Пестель проклял себя за то, что принял приглашение Рылеева прийти на ужин.

Он сидел за столом в гостиной, не зная, куда деть взгляд. Место слева от него занимал хозяин дома, справа – Барятинский. Напротив, рядом с Натальей Рылеевой, сидела Виктория. И как раз по этой причине Пестель опасался поднимать взгляд от тарелки. Он вообще смотрел куда угодно, только не на девушку. Последняя, казалось, его не замечала вовсе.

Они довольно сухо поприветствовали друг друга. Не нуждаясь в представлении, обронили несколько обязывающих фраз о погоде и необычайно морозной весне в этом году. А потом – разошлись по разным углам гостиной, словно надоевшие друг другу супруги. Виктория за два года стала как будто на десять лет взрослее – большие глаза уже не смотрели так наивно и доверчиво, она чаще хмурилась, и во всех ее словах и движениях сквозил холод. Пестеля эта перемена удивила, но он и не обманывался на этот счет, когда шел в гости к Рылееву.

Шел, чтобы увидеть мужа Виктории.

Как Пестель ни пытался убедить себя в обратном, это было именно так. А письмо, которое Барятинскому так срочно нужно было передать Трубецкому, было очень неплохим поводом встретиться со старым другом спустя годы разлуки.

За столом не смолкали оживленные разговоры – Рылеев с Барятинским очень скоро нашли тему для спора и теперь с жаром дискутировали. Улыбалась даже Наталья Михайловна, слушавшая слова мужа с явным интересом.

– Князь Трубецкой не такой плохой человек, как вы утверждаете! – горячился Рылеев, забыв о еде. – Вы так говорите, исходя из неверных сведений…

– Нет, я так говорю, исходя из личного общения! – парировал Барятинский, очевидно, возмущенный несостоявшимися переговорами. Трубецкой просто не пришел на встречу, тем самым подорвав доверие Барятинского.

Рылеев побледнел и упрямо сжал губы. Его черные глаза блестели, как в лихорадке.

– Я понимаю, что Сергей иногда ведет себя… Непредсказуемо, – пошел он на компромисс, желая избежать конфликта. – Но и Вы, дорогой мой, поймите…

Пестель почувствовал на себе взгляд и поднял голову. Виктория вздрогнула, вилка выпала из ее пальцев и звонко поскакала по полу. Слегка зардевшись – точно так же, как раньше! – девушка отодвинула стул и быстро наклонилась к полу, чтобы поднять упавший прибор. Занятые спором мужчины всего этого не заметили.

– Нет, вы просто выслушайте!..

Пестель продолжал есть, украдкой наблюдая за Викторией. За долгие пять минут она ни разу не оторвала взгляда от лежавшего на ее тарелке мяса и не съела ни кусочка, бездумно проводя пальцем по краю стакана. Спина неестественно прямая, худые плечи расправлены. Вся ее фигура выражала скорбь и смирение. И все же в ней было нечто такое, что заставляло нервничать. Так себя ведут затаившиеся хищники.

А она повзрослела, подумал вдруг Пестель, скрывая свои мысли за напускным безразличием. Все-таки два года – это не так уж много. И, думая о Виктории, он никак не ожидал увидеть вместо беспечной девушки серьезную взрослую женщину, какой она стала.

Когда ужин был закончен, служанка разлила чай. От чашки поднимался легкий пар, золотой ободок на краю мерцал в неспокойном пламени свечей. Пестель поднял чашку и, будто бы рассматривая узор, кинул на Викторию быстрый взгляд. Беседа Рылеева и Барятинского была ему неинтересна, еда давно наскучила, но странное поведение девушки по-прежнему вызывало любопытство. Почему она ведет себя так, словно они не знакомы?

Как мне себя с ним вести? – в который уже раз задавалась вопросом Виктория. Она то и дело ловила на себе пристальные взгляды мужчины, и к концу ужина стала сама не своя. Делая вид, что ей глубоко безразлично присутствие за столом Пестеля, Виктория усиленно думала о муже. Она старалась разбудить в себе если не раскаяние, то совесть. Она слишком многим обязана Алексею Дмитричу, чтобы допускать в его отсутствие какой-либо повод другим мужчинам. Даже если этим мужчиной был он.

Виктория опустила руки на колени и сжала пальцами салфетку. Она вовсе не хотела выходить на ужин. Уже сказалась было больной, но Наталья Михайловна убедила ее выйти к гостям. Виктория не смогла отказать. И теперь жалела об этом.

Он постарел, подумала девушка, исподтишка наблюдая за Пестелем, который доедал уже второе пирожное. С горечью отметив, что у него сегодня на удивление отменный аппетит, Виктория отодвинула от себя свою чашку. Она не смогла съесть ни кусочка – ее десерт так и остался нетронутым.

– …Виктория? Что ты думаешь об этом?

Виктория вздрогнула и перевела недоумевающий взгляд на Кондратия. Она прослушала все, что он сказал до этого, и теперь лихорадочно соображала, что был за вопрос и как ей на него ответить.

– Я полностью тебя поддерживаю, – наконец сказала она, решив, что Кондратий плохого не посоветует.

– Вот и чудно! – улыбнулся Рылеев. – Наташенька уже давно хотела в театр, но все не было возможности выбраться куда-нибудь. Завтра вечером в Александрийском театре обещают потрясающий балет. Вот и ты, Виктория, развеешься. Павел Иванович, не желаете составить дамам компанию? – вдруг спросил Рылеев, и Виктория на мгновение подумала, что ей послышалось. Но Пестель что-то ответил – девушка не слышала, что – и стало ясно, что обращались все-таки к нему.