Текст книги "Волчье логово (СИ)"
Автор книги: Aurelia1815
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
– Нет, я настоящий рыцарь, клянусь честью! – засмеялся мальчик. – Как только вы научите меня владеть мечом, я вам это докажу! Тогда я одержу победу над всеми сеньорами в округе! А кто такой этот поп? Зачем вы его захватили?
– Этот проклятый аббат мой враг, и все тут! Не крутись под ногами. Ты мне мешаешь. Иди к своей матери.
– Враг? – не унимался ребенок. – Значит вы его убьете? Убивать монахов совсем не забавно, они ведь не могут защищаться… Но я бы все равно не отказался на это взглянуть!
– Дитя мое, надеюсь, этого не будет, – со вздохом произнес до сих пор хранивший молчание аббат. – Мне не верится, что вы злы и жестоки. Природа щедро одарила вас. В ваших глазах сияют живые мысли. Но, к несчастью, вы попали в слишком дурное окружение, которое отравляет ваши детские радости и вашу нежную невинность…
Мальчик не успел ничего ответить настоятелю, так как из соседней комнаты послышался женский голос:
– Робер! Робер, сынок, где же ты? Куда опять от меня спрятался?
– Я здесь, мама, – мгновенно отозвался он, вприпрыжку скача к двери.
В залу вошла баронесса де Кистель в скромном и простом домашнем платье. Волосы ее не были собраны в косы и шелковистыми потоками рассыпались по плечам. На ее бледном лице совершенно не было красок, и от этого оно казалось чище, печальнее и красивее…
С нежной улыбкой Сесиль наклонилась к сыну, подставляя ему щеку для поцелуя. Потом обвела глазами залу. Как только она заметила своего мужа в окружении вооруженных вассалов, на ее лицо сразу же вернулось ледяное и замкнутое выражение. Когда же взгляд Сесиль упал на фигуру настоятеля, в глазах ее промелькнуло мимолетное удивление и неприязнь.
– Что это значит? – воскликнула она, стремительно направляясь к барону. – К чему здесь этот человек?
– Я захватил его в плен, – с самодовольным видом пояснил сеньор де Кистель.
– В плен?! Вы с ума сошли?! Чего вы добиваетесь? Он аббат монастыря. Он священник. Вас обвинят в произволе и нарушении закона!
– Еще не хватало, чтобы я спрашивал совета у баб! Идите вон! Я не раз-решал вам вмешиваться в мои дела! – вспылил барон.
– Вы забываете, что это и мои дела тоже. Вы все испортите, Годфруа!
– Баронесса, – обратился отец Франсуа к мадам де Кистель, – прошу вас, уговорите вашего супруга отказаться от его безумной затеи и отпустить меня обратно в обитель. Его поведение не принесет никому из нас ничего хорошего.
Сесиль медленно подошла к аббату и, пристально взглянув на него, отвечала:
– Не воображайте, что я стараюсь ради вас. У меня нет для этого никаких причин. Напротив. Под вашим покровительством находится проклятый Жозеф. Вы тоже мешаете мне получить Волчье Логово! Мне было бы только на руку, если бы с вами случилось что-нибудь дурное…
Отец Франсуа грустно вздохнул и опустил голову. Потом снова поднял глаза и искренне ответил:
– Да простит вас Бог, бедная Сесиль. В вашем несчастном сердце много ненависти и злобы. Но в нем также и много боли. Быть может, когда-нибудь одно уравновесит другое в глазах Всевышнего…
– Робер, пойдем отсюда! – раздраженно воскликнула Сесиль. И, схватив мальчика за руку, она быстро покинула комнату.
– Я же предупреждал, что вам не на что надеяться, – торжествующе произнес барон. – Здесь вам придется стать покладистым и выполнять все мои приказы и желания.
– В таком случае, спешу сообщить вам, сеньор де Кистель, что и вам надеяться не на что, – холодно ответил аббат. – Я не подчинюсь вашему жестокому произволу!
– Мне это надоело, черт меня подери! – рявкнул мессир Годфруа. – Бросьте этого капризного старика в подземелье! И не давайте ни хлеба, ни воды, пока он не перестанет ломаться, как шлюха!
Грубые руки схватили аббата, протащили по темным коридорам и бешено швырнули на сырой и холодный пол замковой темницы. Позади него с грохотом и скрипом захлопнулись тяжелые ржавые решетки, и он остался один. Без еды и питья. Без единого огонька. В холоде и кромешной тьме.
Несколько минут отец Франсуа пролежал неподвижно, измученный и оглушенный падением. Потом, немного очнувшись, приподнялся и огляделся кругом. Но он ничего не увидел. В подземелье царил непроницаемый мрак. Тогда аббат медленно отполз в угол, и сел там, прислонившись спиной к стене. Он провел руками по лицу и попытался собраться с мыслями.
Его положение было очень опасным. Но и чудовищно нелепым. Барон де Кистель обошелся с ним, как дикарь и варвар. Все его недопустимое поведение было чистейшим беззаконием и своеволием. И все же, он был знатным сеньором. Пойти против его воли будет непросто…
Барон могуществен и богат. У него на службе множество вооруженных людей. У него есть острые мечи и тяжелые топоры. На его стороне сила и превосходство. А у него? Что есть у него, несчастного и оскорбленного, беспомощного узника?.. Его жалкая сутана? В этом замке у него нет ни друзей, ни спасителей… Он чудовищно одинок и беззащитен. Что может он противопоставить всем этим железным решеткам, острым мечам и жестоким побоям?.. Он был спокойным, мягким и мирным человеком. Страдания и боль пугали его.
И все же, несмотря на страх и глубокое отчаяние, отец Франсуа чувствовал, что уступить он не сможет. Он не мог потакать чудовищному произволу барона. Он не мог предать Жозефа. Он не мог уступить властному сеньору земли, по праву принадлежащие святой обители.
Его мало заботили эти земли сами по себе. Ему никогда не было никакого дела до выгоды или богатых владений. Он даже не верил в то, что церковные земли принадлежат Господу. К чему милосердному Богу эта жалкая, земная доля, когда ему принадлежит весь мир?.. Это имущество не имело для аббата никакого значения. Но как он мог допустить творимые бароном, жестокие бесчинства? И разве в этом горьком мире, полном насилия и крови, он не должен стать тем, кто остановит волну жестокости и своеволия? Да, он всего лишь жалкая пылинка в руках Всевышнего. Но ведь великий и порочный Рим обрушился от одного страдающего взгляда горстки первых мучеников! Ведь и мягкая волна за века источает твердый камень. Ведь и высокие горы рассыпаются в прах по единой песчинке… Есть нечто, что тверже железа, выше бегущих по небу облаков, сильнее чудовищной бури. Это сила духа. Она невидима. Она легка, как дуновение летнего ветерка. Но ее невозможно ни отнять, ни подчинить, ни убить…
И такая сила существовала под этой запыленной, изорванной сутаной. В этом старом, отзывчивом сердце.
Отец Франсуа был терпелив и сострадателен. Он никогда никого не ненавидел. Он был готов защитить несчастного и обездоленного. Но он не привык склонять голову перед теми, у кого есть власть и сила. Он никогда не преследовал еретиков, не заботился о чистоте веры, не добивался чьей-то смерти. Ему не важны были мертвые буквы. Важны были лишь добрые дела и открытое сердце… Он готов был простить грешника, пожалеть блудницу, протянуть руку нищему… В нем не было ничего ангельского. Ему не чужды были человеческие грехи и слабости. Он не хотел сделать всех вокруг праведниками. Хотел лишь, чтобы в мире стало немного меньше зла и смертей, а люди стали немного добрее и лучше…
Отец Франсуа глубоко вздохнул и обхватил плечи руками. Он страдал от холода и жажды. У него болело сердце, и он чувствовал чудовищную слабость. Но изменить свое решение он не захотел ни на единое мгновенье!
Ему казалось, что он впал в тяжелый полусон. И сквозь эту прозрачную дымку грез являлась ему женщина в белом покрывале, с нежной улыбкой и сверкающими глазами. Мучительно близкая и страшно далекая. Единственная. Светлая, как солнечный луч. Чистая, как первый снег…
Зыбкие видения аббата были рассеяны стуком распахнувшейся двери. В щель пробился слабый отблеск света, прорезавший тьму, и отец Франсуа невольно зажмурился.
В подземелье появился барон де Кистель. В одной руке он держал пе-ро с чернильницей и какие-то бумаги, в другой – свечу, неверный свет которой озарял его высокую, крепкую фигуру.
– Ну что, вы передумали? Будете вести себя, как следует? – примирительно обратился он к узнику.
– Вы полагаете, мессир Годфруа, что я мог изменить свое решение за какой-то жалкий час? – устало спросил аббат, поднимаясь с пола.
– Прекратите ломать комедию! Мой паршивый капеллан составил какие-то путанные бумажки… по ним Волчье Логово приносится в дар моей жене вашим монастырем… а граница моих владений устанавливается там, где она была раньше. Подпишите их, и я сейчас же вас отпущу.
– Я ничего не подпишу, – с гордым достоинством ответил отец Франсуа.
– Какого дьявола! – взревел барон, изо всех сил швырнув бумаги и чернила об пол и в бешенстве выхватывая меч. – Подписывай, скотина, или я убью тебя на месте!
И он, задыхаясь от гнева, приставил острие своего меча к груди пленника.
Отец Франсуа отшатнулся. Тени мрачного ужаса заплясали в его расширенных зрачках. Он знал, барон исполнит свою угрозу. Но через мгновенье он подумал о Жозефе. И подумал обо всех, кто умел сохранять твердость и веру под остриями солдатских мечей и среди клыков диких, кровожадных зверей… Его лицо осветилось порывом невиданной решимости и смелости, и шагнув вперед, он с безрассудной искренностью крикнул прямо в лицо своему преследователю:
– Убейте меня, сеньор де Кистель! Убейте, я ничего не подпишу! Я знаю, даже молящие взгляды женщин и детей не останавливали вашу жестокую руку! Остановит ли взор несчастного старика?! Напрасная надежда! В вас нет ни капли жалости! Если бы только моя кровь могла остановить вашу чудовищную и дикую силу, я бы умер с радостью! Но, увы, это пустые мечты! И все же, пусть лучше ваша ярость будет утолена моей кровью, чем отберет жизнь у другого живого существа! Сделайте благородное дело! Убейте меня! Я болен и стар, моя жизнь немногого стоит! Так пусть же она выкупит у вашей слепой злобы другие жизни! Наносите удар! Иисус, прими мою грешную душу в свои объятья!
Он стоял перед самым острием меча, гордо выпрямившись и широко раскинув руки. Рукава его сутаны колыхались от неведомого ветра. В глазах старика сверкал невиданный огонь потрясающей храбрости и высокого сознания приносимой жертвы…
Барон де Кистель смотрел на него в растерянности и недоумении. Под своим занесенным мечом ему доводилось видеть самые разные лица. Одни были перекошены страхом, другие – яростью и ненавистью. Но такого… такого он еще не видел никогда! Перед ним стоял безоружный человек, и в глазах его не было ни ужаса, ни ненависти… А было что-то, чего барон вовек не смог бы постигнуть…
Он опустил меч.
– Что это на вас нашло, будьте вы прокляты.., – пробормотал он. – А, я понял! Вы хотите, чтобы я быстро избавил вас от мучений. Но нет, этого не будет! Раз вы отказываетесь подписать, то вы сгниете в этом поганом подземелье! Или умрете от жажды и голода в страшных муках!
С этими словами разъяренный сеньор де Кистель вышел из подземелья и громко захлопнул тяжелую дверь. Раздался скрип ключа в замке. И в эту минуту до барона донеслись дышащие вдохновенной решимостью и упорством слова узника:
– Будут мои мучения длится один миг или десять дней, вы никогда не услышите от меня другого ответа! Ваши решетки, мессир Годфруа, так же бессильны, как и вы сами!
========== XXIX Сесиль ==========
Говорит из дам одна:
«Королева все грустна?»
Отвечает королева:
«Да, мне грустно, Женевьева,
И душа моя смутна».
Виктор Гюго «Турнир короля Иоанна»
Willst du mich belehren,
dann zwingst du mich bloß,
zu fliehn vor der lästigen Pflicht.
Willst du mich bekeren,
dann reiß ich mich loss,
und fliegr’ wie ein Vogel ins licht.
Ichgehörnurmir. Elisabeth
Если ты захочешь меня учить,
я убегу от тяжкого долга.
Если ты захочешь меня наставлять,
тогда я вырвусь из пут и полечу,
как птица, к свету.
«Я принадлежу только себе». Мюзикл «Элизабет»
– Мама, но ведь вы же позволите мне взглянуть, как вздернут чертова попа? – не отставал мальчик от матери, дергая ее за платье.
На пороге своей комнаты баронесса наконец взглянула на него и укоризненно спросила:
– Милый Робер, зачем тебе это нужно? Это нехорошо.
– Нет, вы ничего не понимаете, это весело, черт меня подери!
– Перестань повторять отвратительные ругательства и проклятия, смысла которых ты даже не понимаешь, – нахмурилась Сесиль. – Твой отец учит тебя дурным и вульгарным манерам! И это очень печалит меня…
– Не печальтесь, матушка. Я стану безупречным рыцарем и самым смелым воином на свете! Я завоюю для вас три огромных королевства! И буду драться с каждым, кто усомниться в вашем благородстве и красоте! Вот увидите… Можно мне пойти во двор поиграть? Капеллан уже закончил морочить мне голову своей грамотой.
– Иди, сынок, – отвечала баронесса с мягкой и доброй улыбкой. – Только не забудь вернуться вовремя к вечерней молитве и к ужину.
– Приказ Прекрасной дамы будет исполнен, – расхохотался Робер, легко спускаясь по ступенькам.
Сесиль медленно вошла в свою спальню и села у окна, чтобы сверху любоваться грацией и наивными играми своего любимого сына. Из открытого окна ей в лицо веяло свежим весенним ветром, который нежно целовал ее бледные щеки и тихонько играл с ее рыжими, длинными волосами. Внизу, во дворе, задорно скакал и махал деревянным мечом Робер. За синей, манящей далью, убегавшей за горизонт, пристальный взор Сесиль угадывал смутные очертания старого, разрушенного замка, который властвовал жизнями всех окружающих людей…
Рядом с ней на кресле валялось неоконченное вышивание с искусным цветным узором. На столе лежал недочитанный рыцарский роман, повествовавший о невероятных обетах и приключениях и фальшивых, приукрашенных чувствах. Свежий ветерок капризно и игриво перелистывал тонкие листы…
Но Сесиль не хотелось браться ни за чтение, ни за вышивание. Ее скучающий и грустный взгляд равнодушно скользил по всем этим привычным предметам, обещавшим жалкие и давным-давно потерявшие свое очарование развлечения. Живые и радостные искорки вспыхивали в зрачках баронессы только, когда она смотрела на играющего во дворе сына.
Посреди тоски и пустоты ее жизни Робер был единственным лучом света, единственной надеждой, единственным смыслом ее безрадостного существования. Сесиль казалось, что, если бы не очаровательный смех и не живой взор ее милого мальчика, она давно бы уже потеряла желание ходить и двигаться. И так бы и сидела целыми часами в своем кресле у окна, бесцельно созерцая мрачные развалины ее далекого прошлого…
Но Робер каждый день наполнял ее жизнь все новыми и новыми заботами и тревогами. Это ради него одного Сесиль отчаянно цеплялась за старые земли и жаждала получить в свое распоряжение Волчье Логово. Никто не посмеет обойти в правах ее любимое и драгоценное дитя!
Но в каком окружении жил ее бедный мальчик! Какой дурной пример ежедневно подавал ему родной отец и свита его вечно пьяных вассалов! Сесиль питала глубокое отвращение и презрение к барону де Кистелю. Она вышла за него замуж лишь потому, что надеялась: он поможет ей вернуть утраченные владения. Но сам барон представлялся ей грубым и вульгарным животным. Ее бросало в дрожь от одного звука его голоса, от его уродливых прикосновений… Вся ее жизнь с мужем была непрерывной адской пыткой, конца которой Сесиль не видела…
Она всей душой ненавидела мужчин. Ненавидела их громкий смех, их грубость, их горячее дыхание… Они были для Сесиль отталкивающими и ненужными существами. Но это был их мир. Мир, выстроенный на остриях мечей, на камнях замков и темной мужской силе. Мир воинов и хищников. В нем невозможно было выжить одинокой и беззащитной женщине. Она не могла добиться торжества справедливости и своей победы, оставшись чистой от их удушливых объятий. Но почему ее жизнь, ее тело, ее бессмертная душа должны были принадлежать кому-то?! Она жаждала всего лишь свободы и тихих радостей вдали от мира бешеных страстей и жарких желаний…
Существовал ли на свете мужчина, который мог бы дать неприкаянной душе Сесиль подлинное счастье? Мог ли кто-нибудь отогреть ее заледенев-шее сердце, подарив ей радость жизни и нежные, хрустальные мгновения любви? Она не знала этого. Едва ли это знали даже сами ангелы в небе…
Сесиль питала горячую привязанность лишь к тем мужчинам, которые приходились ей родственниками. В юности она больше всех на свете любила своего брата. Такого изящного, легкого, блестящего, неподражаемого… Такого непохожего на всех окружавших ее неистовых зверей… Глядя из окна на ребяческие забавы сына, она вспоминала чудесные, упоительные часы, проведенные с братом… Вспоминала их веселые игры и жаркие ссоры, их длинные беседы и вечерние прогулки под сенью дворовых, раскидистых деревьев…
Сесиль страстно жаждала, чтобы ее сын вырос похожим на брата: образованным и вежливым, манерным и тонким… Но она с горечью подмечала, как сквозь его детскую непосредственность и очарование, уже начинают пробиваться не только ее гордость и живой ум, но и дерзость, необузданность и вульгарность его отца… Однако, Сесиль все еще надеялась, что ее качества в конце концов возьмут верх…
Все ее стремления и мысли замыкались на образе сына. Так у иных женщин все их существо поглощает огромное и нездоровое чувство к возлюбленному…
Прошлое Сесиль представляло собой остывшие, обугленные руины, оставшиеся после пожара жестокой семейной вражды. Но она не могла забыть это прошлое. Она не могла простить Жозефу, что он разрушил ее счастливую, беззаботную жизнь. Да, ее семья первой начала жестокое кровопролитье. Но ведь отец и брат только хотели восстановить справедливость!
Сесиль не могла спокойно спать, пока проклятое Волчье Логово не будет возвращено ей. И пока Робер не будет владеть им по праву. Быть может, это успокоит наконец всех черных, чудовищных духов прошлого?..
А потом… Что будет потом? Она была так поглощена своим упорным стремлением, что никогда не задумывалась об этом. А потом снова будут отвратительные ласки барона. Раскрытая книга. Брошенное рукоделие. Прохладный ветерок в окно. И чудовищная пустота…
Но в глубине своей опустошенной души она хотела совсем другого. Она хотела, чтобы рухнули стены этого черного, душного замка. Она хотела убежать из мира, в котором у нее, несчастной женщины, нет ни голоса, ни чувства собственного достоинства, ни своей воли. Из мира, где люди должны принадлежать друг другу. И броситься за манящую линию горизонта. Туда, где нет ни стен, ни скучных обещаний, ни тяжелых, связывающих легкие крылья, страстей…
========== XXX У графа ==========
Разве можно было двинуть эти массы
чем-нибудь, кроме огромного рычага?
Если этот рычаг в своем падении раздавил
несколько ничтожных, бесполезных
существ, – разве я виноват перед Тобою?
Люди сочтут меня злым, но сочтешь ли ты,
Верховный Судья? Нет, ты знаешь, что,
обладая беспредельной властью, человеческое
существо становится виновным перед себе
подобными…
А. де Виньи «Сен-Мар»
Он не признает вечными те договоры, что
были заключены вами, когда вы устраивали
вашу жизнь; он считает даже, что в своем
безумном ослеплении вы не видите подлинной
жизни, и что та чопорная важность, с коей вы
мните управлять царством, которое всегда для
вас за семью замками, поистине смехотворна, -
и все это называете вы озлоблением.
Э. Т. А. Гофман «Житейские воззрения кота Мурра»
Этот проступок тем глубже вонзается в мое сердце,
чем старательнее я прячу нож от людей.
Ф. Шиллер «Коварство и любовь»
– Да, тогда я все постигаю до конца, – продолжала
она, возвысив голос, с пламенем во взоре, – но
вокруг меня все остается холодно и мертво. И когда
мне рукоплещут за трудную руладу или искусный
прием, мое пылающее сердце сжимают ледяные руки!
Э. Т. А. Гофман «Дон Жуан»
Не в высшем ли начертано законе,
Что слава, власть – предмет вражды людской –
Не стоят нашей яростной погони,
Что там, за гробом, счастье и покой.
Дж. Г. Байрон «Паломничество Чайльд-Гарольда»
Wie kann es möglich sein, gerechter Gott?
Ich dachte was uns weite –bringt,
sind Einsicht und Kritik.
Wie kann es sein
dass die Vernunft, die diese Welt erhellen soll,
besiegt wird
vom Zauber der Musik?
«Wie kann es möglich sein?» Mozart!
Как это может быть, справедливый Боже?
Я думал, что нам помогут критика и понимание.
Как может быть, что разум,
который должен освещать этот мир,
побежден чарами музыки?
«Как это может быть?» Мюзикл «Моцарт»
У тебя есть все: своя империя, слава.
А теперь еще и дом. Но сегодня нет никого
беднее тебя.
Индийский фильм «Замужняя женщина»
В монастыре Сен-Реми были очень обеспокоены внезапным исчезновением настоятеля. Вернувшиеся с поля крестьяне рассказали братьям о странном похищении аббата бароном де Кистелем. Встревоженные монахи собрались в просторном и прохладном зале капитула, чтобы обсудить загадочное происшествие. Капюшоны были сброшены, губы сурово сжаты. В глазах светились самые разнообразные противоречивые страсти. Синеватые витражи бросали темные, траурные отсветы на бледные лица.
Последним вошел брат Жозеф. Он только что вернулся из мастерской, где работал весь день, и его широкие рукава все были залиты свежей, цветной краской.
– Что случилось? – бросил он, подходя к столу. – По какому случаю объявлено собрание? Вы оторвали меня от важных дел…
– Представьте себе, на свете бывают дела поважнее ваших драгоценных стекляшек, – язвительно ответил брат Колен.
– А где отец Франсуа? – спросил Жозеф, оглядываясь по сторонам и пропустив мимо ушей замечание Колена.
– В замке барона де Кистеля, – холодно и спокойно произнес Ульфар.
– Где?! – воскликнул потрясенный сарацин. – Но что он там делает?.. Я ничего не понимаю! Объясните мне наконец, что произошло?
– Для этого мы и собрались здесь, – пояснил брат Колен. – Барон де Кистель нарушил границы наших священных земель. Аббат хотел ему воспрепятствовать, но барон захватил его в плен.
– Захватил его в плен?! – задыхаясь от возмущения, крикнул брат Жозеф. – Да как этот безграмотный варвар посмел до него дотронуться?! Что за чудовищные беззакония позволяет себе этот проклятый дикарь?! Если хоть одна капля крови отца Франсуа упадет на землю, я убью его без единого угрызения совести!
– Господь запрещает убивать, – монотонным голосом проговорил брат Ульфар, не глядя на Жозефа.
– Подождите, Жозеф, не сходите с ума, – остановил его Колен. – Ваш неистовый пыл тут ни к чему. Грубую силу не победить ее же оружием. Барон де Кистель – могущественный сеньор. Мы бессильны против него. Отец Франсуа сам совершил непростительную ошибку. Он пошел к барону один. И теперь наказан за свою неуместную и глупую храбрость.
– А что мне делать с воротами? – неожиданно вмешался брат Ватье. – Настоятель не вернется сегодня, это уже мне известно. И когда закрывать ворота? Не оставлять же их открытыми до утра…
– О чем вы говорите? Сейчас не до этого, – отмахнулся брат Колен. – Надо решить, что нам теперь делать.
– Нужно молиться Всевышнему. На него вся надежда, – уверенно отвечал Ульфар, не переставая меланхолично перебирать деревянные четки, висевшие у него на поясе.
– Значит вы предлагаете сидеть, сложа руки?! – вспылил сарацин. – Отцу Франсуа грозит смертельная опасность! Быть может, он сейчас за решетками… Он во власти этого кровожадного зверя, а вы говорите мне о молитвах?!
– Остыньте, Жозеф, – строго произнес Колен, беря его за рукав. – А что мы можем сделать? Мы бедные братья. У нас нет могущественных защитников. Никто не поможет нам в нашей беде. Сопротивление бесполезно. Ульфар прав: остается ждать и надеяться на милосердие Господа нашего…
– Ждать?! Чего мы должны ждать?! Когда нам привезут его изуродованный труп?!
– Что за безумный бред вы выдумываете? – презрительно усмехнулся брат Колен. – Это опять ваше больное воображение играет с вами злые шутки…
– Так что с воротами? – снова начал Ватье. – Раньше настоятель приказывал мне их закрывать, а теперь и не знаю, как быть…
– Дались вам эти чертовы ворота! – в бешенстве крикнул Жозеф. – Чтоб дьявол затолкал их вам в глотку! Мы ведем речь о жизни человека, а вы лезете со своими нелепыми заботами!
– Да уж, нелепые заботы, нечего сказать, – тихо проворчал брат Ватье. – Только, если настоятель вернется, я расскажу ему всю правду. Я уж расскажу по чьей вине ворота простояли всю ночь открытыми… Можете быть уверены, я это сделаю…
– Нужно отслужить вечерню и расходиться по кельям, – решил Колен. – Мы не можем ничего сделать для аббата.
– Ну уж нет, – процедил сквозь зубы Жозеф, резко повернувшись к нему, как хищник, почуявший добычу. – Если у вас вместо сердец холодные камни, то в моем еще бьется человеческая кровь. Я не оставлю отца Франсуа в когтях злобного волка! У меня есть чувства и есть благодарность.
– Что вы задумали? – встревожился брат Колен. – Я никуда вас не отпущу! Не хватало нам еще одного скандального приключения!
– Я не нуждаюсь в вашем разрешении! – дерзко бросил сарацин прямо ему в лицо. – Вы говорите, у нас нет защитника? Так вот, он есть. Я пойду к графу Леруа и буду просить помощи у него. Он благосклонен ко мне, и не откажет в такой малости. Правда, не в моем характере унижаться перед сеньорами, но ради спасения дорогого мне человека я готов на все! И если грубая сила не может мне помочь, пусть помогут унизительные просьбы!
Произнеся эти резкие слова, он быстро направился к выходу, не слушая сбивчивых возражений Колена и ни разу не обернувшись.
________________
Монсеньор Гильом де Леруа устало сидел в кресле, в мрачной и холодной зале с наглухо закрытыми окнами. Он чувствовал себя больным и разбитым. Его мучили жар и жажда. Бессильно опущенные плечи благородного сеньора покрывал теплый плащ, отделанный дорогим мехом. Красноватые отблески догоравшего очага отражались в его лихорадочно блестевших зрачках. Склонившись на сторону, граф сам медленно мешал пылающие, жаркие угли. На тонкую, узорную решетку фонтаном падали алые и светлые искры, а он следил за ними печальным, зачарованным взглядом… Серые пылинки пепла ткали причудливые узоры на остывающих, обугленных дровах. Красные, умирающие отсветы пламени плясали на каменном полу, мешаясь с дрожащими ночными тенями…
Перед сеньором де Леруа в почтительной и вежливой позе замер его сын, готовый внять первому слову своего отца и господина.
– Итак, вы хотите отправиться ко двору графа Эно, – медленно произнес граф, продолжая лениво ворочать угли в угасающем очаге и даже не предлагая сыну присесть в кресло напротив.
– Да, монсеньор. Если вы позволите. В наших владениях очень скучно.
– Скучно? Вы удивляете меня, сын мой, – сдержанно, но холодно проговорил сеньор де Леруа. – Кого должны заботить ваши неустойчивые настроения? Или вы забыли, кем вы являетесь, дорогой мой Тьерри? Вы наследник знатного и великого рода.
– Я всегда помню об этом, – отвечал юноша, опуская голову.
– А я начинаю в этом сомневаться, – строго, но без тени гнева возразил граф. – О чем вы мне говорите? О минутной скуке? Вы не юная девица, чтобы страдать из-за такого пустяка. Вы должны думать о другом, и тогда у вас не останется времени, чтобы предаваться пустой тоске… Куда вы собрались? В Валансьенн? Что ж, отлично. Я вовсе не против, чтобы наследник нашего прекрасного графства имел безупречные манеры. Но поверьте мне, Тьерри, манеры – это далеко не главное для государя. К тому же, вы нужны мне здесь. У меня в отношении вас серьезные планы…
– Если вы пожелаете, монсеньор, я останусь, – со вздохом произнес молодой человек.
– Разумеется, вы останетесь. О поездке не может быть и речи. Вы подчинитесь приказу вашего отца и государя.
– О, если бы вы были для меня в первую очередь отцом, а не государем! – воскликнул Тьерри, и в его глазах вспыхнула слабая искорка жизни. – Вы бы поняли, как невыносима эта деревенская скука!
– Мне не нравится ваш образ мыслей, – прервал его отец. – И мне не нравится этот пыл, который все еще вспыхивает в ваших глазах…
– Отец, если бы вы были молоды и меньше думали о нашем графстве, вы бы поняли мои чувства!
Брови графа де Леруа сурово сдвинулись, и он ответил ледяным тоном:
– Не говорите мне о чувствах. Государи не должны о них думать. Взгляните на мир вокруг. Сколько безумных поступков было совершено по вине страстей и чувственного ослепления. Сколько было развязано кровавых распрей, сколько совершено супружеских измен! Сколько королевств разрушилось из-за безрассудных поступков их государей! Умейте владеть собой, сын мой. Гнев, зависть, любовь – вот причины войн, отчаяния и чудовищных падений. Сеньор должен быть всегда уравновешенным и здравомыслящим. Это принесет счастье его подданным и желанный покой ему самому… Опирайтесь всегда лишь на ваш рассудок и навсегда заглушите в вашем сердце вопли страстей. И тогда вы сможете стать настоящим великим правителем. Быть может, подданные упрекнут вас в недостатке милосердия. Зато ваша бессмертная слава будет греметь в веках!
– Монсеньор, – несмело начал Тьерри, – хронисты говорят, что идеальный государь должен быть щедр и великодушен, храбр и благочестив…
– Старые хронисты – несносные болтуны, – отвечал мессир Гильом, презрительно пожав плечами. – Кому нужна безумная щедрость? Глупые сеньоры проматывают целые состояния, украшая свои варварские турниры бесчисленными флажками и плюмажами. Да, ваш двор должен блистать роскошью и красотой. Двор – это лицо государя. И оно должно быть ослепительным, как солнце! Но ни к чему усыпать свои ступени жемчугом или засевать поле золотыми монетами. Великодушие? Что это? Красивый, но пустой звук. Будьте справедливым, если это возможно. Но если справедливость идет в ущерб вашему делу, ей можно и пренебречь. Храбрость? Это то же самое, что безумие. Безрассудная храбрость ведет к бесчисленным войнам и разрушениям. Она лишает королевства их правителей. Она толкает на великолепные, но бессмысленные подвиги. Те, кто пытались освободить Гроб Господень из рук неверных, были всего лишь горсткой жалких сумасшедших… Война разрушает. Но ваше дело созидание. Поэтому избегайте войны. Не ищите чужих владений – ревностно храните собственное.
– А если у меня возникнет сложный спор? Как же решить его, кроме как с оружием в руках?
– К чему вам звон оружия, сын мой? – мягко спросил граф. – Вложите в ножны свой острый меч и забудьте о нем. У вас есть советники, у вас есть ваш ум. Любой спор можно решить миром, с помощью переговоров и обсуждений. Только неотесанные деревенские сеньоры хватаются за мечи при первом обидном слове. Но в битве нет победителя. Владения обоих будут безжалостно разрушены. А только владение и имеет непреходящую ценность. Что там еще?.. Вы кажется говорили мне о благочестии? Это удел безумцев и монахов. Государь должен ходить к мессе. Он должен делать щедрые пожертвования, на которые вырастают великолепные церкви с лесом острых шпилей и цветами сверкающих витражей. Он должен заботиться о благочестии своих подданных, чтобы они были смиренны и послушны каждому его жесту. Но как только перед вами встанет выбор: следовать заповедям и спасать свою душу, либо нарушать их и спасать свой феод, немедленно выбирайте второе. Во всех этих рассказах о грехах и аде много преувеличенного. Владение же всегда остается неизменным. Забудьте о клятвах и обетах, забудьте о вашей душе, о добродетелях, о чувствах и о жалости. Помните лишь о том, что вам вверено. Если потребуется, не раздумывая жертвуйте собой ради вашего графства. Ваши радости и горести, ваша жизнь и ваша смерть преходящи. Владение же вечно… Не душу свою оставите вы потомкам, но эту землю, если вам удастся сохранить ее среди суровых бурь и жестоких испытаний…
