Текст книги "Волчье логово (СИ)"
Автор книги: Aurelia1815
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
Следуя примеру своих доблестных и мудрых предков, сеньор де Сюрмон старался во всем быть строгим, но великодушным и справедливым хозяином. Он, как огня, избегал излишних трат и роскоши, хотя старался поддерживать свое жилище в приличном для дворянина виде, сам выслушивал постоянные жалобы своих подчиненных и подробно разбирал их.
Поначалу мессира Анри поглотили хозяйственные заботы и служба сеньорам де Леруа. За всеми этими важными делами он даже не заметил, как пролетело время, и он начал стареть, а в волосах заблестела седина… Только тогда сеньор де Сюрмон в страхе подумал о том, что его род может остаться без наследника.
В спешке начал он искать для себя невесту. Помня о своем уже далеко не юным возрасте и бедности, он не имел больших притязаний и остановил свой выбор на невзрачной и скромной девице из большой и небогатой семьи.
Конечно, ни о какой любви речи идти не могло, как и в большинстве семей того времени. Но мессир Анри был доволен своей послушной и покладистой супругой. Что думала по этому поводу сама мадам Изабель, неизвестно. Большую часть дня она хранила молчание, уткнувшись в вышивание или что-то мечтательно наигрывая на старой, расстроенной лютне. В управлении хозяйством она почти не принимала участия.
После нескольких лет жизни в мире и согласии, мадам Изабель подарила мессиру Анри двух прелестных дочерей, назвав их нежными и поэтическими именами. А на следующий год умерла от жестокой лихорадки…
Смерть молодой жены стала для сеньора де Сюрмона тяжелым ударом. Ведь она так и не оставила ему желанного наследника. О втором браке было мечтать уже поздно. Да, по правде говоря, мессиру Анри этого и не хотелось. Он слишком часто вспоминал кроткие, светлые глаза своей Изабель и фальшивые, неверные звуки лютни, без которых старый холодный замок словно опустел и осиротел…
На целый год сеньор де Сюрмон погрузился в черную, горькую печаль, из которой его не мог вырвать ни нежный лепет его малюток-дочерей, ни звук охотничьего рога, зовущего в бескрайние леса, ни благочестивые уговоры замкового капеллана…
Но и самое глубокое горе, если не убивает человека, то со временем забывается. Так затухающее пламя медленно покрывается серым слоем горячей золы, а потом и она остывает…
Постепенно мессир Анри вернулся к обычной жизни.
Он с усердием продолжал служить своему сюзерену, графу де Леруа. Правда, теперь эта служба требовала уже не так много сил, как при его отце. Гильом де Леруа усмирил почти всех своих непокорных вассалов, и они крайне редко осмеливались вооружиться против него. Иногда надо было подавить бунт невежественных вилланов11, но и это случалось не часто. Чаще всего приходилось участвовать в блестящей графской охоте или в каком-нибудь шумном празднике. Эти придворные обязанности были не по душе скромному и простодушному мессиру Анри де Сюрмону, привыкшему к горячим битвам, а не к бесполезным пирам и танцам. Он прямо говорил об этом графу. Тот из вежливости снисходительно улыбался и отделывался остроумными шутками. Но за любезной улыбкой скрывалось нервное недовольство…
Хотя сеньору де Сюрмону, считавшему идеалом простоту древних времен, и не нравилась кричащая пышность графского двора, и он даже осмеливался открыто говорить об этом с сеньором де Леруа. Тот был его сюзереном, и мессир Анри поклялся ему в вечной верности, которую непоколебимо соблюдал…
Пока сеньор де Сюрмон воевал или исполнял свой вассальный долг, его дочери росли, играя со старыми доспехами, всеми покинутые и никому не нужные…
Когда мессир Анри не был в походе, дни его текли в благочестивых молитвах, бесконечных наставлениях слугам и душеспасительном чтении.
По вечерам замковый капеллан, отец Готье, читал какую-нибудь полезную книгу при свете единственной, оплывшей свечи. Как и большинство дворян того времени, сеньор де Сюрмон читать не умел, но очень любил по-слушать чудесные истории в надвигающихся сумерках.
Голос старого священника звучал монотонно и нудно, а воображение рисовало мессиру Анри благочестивых святых и их удивительные чудеса, храбрых Роланда и Оливье, вступающих в неравный бой с полчищами сарацин, справедливого и мудрого Карла Великого, доблестных и благородных рыцарей Круглого Стола… Всем сердцем он сокрушался о том, что безвозвратно миновало время великих подвигов и славных, бескорыстных рыцарей!
Тихонько сидя в уголку, слушали повествование о старинных деяниях и подвигах и его юные дочери…
Только после смерти отца Готье, сеньор де Сюрмон понял, что он непростительно забросил воспитание своих дочерей. Девушки начали обнаруживать такой капризный, дикий и злобный нрав, что мессира Анри это испугало.
Ревностно выполняя долг рыцаря и христианина, он совершенно забыл о долге отца… Как мало знал он о жизни девушек, как далеки они были от него!
Когда в замок, для воспитания девушек, явился брат Жозеф, сеньор де Сюрмон испытал жестокое разочарование. Как и все добрые христиане, он питал устойчивое отвращение и неприязнь к сарацину, даже если тот был крещен и жил в монастыре. Быть может, даже крещение не может изменить этой дурной, строптивой крови… Да к тому же, воспоминания о битвах с язычниками были до сих пор живы в его душе, и он не мог смотреть на сарацина иначе, как на врага.
Кроме того, мессир Анри знал за Жозефом такие жуткие проступки, пятнавшие его прошлое, с которыми благородный сеньор никогда бы не смог примириться…
Но брат Жозеф находился под особым покровительством аббата Франсуа, известного всем своей честностью, благочестием и безупречным образом жизни, а значит приходилось поневоле принять его к себе на службу. Тем более, и дочери после знакомства с новым воспитателем стали куда послушнее и доставляли теперь гораздо меньше хлопот.
И все же, сеньор де Сюрмон не мог избавиться от смутной и глубоко укоренившейся неприязни к сарацину, какими бы хорошими качествами тот не обладал. Он был язычником, неверным, хоть и в монашеской сутане, и это было главное.
Тихо и уныло текли дни мессира Анри де Сюрмона, среди старых вассалов и непослушных слуг, в редких походах, в грустных и долгих молитвах, в отчуждении от его юных, строптивых дочерей. А старый замок продолжал летом зарастать дикими травами, а зимой, под шум злого ветра, покрываться трещинами, медленно, но неумолимо по одной пылинке рассыпаясь в бесполезный и холодный прах…
11 Так называли зависимых крестьян.
========== XIII Бланш ==========
…и на коротком расстоянии от моих губ до ее щеки
увидел десять Альбертин; эта девушка была подобна
многоглавой богине, и та, которая открывалась моим
глазам после всех, как только я пытался приблизиться
к ней, пряталась за другую.
Марсель Пруст «У Германтов»
– Почему ты не можешь быть всегда хорошей
девочкой, Кэти?
А она подняла на него глаза, рассмеялась и
ответила:
– Почему ты не можешь быть всегда хорошим,
папа?
Эмили Бронте «Грозовой Перевал»
Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли все;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона, и Руссо.
А. С. Пушкин «Евгений Онегин»
Не понимая почему, я часто испытывала смертельную
тоску или ни с того ни с сего становилась безудержно
веселой. Чуть что, слезы брызнут из глаз или какое-то
неизъяснимое томление охватит меня до физической
боли, до судорог, которые вдруг начнут сводить все тело.
Э. Т. А. Гофман «Эликсиры Сатаны»
Плачьте над Сатаной.
Виктор Гюго
Брат Жозеф видел в Бланш де Сюрмон призрачное и зыбкое создание. Но что скрывалось под этой жутковато-бледной кожей? Какие мысли вспыхивали в темных, сверкающих глазах? Какое сердце дрожало в этом столь холодном с виду существе?
Все жители замка знали задумчивую, отрешенную, ледяную Бланш, какой она была в течение почти всей своей жизни. Но существовало множество разных Бланш. Они были очень непохожи друг на друга. Сквозь основной, печальный и задумчивый образ, проступала девушка, безудержно и восторженно рассказывающая о том, что ее поразило, и весело скачущая в измятой и порванной одежде. Была еще одна, отчаянно и безутешно рыдавшая над скорбями мира, с распухшими губами, с пылающими неровным, лихорадочным румянцем щеками, измазанными солеными слезами… Существовала также Бланш, впавшая в бешенство, которая в гневе разбрасывала вещи, выкрикивала ужасные слова и причиняла себе боль. Была и та, которая с широко раскрытыми от ужаса глазами пробиралась в кромешной тьме в свою спальню и трепетала от ночных кошмаров.
Все эти Бланш появлялись внезапно, без особой связи с происходящим вокруг. Когда ее спрашивали, почему она плачет или злится, ей нечего было ответить. Ведь она плакала не потому, что на дворе шел дождь, а потому что ей стало невыносимо горько. И сердилась не от того, что порвала платье, а от того, что все внутри у нее кипело, и она задыхалась…
Какой из этих образов, из этих сущностей, был истинным? Все сразу. И ни один из них.
Нагрубившая отцу Бланш была настоящей в эту минуту, но еще существовала другая, которая будет через четверть часа заливаться слезами…
Когда она не была раздражена, то отличалась большим сочувствием к окружающим существам.
Однажды, будучи шестилетней девочкой, она увидела, как крестьянские дети вместе с ее сестрой загнали в сарай черного кота и били его камнями. Испуганное животное, не в силах найти выхода, металось по сараю и громко мяукало, вздрагивая от боли и от страха. Когда Бланш услышала эти крики беззащитного существа, в ее сердце словно вонзился острый кусок стекла. Она бросилась в сарай и стала кричать детям, чтобы они оставили ко-та в покое.
Но дети отвечали ей:
– Этот противный кот сожрал чудесную, маленькую птичку! Так пусть получает теперь, гадкое, сатанинское отродье!
Бланш поймала обезумевшее животное и закрыла его собой, задыхаясь от слез и крича:
– Что же теперь делать! Бог заповедовал ему есть беззащитных птичек… Но ведь и он живая тварь, как и другие! У него тоже есть сердечко в груди! А вот если бы Господь создал вас неразумными тварями, жрущими других, что тогда?
– Вот злая ведьма! Она защищает гадкого оборотня с окровавленными зубами!
Бланш тоже побили камнями, разбили ей лоб, и по брови покатилась тонкая, алая струйка горячей крови… Перепуганный кот страшно изорвал ей все руки, но девочка так и не выпустила его, продолжая защищать от жестоких ударов.
Когда детям надоела эта бессердечная забава, Бланш поднялась с сена вся в крови и в слезах и, спотыкаясь и рыдая, медленно пошла в замок со спасенным животным.
Она устроила израненного кота в своей комнате и стала выхаживать его с отчаянным и безумным усердием. Девочка отказывалась от пищи, дрожала в лихорадке, но продолжала заботиться о несчастном, пострадавшем существе, совершенно забыв о собственной боли и ранах.
Сердце Бланш сжималось от жестокой боли. Как же несправедливо устроено все на свете! Ей нестерпимо жалко было несчастную, милую птичку. Но вдвое сильнее ее терзала жалость к бедному коту. Разве он виноват, что бог создал его хищным и жаждущим крови?! Ведь и он живое существо, способное чувствовать боль и мучительно страдать от нее!
Усилия девочки вскоре увенчались успехом. Кот окреп и поправился, и она оставила его у себя. Поскольку он был строптивым и черным, Бланш дала ему удивительное имя: царь Марсилий. Она услышала о коварном и непокорном государе мавров, когда капеллан читал отцу любимую им «Песнь о Роланде».
Люди продолжали звать кота нечистью и ругали девочку за то, что она его подобрала. Но никакие угрозы и упреки не могли принудить Бланш расстаться с животным, к которому она сильно и горячо привязалась.
После страшной сцены в сарае царь Марсилий стал дик и осторожен. Он избегал людей и ласкался только к своей спасительнице.
Так он мирно и прожил свой кошачий век, а через несколько лет ослеп и тихо умер от старости. Бланш так горячо любила его и так сильно печалилась о нем, что похоронила царя Марсилия по-христиански, зарыв его во дворе замка, и долго плакала на его маленькой могилке…
Она испытывала сострадание не только к животным. Муки людей также вызывали у девушки живейшее сочувствие.
С горечью взирала она на дрожащих от зимнего ветра нищих и бедных крестьян, и если у нее находились жалкие гроши, то обязательно подавала им, надеясь хоть немного скрасить их горькое, безрадостное существование.
Она не могла смотреть, как наказывали во дворе провинившихся крестьян, и сейчас же убегала, закрыв лицо руками.
Если отец получал в походе рану, то Бланш всегда трепетно и заботливо ухаживала за ним, стараясь по мере сил облегчить его страдания.
Но та же самая Бланш в другое мгновенье могла ударить сестру, поссорившись с ней, могла разорвать принесенные наряды перед мадам Жанной, расшвырять книги отца Готье, наговорить грубостей прямо в лицо сеньору де Сюрмону.
Через четверть часа она горько и жестоко раскаивалась в своем ужасном поведении и так искренне и отчаянно молила о прощении, что, видя ее безумное волнение, отказать ей было просто невозможно. Но девушка не могла стать мягкой и нежной дольше, чем на день-два. Она была всего лишь игрушкой в руках своих бесчисленных и противоречивых сущностей, которые толкали ее от безудержного гнева к всепоглощающей и трогательной нежности…
И Бланш, и Клэр часто вместе с отцом слушали благочестивое чтение капеллана. Они послушно ходили к мессе в старую, но все еще обладавшую мистическим очарованием, замковую часовню. Но представления их о боге и христианских добродетелях были мимолетны, зыбки и туманны, как легкие, предрассветные облака. Ни сеньор де Сюрмон, ни отец Готье, ни мадам Жанна не могли объяснить им ровным счетом ничего из области веры и надлежащего поведения, кроме пары благочестивых, но противоречивых примеров, которые порождали разнообразные и странные мысли.
Оставшись без матери еще в раннем детстве, бедные девушки не имели никакого понятия о плохом и хорошем, о дозволенном и запрещенном, и жили, следуя своим минутным желаниям и незрелым мыслям.
Когда девочки подросли, мадам Жанна сочла своим долгом предостеречь их от необдуманных шагов и ошибок и стала читать долгие и нудные нотации о мужчинах. В духе того времени, почтенная дама нарисовала мужчин злобными волками, которые только и жаждут, что похитить женскую честь и погубить жизнь невинной девицы. Она приказала девушкам ни на шаг не приближаться к незнакомым сеньорам и ни на мгновенье не забывать об исходящей от них опасности.
Но где бы бедняжки могли встретить этих «ужасных и голодных» сеньоров? Мир, простиравшийся за оградой их тихого, старинного замка, был им столь же мало знаком, как европейцам далекие, заморские земли!
И, однако, незаметно для мадам Жанны и других обитателей замка, соблазнительное зло все же проникло в неокрепшие полудетские головы…
Оно пришло из хроник и книг, которые читал отец Готье.
Живя в постоянной скуке и разъедающем безделье, юные девушки с восторгом ожидали вечерних сумерек, когда старый капеллан открывал свои пыльные фолианты и начинал читать диковинные, удивительные истории. Перед мысленным взором маленьких мечтательниц проплывали древние битвы и сверкающие доспехи, неведомые страны и поразительные чудеса, совершенные святыми, блестящие дворы иноземных князей и сверкающие роскошью дамы…
Увы, то, что настраивало дух мессира Анри на возвышенный и благочестивый лад, рождало у его дочерей необузданные и причудливые фантазии, к которым они устремлялись всей душой, упиваясь древними сказками о чудесном и незнакомом…
В душе Клэр родились яркие грезы о невероятной придворной роскоши и чарующей красоте знатных дам. Она мечтала окунуться в великолепие пышного праздника, в сверкающую ночь, пронизанную тихими любовными признаниями и золотистыми струями журчащих фонтанов… Как и все девушки тех лет, Клэр была очарована образом юного, утонченного и изящного кавалера. Доблестного и прославленного рыцаря, готового к великим подвигам и безумным обетам в ее честь…
Вот почему она так любила всматриваться в далекие клубы пыли, летевшие из-под копыт лошади какого-нибудь блестящего, разодетого сеньора. Вот почему ее юное сердце так тянулось ко всем приезжим и новым лицам.
Клэр виделись манерные танцы, пышные турниры и подаренные ей маргаритки.
Но какой же удивительный и отравленный цветок расцвел в это время в сердце экзальтированной и неуравновешенной Бланш?
Цветок этот был редким, необычным и черным…
Образы нежных и грустно вздыхающих или храбро воюющих рыцарей оставили Бланш холодной и равнодушной. Но чем дольше слушала она старинные хроники, тем чаще ее беспокойная мысль возвращалась к странным и диким врагам благородных воинов… Сначала девушка неосознанно грезила о свирепости и мрачном пыле сарацин. Потом, увлеченная любопытством, она начала часами рассматривать наивные иллюстрации, скользя рассеянным взглядом по темным лицам с острыми носами, по диковинным шлемам и вычурным блестящим доспехам неверных. И, наконец, ее охватила страстная, безумная тоска по недостижимому! По ночам она плакала и ломала руки, охваченная нестерпимым желанием на один-единственный день очутиться в райских садах неверных, вдохнуть бескрайнее море солнечного света, увидеть незнакомые, дивные лица и умереть!
Несносными стали давящие стены, холодные, серые равнины, окружающие замок. Ей хотелось улететь, вырваться в мир безумцев и идолопоклонников, к голубому небу и палящему солнцу, в сверкающий простор, прорезанный диковинными башнями чужих храмов и наполненный, звеня-щей, непонятной речью…
Окруженная холодом и снегом, Бланш жаждала нестерпимого зноя. Видя перед собой лишь голубые глаза, она решила, что на свете нет ничего прекраснее черных.
Среди множества хроник, которые читал отец Готье, была одна, особенно жестоко поразившая воображение Бланш. Вероятно, она была написана по образцу хроники Гийома Тирского, так как в ней много и красочно рассказывалось о великом Саладине12.
Образ загадочного и грозного государя и завоевателя так потряс девушку своим нечеловеческим блеском и удивительной силой, что она уже не смогла оправиться от удара.
Великолепный Саладин являлся ей повсюду: в образе сурового и храброго воина, справедливого и милосердного государя или просто страстного и сильного, смуглого, высокого мужчины. Он то усердно и тихо молился, то воодушевлял свою пеструю и странную армию перед грядущим боем, то внимательно слушал речи добрых паломников.
В хронике говорилось о «рабском» происхождении Саладина, о том, как он восстал против своего государя и благодетеля Нур-аддина. Но разве он восстал бы, если бы его не подвергали жестоким притеснениям и гонениям?! Так думала Бланш. В ее глазах Саладин был униженным, гонимым, невинной жертвой, а ее сердце всю жизнь рвалось к притесняемым и несчастным!
Хронист называл Саладина тираном и убийцей. Но как было не стать ему убийцей, если доблестный барон Рено де Шатийон отнял у него величайшую драгоценность, любимую сестру государя, и надругался над ней! И его называли благородным рыцарем! Вся кровь вскипала в Бланш, когда она думала о том, от какой жестокой боли разрывалось сердце великого государя! О, как это горько и несправедливо! Девушка в отчаянии кусала себе губы, представляя боль и горе человека, который безраздельно завладел ее воображением.
Да разве он был дурным и жестоким, этот великолепный и прекрасный государь? Бланш заливалась тихими и сладкими слезами, представляя Саладина в окружении благодарных паломников, женщин и детей, которых он милосердно отпускал из Иерусалима, тогда как христианские рыцари умели только убивать и обижать! Он же умел миловать и имел поистине великое и доброе сердце! Как прекрасно и как трогательно! Суровый воин, улыбающийся невинным детям…
Несчастная Бланш прекрасно сознавала дикость и преступность своей любви к врагам Господа и христианской веры. Она считала себя порочным и погибшим созданием. Ее отец воевал с неверными и проливал свою кровь в борьбе за торжество истинной веры, а ее сердце безудержно стремилось к его смертельным врагам!
Она жестоко горевала и тосковала, она проклинала свою жалкую жизнь, но ничего не могла с собой поделать… Страсть к Саладину и к райским садам его неведомой страны была в тысячу раз сильнее! Она сочла себя погибшей и проклятой Господом душой и все глубже погружалась в отравленный дым своих жутких грез…
И все-таки, голос, звучавший в самых таинственных глубинах ее существа, подсказывал Бланш, что, вопреки всему, в ее чувствах было что-то высшее и справедливое.
Почему человек, обижающий и терзающий женщин, попадает в рай, если воюет за христианство? А тот, кто был милосерден и добр, кто спасал невинных детей, но кому не открылся свет истинной веры, должен томиться в аду и ждать тяжкого наказания после смерти? Во всем этом было что-то настолько жестокое и несправедливое, что Бланш отвергала это всем своим существом. Всей трепещущей душой она чувствовала: что бы не говорили священники и все люди на земле, невозможно отказать в милосердии тому, кто хоть раз совершил человечный поступок и спас хоть одну жизнь, будь то даже сам ужасный, восставший на бога Люцифер!
К тому же, она не понимала, в чем вина сарацин, если им недоступна истинная вера. Они родились и были воспитаны в суеверии и язычестве, так в чем же их винить? А черные лица, будто бы являющиеся зеркалом их порочной души… Такими создал их бог! Но зачем, создав их черными, и оставив несчастные души в заблуждении, он теперь так много спрашивает с них?..
Иногда Бланш украдкой уносила любимые книги у капеллана и, укрывшись в каком-нибудь темном уголке двора, предавалась своим сверкающим, чудесным грезам… Она судорожно листала старые, пыльные страницы, впивалась горящим взором в изображения сарацинских воинов, сама слагала наивные истории о великих походах, что-то задумчиво чертила палочкой на земле. Перед ее восторженным взором возникали алые облака, окрашенные закатом, лихие, тонконогие кони, дикие всадники в изящных, причудливых доспехах, пылающие суровой и мрачной страстью лица…
Она лелеяла в своем неспокойном сердце мечту о великом Саладине, как дивный и экзотический цветок. Он был с ней повсюду. Воздух был полон его дыханием, он охранял ее сон, во тьме она чувствовала его легкое, едва ощутимое прикосновение к своему пылающему лбу. Бланш бредила великим государем и его далекой, сказочной страной. Для нее давно умерший властитель был живее, чем все окружающие ее люди!
Пока ее младшая сестра и другие молодые девушки мечтали о благородных христианских рыцарях, спасающих их от жутких великанов и огненных драконов, Бланш видела прекрасные сны, в которых ее похищала шумная и дикая толпа неверных. Они привозили ее, полуживую от страха, к справедливому государю и сажали под замок. Она видела себя закутанной длинным, тяжелым покрывалом, одинокую и печальную. Ее бросали на пол и обращались с ней жестоко. Но тут появлялся сам Саладин в блеске своего неземного величия и великодушия, и вся ее обида и злость рассыпались в прах. Сначала и он обращался с ней сурово и смотрел косо, но вскоре сердца их таяли, и в них разгоралась пылкая страсть. Трепеща, Бланш мечтала о жестоких ласках, которыми осыплет ее государь, о пышных гробницах его идолов, которые он ей покажет, о сияющих звездах его жаркой страны. Ей грезилось, как она будет сопровождать его в опасных походах, будет стараться заронить в его пылкое сердце свет истинной веры. Возможно, в конце концов ее пленят христиане и предадут жестокой, мучительной смерти. Она уже видела кровь и вздрагивала от воображаемой боли. Но девушка не боялась погубить свою бессмертную душу ради Саладина. Она жаждала соединиться с ним в круге ада, где уже никакому божественному промыслу не под силу будет разлучить погубившие друг друга души…
От этих осязаемых, безумных видений у Бланш кружилась голова, пылали щеки и дико колотилось сердце… Ей казалось, что еще немного, и она лишиться рассудка…
Но о чем бедная девушка могла мечтать в реальности? Все мужчины, которых она видела, делились на грубых и пьяных скотов, какими были большинство соседних сеньоров, и на юных, пустоголовых и манерных пареньков, какими были их сыновья. Ко всем к ним Бланш испытывала глубокое отвращение.
Ей нужен был мужчина, умеющий читать книги. Мужчина, вдохновенными рассказами которого она могла бы заслушиваться от заката до рассвета. Мужчина, в котором глубокий ум и безумные грезы сочетались бы с необузданной и страстной силой дикого зверя…
Не встречая его, Бланш все глубже тонула в своих опасных, туманных мечтах и двигалась к неминуемому безумию. Ее нервная, пылкая натура, не находя выхода в горячо необходимой любви и сильной страсти, проявлялась в истерической неуравновешенности и диких поступках…
Как раз в то время, когда Бланш находилось в таком мучительном и противоречивом состоянии, ее полудетский ум и пылающее сердце потрясло немыслимое и невозможное событие: в их замке появился настоящий сарацин!
12 Аль-Малик Ан-Насир Салах ад-Дунийа ва-д-Дин Абуль-Музаффар Юсуф ибн Айюб (1138-1193) – султан Египта и Сирии, основатель династии Айюбидов, выдающийся полководец и мусульманский правитель. Курд по происхождению. Европейцы называли его Саладином. На протяжении всего средневековья Саладин занимал воображение европейцев.
========== XIV Желания ==========
И рассмотрев все, привлекающее обычно влюбленных,
я почел за наилучшее вступить в любовную связь именно с ней.
Пьер Абеляр «История моих бедствий»
Я смутно рассчитывал также, что приговор отдаст тебя в
мои руки, что в темнице я застигну тебя, что буду обладать тобой,
что там тебе не удастся ускользнуть от меня, что ты уже достаточно
времени владела мною, и теперь я, в свою очередь, овладею тобой.
Когда творишь зло, твори его до конца. Безумие останавливаться на
полпути! В чрезмерности греха таится исступленное счастье.
Виктор Гюго «Собор Парижской богоматери»
Сейчас же замолчи! Если ты назовешь его имя, я тут же все
покончу, я выпрыгну в окно! То, что ты держишь сейчас, останется
твоим. Но душа моя будет там, на вершине холма, прежде чем ты
еще раз притронешься ко мне.
Эмили Бронте «Грозовой Перевал»
Вопреки надеждам отца Франсуа, служба в замке де Сюрмон и общество людей не сделало брата Жозефа ни жизнерадостнее, ни счастливее. Напротив, его внезапная вспыльчивость и мрачное раздражение только усилились.
Что происходило в его замкнутом, сложном внутреннем мире? Какие новые драмы разыгрывались в выгоревшей и опустошенной душе сарацина?
Жозеф не обрел счастья, на которое он надеялся, к которому устремился, как к лучу света, прорезавшему окружающий его густой мрак. Странная внешность Бланш порождала множество фантазий и идей, но воплотить их в полной мере, предать им завершенную форму, он не мог. Что-то постоянно ускользало от взора художника, и это приводило его в бешенство и отчаяние… Он чувствовал свое бессилие и совершенно не понимал его причины.
К неуловимости облика Бланш вскоре добавилось нечто еще более нестерпимое. Однажды, пристально изучая движения и жесты девушки, сосредоточенно рассматривая линии ее фигуры, Жозеф внезапно ощутил, что его взгляд перестал быть взглядом бесстрастного живописца. Он впивался взором в каждую частицу ее воздушного тела уже не с вдохновением художника, но с пылом мужчины.
Это открытие жестоко потрясло его. Неужели он мог поддаться еще и этой безумной человеческой слабости?!
Увы, это было горькой правдой. Безмерно увлеченный своими художественными замыслами, сарацин не заметил того момента, когда огонь вдохновения смешался с пылом грубых плотских желаний. Когда он находился рядом с Бланш, его рассудок тонул в сладком, отравленном тумане. Ее случайное прикосновение, казалось, проникало в самые затаенные глубины его существа и заставляло его мучительно вздрагивать.
В конце концов, все эти нечистые мысли и лихорадочные ощущения настолько завладели Жозефом, что это стало сильно отвлекать его от уроков, месс и прочих обязанностей в замке. Это злило его. Это порождало новые страдания. Он предпочел бы избавиться от внезапно вспыхнувших желаний, как от осколка стекла, вонзившегося в руку.
В нем никогда не было холода и спокойствия уравновешенных натур. Он обладал пылким и страстным воображением художника и горячей кровью сарацина. В душе брата Жозефа давно уже не оставалось места чистоте и целомудрию.
Еще до того, как он принес строгий монашеский обет, Жозефу дано было познать чувственную любовь. Правда, эта старая история закончилась горьким и жестоким разочарованием в женщинах и в чувствах.
Но никакое разочарование не способно было убить жившие в нем южные страсти. На протяжении почти всей его мирной, спокойной и скучной жизни в монастыре, большую часть любовного пыла, дремавшего в его крови, пожирали витражи. Жозеф отдавал слишком много сил и страстного вдохновения своему искусству.
Но, к сожалению, возвышенное и безумное искусство не могло вместить всех темных желаний, скрытых на дне его существа. И запертого в четырех стенах сарацина постигла участь многих несчастных монахов, истерзанных скукой и бездельем. Его праздным воображением завладели самые дикие и невероятные сны и видения. В этих уродливых снах и душных грезах Жозеф становился частью того странного и абсурдного мира, который жил в нем. Изображенные им святые и мученицы превращались в его возлюбленных и соблазнительниц, уводя его в страну запретного сладострастия и преступных наслаждений…
Он не искал встреч с настоящими женщинами из плоти и крови. Вовсе не потому, что строго и ревностно относился к своим обетам. Они были для Жозефа не больше, чем мертвыми и лишенными смысла клятвами. Но боль прошлого была слишком сильной. Да и на что он мог надеяться? Все женщины в этих краях питали к нему непреодолимое отвращение и безумный страх, как к язычнику и дьяволу. Даже самая невзрачная и бедная крестьянка убегала при его приближении, испуганно крестясь или закрыв лицо руками.
Кроме того, хотя Жозеф никогда не верил в любовь и высокие чувства, бессознательное отвращение удерживало его от этих мимолетных встреч и жалких радостей, которые ограничиваются лишь одним вечером, люди же остаются друг для друга безмерно далекими и чужими…Быть может, гордость и чувство собственного достоинства не позволяло сарацину искать этих бессмысленных наслаждений, в которых нет ни капли тепла и счастья…
Таким образом, не имея другого выхода, все его безумные желания сосредоточились в тюрьме его воображения, медленно подтачивая его рассудок и нервы.
Хотя брат Жозеф был уже немолод, а рассудок его безжалостно разрушался, он все еще продолжал чувствовать себя сильным и пылким мужчиной, которому необходимо тепло женского тела.
