Текст книги "Прогулки по воде (СИ)"

Автор книги: Chat Curieux

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

– Я прошу, – шепнула Виктория, умоляюще глядя на мужа. – Мне нужно прочитать…

Алексей Дмитрич молча встал со своего места. Его рука на мгновение задержалась на запястье жены, и Виктории показалось, что этим нечаянным жестом супруг хотел ее поддержать. Он знал. Знал, что в этом письме. Знал, что ей написала Наталья.

Алексей Дмитрич вышел, мягко прикрыв за собой дверь. Виктория осталась одна. Теперь, когда она могла спокойно прочитать письмо, ей стало страшно. Сжимая конверт в пальцах, Виктория пыталась угадать, что скрывается внутри. Она чувствовала – эти строки изменят ее жизнь навсегда. Стоит ей прочитать записку Натальи – и уже ничего не будет, как прежде! А интуиция Викторию никогда не подводила…

Вздохнув глубоко, словно собираясь прыгнуть с обрыва в воду, Виктория развернула письмо. Бегло пробежала взглядом по узким, неровным строчкам. Наталья явно писала в спешке. Или в сильном волнении.

Чтобы вникнуть в письмо, Виктории пришлось перечитать его дважды. В первые минуты ей казалось, что Наталья писала его в бреду – обрывки фраз казались ей абсурдными, никак не связанными. Почему вдруг она вспомнила про Константина – брата императора? И при чем здесь конституция? И что означает слово «началось» в конце?.. Виктория в смятении сворачивала письмо, когда ее взгляд упал на смазанную дату в углу.

Двенадцатое декабря.

Вглядываясь в неё, Виктория пыталась вникнуть, в чем подвох. Она соображала очень долго, ослабевшая от болезни и потрясений. Глядя на выведенные дрожащей рукой цифры, женщина силилась понять, что же ее так сильно настораживает. Одиннадцатое декабря…

– О боже…

Виктория откинула одеяло и попыталась встать с постели, но её качнуло, и она снова повалилась на бок. Голова кружилась так сильно, что стены ходили ходуном и потолок падал вниз – стремительно и неотвратимо. Зажмурившись, чтобы не видеть этого мельтешения, Виктория пролежала так несколько минут, потом попыталась встать снова. Это удалось ей не сразу. Ноги плохо ее держали, каждый шаг давался с трудом.

Она подошла к окну и, облокотившись о подоконник, прижалась лбом к холодному стеклу. По земле бежала поземка. За те дни, что Виктория пролежала в болезни, Петербург замело снегом – улицы были пустые и белые. Только мороз трещал по обледенелой мостовой, да изредка проезжал поздний экипаж.

– Господи!

Наконец, в полной мере осознав случившееся, Виктория прижала ладони к лицу и со стоном упала на колени. Письмо, которое она до этого момента сжимала в руках, выпало из ослабевших пальцев. Чувствуя коленями холод пола, Виктория тщетно пыталась успокоиться. Нужно только успокоиться. Решение придет само. Оно всегда приходит. Нужно только успокоиться.

Виктория встала на ноги и принялась искать глазами свой шерстяной платок. Ей нужно немедленно увидеть Кондратия – он единственный, кто может знать, где Пестель и как его найти. Лихорадочно перебирая брошенные на софе вещи, Виктория случайно подняла голову и чуть не вскрикнула от страха, увидев прямо перед собой худую и мертвенно-бледную женщину. Ей понадобилось не меньше минуты, чтобы понять, что она смотрит на собственное отражение.

Где-то за спиной скрипнула дверь. Виктория обернулась. На пороге комнаты стоял Алексей Дмитрич. Он окинул жену быстрым взглядом и, казалось, все понял.

– Ты никуда сейчас не пойдешь, – спокойно сказал он, проходя в комнату и проверяя, закрыто ли окно. – Уже ночь. Тем более, ты еще совсем слаба.

Алексей Дмитрич передвинул лампу ближе к постели и собрался уходить. В ужасе Виктория повисла на его руке:

– Алексей, я прошу тебя! Мне нужно знать!..

Снова закружилась голова. Виктория почувствовала, как сильные руки обняли ее за плечи и увлекли куда-то в сторону. Устойчивая поверхность вдруг ушла из-под ее ног. Спустя мгновение разгоряченной кожи коснулись прохладные простыни. Виктория поняла, что ее положили в постель.

– Я знаю, милая, знаю, – услышала она тихий, полный сострадания голос. – Но тебе нужно быть сильной, милая моя девочка…

Ее нежно поцеловали в лоб. Виктория закрыла глаза, вдохнула в себя запах. Не пороха, а терпкого кофе и медикаментов. Муж гладил ее по голове, утешая, как маленькую девочку. Он здесь, рядом с ней… А Павел? Как же Павел?

– Прости меня, – рвано выдохнула Виктория, сама не зная, просит ли она прощения у мужа или у Пестеля. – Я не могу… Не могу…

Алексей Дмитрич задул свечу. Виктория забылась неспокойным, мучительным сном.

***

Письма горели так ярко, что слепило глаза. Они полыхали долго, словно пытаясь выжечь воспоминания не только с бумаги, но и из самой души. И, глядя на взлетающие вверх обожженные клочки, Пестель чувствовал почти физическую боль. Грудь сжимало гнетущее чувство утрат, и невидимые тиски сдавливали голову. Там, в этом огне, сгорало его прошлое.

Уже давно скрылись из вида и его дом, и разожженный во дворе костер, но Пестель до сих пор видел летящие от него искры. Каждый раз, вспоминая летящие по ветру бумаги, он чувствовал на языке привкус пепла. В отдельные секунды ему даже хотелось сгореть с ними – сгореть заживо! – лишь бы все закончилось. О том, что можно все завершить одним простым нажатием на курок, он не думал. Не позволяла офицерская гордость.

Пестель уезжал из Линчина навсегда, зная, что больше никогда сюда не вернется. Трясясь в повозке, он думал только об одном – о том, как однажды зимой, больше двух лет назад, он ехал по этой же дороге вместе с Викторией. Все, что он хотел – увидеть ее хотя бы еще один раз.

Лошади вдруг остановились, и Пестель поднял голову. Навстречу им в темных вечерних сумерках ехали сани. Дорога, заметенная снегом, была слишком узкая, чтобы по ней одновременно могли проехать две повозки. Когда чужие сани поравнялись с кибиткой, в которой ехал Пестель, его взгляд случайно упал на лицо сидевший в них женщины. Закутанная в пуховый платок до самого носа, она дремала, и ее голова медленно склонялась набок.

Её лицо в темноте вдруг стало до ужаса похожим на лицо Виктории, и Пестель невольно отпрянул. Сани проехали мимо, и женщина исчезла, растворившись где-то вдали. Пестель поднял воротник и закрыл глаза. Ведение до сих пор стояло перед глазами – такое до немыслимого отчетливое, что захватывало дух!.. Он видел ее в полусне, как наяву. Она стояла перед ним – молчаливая, тихая – и большие ее глаза светились любовью и тревогой. Такой он запомнил ее.

========== Эпилог ==========

25 июля 1826 года

Виктория задыхалась, стоя под палящим солнцем и сжимая пальцы так сильно, что ногти до крови царапали ладонь. Она отдала бы все на свете, лишь бы не видеть того, что ей предстояло увидеть. Несколько раз она отворачивалась от Сенатской площади с твердым намерением уйти, но так и не смогла этого сделать. Она корила себя за свой страх, стыдилась этого, но все это было выше ее сил. Каждый раз, когда она до боли всматривалась вдаль, к горлу подступал предательский комок, и становилось трудно дышать. Виктория хотела увидеть Пестеля, попрощаться с ним. Она боялась этого.

Народ собирался с каждой минутой, толпился все больше вокруг нее. Изредка кто-то одаривал ее недобрым взглядом, а некоторые осмеливались сказать что-то грубое – Виктория стояла посреди дороги, не двигаясь с места. Она ничего не замечала. Ее взгляд сухих воспаленных глаз пристально всматривался вдаль – туда, где находился дом Рылеева. Теперь, глядя в прошлое, женщина думала о том, что все, видимо, было предрешено судьбой. И даже тот факт, что этот синий дом на набережной Мойки, в котором и родилась революция, находился совсем рядом с Сенатской площадью, уже не казался ей случайным.

– Ведут! – ахнул кто-то в толпе, и Виктория в страхе закрыла глаза.

Ей стоило больших усилий не упасть прямо здесь, на пыльную мостовую, под ноги прохожим. Она судорожно выдохнула сквозь крепко сжатые зубы, подняла голову, шагнула вперед. Сейчас, в эту минуту – в последнюю минуту для Пестеля – она должна быть рядом с ним.

Пестель шел к виселице, не глядя на людей. Единственное, о чем он жалел – это о том, что их не расстреляют, как дворян, а всего лишь повесят. Он знал, что это не имеет ровно никакого значения, но почему-то именно эта мысль казалась ему особенно досадной.

Он не проронил ни слова, пока они шли к месту казни. Так ни разу не взглянул на своих палачей. Перед тем, как отдать себя в руки судьбе, он повернул голову в сторону тихого Рылеева. Тот молился, безмолвно шевеля губами.

Пестель несколько секунд смотрел на небо, а потом перевел взгляд на собравшихся на площади людей. Все они замерли, неотрывно глядя на казнь, которой в России не было со времен царствования Елизаветы. Глядя на их лица, Пестель вдруг почувствовал уверенность, что все было не зря. Ни восстание, ни поражение, ни их смерть.

– Что посеял, то и взойти должно, – негромко сказал он, усмехаясь своей обычной однобокой усмешкой. – И взойдёт впоследствии непременно…

…Виктория почти не дышала, глядя на лицо Пестеля. Бледное и освнувшееся, но по-прежнему родное, оно не потеряло того упрямого выражения, которое она так хорошо знала. Но вот любимые черты скрылись под грубой мешковиной, и Виктория не выдержала – закрыла глаза. Прошла целая вечность, прежде чем в наступившей тишине раздался громкий удар. А спустя несколько секунд – еще несколько. По толпе прошла волна удивления и суеверного ужаса. Кто-то слева от Виктории тихонько запричитал.

– Упали! – услышала она несмелый возглас и отпрянула назад, не смея питать надежд. Быстрый взгляд устремился к виселице.

Не он!..

Силы разом покинули ее. Виктория развернулась и, больше не оборачиваясь, пошла прочь. В голове стоял неясный гул, не было ни одной мысли.

В этот день солнце светило словно нарочно ярко. Выйдя на широкую улицу, Виктория остановилась у стены какого-то дома и прислонилась к ней спиной. Ей было плохо. Она знала, что вместе с Пестелем несколько минут назад навсегда умерла часть ее души.

Что посеял, то и взойти должно, и взойдёт впоследствии непременно, пришли ей на ум слова, в которых Виктория вдруг нашла утешение. Все-таки за все в жизни нужно платить. Счастьем – за любовь, жизнью – за свободу. И пусть теперь ей никогда не услышать его голоса и не коснуться его руки, Виктория знала – когда придет время, он будет ее ждать.

Она подняла голову и пошла вперед – к дому, возле которого ее уже ждал с вещами муж.

Они уезжали из Петербурга навсегда.