Текст книги "Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв."

Автор книги: Автор неизвестен

 
Идет дорога в столицу Цинь
Среди зеленых дерев, —
 

когда-то я ходил!

Под мостом Сорок и Ворон женщины и девушки стирали белье.

– Вот беда-то!

– А что случилось?

– Ох, как жалко! Как жалко Чхунхян! Жестокий, жестокий! Жестокий у нас правитель! Властью своей хотел приневолить Чхунхян, такую чистую. Неужто он думал, что Чхунхян испугается смерти? Ведь у неё сердце твердое, как железо и камень! Какой бессердечный! Какой бессердечный этот молодой барич Ли!

Болтая за стиркой белья, девушки выглядели не хуже красавиц из «Облачного сна девяти»[162] 162
  «Облачный сон девяти» – роман известного корейского писателя Ким Манчжуна (1637—1692); здесь названы персонажи романа.


[Закрыть] – принцесс Ёнян и Нанян, наложниц Чин Чхэбон, Ке Сомволь, Пэк Нынпха, Чок Кёнхон, Сим Ёён и Ка Чхунун. Нет только Ян Сою! Интересно, кого они ждут?

А Моннён поднялся на башню и стал смотреть вокруг: солнце уходит на запад, и птицы улетают на ночь в лес. Вон там стоит ива, к ней моя Чхунхян привязывала качели! И тут он представил ее себе – такую очаровательную на качелях. На востоке, среди зеленых деревьев, дом Чхунхян, и садик во внутреннем дворике такой же, как прежде! А там, за каменной стеной, – темница, и в ней моя Чхунхян. Бедная! Бедная!

Солнце село за горы на западе, и в сумерках он подошел к дому Чхунхян. Флигель обветшал, и сам домик утратил былое изящество. В зарослях стоит павлония, поломанная ветром, а под оградой ходит, ковыляя, с печальным криком белый журавль, перья у него выпали, словно его собаки трепали. Под окном дремлет рыжий пес – совсем как мертвый. Он не узнал гостя и залаял.

– Эй, пес, не лай! Ведь я все равно что хозяин! А хозяйка твоя где? Неужели ты один меня встречаешь?

Он посмотрел на ворота, где его рукой были сделаны надписи. Вот здесь – иероглиф «верность», его верхняя часть – знак «середина» – куда-то подевалась, осталась лишь нижняя – знак «сердце». Над раздвижными дверями качаются под ветром парные надписи по случаю прихода весны. Они навевают такую печаль!

Он медленно вошел в дом. На внутреннем дворе никого не оказалось. А мать Чхунхян! Посмотрите на нее! Она разводит огонь под котлом с рисовым отваром.

– О, о! Моя лихая судьба! Как он жесток! Как он жесток! Как жесток этот молодой Ли! Совсем, наверно, мою дочку позабыл, даже весточки от него нет! О, какая тоска! Сандан, иди разведи огонь!

Водой из ручья она вымыла седые волосы, расчесала и, поставив на алтарь кувшин с холодной водой, склонилась в молитве.

– Духи Неба и Земли, солнце, луна и звезды! Все вместе внемлите мне! Я, одинокая, лелеяла свою дочь Чхунхян, как золотой кусочек. Думала, что внуки позаботятся о жертвах моему духу, но ее, невинную, наказали палками и бросили в темницу. Нет ей спасенья! Помогите, о духи Неба и Земли! Ли Моннёна, что живет в столице, высоко поднимите на лазоревом облаке – пусть он получит высокую должность и спасет мою дочь Чхунхян!

Она кончила молитву.

– Сандан, раскури-ка мне трубку!

Взяв трубку, мать Чхунхян закурила, стала вздыхать и плакать. А Моннён, услышав, как искренне она просит, подумал: «Я-то считал, что получил свой чин по милости предков, а оказывается – заботами тещи!»

– Есть кто здесь? – спросил он громко.

– Кто это?

– Это я!

– Кто это – я?

Моннён подошел ближе.

– Я Ли!

– Ты Ли?.. Ах да! Ты, наверно, Ли – сын Ли Пхунхона?

– Хо-хо! Давненько мы с вами, теща, не виделись! Забыли меня, забыли!

– Да кто вы такой?

– Ну вот, говорят, что зять – гость навеки, а вы меня не узнаете!

Мать Чхунхян обрадовалась.

– Ой, ой! Да что же это такое? Где вы были? Откуда пришли? Может, вас сюда принесло сильным ветром? Может, прилетели вы на облаках – на тех, что собираются у горных вершин? Вы узнали про Чхунхян и пришли ее спасти? Да заходите же скорее!

Она взяла его за руку, провела в комнату и, усадив перед светильником, принялась разглядывать: да он стал нищим из нищих! У матери даже дыхание перехватило.

– Что случилось?

– Дела у меня так плохи, что и сказать невозможно. Когда мы приехали в столицу, отцу отказали от должности, и мы разорились. Батюшка пошел служить учителем, а матушка ушла жить к своим родителям. Так и разбрелись все. А я вот пошел к Чхунхян. Думал взять у вас тысячу монет, но теперь вижу, что дела у нас одинаково плохи.

Мать Чхунхян, услышав такое, даже задохнулась.

– Бессердечный ты человек! После разлуки от тебя не было ни одной весточки! Вот каким ты оказался! Я-то надеялась на тебя, а вышло вон как хорошо! От тебя толку, как от выпущенной стрелы или пролитой воды. Но пенять теперь не на кого! Что же будет с моей Чхунхян?

В ярости она подскочила к нему и укусила за нос.

– Кто же виноват, нос или я? Теща гонит меня. Как бессердечно небо, шлет все напасти – ветер, дождь, гром и молнию!

Тут мать Чхунхян просто онемела.

– Конечно, когда господа неправы, они всегда стараются выкрутиться!

Моннёну захотелось посмотреть, как она будет вести себя дальше.

– Я прямо умираю с голоду! Дайте мне хоть ложку каши! – попросил он.

– Риса нет! – отрезала мать.

Неужто у нее не было еды? Конечно, она сказала это в сердцах!

А Сандан, услышав сердитый голос хозяйки, забеспокоилась. Не находя себе места от волнения, она тихонько заглянула в дверь: да это наш господин! Вот хорошо-то! И она стремительно вбежала в комнату.

– Здравствуйте, господин! Как изволит поживать ваш батюшка? А матушка здорова ли? Все ли спокойно было в дальней дороге?

– У вас тут такая беда...

– Да я-то что... Ах, хозяйка, хозяйка! Старая хозяйка! Не надо так! Не надо! Ради кого же он пришел издалека, из-за тысячи ли? Почему вы так плохо его встречаете? Если барышня узнает, отругает нас!

Она пошла на кухню и к оставшемуся рису добавила свежего перца, квашеной капусты и пряностей, потом налила полную чашку холодной воды и подала на деревянном подносе.

– Закусите, прошу, пока я приготовлю горячее. Ведь вы проголодались!

– О рис, давненько я тебя не видел! – обрадовался Моннён и, вывалив все в одну миску, перемешал, без палочек, прямо руками сгреб к одной стороне и съел так быстро, словно краб упрятал глаза от ветра.

– Ого! Да ты уже научился лопать как попрошайка! – воскликнула мать. А Сандан, думая о судьбе своей барышни, не смела громко плакать и только слезы глотала да приговаривала:

– Что же это будет? Что же это будет? Как спасти нашу барышню, такую хорошую? Как же так? Как же так?

У Моннёна сердце замирало, когда он смотрел на нее, всхлипывающую.

– Сандан, не надо плакать! Не надо! Твоей барышне сейчас очень плохо, но разве она непременно умрет? Если мы постараемся, придет день спасения!

– Ого! Да ты спесив! – заметила мать Чхунхян. – Прямо как настоящий барин! Только почему это у тебя такой вид?

– Вы не обращайте внимания на слова хозяйки, – сказала Сандан. – Ей уже много лет, любит поворчать. А тут еще такая беда! Стоит ли сердиться на слова, сказанные в сердцах? Кушайте, пожалуйста, горячее!

Моннён взял столик с едой, но думы о Чхунхян не давали ему покоя. Гнев поднялся у него до небес, в душе все кипело, все внутри клокотало, и ужин потерял всякий вкус.

– Сандан, убери столик!

Он вытряхнул пепел из трубки.

– Послушайте, теща! Я должен ненадолго увидеть Чхунхян.

– Конечно, должен! Если б ты не пошел к ней повидаться, кем бы ты был?

– Ворота сейчас закрыты, – заметила Сандан. – Вот ударит колокол – сразу и пойдем!

Тут как раз прозвенел колокол: «Тэн! Тэн!» Сандан поставила на голову столик с едой, взяла фонарь, а Моннён с матерью Чхунхян пошли следом. Они дошли до ворот темницы. Кругом было тихо, даже тюремщика нет.

А Чхунхян в это время, то ли во сне, то ли наяву, видит, будто приходит к ней супруг в золотой шапке на голове, в парадном красном одеянии. Всем сердцем тоскуя, обнимает она его за шею и говорит: «Я так много думала о вас!»

– Чхунхян! – позвали ее, но она не отвечала.

– Крикни громче! – посоветовал Моннён.

– Нельзя! Здесь же рядом управа. Будем громко кричать, правитель, чего доброго, спрашивать станет. Уж вы немного подождите!

– Зачем ему спрашивать в такое время? Я позову тихонько. Чхунхян!

Чхунхян встрепенулась.

– Этот голос! Во сне он или наяву? Как он мне мил!

А у Моннёна даже дыхание перехватило.

– Скажите, что это я пришел!

– Если сказать, что пришел ты, ей станет плохо. Уж лучше помолчи!

Чхунхян испугалась, услышав голос матери.

– Мама, зачем вы пришли? Вы все ходите здесь, все думаете о своей негодной дочери. Так ведь и упасть недолго! Не надо ко мне ходить!

– Ты не беспокойся, приди в себя! Пришел...

– Пришел? Кто пришел?

– Да так, пришел...

– Я умру от тоски! Скажите! Я во сне видела любимого и говорила ему, что все время думала о нем. Может, пришло письмо из столицы? Что, он приедет? Чиновником?

– Ох, не надо страдать! Твой, как его там, хозяин ли, муж ли, нищим вернулся!

– Ой, что это значит? Мой супруг пришел? Неужто я увижу наяву любимого, что приснился мне во сне?

Через щель в дверях она взяла его руку и ни слова не говорила, даже не дышала.

– Кто это здесь? Наверное, мне он снится. Неужели я вижу любимого, о котором так тосковала? Теперь не стану горевать о смерти! Отчего так бесчувственна злая судьба? После разлуки с вами мы с мамой все время грустили, долго тянулись месяцы и дни. Печальная у меня судьба, теперь я умираю, избитая палками. Вы пришли меня спасти?

Она радовалась, пока не пригляделась к нему. Как тут не встревожиться?

– Любимый, я не горюю о смерти, но с вами-то что случилось?

– Чхунхян, ты не тоскуй! Судьбу человека вершит небо, и ты сейчас страдаешь, но не умрешь!

Чхунхян позвала мать.

– Мы ждали супруга из столицы, как ливня в семилетнюю засуху, но сломалось посаженное дерево, разрушилась башня, сложенная с великим трудом! Несчастная моя судьба! Ничто теперь меня не спасет! Матушка, после моей смерти вы уж сделайте так, чтобы не было мне обидно. Шелковое платье, что я носила, лежит в сундуке, украшенном фениксами. Вы его продайте, а взамен купите хансанского полотна, сделайте ему платье с длинными рукавами, да так, чтоб красиво было. Продайте юбку белого шелка, купите шляпу чиновника и башмаки. В моей шкатулке есть янтарь, ножички и кольцо из нефрита, продайте все это и сшейте ему рубашку с шароварами, чтоб не выглядел он так безобразно. Я ведь умру, не сегодня завтра покину суетный мир, и мне ничего не нужно! Продайте по любой цене все вещи из сундуков, украшенных фениксами и драконами, готовьте ему лучшие яства, а после моей смерти ухаживайте за ним так, будто я жива. Теперь вы, супруг, слушайте меня! Завтра у правителя день рождения, и, когда там все напьются до потери разума, велят привести меня. Ноги мои покалечены и, как бы я ни старалась, идти не смогу. От мучений моя голова как в дурмане, все кружится перед глазами. Я умру от пыток, и тогда вы наймитесь в услужение, чтобы снести меня на спине в тихое место, в Лотосовую беседку, где мы провели нашу первую ночь. Обрядите меня своими руками и утешьте мою душу. Платье с меня не снимайте, похороните на солнечном месте, а когда достигнете высокой должности и подниметесь на лазоревом облаке, не оставляйте меня! Запеленайте в тонкое полотно и положите на высокое ложе для мертвых. Когда же станете выбирать место для могилы, идите прямо в столицу и похороните меня у горы, где покоятся ваши предки. А на могиле сделайте надпись: «Усыпальница Чхунхян, что погибла без вины, храня верность», напишите всего лишь восемь слов. Ах, почему я не стала скалой[163] 163
  Стала скалой... – Китайское предание повествует о жене, которая от долгого ожидания мужа, отправившегося на службу в столицу, превратилась в скалу.


[Закрыть], ожидающей мужа? Солнце уйдет за горы на западе, а завтра снова взойдет, но если бедная Чхунхян умрет, она никогда не вернется. Отомстите за мои обиды! О горькая судьба! Несчастная мать останется без меня, проживет все, что у нее есть, и станет нищей. Будет ходить из дома в дом, вымаливать кусок хлеба и ночевать под горой, а когда силы оставят ее, она умрет. Налетят на нее стаей, распластав крылья, вороны с горы Чирисан и с карканьем повыклюют ей очи. Кто ее пожалеет? Кто их прогонит? О-о! – заплакала она в тоске.

– Не плачь! Что бы ни сделалось, всегда найдется какая-нибудь лазейка. Плохо же ты обо мне думаешь, если так отчаиваешься.

Моннён распрощался с ней и ушел. А Чхунхян... Ночью, в третью стражу, любимый блеснул перед ней, словно молния, и теперь она сидит одна и вздыхает.

– Ясное синее небо всех людей сотворило равными. За какие же грехи я осталась без любимого на дважды восьмой луне? Трудная моя жизнь, так за что же еще и палками избили? Горюю в темнице три или четыре луны, все дни и ночи ждала любимого и вот сегодня наконец увидела, но не зажглась для меня надежда. Когда умру и уйду к Желтым истокам[164] 164
  Уйду к Желтым истокам... – По поверьям Желтые истоки (Желтая река) находятся в потустороннем мире; уйти к Желтым истокам означало умереть.


[Закрыть], что я смогу рассказать государям царства мертвых? О-о! – снова заплакала она в тоске. Силы оставили ее, и она лежала как мертвая.

Тем временем Моннён, выйдя из дома Чхунхян, решил не спать всю ночь и подслушать, что говорят. Он пошел к управе, а там делопроизводитель подозвал слугу и говорит:

– Послушай-ка, я слышал, будто ревизора зовут Ли. Давеча, в третью стражу, тут ходил какой-то нищий с фонарем, а впереди шла мать Чхунхян. Выглядел он очень подозрительно. Завтра на пиру у правителя следи за всеми внимательно. Смотри, чтоб без происшествий! Будь в десять раз осторожней!

«И откуда они узнают обо всем!» – услышав это, подумал про себя ревизор.

Он зашел в военное ведомство. Взгляните, как ведет себя воинский начальник!

– Стража, нищий, что шатался тут по улице возле тюрьмы, выглядит очень странно. Наверно, это ревизор. Запишите-ка поподробнее, как он выглядит, да смотрите в оба!

– Эти шельмы все знают! – заметил Моннён и отправился к канцелярии. Казначей говорил то же самое. Обойдя все шесть управ, он возвратился в дом Чхунхян. Так прошла ночь.

Назавтра после утреннего приема начали собираться все высокие чины из волостей уезда. Приехал генерал из Унбона, военачальники из Курё, Коксана, Сунчхона, Окква и Чинана. Слева – военные, справа – гражданские, а в середине сам хозяин – правитель уезда. Призвав слугу, он стал распоряжаться:

– Пусть повар готовит угощенье, мяснику вели забить большого быка! Распорядителю церемониями заняться барабанщиками! Слуги должны натянуть тент, а стражники – чтоб никого из народа не пускали!

Кругом стоял шум, в воздухе реяли знамена, звучала музыка. Кисэн в зеленых и алых юбках танцевали, вскидывая белые руки в пестрых рукавах. Возгласы, музыка разволновали Моннёна.

– Эй, стража, скажите-ка своему господину, что издалека пришел нищий и увидел этот прекрасный пир. Пусть он даст мне закусок и вина!

Взгляните-ка на этого стражника!

– Ты куда лезешь? Наш господин запретил тут шляться нищим! – И он вытолкал Моннёна в спину. Наверняка хочет выслужиться!

А генерал из Унбона, увидев эту сцену, обратился к правителю:

– Вон у того нищего шляпа совсем износилась, а выглядит он как потомственный дворянин. Может, посадим его где-нибудь с краю, дадим выпить чарку вина... Как вы думаете?

– Поступайте как считаете нужным, генерал, но...

Это «но» прозвучало довольно зло, и Моннён подумал: «Ага! Боится, я схвачу что-нибудь, но схватят-то тебя сегодня!»

– Пусть тот человек войдет! – приказал генерал из Унбона. Моннён вошел и осмотрелся. Перед всеми гостями в зале расставлены яства, звенят песни. Он взглянул на свой столик. Как тут не рассердиться? На покосившемся столике с отломанным углом лежат деревянные палочки, кожура от бобов да чашка с мутным вином. Он отпихнул все это ногой и, ткнув генерала из Унбона в ребро, проговорил:

– Я хотел бы отведать ребрышка!

– Да кушайте хоть все! – ответил генерал из Унбона и обратился к гостям: – На таком пире скучно только музыку слушать. А не попробовать ли нам сочинить стихи?

Все согласились, и генерал назвал рифмы. Когда рифмы расставили по порядку, Моннён сказал:

– Правда, я нищий, но смолоду читал китайские стихи. Раз уж я попал на хороший пир, напился и наелся, было бы бессовестно с моей стороны уйти просто так. Я напишу стихи по заданным рифмам.

Генерал из Унбона с удовольствием выслушал его, дал ему кисть и тушь. Гости не успели опомниться, как он уже сочинил стих. Моннён писал, думая о чувствах народа и правлении.

 
В бокалах золотых – прекрасное вино,
Но пристальней вглядись – ведь это кровь народа!
На блюдах яшмовых – обилье тонких яств,
Но пристальней вглядись – ведь это плоть народа!
Когда с дворцовых свеч по каплям воск течет,
То капли горьких слез текут из глаз народа.
Когда же громкие напевы здесь звучат,
То громко здесь звучит и гневный глас народа!
 

Смысл этого стихотворения вот в чем: красивое вино в золотых чарках – это кровь десятков тысяч людей. Прекрасная еда на нефритовых блюдах – плоть десятков тысяч людей. Когда со свечей капают капли воска, льются слезы народа, а там, где звучат песни, громко раздается ропот народа.

Правитель смотрел и ничего не понимал, а генерал из Унбона только взглянул, как тотчас сообразил: «Ну, здесь сейчас начнется...»

Моннён тем временем распрощался и ушел. Он призвал трех главных чиновников и повелел:

– Готовьтесь к делу!

Ведающему казенными работами приказал беречь имущество, войсковому начальнику – караулить почтовых лошадей, а чиновника, обязанного следить за столом уездного правителя, отрядил учесть все продовольствие. Тюремщик обязан был доложить о преступниках, военный чин – перечесть орудия пыток, а судья – приготовить бумаги. Начальнику патруля он велел собрать всех стражников. Моннён устроил такой переполох, а правитель так ничего и не понял.

– Послушайте, унбонский генерал, вы куда это собрались? – недоуменно спросил он.

– Да так, как говорится, по малой нужде!

– Быстро приведите Чхунхян! – приказал правитель. Видно, в голову ему ударило вино.

А Моннён дал сигнал своим спутникам. Посмотрите-ка на них! Вот они кликнули посыльных с почтовых станций, пошептались с ними то здесь, то там. А как выглядят эти спутники ревизора и посыльные! На них шелковые головные повязки, шляпы на глаза надвинуты, а на ногах бумажные носки и соломенные сандалии. Сами в полотняных шароварах и халатах с длинными рукавами, все с дубинками длиною в шесть мо на шнурах из оленьей кожи. Улицы Намвона так и кишат ими. Взгляните-ка на посыльных из Чхонпха! Будто лучи солнца сверкнули у них в руках латунные знаки, круглые, как луна.

– Прибыл тайный ревизор! – закричали они так громко, что казалось, будто обрушились горы и реки, содрогнулись небо и земля, от страха затрепетали даже травы и деревья, птицы и звери. У южных ворот кричат: «Едет!», у северных – «Едет!», у восточных, у западных крики «Едет!» сотрясали синее небо.

– Три главных чиновника, слушать! – раздался приказ, и у чиновников всех шести палат душа в пятки ушла, а этих троих вытолкали в спины.

– Ой, конец нам пришел! – вопили они.

– Ведающий казенными работами!

Услышав приказание, тот примчался с бумагами.

– Я делал только то, что мне велели! За что меня-то?

И ему надавали тумаков.

– Ой, избивают!

Левый помощник правителя совсем потерял голову, а делопроизводитель и казначей – те от ужаса упали в обморок, слуги и стражники спасались бегством, помчались все чиновники. Взгляните только на них! Один потерял шкатулку с печатью – подхватил черпак из тыквы, другой несется с лепешкой в руках вместо войскового знака. Этот миску деревянную на голову надел, а тот – столик взгромоздил. Комунго, барабаны – все переломали! А один от страха стал в ножны мочиться, сам правитель наложил в штаны и бросился в свои покои, как мышь под циновку.

– Ой, холодно! Дверь сильно дует! Закройте ветер! Вода пересохла! Дайте горло!

Ведающий трапезой правителя потерял столик и выскочил со створкой двери на голове, но подбежали посыльные с почтовых станций и принялись его дубасить.

– Ой, конец пришел!

Тут Моннён отдал распоряжение:

– В этом уезде правил мой батюшка, прекратите беспорядок! Отправьте их всех на постоялый двор!

Он занял место во дворе управы и приказал:

– Правителя освободить от должности и опечатать ведомственные склады!

Его приказание выполнили и ко всем четырем воротам прикрепили знак «свободны».

Тогда Моннён призвал тюремщика.

– Приведи сюда всех преступников!

Преступников доставили, и каждого из них он спросил, в чем его проступок, а невиновных отпустил на свободу.

– А это что за девушка?

– Она дочь кисэн Вольмэ, – почтительно доложил судья. – Брошена в темницу за то, что воспротивилась желанию чиновника!

– Что же она сделала?

– Правитель позвал ее к себе в наложницы, но она заявила, что добродетельна и верна супругу и в наложницы к нему не пойдет. Это и есть та самая Чхунхян, которая оказала сопротивление правителю.

– Ты что же думаешь, что девица вроде тебя может назвать себя добродетельной и отказать чиновнику? Неужто надеешься остаться в живых? Нет, ты достойна смерти! Ну, а ко мне в наложницы тоже не пойдешь?

У Чхунхян даже дыхание перехватило.

– Все вы чиновники, что приезжаете в провинцию, одним славитесь. Слушайте меня, ревизор! Неужели ветер может повалить высокие крутые скалы? Разве от снега пожухнет зелень бамбуков и сосен? Не давайте мне таких приказаний, а лучше скорее убейте! Сандан, – позвала она, – посмотри, где мой супруг. Ведь я так просила его давеча ночью, когда он приходил ко мне в темницу. Куда же он ушел? Разве не знает, что я должна умереть?

– Подними голову, посмотри на меня! – велел ей Моннён.

Чхунхян подняла голову и взглянула на возвышение: ее супруг, что приходил нищим, теперь восседает на месте ревизора! Она заплакала, потом засмеялась.

– О, какое счастье! Мой супруг стал ревизором! Какое счастье! В Намвон пришла осенняя пора и облетели с деревьев листья, а на подворье весна! Мой Ли – цветок сливы и весенний ветер дали мне жизнь! Не сон ли это? Боюсь проснуться!

Чхунхян ликовала, тут и ее мать пришла. Она так обрадовалась, что и рассказать невозможно. Ярко засияли высокие добродетели Чхунхян. Ах, как хорошо все получилось!

Когда Моннён-ревизор навел порядки в Намвоне, Чхунхян, ее мать и Сандан он отправил в столицу. Сборы в дорогу были обставлены так пышно, что люди, видевшие это, не могли не восторгаться.

А Чхунхян, прощаясь с Намвоном, загрустила. Она, конечно, стала знатной, но ведь покидала-то родные места!

– Счастливо тебе, Лотосовая беседка, где я впервые узнала любовь! И вам, башня Простора и Прохлады, мост Сорок и Ворон, павильон страны бессмертных Инчжоу, счастливо оставаться!

 
Трава весною зеленеет в поле
Из года в год,
А вот скиталец – он придет обратно
Иль не придет?
 

Это про меня написано в стихах. – Она простилась со всеми, пожелав им здравствовать многие годы. Ведь ей снова их уж не увидеть!

Моннён объехал левую и правую провинции, сам проверил, как правят народом, а потом прибыл в столицу и предстал перед государем. Все его доклады были переданы на рассмотрение в Государственный совет, и, после того как там все проверили, государь его высочайше похвалил. Моннёну тотчас пожаловали высокую должность в ведомстве просвещения, а Чхунхян наградили званием «добродетельной, образцовой жены». Низко поклонившись государю и поблагодарив его за милости, Моннён удалился, чтобы предстать перед родителями, и те поздравили его с высочайшими наградами.

По службе Моннён прошел все должности левых и правых помощников министров при палатах чинов и казне, а после отставки сто лет прожил в счастье со своей верной, добродетельной супругой. Они родили трех сыновей и двух дочерей, которые отличались мудростью, служили своим родителям, а их потомки из поколения в поколение получали чины первой степени.