Текст книги "Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв."
Автор книги: Автор неизвестен
Соавторы: литература Древневосточная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)
– Ну, тогда пусть случится так!
Ты умрешь и сделаешься ступкой,
Я умру, и пестиком я стану.
В год и месяц, в день и час, что были
Названы «металл и обезьяна»,
Цзян Тайгун[95] 95
Цзян Тайгун (Люй Шан, XII—XI вв. до н. э.) – помощник Вэнь-вана и У-вана, основателя династии Чжоу; рыбак Люй Шан случайно встретился с Вэнь-ваном, который, убедившись в его мудрости, сделал своим главным советником и астрологом; считается также основателем китайской военной науки.
[Закрыть] из камня сделал ступу.
Ттольккудон – по ней ударит пестик,
Ттольккудон – в ушах твоих раздастся,
Знай тогда, что я опять с тобою,
О моя любовь, моя родная!
– Не хочу, все это не нравится мне! – заупрямилась Чхунхян.
– Почему?
– Отчего это я всегда – и в этой жизни и после смерти – должна быть внизу? Так неинтересно!
– Тогда ты вот чем станешь после смерти:
На песках шиповником ты станешь,
Быстролетным мотыльком я стану.
Лепестки твои возьму устами,
Ты же спрячь мой хоботок в свой венчик.
Вешний ветерок слегка подует,
Вместе будем наслаждаться в танце.
О моя любовь, моя родная!
Здесь и там мою любовь я вижу.
Если б всем любовь такую встретить,
Все бы жили, заболев любовью!
О моя любовь, как ты прекрасна!
Так же улыбаешься ты нежно,
Как король цветов, пион, который
За ночь под дождем едва раскрылся,
И куда я ни взгляну, повсюду
Ты – моя любовь, моя родная!
О чем бы еще спеть? Мы с тобой любим друг друга, давай споем о нашем чувстве. Я буду петь так, чтоб везде было слово «чувство».
– Послушаю вашу песню!
– Слушай, любимая! Разве мы с тобой не любим горячо друг друга? Вот стихи о чувстве!
Все время в волненье
Потока Великого воды,
Все время в печали
Пришельца бездомного чувства.
Я вас не могу
Проводить через мост над рекою,
Деревья за дальним потоком
Таят мои чувства.
Провожая вас на южный берег,
Вынести не мог наплыва чувства.
Все, кто видел проводы, узнали,
Что с собой унес мои ты чувства.
А вот еще о чувстве. Ханьский Гао-цзу[96] 96
Ханьский Гао-цзу (Лю Бан, 206—194 гг. до н. э.) – основатель династии Хань (см. примеч. 100).
[Закрыть] чувствовал прелесть беседки Сиюй, а сто чиновников на утренних приемах у трех глав и шести министров[97] 97
Три главы и шесть министров – три члена Государственного совета при ване и шесть начальников ведомств.
[Закрыть] испытывают чувство трепета. В райской земле Сукхавати только высокие чувства... Теплое чувство к родному дому жены. И друзья друг к другу чувствуют привязанность. Наконец в мятежном мире почувствовался покой! А наше с тобой чувство будет жить десять тысяч лет! Ясная луна и звезды чувствуют свет друг друга. Все в мире чувствуют небесного властелина. Беспокойство, тревога – все это чувства! Когда осуждают, тоже взывают к чувствам. У людей бывают добрые чувства... Капризы во время еды – и это от чувств! Поступишь неосторожно – почувствуешь беду! Сосновая беседка вызывает чувства. Чувствуется сразу – это управа, а это – женская или мужская части дома. Названия беседок Люблю Сосну и Небесный Аромат связаны с чувствами. Ян-гуйфэй чувствовала себя легко в беседке Исчезающий Аромат, а жены Шуня переживали чувство скорби у реки Сяосян. А вот беседки Холодная Сосна и Люблю Весну! Здесь чувствуешь благоухание распустившихся цветов. Там, где знаменитый пейзаж «Пик Кирин выплевывает луну», чувствуешь наслаждение в беседке Белые Облака. Мы встретились с тобой – и у нас появилось чувство. По правде говоря, моя душа, как сказано в «Книге Перемен»[98] 98
«Книга перемен» – одна из книг конфуцианского канона, натурфилософское и этико-политическое сочинение; использовалась также как гадательная книга.
[Закрыть], – «Изначальное свершение и благоприятная стойкость...» чувств, а твоя душа вся во власти чувств! Но наши чувства слиты воедино, и если одно чувство сломается, то все мои чувства расстроятся и в душе я почувствую боль! Так пускай же наши чувства всегда будут искренними! Вот и все о чувстве!
Чхунхян осталась довольна.
– Это ваше «чувство» просто восхитительно! Только уж лучше бы вы почитали священные книги, чтоб к нам в дом пришло благополучие!
Юноша рассмеялся.
– Ты думаешь, это все? У меня еще кое-что есть. Вот послушай еще о дворцах!
– Ой, как интересно! Даже смешно! Что это еще за дворцы?
– А ты послушай! Здесь много хороших слов. Земля и Небо – это чертог великого единения двух начал. В громе и молнии, ветре и дожде – могущество знамений, и этому дворцу имя – всеединство. Пруды с вином и мясо на деревьях у иньского царя в большом дворце, а у Цинь Ши-хуана[99] 99
Цинь Ши-хуан (Шихуан-ди, 246—207 гг. до н. э.) – император, основатель династии Цинь.
[Закрыть] был дворец Афан... Ханьский[100] 100
Хань (206—220 гг. до н. э.) – древняя китайская империя, объединившая страну.
[Закрыть] Тай-цзу узнал, как получить Поднебесную во дворце Сяньян. И еще был у него дворец Чанлай. Дворец Чансинь, где жила Бань Цзеюй, и дворец Шанчунь танского Мин-хуана. Один – разлуки дворец, другой – дворец прощанья. Среди дворцов дракона есть Хрустальный, а на луне – дворец Простора и Прохлады. И у нас с тобой дворец – общий на всю жизнь!
Чхунхян засмеялась.
– Не болтайте всякую чепуху!
– А это совсем не чепуха! Теперь, Чхунхян, давай поездим друг на друге верхом!
– Вот что еще выдумали! Как это мы будем ездить верхом друг на друге? Что это за игра такая?
– Да в нее все играют в столице! Это очень просто. Ты и я по очереди будем сажать друг друга на спину и крепко обнимемся, но сначала разденемся. Вот и все!
– Ой, мне стыдно. Я не хочу раздеваться!
– Ну что за девушка! Да тут и говорить не о чем!
Он снял с себя носки, пояс, штаны и куртку и швырнул в угол.
Стоит перед ней – ладный, голый. Чхунхян глянула на него и со смехом отвернулась.
– Прямо демон явился среди дня!
– Это подходит. Слушай, под небесами у всех есть пара, давай и мы с тобой поиграем, как парочка демонов!
– Ну, тогда сперва погаси светильник.
– Что за интерес без света? Скорее... Разденься, сними это!
– Нет, я не хочу так!
Но Моннён раздел ее и начал свою игру, слившись с ней в объятиях. Будто старый тигр с зеленых скалистых гор захватил в пасть добычу, но тут же отпустил – зубов-то нет, вот и не может сожрать, только по земле таскает. Будто черный дракон – хозяин Северного моря держит в пасти драгоценную жемчужину и забавляется с ней в радужном сиянии. Словно феникс на горе Даньшань клюет бамбуковое семя и резвится среди павлоний. Так одинокий журавль на пяти озерах с орхидеей в клюве играет у хижины пяти отшельников. Его руки ласкали ее тонкую талию, и она вздрагивала от его прикосновений, он целовал ее уши, щеки, брал в рот ее розовый язычок – так горлицы соединяются клювами и воркуют парами на расписном шкафчике, изукрашенном золотом. Юноша повернул ее и с нежностью наполнил руки ее грудями, слегка сжимая их, а Чхунхян, раздетая – без кофточки, юбки и даже нижнего платья, вдруг застыдилась и убежала в угол. Моннён в томлении поглядывал на нее, лицо его горело, и жемчужинки пота выступили на лбу.
– Чхунхян, иди сюда, теперь я тебя понесу!
Но Чхунхян было стыдно.
– Ну чего ты смущаешься? Ты ведь уже все знаешь. Иди скорей, я тебя понесу!
Он посадил ее на спину и в упоении понес на себе.
– О, да ты довольно тяжелая для девушки! Тебе нравится сидеть на мне?
– Очень!
– Хорошо тебе?
– Хорошо!
– И мне. Я буду тебе сейчас говорить приятное, а ты мне отвечай!
– Говорите!
– Ты, наверное, золото?
– Золотом я не могу быть! Когда Чу и Хань враждовали восемь лет, Чэнь Пин[101] 101
Чэнь Пин (ум. в 178 г. до н. э.) – государственный деятель, обладавший выдающимися дипломатическими способностями; попеременно служил двум враждующим князьям – Сян Юю и Лю Бану.
[Закрыть], тот самый, что придумал восемь планов, задумал изловить Фань Яфу[102] 102
Фань Яфу – советник князя Сян Юя (см. примеч. 34, 35).
[Закрыть] и разбросал сорок тысяч золотых монет. Откуда же взяться теперь золоту?
– Тогда ты чистый нефрит?
– И нефритом я не могу быть! Давным-давно славный Цинь Ши-хуан получил нефрит с горы Цзиньшань и сделал печать, на которой знаменитым Ли Сы[103] 103
Ли Сы (246—209 гг. до н. э.) – государственный деятель периода правления Шихуан-ди.
[Закрыть] высечено: «Получив повеление Неба, вечно процветаю в долголетии». Эта история передается из поколения в поколение, так как же я могу стать нефритом?
– Кто же ты тогда? Ты, может быть, цветок шиповника?
– Нет, и шиповником я не могу быть. Ведь здесь не десятки ли чистых песков, как же я могла бы стать шиповником?
– Кто же ты тогда? Может, янтарь, золото, горный хрусталь или чистый жемчуг?
– Нет, и этим я не могу быть! Все эти драгоценности пошли на украшения для шляп трех глав и министров шести палат, правителей восьми провинций и всех других чиновников, а из того, что осталось, сделали кольца знаменитым кисэн столицы и провинции. С янтарем и жемчугом ничего не получится!
– Ну, тогда ты панцирь черепахи или коралл.
– Нет, нет! Ведь из панциря черепахи сделана большая ширма, а из коралла – перила. Как записано на балке дворца у хозяина моря, они стали сокровищами подводных покоев. Панцирь черепахи и коралл не для меня!
– Может быть, ты серп луны?
– И серпом луны я не могу быть! Ведь нынче не начало месяца, так как же могла ясная луна, что поднялась в синем небе, снова стать ущербной?
– Кто же ты тогда? Лиса, меня прельстившая? Мамаша родила тебя и вырастила такой красивой, должно быть, для того, чтобы обольстить и съесть меня? О любовь, моя любимая! Чем бы ты хотела полакомиться? Хочешь жареных или сырых каштанов? Может, круглый арбуз разрезать острым ножом с черепаховой ручкой, потом залить каннынским белым медом и серебряной ложечкой выбрать алую мякоть?
– Нет, не хочу!
– Тогда чего же ты хочешь? Может, поймать для тебя свинью или собаку? А может, меня хочешь съесть?
– Что это вы, мой господин! Неужто вы когда-нибудь видели, чтоб я человечину ела?
– Да я в шутку сказал! Моя любимая! А теперь ты, может, слезешь? Все на свете меняется, сначала я нес тебя на спине, теперь должна нести меня ты!
– Ой, барич, вы-то сильный, вот и носили меня. А я слабая, мне вас не поднять.
– Нет, можешь! Просто не поднимай меня высоко, пусть ноги волочатся по земле, будто опрокидываешь.
Она посадила юношу и попробовала приподнять.
– Ой, не могу!
– Вот и я сижу верхом у тебя на спине, – заговорил юноша, – качаюсь то туда, то сюда. Тебе нравится? Когда я тебя нес, я говорил хорошие слова, а теперь ты меня несешь, значит, тоже должна сказать мне что-нибудь приятное!
– Пожалуйста! Мне кажется, я несу Фу Юэ[104] 104
Фу Юэ – министр иньского правителя У-дина (1324—1265 гг. до н. э.); по преданию У-дин избрал себе в советники человека, увиденного им во сне; этим человеком оказался Фу Юэ – один из рабов, возводивших земляные укрепления.
[Закрыть] и Люй Шана. В душе они взрастили большие замыслы и стали сановниками, их имена гремели по всей стране. Их считали преданными подданными – опорой государства. Мне кажется, что я несу «шестерых казненных», «шестерых спасенных»[105] 105
Шестеро казненных, шестеро спасенных. – Имеются в виду видные корейские государственные деятели, казненные или помилованные узурпатором Сечжо (1456—1468).
[Закрыть], на мне будто солнце-наставник и учитель-месяц, я несу отшельника Одинокое облако[106] 106
Одинокое облако – литературный псевдоним выдающегося корейского писателя Чхве Чхивона (857—?).
[Закрыть], Прояснившуюся вершину[107] 107
Прояснившаяся вершина – псевдоним Ко Кёнмёна, одного из руководителей народного ополчения во время Отечественной войны Кореи против японских завоевателей (1592—1598).
[Закрыть], Ляодунского правителя[108] 108
Ляодунский правитель. – Имеется в виду корейский подданный Ким Ынха (1581—1618), которому была пожалована эта должность за совместные действия с китайскими войсками.
[Закрыть], на мне Чон Сонган[109] 109
Чон Сонган (Чон Чхоль, 1536—1593) – один из крупнейших корейских поэтов, прославившийся своими стихами в жанре каса.
[Закрыть], Чхунмугон[110] 110
Чхунмугон – почетный титул прославленного корейского флотоводца и литератора Ли Сунсина (1545—1598).
[Закрыть], Уам[111] 111
Уам – псевдоним Сон Сиёля (1607—1689), корейского ученого-конфуцианца, государственного деятеля и литератора.
[Закрыть] и Тхеге[112] 112
Тхеге – псевдоним Ли Квана (1502—1571), корейского ученого-конфуцианца.
[Закрыть], Саге[113] 113
Саге – псевдоним Ким Чансэна (1548—1627), корейского ученого-конфуцианца.
[Закрыть] и Мён Чжэ! О супруг мой любимый! Вы сдадите государственные экзамены, будете служить в канцелярии государя, войдете в государеву академию и станете левым помощником в государевой палате, а потом ее начальником. Послужите правителем во всех восьми провинциях, а после в столице станете ведать хранилищем сочинений самих государей и главой государевой библиотеки. Потом станете обучать юношей в конфуцианском училище, получите должность главы шести палат, назначат вас левым, правым помощником, главою Государственного совета, станете подданным-опорой страны, прослужившим на трех тысячах столичных должностей и восьмистах провинциальных. О супруг мой любимый!
– Чхунхян, давай теперь поиграем в лошадки!
– Ой, как смешно! Что это за игра в лошадки?
– Это же совсем просто! – вскричал он так, будто множество раз играл в лошадки. – Ты ползай по полу, а я сяду на тебя и обхвачу ногами твою талию, шлепну ладошкой по мягкому месту и крикну: «Ну-ка», – а ты отзовись и скачи во весь опор. Когда же ты понесешься молнией, я спою песню со словом «ехать». Ну, давай играть в лошадки! Давай!
Бесстрашьем славился властитель Сянь Юань.
У города Чжолу он захватил Чи Ю[114] 114
Чи Ю – мифический разбойник древнего Китая; по преданию выступил с войском против императора Хуан-ди (246—208), но был разбит в битве при Чжолу.
[Закрыть],
Который все вокруг застлал густым туманом.
Когда же барабан победу возвестил,
Властитель восседал в повозке, что сама
Войскам его на юг дорогу указала.
За девять лет смирил речные воды Юй
И в колеснице стал по суше разъезжать,
Садился Люй Дунбинь[115] 115
Люй Дунбинь – знаменитый отшельник периода Тан, один из восьми бессмертных даосской мифологии.
[Закрыть] на белого оленя,
Бессмертный Чи Сунцзы на облаке летал,
На небо Ли Тайбо вознесся на ките,
Верхом на ослике Мэн Хаожань[116] 116
Мэн Хаожань (689—740) – известный китайский поэт.
[Закрыть] скитался
Парит на журавле волшебница Тайи,
И ездит на слоне китайский Сын Небес,
И ездит Сын Небес корейский в колеснице.
Носилки главным трем министрам подают,
В каретах ездят шесть правителей палат,
В повозке – генерал, что войско обучает,
Начальник волости имеет экипаж,
И у намвонского пуса[117] 117
Пуса – градоначальник города 2-го разряда в Корее.
[Закрыть] – своя карета.
Рыбак же, о котором сказано в стихах:
«Темнеет. На реке Чанцзян – старик рыбак»,
На утлом челноке плывет бросать свой невод.
Хоть было не на чем мне ездить до сих пор,
Но в третью стражу, в час полуночи глухой,
Я нынче сделаю Чхунхян своей лошадкой.
Уж не придется мне тогда шагать пешком!
Я буду конюхом; возьми скорей узду
И медленно ступай вперед с тяжелым грузом.
Потом скачи, как конь, как резвый белый конь!
Они испробовали все забавы. Где еще найдешь таких баловников! Встретились двое, когда им лет было по две восьмерки, в страсти прошло три луны, а они даже не заметили!
Но тут вдруг появился слуга.
– Барич, вас папаша зовут!
Юноша отправился домой, и тут отец ему объявляет:
– Из столицы пришел государев указ, мне дали должность помощника главы канцелярии государя. Я приведу в порядок все дела и тогда поеду, а ты отправляйся вместе с матерью. Завтра и поезжайте!
Юноша, услышав это, сперва обрадовался, но тут вдруг вспомнил про Чхунхян и в груди у него защемило, руки, ноги затряслись, а сердце будто упало. Теплые слезинки навернулись на глаза и потекли по нефритовому лицу. Отец заметил это.
– Отчего ты плачешь? Думал, я всю жизнь буду сидеть в Намвоне? Меня повысили в чине, назначили на должность в канцелярии в столице. Не надо грустить. Нынче же быстро готовься к дороге, а завтра до полудня отправляйся в путь!
Пробормотав что-то в ответ, Моннён вышел. Заглянул в управу – здесь все были опечалены. Мать была доброй, и он рассказал ей про Чхунхян, но она принялась так нудно бранить его, что он отправился к любимой. От горя у него перехватило дыхание, но на улице плакать не станешь, и он шел, еле сдерживая слезы, хотя все в нем будто клокотало. Моннён подошел к дому Чхунхян и только ступил на порог, как слезы брызнули из глаз.
– Ой-ой-ой!
Выскочила испуганная Чхунхян.
– Что случилось? Да войдите же в дом! Вас бранили? Может, по дороге какая-нибудь беда стряслась? Говорят, из столицы пришла бумага. Что, нужно траур надеть? Что же случилось, любимый?
Чхунхян обняла его за шею и стала смахивать подолом юбки слезы с нефритового лица.
– Не плачьте, не надо плакать!
А у юноши даже дыхание перехватило. Ведь, если начинают утешать, когда ты плачешь, – расстроишься еще больше! Но тут Чхунхян рассердилась.
– Послушайте, барич, да на вас смотреть тошно! Только и знаете, что нюни распускать! Скажите же наконец, что случилось?
– Папаше пожаловали должность помощника главы канцелярии государя.
– У вас в семье такая радость! Почему же вы плачете?
– Нужно уехать, с тобой расстаться. Как же мне не плакать?
– Вы что же, думали всю жизнь провести в Намвоне? Или, быть может, хотели сразу вместе со мной уехать? Если сперва уедете вы, я быстро продам все ненужные вещи и приеду к вам попозже. Не надо огорчаться! Сделаем так, как я говорю, беды не будет, все обойдется хорошо! Правда, в столице я не смогу жить в вашей семье, вы дадите мне маленький домик или флигелек рядом с вашим домом, – и я буду довольна. Могут пойти слухи, и ваш отец рассердится, но мы даром есть хлеб не станем, хоть и переедем к вам. Да и потом, неужто вы думаете всю жизнь только со мной провести и никогда не жениться? Выберете себе стройную непорочную девицу из дома богатого знатного сановника, женитесь, но когда будете день и ночь служить своим родителям, вы уж про меня не забудьте. Сдадите экзамены, получите большую должность и поедете в провинцию служить, а станут подбирать вам в дорогу наложницу, вы возьмете меня. Кто тогда что-нибудь скажет? Так, по-моему, и нужно поступить!
– Что тебе ответить на это? Я о тебе не посмел рассказать отцу, а матушке во всем признался, она сильно ругала меня, мол, будут люди болтать, что дворянский сынок приехал с отцом из провинции, а уж наложницу с собой привез! Передо мной закроются все пути, чин могу не получить! Мы должны разлучиться, другого выхода нет!
Услышав такое, Чхунхян вдруг изменилась в лице, голова ее задрожала, глаза сузились, засверкали. Она брови нахмурила, зубами заскрипела и, задрожав, как лист гаоляна, присела, будто сокол, выслеживающий фазана.
– Ой-ой! Что за речи вы повели!
Она стремительно вскочила и, подбежав к нему, стала рвать на себе волосы, в куски изодрала подол юбки и с силой швырнула ему в лицо.
– Зачем все это мне? Зачем? Мне теперь ничего не нужно! – и она принялась ломать зеркала[118] 118
Ломать зеркала... – Имеются в виду зеркала из полированной бронзы.
[Закрыть], маленькие и большие, с грохотом полетели за дверь кораллы, бамбук, а сама топает ногами, размахивает руками и вдруг бессильно упала на циновку. Так жалобно Чхунхян запричитала!
– Как жить Чхунхян, покинутой супругом? Для чьих очей теперь мне наряжаться? Ждет меня доля уличной девки! Разве думала я, что расстанемся на дважды восьмой весне, когда мы так молоды? Из-за ваших лживых обещаний теперь никому не нужна! О моя судьба! – Она отвернулась от него и сказала: – Послушайте, неужели вы сейчас сказали правду? Может быть, вы шутите? Когда мы с вами встретились, вы клятву верности мне дали на сто лет. Разве было на то согласие родителей? Что же вы теперь на них киваете? После минутной встречи на башне Простора и Прохлады вы пришли в мой дом. Глубокой безлюдной ночью в третью стражу вы, барич, сидели там, а я, Чхунхян, – здесь. Тогда вы говорили, что клятва, данная устами, хуже той, что исходит от сердца, а клятва, идущая от сердца, хуже той, что уже выполнена. Это было в прошлом году, ночью пятой луны. Вы тогда взяли меня за руку и вышли в сад, где растут павлонии. Там вы остановились, множество раз показывали на ясное небо и клялись бессчетно. Я поверила в вашу искренность, а теперь вы уезжаете, все рвете и меня оставляете. Как же мне теперь жить без супруга, молодой, на дважды восьмой весне? Как мне коротать долгие осенние ночи одной в пустой комнате? О судьба моя! Жестоки вы, жестоки! Любимый мой жесток! Злой вы, злой! Барич столичный злой! Враги друг другу, враги! Благородные и простые, знатные и незнатные – враги друг другу! Супруги должны жить в любви! Неужто найдется на свете еще такой злодей, как вы? О судьба моя! Барич, вы меня бросаете, потому что я рождена в низком сословии, но не думайте, что это вам забудется! Судьба Чхунхян печальна, еда мне будет не сладка, есть не стану. Постель не принесет покоя, спать не буду! Сколько я тогда смогу прожить? Заболею, умру от тоски, а гневный дух мой станет духом мщенья! Везде он будет вас преследовать. Плохо вам тогда придется! Нельзя так поступать с человеком. Разве среди законов, придуманных людьми, есть такой? Хочу умереть! Хочу умереть! О как я страдаю! – и слезы тоски полились сами собой.
Мать Чхунхян, не зная, в чем дело, подумала: «Никак, у них любовная ссора? Уж я-то этим сыта по горло, навидалась злобных глаз. Чхунхян так горько плачет!» Она оставила свои дела и тихонько подошла к окну в комнате дочери, послушала и поняла: разлучаются! Да, это уж совсем другое дело!
Ударив в ладоши, она закричала:
– Ой, люди добрые, послушайте! Нынче у нас в доме двое помрут!
Она быстро подошла к комнате Чхунхян и заколотила кулаками в раздвижную стенку.
– Тебе лучше умереть, моя бедная девочка! Зачем теперь жить? Пусть он хоть мертвую тебя унесет! Кто о тебе позаботится, когда этот уедет в столицу? Послушай меня, глупая! Я всегда говорила, что потом раскаешься, но ты не послушалась. Надо было тебе выбрать такую пару, чтобы, как у фениксов, талантом, положением, характером – всем были бы вы с ним равны. Смотрели бы тогда мои глаза, как вы живете рядом со мной, и ты была бы счастлива, и я довольна. Но тебе непременно захотелось отличиться от других. А теперь смотри, что получилось!
Ударяя в ладоши, она подскочила к юноше.
– Потолкуйте-ка со мной! Вы бросаете мою Чхунхян, в чем же ее вина? Прошел почти год с тех пор, как она стала вам прислуживать. Разве она вам не угождала? Иль обхождением была плоха? Иль не умела шить? Или языком зря болтала? Непристойно вела себя, как говорится, была ивой и розой при дороге? Чем она плоха? Отчего вы так переменились к ней? По закону жену нельзя бросать, если нет у нее семи пороков[119] 119
Семь пороков жены – бесплодие, непочтительность к родителям мужа, прелюбодеяние, болезнь, ревность, злоязычие, болтливость; любой из этих пороков мог быть поводом для развода.
[Закрыть], вы разве этого не знаете? Когда вы день и ночь ласкали мою Чхунхян да обнимали, вы говорили: «Давай не будем расставаться сто лет и тридцать шесть дней!» День и ночь вы с ней забавлялись, а теперь собрались ее бросить. Что станет с мириадами ивовых ветвей-нитей, когда умчится весенний ветер? Разве прилетят опять мотыльки на облетевшие листья и опавшие цветы? Сейчас моя дочь Чхунхян прекрасна, как белый нефрит и цветок, но пройдут годы, и она состарится, вместо румяного личика будет седая голова! Как говорится,
О время, время!
Не вернуть его!
Помолодеть-то ведь невозможно! Что за тяжелый грех на ней лежит? За что ей вековать в тоске? Вы уедете, а моя Чхунхян, горюя без любимого, будет маяться глубокими лунными ночами. Задумается молодая о супруге, раскурит трубку на террасе среди цветов и примется ходить перед флигелем, искрой загорится у нее в груди тоска. Она поднимет руку, смахнет слезу, а потом глубоко вздохнет и посмотрит на север: грустит ли вместе со мной любимый в столице или, бесчувственный, он уже забыл меня и даже письмеца мне не напишет? От глубоких вздохов польются слезы, оросят влагой нефритовое личико и алую юбку. Тогда она войдет в свои покои и, даже не сняв платья, обнимет одинокую подушку. Долгие ночи лишь одни вздохи да слезы, как же ей от этого не занемочь? Болезнь страдания не излечишь, умрет несчастная, и тогда я, старуха, останусь без зятя и без дочери, словно клешня краба, брошенная сорокой на горе Тэбэксан. На кого мне, одинокой, опереться? Не покидайте нас! Ох, какое горе! Злодей! Вы хотите погубить сразу двоих! Не берите ее, не надо! Что трясете головой? Страшитесь, двуликий чурбан! – Тут она подскочила к нему и толкнула.
Услышал бы все это правитель. Ну и скандал бы случился!
– Послушайте, теща, если бы я просто взял с собой Чхунхян и все бы устроилось...
– А не возьмете, как она перенесет?
– Не бранитесь, сядьте вот здесь и послушайте меня. Если я возьму Чхунхян, она должна будет ехать в носилках либо на лошади. Все об этом узнают, а значит, так делать нельзя. Вот я с горя придумал одну хитрость, но если мы проболтаемся, опозорим не только себя, но и весь наш род!
– Что же вы такое придумали?
– Завтра, когда поедет матушка, вслед за ней должны повезти поминальные таблички предков, а потом поеду я.
– Так!
– Теперь-то вы поняли, что я хочу сделать?
– Нет, не поняла!
– Все поминальные таблички мы соберем и положим в рукав моего платья. Тогда Чхунхян сможет ехать в повозке. Больше я ничего не могу придумать! Только вы не ругайтесь!
Чхунхян, услышав это, взглянула на юношу и побледнела.
– Не надо, мама, не докучайте баричу! Теперь мы с вами на всю жизнь к нему привязаны, попросим его только, чтоб нас не забывал! На этот раз, уж видно, придется расстаться. Скоро придет пора прощаться, затем же приставать к нему? Я, конечно, буду тосковать, но уж такая моя судьба! Матушка, пойдите в другую комнату, ведь завтра мы с ним разлучимся. О моя злая доля! Послушайте, барич!
– Что ты хочешь сказать?
– Неужто мы на самом деле расстанемся?
Она зажгла светильник, и они вдвоем сели друг против друга, думали о дороге, о дне разлуки. Душа ее полна страдания, она вздыхает, льет слезы, думает и плачет, трогает его лицо, гладит руки, ноги.
– Через сколько ночей вы опять меня увидите? Об этом тяжко говорить, но сегодня у нас последняя ночь. Позвольте рассказать вам о своих тревогах. Матушке моей уже скоро шестьдесят, нет у нее ни семьи, ни родни, одна лишь я. Вы, барич, посватались, и она подумала, что я стану благородной. Но все мне приносит беду, и духи на меня злы! Вот и случилось такое несчастье. О моя судьба! Когда вы уедете, кому я доверюсь, как стану жить? Дни и ночи буду вспоминать вас и страдать. Разве смогу я теперь веселиться на берегу ручья, когда пышно расцветут сливы и персики? Пройдет пора желтых хризантем и багряных кленов, но никому не сломать мою верность! Я буду тосковать без вас долгими осенними ночами одна в пустой комнате. Легки мои вздохи, влажны мои слезы! Я стану вроде кукушки, что кукует ясными лунными ночами одна в пустынных горах. Кто запретит кричать гусю, который ищет подругу по берегу в десятки тысяч ли, где инеем покрыты высокие стволы багряных кленов? В красотах весны и лета, осени и зимы я увижу лишь печаль, услышу одну только печаль! О-ох! – горько заплакала она.
– Не плачь, Чхунхян, – начал уговаривать ее юноша, – ведь не мы первые расстаемся, вспомни стихи:
Муж служит в войске на заставе Сяо,
Его жена осталась в царстве У.
Мужья далеко на границе, а женщины в княжестве У, тоскуя без любимых, старились одни в женских покоях. А вот еще стихотворение:
Горы, гряда за грядой, и заставы в горах —
Сколько их встретит скиталец на долгом пути?
В нем говорится о супруге, который ушел к пограничным горам.
Лотосы здесь расцвели на воде голубой,
И одинокая женщина лотосы рвет.
И это про великую любовь супругов. Под осенней луной пустынны горы и реки, а жена, собирая лотосы, думает о муже. После того как я уеду, ясная луна взойдет перед окном, но мысли твои будут за тысячи ли. В разлуке с тобой я свои дни разделю на равные части по двенадцать часов, чтобы все время думать о тебе. Не плачь, не плачь!
Но у Чхунхян снова полились слезы.
– Уедет барич в столицу, а там на всех улицах цветы абрикосов и весенний ветерок, пьянящее вино и красотки в каждом доме. Повсюду льется музыка, куда ни пойдете – цветы! Красавчик-барич дни и ночи будет веселиться. Разве вспомните вы тогда хоть на миг о бедной наложнице в далекой провинции? О судьба моя!
– Не плачь, Чхунхян! Пусть в столице, на севере и на юге, найдется много женщин, прекрасных, как нефрит, но для чувства любви, что прячется в женских покоях, нет никого, кроме тебя. Даже если я стану большим сановником, забуду ли я тебя хоть на миг?
От горя у них перехватило дыхание, они так любили друг друга, что никак не могли расстаться. Но тут, запыхавшись, вбежал слуга, который должен сопровождать юношу.
– Скорее, барич, поезжайте! В доме-то – вот беда – папаша изволили спросить, куда подевался молодой барич, а я говорю, он, мол, ненадолго вышел за ворота проститься с другом, с которым вместе любил гулять. Скорее поезжайте!
– А лошадь готова?
– Готова.
Как говорится в стихах:
Зовет с нетерпеньем хозяина в путь
Протяжное ржанье коня.
Подруга не хочет расстаться со мной
И за полу держит меня.
Конь торопится в путь, бьет копытами, а Чхунхян упала на пол и обхватила ноги юноши.
– Хотите убить меня – уходите! Хотите оставить в живых – останьтесь!
Не в силах говорить она лежала без чувств. Подбежала мать.
– Сандан, неси скорее холодной воды! Неси чай и приготовь лекарство! Ах ты негодная девчонка! Так-то ты заботишься о своей старой матери! К чему так убиваешься?
Чхунхян пришла в себя.
– О, как мне тяжело!
У матери даже дух занялся.
– Послушайте, барич, что это случилось с моей дочкой? Она ведь никогда не болела! Если моя Чхунхян умрет от страданий, кому довериться мне – одинокой?
Юноша смешался.
– Чхунхян, что с тобой? Разве ты меня больше никогда не увидишь? Ты вспомни, как бывало в древности:
В Хэляне вечер. На закате солнца
Таит печаль поднявшаяся туча.
Это прощание Су Тунго[120] 120
Су Тунго (Су У) – китайский посол, направленный к гуннам, которые насильно задержали его у себя и пытались заставить служить им; Су Тунго отказался, и гунны продержали его у себя девятнадцать лет.
[Закрыть] с матерью.
Горы, гряда за грядой, и заставы в горах —
Сколько их встретит скиталец на долгом пути?
Так воспета разлука женщин Юэ и У[121] 121
Юэ и У (I тысячелетие до н. э.) – китайские княжества, враждовавшие между собой; занимали части территории современных провинций Чжэцзянь, Фуцзянь, Гуандун.
[Закрыть] со своими мужьями. А вот здесь – о братьях на горе Лушань:
На всех цветы кизила... Лишь меня
Недостает в кругу родных людей.
А вот как расставались друзья в Вэйчэне:
Уйдешь на запад из заставы Ян —
И друга не останется с тобой.
Люди расставались часто, но ведь весточки друг о друге они получали! Был же день, когда мы с тобой встретились в первый раз, а теперь я уеду в столицу, выдержу экзамен лучше всех, и тогда мы вместе с тобой отсюда уедем. Не плачь! Все будет хорошо! Станешь проливать слезы – ослепнешь, охрипнешь, голова разболится. Вот возьми камень, каменный столб у могилы. Пройдут десятки тысяч лет, а он не обратится в прах. Или вот сухое дерево, что стоит за окном. Оно не увидит зеленых листьев, даже когда пройдет весенняя пора! А теперь про болезни. Если думать и дни и ночи, можно умереть от сердечного недуга. Хочешь снова меня увидеть, не тоскуй, все будет хорошо!
Чхунхян ничего не оставалось делать.
– Господин, выпейте напоследок хоть вина из моих рук! Вам в дороге нечего будет есть – возьмите с собой мою чашку с едой. Как остановитесь в подворье на ночлег, для вас поесть из нее – все равно что на меня взглянуть. Сандан, неси чашку и вино!
Чхунхян наполнила чашку вином и слезами и подала ему.
– Поедете в столицу, увидите по дороге зеленые деревья у реки – вспомните о моих страданиях. Как сказано в стихах:
Беспрерывно весенней порой
Дождевые потоки хлестали,
И у странника сердце в пути
Разрывалось от острой печали.
Боюсь, вы устанете ехать верхом, можете заболеть. В поздний час попадете в густые заросли, вы уж постарайтесь до заката найти себе ночлег, а по утрам, под дождем или если иней выпадет, попозже отправляйтесь в путь. Нет при вас человека, который сдержал бы вашего резвого скакуна! Уж вы поберегите свое драгоценное здоровье. Пусть вам будет спокойно в дороге.
так говорится в стихах. Лишь написанное слово даст весточку о вас, чаще пишите мне письма.
– Не бойся, ты обо мне узнаешь, – ответил ей юноша. – Даже Сиванму с нефритового озера послала пару синих птиц, чтобы встретить чжоуского Му-вана[123] 123
Чжоуский Му-ван (1001—946 гг. до н. э.) – император династии Чжоу.
[Закрыть]. С далекой дороги, даже из-за нескольких тысяч ли, передавали вести. Или, например, Чжун-ланцзян[124] 124
Чжун-ланцзян (Су Тунго) – см. примеч. 120; будучи задержан гуннами, по преданию послал императору письмо, привязав его к лапке гуся.
[Закрыть] при ханьском У-ди, нашел же государь в парке Шанлинь его письмо на шелке! Правда, у нас нет ни белых гусей, ни синих птиц, но неужто в Намвоне не найдется посыльного? Не грусти! Все будет хорошо! – С этими словами он вскочил на коня и распрощался.
У Чхунхян оборвалось сердце.
– Барич наш все говорил: «Уезжаю, уезжаю». Я думала, что это неправда, но он уж и на коня вскочил и поворачивает. И впрямь уезжает!
Она крикнула конюху:
– Я не могу выйти за ворота, придержи коня хоть на миг! Мне нужно кое-что сказать баричу!
Чхунхян подбежала к Моннёну.
– Барич, вы уезжаете, а когда же возвратитесь? Целый год не будет от вас вестей. Провожу я вас, и навсегда все кончится. Вспомните, Бо И и Шу Ци[125] 125
Бо И и Шу Ци (XII в. до н. э.) – сыновья князя удела Гучжу; после смерти отца оба отказались от трона и ушли служить к князю У-вану; когда У-ван покорил их родное княжество, не захотели служить ему, ушли в горы, питались травами, умерли от голода; в литературе олицетворяют братскую любовь и преданность своей родине.
[Закрыть], которые жили среди зеленых бамбуков и сосен, были самыми верными подданными в древности.
Над тысячей гор
Уже птицы летать перестали.
Лежу я больной,
Люди знаться со мной перестали, —
это про меня сказано. Бросили, отвергли преданную душу, все порвали! Для бамбука и сосны нет ни весен, ни осеней, ни лета, ни зимы – они всегда, неизменно зелены! Оставляет меня господин, уезжает, и нет у меня надежд. Буду я спать одна в пустых покоях, хранить свою верность ему и никогда ее не нарушу! Сберегу свои чувства в тоскливом одиночестве, буду дни и ночи о вас думать, а вы хоть весточку пришлите!
Она упала у ворот, и нежные ручки забились на земле.
