Текст книги "Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв."
Автор книги: Автор неизвестен
Соавторы: литература Древневосточная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
Подвижница Сим Чхон
Весной, в благодатную пору цветов и зеленеющих ив, вся природа ликует. Овеваемые весенним ветерком, распускаются по ночам цветы персика и сливы – неисчислимое множество бутонов.
По долинам журчат ручейки; над зелеными холмами станицами летят журавли; золотистые иволги порхают меж ивовых ветвей; с рек Сяо и Сян тянутся к северу вереницы диких гусей. Опадающие лепестки цветов – словно бабочки, а бабочки – словно лепестки – кружатся, кружатся в воздухе, бессильно падают в мрачные воды Имдансу и, вестники чарующей весны, уносятся волнами и бесследно исчезают там, где в уезде Хуанчжоу ютится селение Персиковый цвет.
Жил в этом селении Сим Хаккю, потомок знатного и могущественного рода. Судьба обидела Хаккю – еще юношей он потерял зрение, и вот теперь бедствует в захолустье. Кроме жены, нет у него ни родных, ни близких. Ну кто, казалось бы, станет водиться с нищим слепцом? Однако жители Персикового цвета относились к нему с почтением: как-никак потомственный янбан, к тому же человек честный, бескорыстный, доброжелательный! Жена его, госпожа Квак, также была женщина достойная – в ней соединялись добродетельность королевы, красота Чжуан[234] 234
Чжуан – жена Чжуан-гуна (553—548 гг. до н. э.), правителя удела Ци, славилась красотой.
[Закрыть] и преданность Мулань. Чуть ли не наизусть знала она «Книгу церемоний»[235] 235
«Книга церемоний» – одна из книг конфуцианского канона.
[Закрыть], «Домашние обряды»[236] 236
«Домашние обряды» – сочинение Чжу Си (1130—1200), выдающегося философа, создателя неоконфуцианства.
[Закрыть], а также поэзию, в том числе стихи из «Книги песен». Госпожа Квак почитала мужа, заботливо и старательно вела хозяйство, ладила с соседями, отличалась гостеприимством и как положено совершала обряд поклонения предкам.
Супруги жили в большой нужде, как Ян-цзы, но были преданны друг другу, как братья Бо И и Шу Ци. Ютясь в крошечной хижине, не зная никакого ремесла, не владея ни землей, ни слугами, они еле сводили концы с концами: питались овощами, пили ключевую воду. Бедная госпожа Квак не щадя сил трудилась на поденной работе: шила, стирала, красила материю, на свадебных торжествах готовила угощение, настаивала вино, пекла рисовый хлеб, и в такой вот работе, ни минуты не отдыхая, она проводила весь год. Все заработанные деньги она откладывала. Когда скапливалась достаточная сумма, она отдавала их в рост надежным лицам из окрестных мест, а потом тратила их на весенние и осенние поминальные обряды, на еду и одежду для себя и Хаккю. Ни нужда, ни болезнь мужа не тяготили ее. Односельчане уважали госпожу Квак, хвалили ее, и она не считала свою жизнь совсем уж безрадостной.
Так и шел за годом год. И лишь одно печалило Хаккю – не было у них с женой детей. Однажды слепец позвал госпожу Квак и сказал:
– Где ты, жена? Сядь-ка да послушай, что я тебе скажу. Ты знаешь: каждый смертный ищет себе подругу или друга жизни. А ведь частенько бывает и так – возьмет здоровый человек, не калека плохую жену, да и мается с ней. И вот не пойму я, за какие такие мои достоинства ты согласилась стать мне женой, трудишься день и ночь, ухаживаешь за слепым мужем, как за малым ребенком, следя, как бы он не замерз да не проголодался, и все время хлопочешь – то еду готовишь, то шьешь... Про себя скажу: у меня никаких забот, а вот ты совсем извелась от такой жизни! Прошу тебя, не надрывай ты свои силы на тяжелой работе! Много ли нам с тобой надо?
И еще одно заботит меня: нам обоим уже за сорок, а где же наше потомство – кровиночка наша родная? Ведь некому будет чтить память предков, когда оба мы уйдем в другой мир! С каким же лицом мы предстанем там перед ними? А кто зароет в землю наши останки и свершит похоронный обряд? Кто будет справлять большие и малые поминки? Кто принесет на могилу хоть чашку риса да глоток воды? Родилось бы хоть какое-нибудь дитя, хоть уродец, пусть девочка, пусть мальчик, – сбылось бы мое заветное желание. Право, не знаю, что и делать! Попробуй-ка помолиться с усердием духам священных гор и больших рек!
– В древних книгах сказано: «Есть три тысячи видов непочтительности к родителям, но хуже всего – не продолжить род». И есть ли на свете такой человек, который не хотел бы иметь детей? Я – грешная, бездетная женщина, но я смогла прожить до сего времени только благодаря вашему великодушию, и разве я пожалею себя, чтобы угодить вам? Не зная ваших благородных намерений, я не могла заводить разговор первая. Теперь же, когда вы сами помянули об этом, я охотно постараюсь исполнить ваше желание. Могу ли я отказать вам в чем-либо?
Так ответила госпожа Квак и с этого дня стала молиться, принося в дар Небу все то, что она зарабатывала своим трудом. Она молилась в даосском Храме духов священных гор и больших рек, в конфуцианском Храме предков, в буддийском монастыре Согванса. Она молилась Каменному бодисатве[237] 237
Бодисатва (правильнее – бодхисаттва) – в буддизме – святой, равный по рангу будде, но сохраняющий облик человека, чтобы помочь другим людям вступить на пусть истины.
[Закрыть], бодисатве Майтрейе[238] 238
Майтрейя – будда грядущего, который должен явиться, когда все мирские дела окончательно запутаются, установить порядок и процветание.
[Закрыть]; готовила рис для приношения духам, участвовала в постройке кумирен; жертвовала на алтари семи звезд, архатов[239] 239
Архат – буддийский святой, достигший отрешения от земных страстей и готовящийся к нирване.
[Закрыть] и Индры[240] 240
Индра – верховный бог индусов, творец и властелин мира.
[Закрыть]. Она поклонялась даже простым монахам. Так она приносила молитвы всем духам и всем святым. Она исправно соблюдала посты, делала подарки монахам, зажигала свечи перед изваяниями святых, подавала бедным, чинила мосты и расчищала дороги на благо людям и даже прибегала к колдовству. Разве рухнет, думала она, пагода, в которую вложено много трудов; разве обломится дерево, взращенное заботливой рукой?
В год «Капча», на восьмой день четвертой луны, приснился госпоже Квак необыкновенный, чудесный сон: как бы в благостном знамении небо и земля озарились ярким светом, и вот, окруженная разноцветными облаками, спускается к ней на журавле с небесной высоты прекрасная фея: на голове у нее венец из живых цветов, стан окутан одеянием цвета солнечных лучей в легком тумане, по плечам раскинулось мелодично позванивающее яшмовое ожерелье, в руках – веточка коричного дерева. Грациозно ступив на землю, она дважды поклонилась и стала приближаться к госпоже Квак. Казалось, будто фея Чанъэ выходит из Лунного дворца, будто бодисатва Авалокитешвара[241] 241
Авалокитешвара – буддийское божество, в Китае и Корее изображается в виде женщины (в Индии – мужчины), богиня милосердия.
[Закрыть] возвращается в Южное море. Госпожа Квак стояла как вкопанная от изумления, а божественная дева ласково обратилась к ней:
– Я – дочь богини Запада, Сиванму; несла Небесному владыке плод персика бессмертия да встретила в пути красавицу Ян-гуйфэй и, заигравшись с ней, немного опоздала. Тогда Небесный владыка, чтоб наказать меня, изгнал на землю, к людям. Неведом был мне путь земной, и вот великий Лао-цзы[242] 242
Лао-цзы. – См. примеч. 74.
[Закрыть], богиня земли и Повелевающий небесами Индра указали мне этот дом. Возрадуйтесь же моему приходу!
Фея стала подходить все ближе и ближе, и тут госпожа Квак проснулась. «О! Это вроде сон о муравьином царстве Нанькэ!» – подумала она. Когда же Квак поведала обо всем мужу, а Хаккю рассказал жене, что видел во сне он, оказалось, что им приснилось одно и то же. И они решили, что сон предвещает рождение ребенка, и сердца их возликовали. И вот, велением ли духов, милостью ли Неба, но с этого дня госпожа Квак стала носить дитя под сердцем. Сжалилось над ней Небо, над безутешными мольбами супруги Хаккю!
Во всех своих поступках госпожа Квак старалась соблюдать крайнюю осторожность: она не ложилась там, где было опасно или неудобно, избегала долго стоять без движения, не сидела скорчившись, пищу принимала только ровно нарезанную, непристойных речей не слушала, от некрасивых вещей отворачивалась. И вот пришел день, когда начались схватки и госпожа Квак не в состоянии была уже встать с постели и только стонала. Испуганный Хаккю побежал за соседкой и попросил ее помочь любимой жене разрешиться от бремени. Затем он принес охапку соломы для подстилки, поставил на столик фарфоровую чашку с чистой водой и, сев поудобнее, стал с нетерпением ждать... Внезапно в воздухе разнесся благоуханный аромат, комната наполнилась разноцветным дымком, и на свет появилась чудесная девочка, подобная фее. Соседка перевязала пуповину, уложила малютку и распрощалась. Тут и госпожа Квак очнулась:
– Вот, дорогой супруг, я и сделала свое дело... Девочка это или мальчик?
Счастливый слепец, тихо поглаживая руками ребенка, ощупал его и, улыбнувшись, ответил:
– Насколько я могу разобраться, это, пожалуй, не мальчик!
Все женщины до родов желают одного – лишь бы все окончилось благополучно, однако, разрешившись от бремени, каждая надеется, что родился именно мальчик. Поэтому, опечалившись, госпожа Квак промолвила:
– Обидно, когда в мои годы первый ребенок – девочка.
– Не скажи, женушка, – отвечает ей Хаккю. – Хоть и говорят, что дочь хуже сына, но ведь может случиться, что сын окажется дурнем? Только предкам позор от него! Да я хорошую дочку не променяю на плохого сына! А ведь мы свою доченьку хорошо воспитаем, обучим ее сначала благонравию и почтительности к старшим, потом приучим к рукоделию, а когда она вырастет, найдем ей хорошего жениха! Молодые счастливо заживут и подарят нам много внуков, и все они станут почтенными людьми!.. Не говори больше так!
Хаккю снова позвал соседку и, когда она быстренько приготовила первую похлебку для роженицы, накрыл стол в честь Трех духов[243] 243
Три духа – духи, управляющие деторождением.
[Закрыть], оправил на себе одежду и, смиренно преклонив колени и сложив ладони, вознес молитву Трем духам:
– О, пресветлые духи неба бодисатв, неба Индры и его тридцати двух побратимов, духи двадцати восьми созвездий! Внемлите единым сердцем моим мольбам! На пятом десятке лет вы помогли моей жене и даровали нам дочь, и потому истлеют наши бренные тела, но не забудется в наших сердцах великая милость Трех духов! Она у нас – единственное дитя, и я молю вас: даруйте ей пять благ: долголетие Дунфан Шо[244] 244
Дунфан Шо – придворный императора У-ди (140—86 гг. до н.э.); по преданию выкрал персик бессмертия у богини Сиванму.
[Закрыть], богатство Ши Чуна, почтительность великого Шуня и Цзэн-цзы[245] 245
Цзэн-цзы – один из учеников и последователей Конфуция.
[Закрыть], таланты Бань Чжао[246] 246
Бань Чжао (ум. 116) – сестра историка Бань Гу (32—92), поэтесса; после смерти Бань Гу закончила за него «Историю династии Хань».
[Закрыть], знатность и почет. Пусть растет она здоровой, пусть умнеет год от года, пусть живет счастливо много-много лет!
Кончив молиться, Хаккю накормил жену рисовой похлебкой и снова погрузился в размышления. Ну и что ж, что родилась девочка? Все равно душа его полна несказанной радости и гордости. Слепой, он не мог видеть свое дитя и потому принялся тихонько поглаживать девочку и напевать:
– Спи, малютка, доченька моя! Ты для меня и дочь и сын сразу, и ни за какие деньги, ни за какие драгоценные камни я не отдам тебя! Спи, моя дочурка! Ведь ты для меня – что посох, один на десятерых слепых; ты – нефритовый подсвечник на столе в богато убранных покоях; фонарик из цветного шелка; ты – утренний ветерок, жемчуг, что вплетают в косы; ты – словно карп в ледяной проруби[247] 247
Карп в ледяной проруби. – По преданию почтительный сын Ван Сян растопил своим телом лед в пруду, чтобы поймать карпов для своей мачехи.
[Закрыть]. Спи, моя дочурка! Я радуюсь тебе гораздо больше, чем если бы приобрел вдруг обширные поля и пашни или нашел бы разноцветные жемчужины. Наверно, это Сукхян с реки Пхёджинган обернулась тобой! А может, ты – Ткачиха с Серебряной реки? Баю-бай, доченька, баю-бай!
Дни и ночи проводит счастливый Сим Хаккю у постели своей дочурки, и душа его поистине блаженствует. И вот уже взгрустнувшая было госпожа Квак радуется вместе с ним, и радость супругов беспредельна!
Как жаль, однако, что ни радостями, ни печалями не в силах управлять человек, а жизнь и смерть подвластны одному лишь року, и потому грешному телу человеческому самой судьбой не дано жить вечно! В дом Хаккю пришло несчастье: госпожа Квак заболела родовой горячкой – свело дыхание, пропал аппетит, она лежала почти без сознания и только стонала. Перепуганный Хаккю позвал лекаря и приготовил лекарство, как тот велел, он читал сутры[248] 248
Сутры – произведения буддийского канона, повествующие о жизни, деяниях и проповедях будды Шакьямуни, его последователей.
[Закрыть] и прибегал к заклинаниям, но, как ни бился, болезнь не проходила. Убитый горем Хаккю присел возле больной и, наклонившись к ней, заговорил:
– Очнись, женушка! Скажи мне что-нибудь! Может, ты больна оттого, что потеряла аппетит и обессилела? Уж не наваждение ли это Трех духов или Повелевающего небесами Индры? Тогда ничто уж не спасет тебя! Что же будет со мной, если случится непоправимое? Я слеп, родных у меня нет, и негде мне приклонить голову, некуда деться. И еще болит у меня сердце: что я стану делать с девочкой? Ведь она только родилась...
Госпожа Квак задумалась. Она поняла, что болезнь ее уже не излечить. Тяжело вздохнув, она взяла мужа за руку и начала свою исповедь:
– Выслушайте меня, муж мой! Хотели мы с вами дожить вместе до седых волос, да от судьбы, видно, не уйдешь, я покидаю вас... Смерть не страшна мне, я только думаю: что же будет с вами? Ведь я всегда помнила: чуть недогляжу за больным мужем – быть беде; и потому я в жару и стужу не покладая рук работала на чужих людей из окрестных сел и, заработав на рис и приправу, что получше – оставляла вам, сама же ела кое-как. И все время душа у меня болела – как бы вы не остались голодным, как бы не замерзли... Но, видно, на то воля Неба, – нам суждено расстаться, должна я покинуть вас навсегда. Кто теперь будет чинить вам одежду, кто накормит вас утром и вечером? Ведь вы остаетесь один-одинешенек, без родных и близких, и негде вам приклонить голову. Я словно воочию вижу, как вы бредете с палочкой и то падаете в яму, то спотыкаетесь о камень и жалобно стонете, как вы ходите по дворам и со слезами на глазах просите: «Подайте горсточку риса!» Да разве будет душа моя спокойна на том свете? Ну, а дитя, о котором я день и ночь молила Небо, которое я родила после того, как мне перевалило за сорок?! Ведь девочка так и не узнает вкуса материнского молока! Кто выкормит сиротку, кто позаботится о том, чтобы она была одета? Да как же я могу спокойно попрощаться с вами, как отправлюсь в далекий путь, если горькие слезы туманят мне глаза?!
Запомните, муж мой: я отдала на хранение почтенному Киму, что живет напротив, десять лянов. Живите на эти деньги первое время после моей смерти, да расходуйте бережно. Вон там стоит кувшин с едой – я запасла ее на время родов. Ешьте ее в первые дни после похорон. Выньте из сундука завернутый в платок пояс тайного королевского ревизора Чина, который я взяла, чтобы вышить на нем журавля. Не успела я... Отнесите эту дорогую вещь ее владельцу, пока я жива. Мамаша Квидок, наша соседка, мне словно родная. Идите после моей смерти к ней с ребенком и попросите покормить девочку – она вам не откажет. Если, даст Небо, малютка выживет, прошу вас, когда она сможет сама ходить, покажите ей дорогу к моей могиле. И вы скажите ей: «Дитя! Здесь могила твоей матери». Дайте ей повидаться со мною хотя бы так... Видно, мне на роду написано оставить свою малютку на руках у слепого мужа, а самой уйти туда, откуда не возвращаются. Не убивайтесь же, и дай вам Небо доброго здоровья на долгие годы!
Затаив в сердце заветную мысль – встретиться с мужем на том свете и никогда уж больше с ним не расставаться, – госпожа Квак тяжело вздохнула, повернулась к дочери и, прикоснувшись нежно к ее личику, запричитала:
– О, как жестоки Земля и Небо, как безжалостны духи! О, хоть бы ты родилась раньше или я пожила бы дольше, а то не успела ты появиться на свет, как я расстаюсь с тобой навек. Безгранично горе в моей душе! За какие грехи матери суждено покинуть своего едва родившегося ребенка?! Прижмись же в последний раз к моей груди! Будь счастлива, дитя мое!
Потом она снова обратилась к мужу:
– Чуть не забыла! Девочку нашу назовите Чхон. Бусы из яшмы и жемчуга, которые я мечтала подарить ей, лежат в красной шкатулке; вы наденете их на доченьку, когда она начнет сама переворачиваться со спинки на животик. Наденьте так, будто это делаю я. Ох! О многом мне нужно еще сказать, да не могу – дышать трудно...
Она замолчала. Ее прерывистое дыхание напоминало порывы осеннего ветра, по лицу, словно моросящий дождь, текли слезы. Два-три раза она вздохнула, и дыхание ее оборвалось – госпожа Квак покинула этот мир. Горе, горе! О Небо, как можешь ты оставаться равнодушным к человеческим страданиям?
Сим Хаккю был слеп и не мог знать, что подруги его уже нет в живых. Ничего не подозревая, он обращается к ней:
– Послушай, женушка! Не всегда же люди умирают от болезни! Ты еще поправишься! Вот я сейчас схожу к лекарю, принесу лекарство... Успокойся же!..
Хаккю сходил за кореньями и, вернувшись домой, развел огонь в жаровне, приготовил снадобье и, процедив его через холщовый платок, понес больной:
– Дорогая, вставай! Выпей лекарство!
Он поставил чашку со снадобьем возле постели и хотел было осторожно приподнять жену, как вдруг его охватил непонятный страх. Руки ее висели безжизненно, дыхания не было слышно... Только теперь слепой Сим понял, что жена его покинула этот мир. Обезумев от горя, он зарыдал:
– О-о! Неужели ты умерла?
Он колотил себя в грудь, рвал на себе волосы, топал ногами и горько причитал:
– Уж лучше бы умер я, а ты осталась бы жить и вырастила нашу девочку! Но я жив, а тебя нет – как быть мне теперь с малюткой? Мы и с тобой жили бедно – как же будем жить без тебя? Во что я одену девочку, когда подует холодный северный ветер, чем накормлю, когда она заплачет?! Мы с тобой клялись когда-то всю жизнь прожить не расставаясь, но ты покинула меня, ушла далеко, в царство Янь-вана![249] 249
Янь-ван – владыка царства мертвых.
[Закрыть] Вернешься ли когда-нибудь? Может, придет весна, и ты возвратишься вместе с ней? Но нет! Ты ушла за десятки тысяч ли, так далеко, что уж обратно не вернуться. Не увела ли тебя на пир богиня Сиванму в свой дворец, где растут чудо-персики? Или с Чанъэ ты улетела на луну готовить снадобье бессмертия? А может, ты ушла к гробнице Хуанлин молиться женам правителя Шуня?
От рыданий у Хаккю перехватило дыхание, что-то заклокотало в горле. Он ничего не ел и все плакал, горько плакал. Слушая его стенанья, и стар и мал в селении Персиковый цвет сокрушались. Да и кто бы не сокрушался? Меж собой люди говорили:
– Почтенная Квак скончалась – какое горе! И как жаль слепого Сима! В нашем местечке больше ста дворов, а ведь известно: с десятерых по ложке каши – и ты сыт; давайте же соберем по горстке риса да по монетке и похороним добрую женщину!
Сельчане, все как один, принялись готовиться к похоронам. Покойница была из бедных, но жители Персикового цвета всеми силами старались устроить ей приличные проводы. Позолоченный гроб госпожи Квак поставили на только что сооруженные погребальные носилки, где были разложены флажок с обозначением имени и фамилии покойной, холщовое погребальное покрывало и опахало. Сами носилки были убраны очень красиво: на них возвышался шелковый шатер с белыми шторами, отороченными синими и зелеными каемками; красные ленты исписаны золотыми иероглифами, ручки выкрашены золотой краской и увиты хризантемами. По обеим сторонам носилок – юные послушники, хранители четырех сторон света, в темном одеянии, со связанными в пучок волосами на макушке. Впереди носилок и позади них несут оранжевые полотнища с изображением зеленого дракона и фениксов: с восточной стороны – зеленый феникс, с западной – белый, с южной – красный, с северной – черный, в центре – желтый. Носильщики одеты в траурные одежды, головы их повязаны белыми холщовыми платками, на ногах у них – холщовые обмотки. Покачиваясь на ходу, они несут на плечах гроб с телом усопшей и тихо напевают:
– Тэн-гыран, тэн-гыран, охва-номчха-ноха!
А в это время слепой Сим, завернув дочь в пеленки, отдал ее па присмотр мамаше Квидок, затем надел траурное платье и, держась дрожащей рукой за носилки, поплелся, усталый и измученный, за гробом жены, причитая:
– Куда ты ушла от меня, дорогая жена?! Я тоже пойду с тобой, пойду хоть за тысячи ли! О, почему ты так жестока? Разве тебе не дорого собственное дитя?! Я все равно умру от голода или от холода, возьми же меня с собой!
– Охва-номчха-ноха!
Безудержно рыдает Хаккю, заунывно тянется песня носильщиков.
Бедная Квак была честная женщина,
Жаль, что она умерла!
Охва-номчха-ноха!
Не говори: далеко до кладбища,
Вон оно, там – на горе!
Охва-ноха-ноха!
Люди все смертны, и каждый однажды
Этой дорогой пройдет!
Охва-номчха-ноха!
Бедная Квак! Ты в могилу отправилась,
Семьдесят лет не прожив!
Охва-ноха-ноха!
Поют петухи, и луна уже спряталась.
Ветер над лесом шумит.
Охва-номчха-ноха!
Траурная процессия поднялась на гору, где должно было состояться погребение. На склоне, освещенном солнцем, могильщики вырыли глубокую яму, опустили гроб и засыпали могилу землей. После этого на могильном холме начали справлять поминки по усопшей: с восточной стороны холма была разложена рыба, с западной – мясо; хурму и ююбу разложили на восточной стороне, каштаны и орехи – на западной. Сим Хаккю был слеп не от рождения, он лишился зрения, когда ему едва исполнилось двадцать лет, и потому был человеком начитанным. Вот он сочинил и произносит надгробное слово:
Прощай, жена! Прощай, моя голубка!
Одна была ты сердцу дорога!
Давным-давно мы, помнишь, обещали
Друг друга никогда не покидать!
Но ты ушла и больше не вернешься,
Ты умерла, и нет тебя со мной!
Малютка дочь осталась сиротою —
Без матери не выживет она!
Теперь приют твой – сосны и катальпы,
Ты спишь в тени их непробудным сном...
Да! Навсегда исчез твой милый образ,
Навек твой голос для меня умолк!
Луна за ветви тополя укрылась,
В горах пустынных наступает ночь,
Какие-то тревожные звучанья,
Как шум дождя, печалят сердце мне...
Пути господни неисповедимы,
Постичь их смертным людям не дано!
Ты в мир иной ушла, я жить остался —
Нет утешенья сердцу моему!
– Прошу вас, добрые соседи, хоть стол наш и не так богат, отведайте вина, берите фрукты, мясо и возвращайтесь домой!
Сказав надгробную речь, Хаккю со словами: «Прощай, жена! Я ухожу, а ты остаешься здесь!» – упал на могильный холм и зарыдал вновь:
– Ты ушла от всего земного, осталась глубоко в горах под сенью сосен и тополей. Наверно, ты подружишься с кукушкой и будешь беседовать с ней светлыми лунными ночами в горах Цанъушань. Подумай же и обо мне: как мне жить, на кого надеяться? Ведь я теперь что желудь в собачьей похлебке, что коршун, упустивший фазана!
Долго и безутешно плакал Хаккю, обнимая могильный холмик, и не было никого, кто бы не утешал его:
– Не надо! Не убивайтесь так! Забудьте на время об умершей супруге, подумайте лучше о маленькой дочери!
Придя в себя и немного успокоившись, слепой Сим сердечно поблагодарил односельчан, проводивших в последний путь его жену, попрощался с ними и побрел к дому.
Похоронив жену, оставив ее одну в лунную ночь на пустынной горе, Хаккю, убитый горем, вернулся домой. Кухня пуста, в комнате никого нет, и только запах курений витает в воздухе. Расхаживая по комнате, он предался печальным размышлениям. В это время мамаша Квидок принесла ребенка, за которым присматривала, пока Хаккю не было дома. Она отдала девочку отцу и тотчас ушла. Хаккю взял дочь на руки и уселся, одинокий и ненужный никому, как клешня краба, брошенная вороной с горы Чирисан. Ребенок, лежавший у него на руках, то и дело плакал, и Хаккю, сам весь в слезах, стал его уговаривать:
– Не плачь, не плачь, дитя! Твоя мама ушла далеко. Она ушла в беседку «Грушевый цвет», что на восточной окраине Лояна, взглянуть на Сукхян. Она ушла к гробнице Хуанлин молиться женам правителя Шуня. Ты тоже плачешь по умершей матушке? Не плачь! Такая твоя доля! Семи дней от роду, еще в пеленках, ты лишилась матери. Не плачь! Не печалься, бабочка, порхающая над цветком айвы, об увядающих травах! Придет весна, и они снова буйно зазеленеют. Но наша матушка ушла туда, откуда не возвращаются. Нельзя забыть ее, добрую и ласковую! Солнце скрывается за холмами – я думаю о ней; шум дождя на горах Башань возвещает о приходе осени – я снова думаю о ней! Я тоскую, подобно дикому гусю, потерявшему подругу. Вот он смотрит на белый песок, на синее море и с тоскливым криком летит на север. Ты тоже потеряла любимую и тоже ищешь ее? Наши судьбы, твоя и моя, одинаковы!
Всю ночь голодный ребенок плакал и к утру стал терять силы, темные глазки его потускнели. Хаккю был в отчаянии. Когда заалел восток и до ушей его донесся стук колодезной бадьи, он понял, что настал день. Тогда он открыл дверь и вышел на улицу.
– Кто здесь у колодца? Выслушайте меня: мой ребенок, потерявший мать на седьмой день своего рождения, умирает от голода, его некому покормить. Помогите мне!
– Мне нечем вам помочь. Однако здесь, в селении, много кормящих матерей; возьмите дитя и попросите одну из них покормить его. Разве посмеет кто отказать вам?
Поблагодарив за совет, Хаккю уложил дочь за пазуху и, взяв палку, отправился в обход селения, расспрашивая по пути, в каком доме есть грудные дети. У каждого порога он останавливался и умоляющим голосом просил:
– Я не знаю, чей это дом, но я прошу только об одном – помогите мне!
Хозяйка бросала работу, быстро выходила к нему и сочувственно отвечала:
– Мы наслышаны о вашем горе. Расскажите, как вам живется и за какой помощью вы пришли?
– Вы хорошо относились к моей бедной жене, так пожалейте теперь сиротку! Если осталось у вас молоко после вашей малютки, накормите, пожалуйста, и мое дитя.
Так ходил он повсюду и просил добрых людей о милости. И даже женщина с каменным сердцем не отказала бы ему, даже злодей Чжэ не отнесся бы к нему бессердечно.
В седьмую луну, в праздник Звезды огня он обращался к женщинам, отдыхавшим после прополки: «Покормите мое дитя!» Он обращался к женщинам, отдыхавшим после стирки возле ручья: «Покормите мое дитя!»
Женщины окрестных селений хорошо знали слепого Сима и, сочувствуя ему, кормили Сим Чхон и, возвращая девочку, говорили:
– Послушайте, слепой! Не стесняйтесь, приходите и завтра и послезавтра. Разве мы оставим ребенка голодным?
– Вы искренни и милосердны, поэтому делаете доброе дело. Нет в мире женщин лучше, чем в наших селениях! Пусть будут все они здоровы и счастливы!
Прославляя женщин-матерей, Хаккю с ребенком на руках возвращался домой, клал девочку и, поглаживая ее по животику, приговаривал:
– Ого! Моя доченька сыта! Пусть же будет так все триста шестьдесят дней в году, всю жизнь! Великое спасибо женщинам нашего местечка! Скорей, скорей подрастай, дочурка! Будь такой же доброй и послушной, как твоя матушка! Расти на радость своему отцу! Уж если в детстве тебе не повезло, значит, будешь богатой и знатной, когда вырастешь!
Запеленав и уложив дочь, он уходил просить милостыню, пока она спала. Прикрепив к холщовой суме две тесемки, он надевал суму через плечо и, нащупывая палкой дорогу, ходил от дома к дому. Он брал рис, холст – всё, что ему подавали, и бережно нес домой. Шесть раз в месяц он бывал на рынке, заходил в лавки. Там он покупал рис и сахарную муку дочке на кашу и, усталый, возвращался в селение, – всякий при взгляде на него проникался к нему жалостью! Каждый месяц, первого и пятнадцатого числа, не пропуская ни одного дня, он поминал предков.
А тем временем Сим Чхон подрастала. Она росла здоровой девочкой, ибо ей помогали духи земли и неба, зная, что человека этого ждет необычное будущее. Шло время, ей исполнилось шесть лет, затем семь, и она уже служила отцу поводырем. А в одиннадцать лет она слыла красавицей, была необыкновенно почтительна к отцу, начитанна и отличалась многими талантами. Утром и вечером она молилась за отца, в назначенные дни поминала мать, почитала старших. Все хвалили ее.
В мире независимо только время, бесчувственна только нужда. В одиннадцать лет Сим Чхон жилось нелегко с больным, дряхлым отцом. На кого было ей, юной и слабой, надеяться? Однажды она сказала отцу:
– Батюшка! Даже безъязыкая ворона в глухом лесу, где нет солнца, заботится о своих престарелых родителях. Го Цзюй[250] 250
Го Цзюй (II в. до н. э.) – служил примером сыновней почтительности.
[Закрыть] был любящим сыном – он был так предан матери, что вместе с женой лишал своего четырехлетнего ребенка еды, чтоб накормить мать. Мэн Цзун тоже был почтительным сыном – холодной снежной зимой он сумел добыть побеги бамбука для своей матери. Мне уже больше десяти лет, и хотя я не такая почтительная дочь, какие бывали в древние времена, но все же я, поверьте, смогу прокормить вас. Ведь вы слепой: на неровной дороге можете оступиться и упасть, а в ненастье – простудиться и заболеть, – вот что беспокоит меня. Лучше оставайтесь дома, а пропитание я сама добуду.
Хаккю рассмеялся:
– Конечно, ты говоришь как любящая дочь. Но разве я буду спокоен, если отправлю тебя, ребенка, а сам останусь сидеть дома, на всем готовом? И не думай об этом!
– Не говорите так, отец! Цзылу[251] 251
Цзылу (543—480 гг. до н. э.) – ученик Конфуция, примерный сын.
[Закрыть] был добродетельным и носил родителям рис за сто ли! Тиин[252] 252
Тиин (II в. до н. э.) – дочь знаменитого лекаря Чуньюй И; продалась в рабыни, чтобы избавить от наказания отца.
[Закрыть] в древние времена продала себя и тем искупила вину своего отца, заключенного в Лояне! Такие люди были во все времена! Почему бы и мне не последовать их примеру? Не удерживайте меня!
В конце концов Хаккю согласился:
– Ты любящая и преданная дочь! Слова твои мне по душе. Делай как хочешь!
С этого дня Сим Чхон сама стала ходить за подаянием. Когда она отправлялась из дому, за горой еще только вставало солнце, а в селе, что виднелось впереди, из труб уже подымался дымок. Бедная! Колени у нее обмотаны лоскутьями холста, от драного халата остались, казалось, одни завязки, на голове – вылинявшая зеленая шляпа, дырявые соломенные туфли надеты на босу ногу, в руках – тыквенный ковш. Она смотрит на лежащее впереди село.
Колючими стрелами пронизывает тело холодный северный ветер. Словно вороненок, потерявший мать и одиноко летящий в сумерках по заснеженному лесу, идет Сим Чхон, съежившись и согревая руки дыханием. Достигнув селения, она обходит дома, переступает пороги кухонь и жалобно просит:
– У меня умерла матушка, а мой слепой отец не может добыть пропитание; подайте хоть горсточку риса!
Тронутые ее жалким видом, хозяева давали ей, от щедрого сердца, риса, соленых овощей и сои:
– Входи, девочка! Грейся, кушай!
– В холодном доме меня ждет старик отец. Как же могу я есть одна? – отвечала Сим Чхон, неотступно думая об отце.
Двух-трех плошек еды, что ей подавали, вполне хватало им на день, и она спешила домой. Еще с порога она окликала отца:
– Батюшка! Вы, наверно, замерзли и проголодались? Мне пришлось обойти много домов, потому я и задержалась.
Хаккю очень беспокоился, когда дочь уходила. Услышав ее милый голос, он торопился открыть дверь:
– Ох, доченька! Это ты пришла?
Он брал ее за руки.
– Не замерзли у тебя ручки? Погрей их над жаровней!
Для родителей нет иной отрады, как пожалеть свое дитя! Всхлипывая, Хаккю причитал:
– Тяжко мне! Бедная моя дочь! Ну чем я, слепой и нищий, могу облегчить твою судьбу? Я лишь обрекаю тебя на тяжелую жизнь!
Сим Чхон ласково утешала отца:
– Не печальтесь, батюшка! Ведь это естественно, что дети заботятся о своих родителях, а родители пользуются почетом и уважением своих детей! О чем же тут сокрушаться?
Так она заботилась об отце и весь год напролет, весной и летом, осенью и зимой, без единого дня отдыха, ходила за подаянием. Она незаметно подросла, стала подрабатывать шитьем и другой женской работой и по-прежнему чтила своего отца.
Шло время, Сим Чхон исполнилось пятнадцать лет: красавица, почтительна к старшим, талантлива, образованна! Она усвоила пять вечных добродетелей и три нравственных начала[254] 254
Пять вечных добродетелей – человеколюбие, справедливость, вежливость, мудрость, верность; три нравственных начала – преданность подданных, почтительность сыновей, добродетельность жен.
[Закрыть], исправно вела хозяйство. Она была словно создана Небом, среди женщин – совершенство, как феникс среди птиц или пион среди цветов! Молва о девушке широко распространилась по окрестным селениям, соседи славили ее неустанно:
