Текст книги "Волчье логово (СИ)"
Автор книги: Aurelia1815
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
Бланш молчала. Но Юсуф не смотрел на нее. Увлеченный ужасным, неудержимым порывом откровенности, он продолжал:
– Я желал тебя. Я хотел поступить с тобой жестоко. Как могли родиться у меня такие ужасные мысли?! Разве могу я причинить тебе боль, разве могу разрушить твою жизнь? Как могу я быть с тобой грубым и жестоким, когда порез на твоем хрупком пальчике заставил бы мое сердце обливаться кровью?! О, ты так похожа на мои чарующие витражи! Если я сломаю тебя, то только смертельно израню осколками себя самого… О да! Я жестокий, ужасный, глубоко порочный человек. Мои записки поведали тебе о преступлениях, которые тяжким грузом лежат у меня на сердце. После смерти моей обожаемой матери, которая была для меня всем, которая так сильно, так пламенно любила меня, я возненавидел весь мир. Но теперь… разве теперь могу я его ненавидеть? Ведь ты тоже часть этого холодного, жуткого мира…
Юсуф остановился. Несколько мгновений он ловил приоткрытыми губами воздух. Потом снова заговорил все так же быстро и сбивчиво:
– Все то, что я говорю тебе, настоящее безумие! Знаю, знаю… Невероятная картина! Одинокий монах, суровый учитель приходит к бедной девушке, чтобы искушать и соблазнять ее чувственными речами… Боже мой, да еще и в церкви! Можно подумать, что это какая-то дикая шутка Всевышнего! Но поверь, мне не хочется смеяться… Я готов рыдать от отчаяния! Нет, я не отпущу тебя. Я останусь у твоих ног навечно. Аллах остановил для праведно-го Али солнце… Я верю, что ради нас с тобой может остановиться время!
Он резко отер пот со лба. Рука сарацина соскользнула со скамьи, и он наклонился еще ниже. Он производил впечатление человека, теряющего кровь по капле…
– На что я надеюсь? Кого хочу обмануть? Ты можешь пожалеть меня. В тебе много сочувствия ко всем живым существам… Но ты видишь во мне лишь отвратительного язычника! Ты не позволишь к себе прикоснуться! О, с тех пор, как я понял, что ты нужна мне, что моя жизнь без тебя лишена огня и света, я ненавижу свою темную кожу! Я хотел бы искромсать ее в мелкие, кровавые клочья! Потому что цвет моего лица, цвет моих рук не дает мне приблизиться к тебе!
Юсуф с силой несколько раз ударил руками о каменный пол исповедальни. Когда приступ отчаяния прошел, он вздрогнул. На разбитых руках выступила кровь.
– Увы, в чем моя вина?! – с жестокой болью в голосе воскликнул он. – Только в том, что моя мать родилась под чужим, солнечным небом?! Если бы я мог это изменить! Быть может, тогда я бы стал к тебе хоть на шаг ближе… Но как могу я приблизиться к тебе? Между нами тысячи миров, которые мне не преодолеть вовеки!.. Проклятье! Я столько лет бежал от любви и теперь не могу вызвать ее в единственном существе, которое мне необходимо во всей вселенной! Остальные люди для меня больше не существуют. Мне нет дела до любви и ненависти целого мира! Мне нужно только твое сердце! Я хочу заполнить мою жизнь тобой одной и больше никем! Я не вынесу твоего отвращения! Я хочу получить твои ласки! Я хочу постоянно слышать твой голос! Но как юная, прекрасная девушка, в которой все дышит восторженностью и чистотой, сможет прикоснуться к мерзкому язычнику, уродливому сарацину? О христиане! Что же вы наделали?! Если бы все видели друг в друге только людей… как бы все стало просто! В моей груди такое же человеческое, страдающее сердце! Почему ему нельзя любить тебя?! Пусть это оскорбляет тысячу богов, но моя любовь не станет ни на каплю меньше! Неужели ты не веришь? Такое существо, как я, тоже может сгорать в костре своих страданий! Пойми, я тоже человек! Под этой темной кожей струиться такая же красная кровь, как и у всех людей на земле… Разве ты не видишь? Она такая же теплая, как и у тебя… Или тебя пугают мои пороки и безумие? Увы, это горькая правда… Ты только вступила в жизнь. Ты белый, едва распустившийся цветок. А перед тобой умирающий человек, который разлагается и превращается в тлен с каждым новым мгновеньем… Тебя отвращает это внутреннее, медленное тленье? О да, это так… Но пойми, даже полумертвое существо может еще страстно жаждать чего-то! Я никогда не чувствовал, как женщина ласкает меня с любовью… У меня никогда этого не было! Даже Сесиль чувствовала себя в моих объятиях всего лишь жертвой адского демона! Но я хочу поймать хоть единственный взгляд, полный любви и восхищения! На пороге черной бездны небытия, в которую я скоро погружусь, я горячо желаю испытать пламенные восторги страсти! О, я не хочу уходить без этого!.. Если бы только ты могла дать мне это безмерное счастье!.. Почему дивный, свежий цветок не может упасть на раскрашенную, полную праха, гробницу?! Почему теплый, чарующий луч солнца не может проникнуть в мрачное, сырое подземелье? Ты никогда не думала, отчего природа так яростно противится этому?.. О, перед тем, как мои глаза закроются навсегда, я хочу выпить тебя до дна, как путешественник, томимый жаждой в палящей пустыне! Всю, без остатка! Я хочу умереть у тебя на коленях, слыша твой обожаемый голос сквозь дымку последнего бреда…
Внезапно Юсуф услышал тихий шорох платья. Он поднял глаза. Скамья была пуста. Бешенство придало ему силы. Он резко поднялся с пола и бросился за ней.
Бланш бежала по двору, задыхаясь от ужаса. Она слышала у себя за спиной его быстрые шаги и леденела так, будто за ней действительно гнался дикий зверь, чтобы вцепиться ей в горло своими острыми клыками. Наконец она толкнула одну из дверей в замок и крепко заперла ее. Здесь она была в безопасности.
Через мгновенье дверь сотряс чудовищный удар, и она услышала хриплый, разгневанный голос:
– Проклятая девчонка! Не поступай со мной так! Открой сейчас же! Ты думаешь, я не смогу опять тебя увидеть?! Как же ты ошибаешься! Я залью путь к тебе свежей, дымящейся кровью, неважно, своей или чужой, но доберусь до тебя!
Выкрикнув эту страшную угрозу, сарацин умолк. Волнение так обессилило его, что он упал на каменные ступени. Гнев скоро утих, и тогда он опять заговорил умоляюще и трогательно:
– Нет, нет, не слушай меня. Я не буду больше никому причинять боль. Умоляю тебя, открой. Я тебя не трону. Я клянусь тебе. Хочешь, я даже не подойду к тебе близко? Но не поступай со мной так жестоко! Я принес тебе мою измученную душу… Ответь мне, поговори со мной…
И тогда, словно легкий ветерок, словно далекое пение призрака, до него донесся быстрый, горячий шепот:
– О, Юсуф, Юсуф! Что вы наделали?! Не просите меня открыть эту дверь! Если я открою ее, то погибну в ту же минуту! И даже Господу со всеми его ангелами не под силу будет спасти меня! Ибо я люблю вас так сильно, так пламенно, так безмерно, так бесконечно, что моя грудь разрывается от этого огня! Во всем моем существе нет ничего, кроме любви к вам! Меня самой больше нет в этом мире! Есть только вы, мой бог и государь, мой великий Саладин! Я умираю и задыхаюсь под тяжестью этой огромной любви! Как вы можете просить, чтобы я вам отворила?!
Он услышал стремительно удаляющиеся шаги. И больше ни звука. Потрясенный и растерянный, Юсуф продолжал сидеть на холодных, залитых лунным светом, ступенях. Он не мог понять, были ли услышанные им невероятные слова зыбким сном, порождением лихорадочного бреда, жестокой игрой воспаленного воображения или удивительной, необъяснимой действительностью…
========== XXVI Вместе ==========
Секунду они стояли врозь, и как они потом
сошлись, я не видела, – Кэтрин метнулась вперед,
и он подхватил ее, и они сплелись в объятии, из
которого моя госпожа, мне казалось, не выйдет
живой.
Эмили Бронте «Грозовой Перевал»
Rudolf/Mary
Bleibt es doch so viel mehr…
Viel mehr…
So fassbar wie noch nie…
Weit mehr als nur Magie, die uns vereint,
Viel mehr als möglich scheint!
Mehr…
Viel mehr als bloß ein Wunsch…
Als wär’s vom Himmel uns vorherbestimmt…
Mehr als der stärkste Wind,
Der stürmt und braust und um sich greift…
Er trägt von weit her so viel mehr…
Mary
Wenn es bloß Täuschung wär…
Rudolf/Mary
Und doch ist’s scheinbar so viel mehr
So viel mehr. Rudolf
Рудольф/Мэри
Остается что-то намного сильнее…
Намного сильнее…
Такое понятное, как никогда раньше…
Намного больше, чем магия, которая нас соединила,
Намного больше, чем может казаться!
Больше…
Намного сильнее, чем просто желание…
Как будто мы предназначены друг другу небесами…
Сильнее, чем сильнейший ветер,
Который бушует и шумит, и свирепствует…
Он несет издалека сюда намного больше…
Мэри
Если бы это был просто обман…
Рудольф/Мэри
И все же, это явно намного больше…
«Намного больше». Мюзикл «Рудольф»
Она прервала его ужасным, резким смехом:
– Поглядите же, отец мой, у вас кровь под ногтями.
Виктор Гюго «Собор Парижской богоматери»
События минувшего вечера казались Юсуфу бессмысленным и диким сном. Несомненно, он окончательно сходит с ума. Он опять стал жертвой жестокого и пугающего ночного видения. Те странные, пылкие слова, которые донеслись до его слуха, не могли быть произнесены наяву. Зато его ужасные ночные откровения были трагической реальностью. Обычно ночная тьма приподнимала ту тяжесть, которая лежала у него на сердце, придавала ему сил и делала его еще искреннее и безумнее. Именно в таком состоянии он излил Бланш свою душу, высказав все самое бредовое и невероятное, что только могло прийти ему в голову в ту решительную минуту. Но сейчас, при свете дня, все его поведение представлялось Юсуфу чудовищным и нелепым. Он снова обрел способность хоть немного владеть собой, и все фантастические ночные безумства оказались заперты в клетке здравого смысла. До следующих сумерек…
Входя в комнату для занятий, сарацин не имел ни малейшего представления, как он сможет взглянуть на Бланш без жгучего, тяжелого стыда.
Она пришла очень поздно, но он не сказал ей ни слова. Она ни разу не подняла на него глаз, ни разу ни заговорила с ним и села, как можно дальше от учителя. Юсуф, в свою очередь, не сделал ни одной попытки. Неужели она так боится его? Неужели он уничтожил последнюю тонкую нить, которая еще связывала их? Невыносимо было думать, что он стал еще дальше от нее, чем был в ночь ужасного праздника…
Когда урок был окончен, девушка хотела выйти вслед за своей сестрой, но учитель остановил ее жестом приподнятой руки.
– Подожди, – тихо сказал он. – Мне нужно знать… В часовне я сказал тебе много ужасных вещей. Не моя вина, что все это правда… Но иногда я бываю совершенно сумасшедшим. Должно быть, я стал жертвой нового пугающего видения… Но я слышал… я слышал слова… Это нелепая надежда… Но скажи мне, в то время, как я сидел на ступенях, ты говорила что-нибудь?
Бланш подняла на него глаза. Они были совершенно иными, чем раньше. Они казались глазами взрослой женщины. В их пугающей темной глубине таились тысячи страхов и искушений.
– О Юсуф, неужели вам мало? – в отчаянии воскликнула она обиженным, резким голосом. – Или вы хотите убить меня?! Зачем вы явились меня мучить?.. Все эти слова чистейшая правда, правдивее который не было и никогда не будет ничего в мире! Даже если бы я от всей души этого захотела, то, что я чувствую, не смогло бы стать и на жалкую каплю меньше!
Он почувствовал, как от жестокого волнения кровь застучала в висках. На мгновенье мир потерял последние остатки ничтожного смысла. Она продолжала стоять в дверях, прижимая руку к груди, чтобы унять бешено колотящееся сердце…
Потом Юсуф в неудержимом порыве вскочил с места и схватил хрупкое, тонкое создание с чудовищной силой. Он ласкал ее и сжимал в объятиях так, словно желал содрать эту белую, чистую кожу, словно хотел сломать ее и уничтожить, прожечь до костей своим жаром и утолить вековую, ненасытную жажду… Он покрывал ее юное лицо пылкими, хищными поцелуями. Он перебирал дрожащими пальцами пряди ее светлых волос. Он хотел в едином миге отдать и получить все то, чего ждала его душа все долгие и бессмысленные прошедшие годы… Захваченная этим безумным вихрем, Бланш едва могла двигаться и отвечать на его ласки. Ей казалось, что ее жизнь сейчас закончится. Сила, во власти которой она оказалась, настолько превышала ее собственную, что любое ее движение было бы бесполезно. Из глубин мрачных клеток тоски и одиночества их истерические, болезненные чувства стремились друг к другу, чтобы смешаться в страстном, последнем порыве. Их безумные, чудовищные объятия напоминали скорее прощание перед казнью, чем трепетные ласки влюбленных… Казалось, будто им в самом деле предстоит умереть в следующее мгновенье, и они жаждут сделать текущий миг бесконечным…
Наконец Бланш почувствовала, что у нее заломили кости, и ей не хватает воздуха. Она сделала слабую попытку отстраниться от Юсуфа. Он медленно разжал руки и выпустил ее. Его адская, страстная жажда была насыщена хотя бы на единый глоток.
Они сели на пол возле окна, озаренные бледным и зыбким утренним светом. Они не отрывали друг от друга жадных, пылающих взглядов. Все было невероятно, как предрассветный сон, и ново, как нежная, первая листва… Слова, не способные выразить и тысячную долю того, что выражали взгляды и неровное дыхание, путались и тонули в сбивающем все на своем пути потоке чувства. Встречались руки, переплетались горячие, дрожащие пальцы. Мыслей не было. Все поглотила волна бесчисленных, невыразимых ощущений. Смешивались вздохи, смешивались страсти, смешивались души…
У них не было ничего, что обычно бывает у юных и прекрасных влюбленных. Они были всего лишь учителем и ученицей. Сарацином и христиан-кой. Отверженным безумцем и отравленной опасными мечтами девушкой. В их мире не было места радости и свету. Он был похож на склеп и состоял из кошмарных снов, ночных бодрствований и необъяснимых страхов. Болезнь, безумие и порок проступали на их лицах. На его лице пугающе явственно, на ее – пока едва заметно…
Но в этот неповторимый миг они, больные и безумные, обладали большим, чем может вместить вся Вселенная… Большим, чем то, что когда-либо чувствовали самые невинные и счастливые влюбленные. Большим, чем огонь звезд и бездна вечности. Те, для кого и в целом, огромном мире не могло найтись ничего им подобного, обладали сегодня сердцами друг друга…
____________
С момента признания Юсуф и Бланш стали необходимы друг другу, как глоток прозрачной, холодной воды умирающему от жажды, как лекарство страдающему от боли. Их мучительная тоска и печаль проходили только в обществе друг друга. И они могли чувствовать себя счастливыми только находясь вместе. Это больше походило на болезнь и одержимость, чем на чистые любовные восторги. Символ навечно соединенных в аду влюбленных страдальцев Данте был для них самым верным обозначением.
Бланш желала стать к Юсуфу еще ближе. После уроков она просила его переводить ей тексты из Священного Корана. Она хотела проникнуться его верой, разделить его мысли, его мечты и грезы. Она слушала, впитывая в себя каждое слово. Иногда девушка задавала вопросы. Очень часто Юсуф их не понимал, и это пугало его.
Однажды она прервала его и спросила:
– Здесь сказано, что те, кто не уверовали, блуждают во тьме по воле Аллаха… Но почему он оставляет их погрязать в грехе и неведении? Бедные создания… В чем вина каждого, кто ничего не знает о Господе? Чем виноваты те, кто не уверовали? Почему же Аллах не наставит их на путь истинный прежде, чем наказывать?
Сарацин глубоко задумался.
– Увы, я не знаю ответа, – наконец искренне признался он.
Он не мог ей этого объяснить. Пророк тоже не мог этого объяснить. В Священной книге не было того, о чем спрашивала все лишь бедная, юная девочка…
Потом они играли в забавную игру. Он поворачивал ее руки ладонями вверх, показывая, как молятся мусульмане. Бланш набрасывала на голову какую-нибудь светлую ткань и садилась лицом к солнечным лучам, держа в руках Коран. Она говорила с улыбкой, что на свете еще никогда не было такой белой сарацинки, и Аллах будет очень удивлен, увидев ее… Он пытался заплетать ее волосы в косы и учил читать на арабском. Она просила его показать, как сидят люди на Востоке, и весело смеялась. Пробовала сама и смеялась еще громче.
Юсуфу и Бланш было мало часов и дней, которые они проводили вместе. Они хотели украсть у беспощадного времени еще и длинные, тоскливые ночи. Вечером сарацин сбегал из монастыря и в надвигающихся сумерках отправлялся к полуразрушенной ограде замка де Сюрмон. В одном месте стена обвалилась особенно сильно. Девушка взбиралась на нее и легко соскальзывала ему на руки.
Они отправлялись бесцельно бродить под звездным небом, по пустым и заброшенным окрестностям, похожие на двух неприкаянных, гонимых своими грехами призраков. Таинственный, бескрайний мир был наполнен неведомыми шорохами и странными, зыбкими тенями. За каждым поворотом дороги Бланш чудились жуткие посланцы из потустороннего мира, возникающие из кромешной тьмы. Расширенными от ужаса глазами она всматривалась в каждый кривой куст, в каждый блик лунного света. И как только возбужденное воображение рисовало ей страшного выходца из чужих ми-ров, она в испуге крепко прижималась к своему повелителю и господину. Но он ничего не боялся в ночи. Он сам был ее частью. Он привык к диким видениям и невольно слился с ними…
Как-то раз Юсуф захотел показать ей свои витражи. В час, когда все в монастыре спали крепким сном, они проскользнули в не затворенные сарацином ворота и тихо вошли в церковь, переполненную мертвым и волшебным лунным светом. Потрясенная Бланш сначала застыла в невольном восторге, а потом принялась скакать, как безумная, ловить руками синие снежинки света, бросаться от одного окна к другому. Она мгновенно узнала рисунки Юсуфа по нервной и страстной манере и надолго впала в оцепенение, рассматривая их. Когда она заговорила, хватая его за руки, и указывая то на одно, то на другое, он узнал в ее сбивчивых, восторженных речах много собственных мыслей. Но было в них и что-то новое, непонятное, загадочное…
Рассмотрев все его сверкающие витражи, Бланш сказала:
– Знаете, почему жизнь на ваших картинах такая мрачная и печальная? Потому что в них была только ваша горькая тоска, но не было любви…
– Но ведь раньше у меня не было тебя, – мягко улыбнулся он.
Потом он отвел девушку в мастерскую и стал подробно объяснять, как изготавливаются цветные стекла. Она серьезно и сосредоточенно слушала и иногда задавала вопросы. Юсуф стал показывать ей недавно изготовленные фрагменты витражей. Увлеченная Бланш быстро схватила один из них и тут же громко вскрикнула от боли. По стеклу потекли тонкие струйки крови. Он стремительно схватил ее руку и приник к ней ртом, чтобы остановить кровь, пока не найдет, чем перевязать рану. Он проглотил несколько горячих, соленых капель прежде, чем наконец приложил к порезу кусок ткани.
– Проклятье! Надо быть осторожнее. Можно сильно порезаться!
– Ваши руки все изранены, – тихо отвечала она. – Почему же я не могу один раз вынести ту боль, которую вы испытываете так часто?
– Потому что ты невинное дитя, а не я!
– У вас кровь на губах, – сказала Бланш.
В другие дни они без устали бродили по бескрайним полям. Юсуф разворачивал перед ней сияющие картины далекого Аль-Андалуса, а она тонула в сладостных и щемяще-тоскливых мечтах… В их устах мешались слова из Библии и Корана, прочитанные книги и события истекшего дня, фантастические мечты и серая реальность.
Во время одной из таких дивных прогулок они заметили на горизонте бесформенные, истлевшие, черные развалины. На вопрос девушки, сарацин мрачно ответил, что перед ними Волчье Логово. Бланш пожелала войти внутрь.
Перед изумленным и испуганным взором девушки предстала ужасная картина запустения, разрушения и мертвящей пустоты. Стены замка наполовину обвалились, остатки мебели почти все сгнили от дождей и снегов и рассыпались в прах. Половина крыши едва держалась на истлевших, источенных временем перекладинах. Сырые стены почернели и облупились. Старые, покосившиеся рамы хлопали и ужасающе скрипели на ржавых петлях. Злой, холодный ветер врывался в открытые окна, принося с собой редкие, белые хлопья снега…
Так вот оно, это вожделенное и печальное место, из-за которого было разрушено столько жизней, и которое столько лет отравляет людей смертельной ненавистью! Жалкая гробница, полная холодного праха!
С мрачной грустью Юсуф обводил взглядом свое былое жилище, которое когда-то было наполнено радостью и светом, звоном браслетов и старыми легендами… Что осталось от призрачного рая его далекого детства?..
– Уйдем отсюда поскорей, – медленно и с усилием проговорил он. – Сюда могут забрести волки…
– Должно быть, воспоминания о прошлом причиняют вам сильную боль.., – с сочувствием отвечала Бланш, заботливо всматриваясь в его изменившееся лицо.
Он взял обеими руками ее голову, несколько раз пригладил волосы надо лбом, провел пальцами по щекам, и ответил с глубоким чувством в голосе:
– Когда я вижу тебя рядом с собой, когда слышу твое дыхание, когда чувствую биение твоего трепещущего сердца… больше ничего в этом жестоком мире не причиняет мне боль…
========== XXVII Граница ==========
Не нарушай межи ближнего своего,
которую положили предки в уделе своем,
доставшемся тебе в земле, которую Господь
бог твой дате тебе во владение.
Библия. Второзаконие. 19
Прошло несколько недель. Зима, с ее метелями и усыпанными инеем деревьями, с ее темными, холодными вечерами и печальными сумерками, со слабым огнем в очаге и скучными, долгими днями, наконец подошла к концу. Повсюду начал таять снег. По земле побежали журчащие, косые ручейки. Бездонное небо завораживало чарующей, нежной и чистой голубизной. Солнечные лучи стали ярче, ласковее и теплее. Деревья, сбросившие свой сверкающий снежный наряд, теперь стояли мокрые и голые. Их темные ветви прорезали ясную небесную лазурь. Весело и жизнерадостно защебетали маленькие пташки, радуясь, что пережили холодную и суровую зиму… Хотя на оживающих деревьях только начали набухать пахучие почки, а до появления первой листвы было еще далеко, в воздухе стоял какой-то особый, нежный и вдохновляющий аромат весны, солнечных лучей и радости…
В один из таких прекрасных, погожих дней во дворе монастыря Сен-Реми собралась небольшая группа местных крестьян. Ярко светило полуденное солнце, но лица людей были суровы и мрачны. Им не было никакого де-ла до всей этой весенней красоты. У них были свои серьезные и тяжкие заботы. После долгих зимних холодов крестьяне имели усталый и изможденный вид. Они были худы и кое-как одеты в старые, изношенные лохмотья. На лицах читалось невежество, суеверие и бесконечная усталость от горестей жизни…
Собравшись у монастырского крыльца, крестьяне терпеливо ждали аббата. Вскоре он показался на ступенях в сопровождении брата Ватье.
– Дети мои, – мягко обратился к ним отец Франсуа, – мне доложили, что вы хотите поговорить со мной. Какое дело привело вас сюда?
Толпа загудела, но в этом монотонном гуле нельзя было разобрать ни слова. Наконец вперед вышел старый, седой крестьянин и, низко поклонившись настоятелю, поведал хриплым, тихим голосом:
– Ваше преподобие, были мы в поле. Тут слышим лошади топочут где-то… Ясное дело, все мы, как один, перепугались. Не иначе, думаем, как какие-нибудь сеньоры опять затеялись биться! А нам-то что делать? Попадем под горячую руку, да и поминай, как звали… А все ж, нам стало любопытно, и мы издали решили поглядеть, что там делается… Смотрим, а это барон наехал в наши края! Прискакал он, значит, со своими людьми, слезли они с коней, и давай выдирать столб! Мы и решили, что непременно вам надо доложить, а то как же…
Старик смутился, опустил голову и не закончил фразу.
– Постойте! – воскликнул отец Франсуа, на лице которого за время рассказа крестьянина живейшее беспокойство сменялось то удивлением, то возмущением. – Какой барон приехал в наши владения? Сеньор де Кистель? И о каком столбе вы говорите?
– Да, он, кому же еще быть… Так ведь столб… Ну тот, что на границе торчит…
– Пограничный столб, который отделяет владения монастыря от земель барона? – всплеснул руками настоятель.
– Верно, ваше преподобие. Он это и есть.
– Пресвятая дева! – воскликнул аббат, и брови его сурово сдвинулись, а глаза засверкали от гнева. – Что позволяет себе этот бессовестный человек! Какой дикий произвол и неслыханная дерзость! Я должен немедленно его остановить! Брат Ватье! Ватье, вы меня слышите?! – повысив голос, обратился он к монаху, который, сев на лестницу, сосредоточенно ковырялся палкой в трещинах на старых ступенях.
– Слышу. Разве у меня ушей нет? – недовольно пробурчал тот, не оставляя своего увлекательного занятия.
– Если братья будут спрашивать обо мне, вы расскажете им, по какому важному делу я отправился.
– Как прикажите, святой отец.
Через четверть часа задыхавшийся от быстрой ходьбы отец Франсуа оказался на месте странного происшествия. Его глазам предстала невиданная картина. Сидя на старом, полусгнившем стволе поваленного дерева, барон де Кистель пил вино из походной фляжки и время от времени раздавал короткие и грубые приказания своим подчиненным. Сновавшие вокруг многочисленные вассалы с рвением и быстротой выполняли их. Двое из них яростно рубили вековой, раскидистый дуб, и удары топора зловещим, тяжелым эхом разносились по всей округе. Огромное дерево дрожало от сильных ударов, но все еще не поддавалось смерти… Рядом валялся вывороченный из земли, весь покрытый грязью, каменный старинный столб.
Бросившись вперед, и простирая к вассалам руку, аббат громким, разгневанным голосом воскликнул:
– Остановитесь, несчастные! Что вы творите? Как вы смели таким варварским образом вторгнуться в наши священные владения?!
– А, вот и чертов настоятель явился, – проговорил барон, медленно вставая со своего места. – Добро пожаловать! За каким дьяволом вас сюда принесло?
– Этот вопрос должен задать вам я! – с негодованием отвечал отец Франсуа. – Что вы делаете в наших землях?! Что за ужасную картину разрушения я здесь наблюдаю?!
– Не орите на меня! – угрожающе рявкнул барон де Кистель. – Не хватало еще, чтоб я выслушивал тут упреки какого-то жалкого попа… Я, благородный сеньор!
– Вы не благородный сеньор, мессир Годфруа! Вы хуже самого последнего разбойника и язычника! Что вы здесь устроили? Разве достойные сеньоры ведут себя таким невероятным образом!
– Благородным сеньорам позволено все на свете! Не смейте меня учить!
– Это чудовищное беззаконие!
– Ну нет, разорви меня дьявол! – с глубоким убеждением отвечал барон де Кистель. – Все по обычаю. Мой паршивый капеллан сказал мне, что раньше граница наших с женой владений лежала ближе к вашему треклятому монастырю! Это поганые попы обманули деда Сесиль и отхватили себе жирный кусок! Но теперь я пришел восстановить справедливость, не будь я Годфруа де Кистель!
– Справедливость? – переспросил потрясенный отец Франсуа. – Как вы смеете говорить мне о справедливости?! Не произносите это высокое слово! В ваших устах и имя святого звучало бы, как богохульство! Вы пришли вершить произвол, а не восстанавливать поруганную справедливость! Кто защищает ее с топорами в руках, круша все подряд в чужих владениях?! Вся округа стонет от ваших диких преступлений, сеньор де Кистель! Если вас обошли в правах (чему я нисколько не верю), то подайте прошение в суд, а не берите на себя обязанности судей, государей и самого Господа Бога!
В это мгновенье раздался ужасающий треск. И не успел аббат отскочить в сторону, как огромное, раскидистое дерево с шумом повалилось на землю, шелестя ломающимися ветвями и утопая в сверкающем фонтане брызг, взметенном из холодных луж. С горечью и грустью посмотрел отец Франсуа на поверженного гиганта. Когда-то мощный, высокий, шелестящий густой зеленой кроной, несчастный дуб теперь беспомощно и одиноко лежал у ног людей…
– Что вы натворили? – тихо и печально произнес аббат, не отрывая взора от погибшего дерева. – Быть может, этот дуб видел еще времена Ренье Длинношеего13, а вы уничтожили его вековые сны в один страшный миг…
– Может прикажете мне разрыдаться над горой сухой древесины? – издевательски осведомился барон.
– Сомневаюсь, что даже сам Господь сможет заставить вас плакать на Страшном суде, – сказал настоятель. – Не думайте, что я оставлю безнаказанными ваши ужасные бесчинства! Я обращусь к графу де Леруа, вашему сеньору… Если будет нужно, подам жалобу самому графу Эно или епископу Льежскому!
– Что мне до них! Можете жаловаться хоть самому французскому королю или римскому папе! Все они далеко. А здесь хозяин я и мой добрый меч! Эй, Жан, Анри, арестуйте его и отвезите с нами в замок! Там он живо заговорит по-другому!
Два храбрых воина грубо схватили старого аббата и, связав ему руки за спиной, посадили на лошадь.
– В замок! – скомандовал барон, ловко вскакивая в седло. – Никто не посмеет противиться воле славного Годфруа де Кистеля! Будь то хоть сам дьявол в своем огненном пекле!
– Да покарает вас Всевышний, если люди настолько безумны и слепы, что оставляют безнаказанными ваши жестокие злодеяния! – в отчаянии воскликнул аббат, резким движением головы отбрасывая упавшие на лоб седые волосы, и задыхаясь от бешеной скачки. – А жизнь такого несчастного и беспомощного старика, как я, стоит гораздо меньше, чем жизнь погубленного вами векового дуба!..
13 Ренье Длинношеий – лотарингский правитель IX в., от которого пошли князья, правившие впоследствии в Геннегау и Брабанте.
========== XXVIII Пленник ==========
В ловушке осьминог.
Он видит сон – такой короткий! –
Под летнею луной.
Басё
…но ты прощаешь меня, Ревекка?
– Так искренне, как только может
жертва простить своему палачу.
Вальтер Скотт «Айвенго»
Он думает, что покинет тюрьму,
потому что надеется уйти из жизни.
Виктор Гюго «Ган Исландец»
Солнце все еще стояло высоко, когда барон и аббат въехали во двор замка де Кистель в сопровождении шумной толпы вассалов и слуг мессира Годфруа. Настоятеля бесцеремонно стащили с лошади и, развязав ему руки, велели идти в замок. Он выполнил этот приказ в глубоком молчании и со спокойным достоинством.
Когда барон с пленником и несколькими вассалами вошли в просторные комнаты, им навстречу выбежал живой и красивый мальчик лет десяти. Он был одет богато, роскошно и с безупречным вкусом. На ребенке красовалось блестящее, искусно расшитое, белое с фиолетовым блио. На ногах были маленькие, аккуратные кожаные туфельки. Русые волосы с легким рыжеватым отливом были гладко причесаны. На смышленом и миловидном личике поблескивали умные и хитрые глаза.
– Ого, отец! – задорно воскликнул он. – Неужели вы захватили в походе пленника? А… это всего лишь жалкий поп, – разочарованно протянул мальчик, разглядев пыльную сутану отца Франсуа.
– Твоя мать снова нарядила тебя, как дурацкую куклу! – недовольно произнес барон де Кистель, подходя к сыну и беря его за плечи. – Ты похож на девчонку в этих чертовых тряпках.
