Текст книги "Волчье логово (СИ)"
Автор книги: Aurelia1815
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
– Нет. Сегодня в первый раз. Какое это может иметь значение? Сесиль права. Я и так уже пал слишком низко, почему бы не довершить своего падения?
– О нет, прошу вас! Я не могу этого слышать! – воскликнула Бланш. – Почему вы так поступаете со своей жизнью? Это ужасно! Юсуф, вы великий художник, я знаю это. Ваши дни бесценны… Как вы можете быть таким неосторожным и жестоким к самому себе?!
– Что мне остается? Я почти безумен. Адские кошмары разъедают мою жизнь… Пока еще мои уродливые пороки не поглотили мой талант. Однако, кто знает… Возможно, если бы не было их, не было бы и этого таланта… От-куда я брал бы краски для ужасов ада, если бы они не тревожили мое необузданное воображение? Да и что такое жизнь? К чему мне ее хранить?
– Тот ужасный яд, о котором вы писали, все еще при вас? – тихо спросила Бланш, и на ее ресницах задрожали слезы. – Неужели вы не боитесь смерти?
– Не знаю.., – прошептал он. – Я ничего не знаю. Моя жизнь так пуста. И все же, когда я смотрю в черную бездну вечности, что-то останавливает меня…
– Дай Бог, чтобы это всегда было так! – горячо воскликнула девушка. – О, я думаю, ваша жизнь могла бы стать намного счастливее, если бы вы окончательно отказались от мести. Она отравляет вас. Она отравляет всех. Забудьте о Волчьем Логове, забудьте о старой вражде. Она убивает не тех, кто мертв, а тех, кто остается…
– Я рад бы забыть эту проклятую распрю, которая отняла у меня рассудок! Но мои враги не дадут мне это сделать, – глухим голосом возразил сарацин.
– Этот старый замок и давняя вражда не стоят ваших страданий. Вам нужны покой и счастье.
– Покой и счастье.., – усмехнулся он. – На земле их нет.
– Умоляю вас, Юсуф, отрекитесь от этой бесконечной и бессмысленной ненависти! Вспомните, ведь Иисус велел святому Петру убрать свой меч, когда за ним пришли римские солдаты. А праведный Али… Посреди всеобщей вражды он внял голосу милосердия и согласился на перемирие, увидев у воинов листы Священного Корана! Сделайте первый шаг, откажитесь от ненависти, вражды и кровопролитья! И это спасет вас, прежде остальных…
– Но я не Иса и не праведный халиф Али, – с горькой улыбкой ответил он.
– Умоляю, услышьте меня! Каждый человек может стать милосердным и великодушным. Великий Саладин отпускал на волю женщин и детей…
– Как Пророк отпускал на свободу рабов, – подхватил сарацин. – Можно подумать, что ты всеми силами стараешься открыть для меня двери рая. Увы, слишком поздно…
– Я не хочу открыть вам двери рая. Мне и самой поздно туда стучаться… Я только хочу излечить вашу мучительную боль. Это мое единственное желание! Как это странно… Иногда я зла на весь мир. Но бывают минуты, когда мне хочется отдать свое сердце, чтобы излечить боль каждого живого существа…
– Ты еще ребенок. Ты ничего не понимаешь. Твои нежные грезы увянут скорее, чем весной опадает яблоневый цвет… В этом темном мире нет места доброте и милосердию.
– Но в моей душе есть! – горячо возразила Бланш.
– Ты устала? – спросил он вместо ответа.
– Да, – искренне ответила девушка.
За все то время, пока она знала своего учителя, он впервые спросил о том, что она чувствует…
Луна и звезды почти скрылись за набежавшими черными тучами. Тьма стала непроглядной. Одинокие, обледенелые деревья попадались все реже и реже. Поднялся ветер. Снег теперь срывался с высоты часто-часто. Его неровные потоки причудливо смешивались и перекрещивались в воздухе. Широкая равнина убегала в страшную, невидимую даль. Величественный замок графа де Леруа, сверкающий всеми красками ночного праздника, остался далеко позади. Бескрайний, полночный мир казался ледяным и пугающим. По заснеженному полю одиноко блуждали язычник в монашеской сутане и девушка в белом платье, но в их сердцах не было ни капли ночного ужаса и страха…
========== XXIII Откровения ==========
Und willst du mich finden,
dann haltr’ mich nicht fest.
Ich gebr’ meine Freiheit nicht her.
Und willst du mich binden,
verlaßr’ ich dein Nest,
und tauch wie ein Vogel ins Meer.
Ich gehör nur mir. Elisabeth
И если ты захочешь меня найти,
то не держи меня крепко.
Я не отдам мою свободу.
И если ты захочешь меня связать,
то я покину твое гнездо,
И брошусь, как чайка в море.
«Я принадлежу только себе». Мюзикл «Элизабет»
Стреляй. Стреляй сюда. И за несколько минут
вся эта суматоха, боль – все утихнет. Или сюда.
И тогда воспоминания, любовь, желания и сама
жизнь исчезнут в один миг. Без мучений.
Индийский фильм «Демон»
Наутро после шумного праздника в замке Леруа, в келью отца Франсуа явился брат Колен. На этот раз он не принес с собой ни бумаг, ни чернил. Однако, сосредоточенное и почти суровое выражение его спокойного лица говорило о том, что к аббату его привели важные и серьезные дела. Настоятель выглядел рассеянным и усталым после бессонной ночи, но, тем не менее, согласился выслушать брата Колена.
– Мне нужно обсудить с вами некоторые важные вещи, – туманно начал монах.
– Я готов вас выслушать, дорогой друг, – отвечал отец Франсуа, глядя в окно скучающим, невидящим взглядом.
– Сегодня брат Жозеф вернулся в монастырь только под утро. Кроме того, мне показалось, что он был пьян…
Аббат резко повернулся к брату Колену. Его скука и рассеянность про-пали в тот же миг, как только разговор коснулся сарацина.
– Но вам же хорошо известно, что вчера мы были на празднике у графа Леруа. С каких пор вы так ревностно следите за исполнением устава, что осуждаете нас даже за редкое и по сути невинное развлечение? Если бы я услышал подобные упреки от Ульфара, я не был бы удивлен. Но вы, брат Колен… Всем известен ваш здравый смысл и терпимость к человеческим слабостям. Вы же понимаете, что мы должны поддерживать хорошие отношения с государем. Он всячески возвеличивает наш монастырь и делает щедрые пожертвования, благодаря которым наша несчастная обитель еще окончательно не рассыпалась в прах и не исчезла с лица земли! Да, я противник роскоши. Но здесь речь не об излишествах, а о самом необходимом…
Брат Колен сделал протестующий жест.
– Нет, не горячитесь напрасно, святой отец. Я всецело разделяю ваши тревоги за судьбу нашего бедного монастыря. И только забота о его доброй славе побудила меня начать этот неприятный разговор. Мелкие нарушения устава меня не волнуют. Но поведение брата Жозефа… это уже не мелкие нарушения. Его безумные и дикие поступки бросают тень на всю нашу братию. Ему можно было бы простить многие грехи. Но эта его странная склонность выставлять напоказ свои необдуманные поступки! Эта его манера говорить всем грубости в лицо, будь то даже знатные и благородные сеньоры…
– Прошу вас, Колен, – горячо прервал его настоятель. – Будьте снисходительнее к его беспокойному нраву. Жозеф – художник. Им свойственно совершать безумства.
– Ульфар – тоже художник. Но он ведет себя вполне прилично, – холодно возразил монах.
На несколько мгновений в комнате повисло тяжелое молчание.
– Хорошо, – сдался наконец аббат. – Что он натворил на этот раз? В чем вы его обвиняете?
– До меня дошли слухи, что он покинул праздник в самом разгаре и увел с собой одну из дочерей сеньора де Сюрмона. Не слишком-то прилично и не слишком вежливо гулять по ночам с благородной девицей. И ради этого убегать с графского праздника без извинений и объяснений.
– О чем вы говорите? Жозеф – воспитатель бедных девушек. Я уверен, что он всего лишь проводил мадемуазель де Сюрмон до замка. Его долг – заботиться о юных девушках.
– Я в этом не сомневаюсь, – резко ответил брат Колен. – Как вы не понимаете! Меня нисколько бы не заботили его сумасшедшие выходки, если бы они не вредили славе нашей обители. Да, я способен понять и простить многие человеческие грехи. Люди слабы и неразумны. Но почему брат Жозеф не может окутать свои поражающие приличное общество приключения завесой тайны? Зачем ему непременно выставлять свои дикие капризы на всеобщее обозрение? Ведь тем самым он наносит непоправимый ущерб всем нам и нашему святому монастырю!
– Боже мой! – воскликнул отец Франсуа. – Мне хорошо известно все это. Но чего вы от меня хотите?
– Хочу, чтобы вы проявили суровость к брату Жозефу. Впрочем, о чем я говорю? – задумчиво произнес брат Колен, как бы обращаясь к самому себе. – Вы готовы проявить ее к кому угодно, но только не к нему…
Взор настоятеля вспыхнул от гнева.
– Вы хотите сказать, – с жаром воскликнул он, – что я несправедлив?! Что мое особое отношение к Жозефу заставляет меня проявлять к нему преступную снисходительность?! Вы хотите сказать, что я слишком люблю его, чтобы наказывать за тяжкие проступки?! Что я плохо исполняю свои обязанности?!
Несмотря на вспышку настоятеля, брат Колен по-прежнему оставался спокоен.
– Вы сами это говорите, – ответил он, равнодушно пожимая плечами. – Если это не так, то почему тогда вы так взволнованны?
– Кто дал вам право осуждать вашего настоятеля?! Оставьте меня, я не желаю больше слушать ваши упреки!
– Я думал, – сказал Колен, вставая со стула и направляясь к двери, – что наша старая дружба и долгие годы нашего знакомства дают мне это право. Но оказывается, вам не нравится выслушивать правду, которая необходима для славы нашего святого дела…
– Постойте, – внезапно остановил его аббат, раздражение которого утихло так же быстро, как и вспыхнуло. – Вы правы, друг мой, вы совершенно правы. Я ослеплен своей любовью… Жозеф мне как сын… Я поговорю с ним. Я обязан быть суровым и справедливым, когда дело касается нашей святой веры. Благодарю вас, что напомнили мне о моем долге.
– Я надеюсь на ваше благоразумие, святой отец, – сдержанно ответил брат Колен и с поклоном вышел из кельи.
Немного успокоившись после жаркого спора, отец Франсуа вышел во двор монастыря и неожиданно увидел там Жозефа. Сарацин сидел под большим раскидистым деревом, обняв колени руками и низко опустив голову. Голые, узловатые ветви, чуть колеблемые зимним ветром, бросали на его растрепанные волосы неверные, пляшущие тени. Пугающая неподвижность и напряженная поза монаха говорили о глубокой задумчивости и печали.
При виде брата Жозефа выражение лица настоятеля сразу смягчилось. Он тихонько подошел к сарацину и положил ему руку на плечо. Тот резко вздрогнул и вскинул на аббата глаза, полные мрачных, кошмарных снов…
– Ах, это вы, отец Франсуа… Я не слышал, как вы подошли.
– Потому что вы слишком много витаете в мире грез, – покачал головой настоятель. – Но жизнь – это не волшебный сон, Жозеф.
– О, нет, – тихо отвечал он, все еще продолжая размышлять над чем-то далеким. – Это кошмарный сон…
– Зачем вы вчера, как безумный, убежали с праздника и увели с собой мадемуазель де Сюрмон? Надеюсь, с ней ничего не случилось, и вы проводили ее до замка?
– С ней? С ней нет… ничего. Я не мог оставаться на этом проклятым пиру. Мне было душно. Да и ей нечего было делать среди пьяных и диких сеньоров…
– Вы правы. Это отвратительное зрелище для молодой девицы. Но и вы тоже хороши. Я не узнаю вас! Прежде вы никогда не позволяли себе выпить лишнего… Что же случилось теперь? Вы были пьяны и нагрубили баронессе де Кистель. Я видел, как она отошла от вас вся в слезах…
– Сначала она наговорила мне грубостей. Вы знаете Сесиль. Она ненавидит меня. Что я могу поделать?
– Послушайте, Жозеф, – начал настоятель, садясь рядом с ним. – Так нельзя. У каждого из нас есть обязанности перед ближними. Мы должны уметь сдерживать свои порывы, ведь мы не дети. Нужно следовать не только своим желаниям и капризам, но и долгу.
– Я не хочу знать никакого долга! – воскликнул сарацин. – Я не хочу быть вежливым и лицемерным! Не хочу говорить любезности тем, кого я ненавижу! Я не хочу жить и умирать во имя чего-то. Разве я пророк или праведник? У меня нет желания страдать за веру. Я готов приносить жертвы только ради своих витражей… Я не хочу никого слушать! Я хочу лишь жить, как мне подсказывает мое сердце. Мне нужна свобода. Мне нужно иметь возможность следовать каждому своему безумному капризу! Каждый раз, когда я не следую ему, в моей голове умирает один прекрасный набросок… О, поймите, я не могу делать то, что нужно людям! Я должен делать лишь то, что диктуют мне мои сверкающие грезы… Почему вы хотите видеть меня другим? Я такой, какой я есть. Наверное, таким меня любить невозможно… Но мне нужна свобода. Если бы вы знали, что это такое… Но вам известен только долг и необходимость.
– Откуда вам это может быть известно? – пылко перебил его отец Франсуа. – Что вы знаете обо мне? Что вы знаете о моей предыдущей жизни, в которой еще не было вас? Что вы знаете о моих мечтах, о моих желаниях и чувствах? Да всю свою жизнь я ненавидел долг и принуждение! Я искал чистых радостей и счастья. А счастье – это свобода, которая всегда была целью и смыслом моей жизни. Я не хотел быть связанным чувствами, обещаниями и клятвами. Я хотел парить и летать, как небесные птицы под облаками. Я хотел мчаться на коне, чтобы встречный ветер бил мне в лицо, наполняя мою душу восторгом и ощущением безмерной радости. Я мечтал броситься в светлые лучи солнца и раствориться в них!
Настоятель встал, глядя на бескрайний горизонт, раскинув руки, готовый, как в юности, броситься навстречу желанной и недостижимой свободе. Его восторженный взор пылал. Лицо сияло на миг вернувшейся молодостью и вдохновенным светом.
– Нет, вы не понимаете, – грустно улыбнулся брат Жозеф. – То, что я чувствую, это совсем другое… Я не смогу стать свободным, пока буду слышать все эти резкие звуки, видеть все эти нестерпимо яркие краски! Они причиняют мне ужасную боль! Для меня не наступит освобождения, пока я буду чувствовать жизнь… Чувствовать вкус этого холодного воздуха, тепло этих солнечных лучей на своей коже… Пока я буду двигаться и существовать. Это невыносимо! Стать свободным – это значит навсегда выпрыгнуть из тесной тюрьмы своего тела. Это значит не чувствовать больше ни единого ощущения… О, как же вы не можете понять! Свобода – это отсутствие боли! А она в каждом моем вздохе, в каждом жесте… А теперь еще и это! Как будто раньше мне было мало страданий! Как мне вынести последнюю каплю, которая переполняет чашу!
В отчаянии он вцепился руками в волосы и снова замер в жуткой для живого существа неподвижности.
– Ради Бога, скажите мне, что вас так мучает? Облегчите свою бедную душу, – с сочувствием обратился к нему аббат.
– Никогда! – с жаром и неистовым упорством воскликнул сарацин.
И мгновенно поднявшись, он стремительно бросился к монастырю, словно еще одно слово настоятеля могло вырвать у него темную тайну его жестоких страданий…
========== XXIV Страсть ==========
Она с моим слилася стоном,
Вмешалась в кровь, как черный яд;
Во мне, как в зеркале бездонном,
Мегеры отразился взгляд.
Шарль Бодлер «Самобичевание»
Он нашел в себе силы взглянуть на нее.
То была она. Она была бледна и сурова.
Ее волосы так же, как и поутру, спадали
на плечи. Но ни веревки на шее, ни
связанных рук. Она была свободна, она
была мертва.
Виктор Гюго «Собор Парижской богоматери»
Ночью Юсуф снова оказался во власти своего ужасного кошмара. Его истерзанный дух, как слепая, раненная птица, бился в темной тюрьме неподвижного, умершего тела. Он мучительно искал дорогу к свету и свободе, но натыкался только на жуткое безмолвие и кромешную тьму. Юсуфу казалось, что он растворился в немом, тяжелом ужасе мира. Больше не существовало ни земли, ни небес. Была только огромная, пожравшая всю вселенную, непроницаемая тьма. И его одинокий дух крохотным огоньком блуждал в неподвижном и бездонном море мрака…
Когда он наконец с большим трудом вырвался из пугающей тишины и пустоты, поглотившей его рассудок, вокруг действительно была темнота. Юсуф пытался понять, что его разбудило. Напрасно. Ни звука, ни проблеска света вокруг. Устав от бесплодных размышлений, он снова опустился на постель и предался бессвязным, стремительно сменявшим друг друга, грезам.
В последние дни с ним происходило нечто бессмысленное и невероятное. Постоянные мысли о Бланш породили в его существе странную, ни на мгновенье не утихавшую лихорадку. Заснуть теперь было почти невозможно. От глубокого и необъяснимого волнения его мозг пылал так сильно, как никогда прежде. Каждая его мысль, эмоция, ощущение в конце концов приводили его к ее образу.
Но что-то изменилось. Это больше не было тем, что он чувствовал раньше. В самых тайных глубинах души и сознания зародилось что-то такое, чего он не понимал и смертельно боялся.
После их первой встречи во дворе старого замка, под ветвями плакучей ивы, его душу наполнили самые радостные и восторженные впечатления. Удивительный облик девушки дарил ему пламенное вдохновение. Юсуф готов был часами смотреть на нее, лишь бы только поймать и запечатлеть в своих картинах ее призрачный, невероятный образ. В те дни его мысли наполняли сотни новых, прекрасных образов и дерзких сюжетов. Его сердце радостно и учащенно билось. Он был почти счастлив. Он чувствовал себя юным, окрыленным надеждами и полным сил создавать чудесные, сверкающие великолепием и свежими красками, витражи… Он мог дышать свободно, а мир внезапно наполнился утраченным, теплым светом.
Но через некоторое время в его радужные грезы вторглись темные, тяжелые желания, которые порождали жестокие и страшные мысли и лишали его покоя и душевного равновесия.
Но теперь изменилось и это. Он все еще желал Бланш, но это словно отступило в тень. Все его жестокие желания бурно затопляло что-то новое и неизвестное. Что-то, чего он никогда в жизни еще не испытывал… Юсуф больше не хотел взять ее силой. Он больше не хотел причинить ей боль. Он вдруг понял, что этого будет недостаточно. Огонь, который сжигал его, невозможно было утолить однажды. Этому всепоглощающему пожару требовалось гораздо больше!
Удивительно, но он уже не испытывал бешенства и злости, порожденных неудовлетворенными желаниями. На смену раздражению и гневу пришла глубокая, поглотившая всю его жизнь, тоска…
Но эту тоску не могло погасить тепло ее белого, холодного тела. Теперь этого ему было слишком мало. Каждую минуту он с болью думал, чем она занята, что делает в этот час, с кем она говорит, кому улыбается… Отныне Юсуф хотел, чтобы каждое ее движение, каждый звук ее голоса, каждый легкий вздох принадлежали ему! Он хотел узнать о ней все. Хотел видеть, как она плачет и смеется. Услышать, что она думает о только что прочитанной книге. Узнать, что она чувствует, глядя из окна на алое, закатное небо. Он жаждал быть рядом с ней, когда она ложится спать, и когда в ее зрачках пляшут первые лучи рассвета. Он хотел разгадать эту тайну. Он хотел выпить ее до дна…
Бланш властно вторгалась в его мрачную жизнь и навеки перевернула ее. Каждое мгновение его мозг разрывали мысли о ней. О чем бы он не думал, что-то упорно возвращало его истерзанный рассудок к размышлениям о девушке. Это причиняло ему острую, жгучую боль. Юсуфу казалось, что каждый сосуд в его мозгу охвачен жарким пламенем. Но он не мог от этого излечиться. Заканчивая витраж, он думал о той, которая его вдохновила. Садясь за стол, гадал о том, что делает в эту минуту она. Читая на закате намаз, представлял, как она молится в своей старой часовне…
Все в мире потеряло свои привычные и четкие очертания. Все стало зыбким и бессмысленным. Его не интересовало больше ни одно событие, ни один разговор. Люди и предметы перестали существовать и превратились в холодный и чуждый кошмар. Значение имел только каждый ее шаг. Вне этого ничего не имело ценности и смысла.
Юсуф постоянно чувствовал ее незримое присутствие. Он не видел и не слышал ее, но знал, что она находится где-то рядом. Ему часто казалось, что она стоит за спиной и молча смотрит на него своими сверкающими глазами. Порой он улавливал ее смутное отражение в своих стеклах. Иногда ему чудилось, что его касается легкое дыхание. Бланш стала не просто частью его жизни. Она стала частью его существа! Он чувствовал ее в каждом своем вздохе. Она струилась в его крови… И это повергало Юсуфа в ужас!
Любой другой человек на его месте давно бы понял, что он влюблен в девушку. Но Юсуфу эта страшная истина открылась лишь после их волшебной, ночной прогулки. То, что случилось с ним было слишком неожиданно и невероятно! Так значит вот что называют любовью! Значит вот как возникает желание провести всю свою жизнь у ног одной-единственной женщины… И закат превращается в рассвет, а вечность – в единое мгновенье… Неужели же все то, о чем говорится в старинных легендах, чистая правда?! Неужели на свете есть безумные существа, для которых жизнь друг без друга бессмысленна и невозможна?.. Как могло это случиться?! Как могло наконец посетить его то невероятное, то единственное, то живое, во что он упорно не верил на протяжении всей своей одинокой, безрадостной жизни?..
Но разве мог он надеяться, что Бланш полюбит его? Его, отверженного безумца и преступника, его, жалкого, озлобленного, умирающего человека? Его, ужасного, отвратительного сарацина! Он вспоминал, какой белоснежной, какой светлой была ее юная, прекрасная кожа, и глядя на свои смуглые руки, готов был рыдать от безумного отчаяния! О, если бы под ее кожей было хоть немного крови, он смог бы стать к ней хотя бы на единый шаг ближе! Но она была такой ослепительно, такой невероятно белой!..
Юсуф видел, что девушка относилась к нему с глубоким состраданием. У нее было доброе сердце. Но ему не нужно было сострадание. Ему нужна была она сама. И больше ничего в мире.
Нахлынувшее на него с чудовищной силой чувство потопило под собой страшные картины прошлого, его нынешние серые будни и даже заставило потускнеть чарующий блеск его горячо любимых витражей…
Действительность больше не причиняла ему боль. Действительности больше не существовало. Существовала только Бланш и его мучительное, неугасимое чувство к ней. Все остальное больше не имело и тени смысла.
Лежа один во мраке, Юсуф не переставал размышлять об этом. Все его чувства, все его эмоции были напряжены до предела. В этом лихорадочном состоянии любой звук, любая вспышка света резала по нервам, как острие наточенного кинжала. Глаза невольно закрывались, но он с усилием продолжал пристально вглядываться в окружающую тьму. Постепенно воспаленный взор Юсуфа начал различать во мраке какой-то светлый сгусток, похожий на блик лунного света. Бледное пятно медленно, но верно начинало приобретать все более и более четкие очертания. Внезапно его расширенные зрачки разорвала вспышка света, и вся кровь застыла в нем! Загадочное сияние превратилось в силуэт девушки. Это была Бланш. Из тьмы явственно выступала ее стройная, хрупкая фигура, и адские глаза зловеще горели на мертвом, неподвижном лице… Юсуф шарахнулся к стене, всей своей потрясенной душой желая, чтобы она расступилась позади него и укрыла от дьявольского видения! Сердце упало в неизведанные, бездонные глубины. Руки и ноги были ледяными, как у мертвеца. Холодный пот покрыл все тело. Жгучий страх разрывал горло, но он не имел в себе сил ни крикнуть, ни двинуться с места, ни даже закрыть глаза, чтобы спастись от жуткой, непрошенной гостьи… А она продолжала стоять на месте и глядеть на него со злым, замкнутым выражением, без единого движения, без единого звука… Юсуфу казалось, что прошла вечность, и он провел в аду тысячу лет, а она по-прежнему не уходила. Но прошло не больше мгновенья, и в тот же миг светлый силуэт рассеялся без следа…
В диком, нечеловеческом ужасе, он вскочил со своего ложа и, не разбирая дороги, не видя ничего вокруг, задыхаясь, бросился прочь из темной кельи, которая скрывала в своих стенах таких зловещих и мрачных призраков!
___________
Наутро брат Жозеф не пришел на мессу. Монахи были обеспокоены и встревожены. В келье его тоже не оказалось.
– Вот они, горькие плоды вашей снисходительности к нему, – сказал брат Колен аббату. – Я уверен, что это очередная дерзкая выходка Жозефа.
– Я молю Бога, чтобы вы оказались правы! – в отчаянии отвечал отец Франсуа. – Пусть лучше это будет его новым безумством, лишь бы с бедным мальчиком ничего не случилось!
– Да что с ним может случиться? – равнодушно вставил Ульфар. – Это все козни дьявола. Я предупреждал его, чтобы он ревностнее усмирял свой непокорный дух, а он меня не слушал. Не удивлюсь, если черти утащили Жозефа вместе с его безумными художествами!
– Да замолчите же ради всего святого! – перебил его аббат. – Быть может, он решил пораньше отправиться в замок сеньора де Сюрмона…
В этот момент со стороны дворовых построек показался брат Ватье и, подойдя к отцу Франсуа, торжественно изрек:
– Он там.
– О Господи, Ватье, однажды вы убьете меня! Где там?!
– В сарае.
Когда монахи отворили дверь указанного им братом Ватье сарая, их глазам предстала странная и жутковатая картина. Сарацин сидел в самом темном углу, поджав под себя ноги и крепко прижавшись к деревянной стене. Из-под расстегнутой, ужасно измятой сутаны выглядывала белая нижняя одежда. Волосы были растрепаны. Блуждающий, горящий взор – совершенно безумен. Дрожащими пальцами он упрямо рвал сухие травинки, устилавшие пол.
– Силы небесные! Что я вижу?! – воскликнул отец Франсуа, бросаясь к Жозефу.
Тот встал ему навстречу и взглянул на аббата расширенными, остановившимися глазами, в которых не было ни единой разумной мысли.
– Это правда… Видения… Ад… Брат Ульфар говорил правду… Они приходят по ночам… О! Было так темно! Она была ужасна! Ах, мне так хочется уйти далеко отсюда! Подальше от страха…
Произнеся эти бессвязные, пугающие слова, сарацин без чувств упал к ногам настоятеля…
========== XXV В часовне ==========
А между тем вы полны нежности и милосердия,
вы сияете благостной кротостью, вы так пленительны,
добры, сострадательны и прелестны.
Виктор Гюго «Собор Парижской богоматери»
Тут она запнулась… поток слез хлынул у нее из очей,
и в нем захлебнулись ее слова:
– Это ты, ты, Медард, это тебя я так неизреченно люблю!
Э. Т. А. Гофман «Эликсиры Сатаны»
Долга была ночь, ночь была холодна,
Так холодны были ступени, -
И призрак туманный смотрел из окна,
При блеске Луны в полутени.
Генрих Гейне
В старой, маленькой часовне замка де Сюрмон царил вечерний полумрак и освежающая прохлада. На витражах, утопавших в надвигающихся сумерках, догорали последние алые искры заката. С высоких, стрельчатых окон смотрели на зрителей доблестный святой Георгий, увлеченный жаркой битвой со Змием, участники торжественной коронации Карла Великого или кроткие, ликующие ангелы, встречающие на небесах чудесным образом вознесенную туда Марию… Было темно и тихо. В прохладном воздухе звонко отдавался каждый шорох. У алтаря плясали огоньки нескольких оплывших, догорающих свечей.
Бланш в задумчивости склонилась над умирающими язычками пламени. Ее стройная фигура, облаченная в строгое темно-синее платье, сливалась с окружающим туманным полумраком. И только бледное лицо и светлые волосы белым пятном выделялись в сгустившейся тьме. Она была в часовне совершенно одна. Но она не молилась. Она думала о Юсуфе, которого, после их удивительной ночной прогулки, она уже три дня не видела в замке. Это были сбивчивые и тревожные мысли. Что с ним произошло? Где он теперь? Бланш думала о нем каждую минуту. Но он… Приходила ли ему хотя бы однажды мимолетная мысль о ней?..
Вдруг позади нее раздались медленные, тяжелые шаги, гулко отдававшиеся под темными сводами пустой часовни. Бланш стремительно обернулась и невольно отпрянула назад. Это был Юсуф! Мрачный гений ее безумных грез внезапно вырос перед ней из кромешного мрака, подобно зловещему призраку. О, он и в самом деле походил на кошмарное видение! Угасающее, красноватое пламя свечей осветило его бескровное, желтоватое лицо, сверкающие лихорадочным огнем расширенные зрачки и пересохшие, потрескавшиеся губы. Он был небрит. Одежда была в беспорядке. Пальцы его дрожали. Плечи безвольно согнулись. Все движения сарацина выдавали смертельную усталость и опустошенность.
Когда к испуганной девушке вернулся дар речи, первая же мысль невольно сорвалась с языка:
– Боже мой… что это? Юсуф, это вы?..
– Кажется, я, – прозвучал странный ответ.
– Почему вы так надолго исчезли после того ужасного праздника? Что опять случилось?
– Я был болен, – бесцветным голосом ответил он. – Я несколько дней пролежал в горячке и ничего не помню… Но все это не имеет значения. Я… я хочу рассказать тебе… Я хочу поговорить…
Он не смотрел на Бланш. Он говорил, как будто сам с собой. Но она видела, насколько он был взволнован и растерян.
– Вы все еще нездоровы. Я вижу, вы устали. Быть может, сядем в исповедальне, – несмело предложила она.
Но как только они оказались за темной решеткой и сели на холодную скамью, Юсуф медленно соскользнул к ее ногам и, низко опустив голову, замер в странной неподвижности. Она слышала его тяжелое, неровное дыхание. Ему как будто не хватало воздуха. Остановившимся взором он впился в лиловое, блестящее окно напротив, словно желал впитать все краски ускользающего от него мира. Одной рукой он судорожно уцепился за край скамьи, точно пытался найти опору на краю разверзшейся перед ним пропасти… Бланш стало страшно. Но она не могла произнести ни слова.
– Все, что происходит со мной, это так ужасно! – с отчаянной искренностью произнес он. – Мой рассудок в тумане! Я уже ничего не понимаю… Кто знает… может быть, я умираю… Какой смысл говорить тебе об этом? Что это может изменить? Моя жизнь никому не нужна. Это вовсе неудивительно. Кто станет думать о жалких осколках того, что когда-то было человеком?.. Да и было ли? Или я всю жизнь был несчастным безумцем?
Бланш сделала протестующий жест и хотела что-то ответить, но он не позволил ей:
– Нет, нет, подожди. Я и так с трудом ловлю убегающие мысли. Я никогда не думал, что это возможно, но это вошло в мою жизнь… Я не верил в то, что это существует. Но эти бессонные ночи, эта жаркая лихорадка, эти жуткие видения, которые преследуют меня, принимая твой образ… разве не это люди называют любовью? Увы, я не знаю… Я не знаю, как любят. Я чувствую только, что я хотел бы остаться здесь, у твоих ног, до самой моей смерти. Мне не нужен завтрашний день, если в нем я не буду видеть тебя каждое мгновенье! Отныне ты живешь в моем существе. Ты стала частью меня. Я не могу избавиться от этой убийственной грезы. Ты знаешь, мне больно дышать без тебя! Мне нужен каждый твой взгляд и каждое твое движенье. Моя жизнь больше не такая, какой она была раньше. Раньше весь мой пыл и все мои силы я отдавал моим витражам. Но теперь этого мне недостаточно. Моя жизнь… Она такая одинокая и холодная! Есть ли на свете кто-то, кто захотел бы ее согреть?.. Знаешь, очень часто, когда я ложусь спать, я чувствую мучительную, ледяную тоску… Неужели кто-нибудь сможет утолить этот ужасный внутренний холод и черную пустоту? Но когда я думаю о тебе, мне кажется, что ты могла бы согреть мою умирающую душу… Мне так хочется держать во тьме твою руку. Я так жажду узнать тепло твоего тела! Скажи мне, если не это называют любовью, то что же тогда?! Я мечтаю рассказать тебе все. Я хочу, чтобы ты могла читать в моей душе и знать каждое ее движенье… С каждым новым днем я хочу узнавать тебя больше и больше… О, так разве любовь это не то, что я чувствую?!
