Текст книги "Волчье логово (СИ)"
Автор книги: Aurelia1815
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)
Граф Леруа умолк. Он устал. Он уронил голову на грудь и тяжело вздохнул. Тьерри не осмеливался нарушить наступившую тишину. Только догорающие поленья тихо потрескивали в очаге.
– Дайте мне немного вина, – попросил сеньор де Леруа.
Сын поспешно налил вина в изящный серебряный кубок и с вежливым поклоном подал его отцу. Государь сделал несколько маленьких глотков и замер в неподвижности, задумчиво созерцая танцующие в очаге огненные искры.
– Вы можете идти, Тьерри, – наконец произнес он, и небрежным жестом отпустил сына.
Однако одиночество могущественного графа было нарушено во второй раз за этот длинный, холодный вечер. Государю доложили, что его хочет видеть брат Жозеф из монастыря Сен-Реми.
– В такой час? – спросил сеньор де Леруа, слегка приподняв брови от удивления. -А впрочем, пусть войдет. Я вряд ли усну этой ночью…
Жозеф стремительно влетел в комнату, остановился у самого кресла графа и неловко поклонился ему. Он был бледен и очень взволнован. Волосы растрепались от ветра, кожаные башмаки оставляли грязные следы на полу комнаты. Полы сутаны промокли, рукава были перепачканы краской. Сарацин принес в душную комнату запах ночных полей и вольного ветра…
– Монсеньор, я пришел просить вас о милости! – прямо с порога воскликнул он.
– Если это так, то ваш вид и ваш тон мало для этого подходят, – снисходительно улыбнулся граф. – Присядьте, друг мой. Я вижу, вы проделали долгий и трудный путь. Не стану скрывать, я даже рад вашему позднему визиту. Должно быть, я простудился на охоте. Кажется, у меня жар и мне не спится…
– В таком случае, я сяду подальше от вас, – отвечал Жозеф, предусмотрительно отодвигая свое кресло. – Мне вовсе не хочется подхватить от вас какую-нибудь опасную горячку. Довольно и этой ночной прогулки по холодным лужам…
– Вы, как всегда, потрясающе вежливы, дорогой Жозеф, – с натянутой улыбкой сказал сеньор де Леруа.
– Монсеньор, вы знаете, в моем сердце нет ненависти к вам, – искренне отвечал сарацин. – Но и искусство льстецов так же чуждо мне, как мрачной сове соловьиные трели… Увы, я говорю, что думаю.
– Это опасная привычка. Так что вас привело ко мне?
– Возмущение чудовищным произволом барона де Кистеля!
– Вот как? Это серьезное обвинение, – нахмурился граф. – Что натворил мессир Годфруа на этот раз?
Сарацин взволнованно и сбивчиво изложил историю похищения аббата, сопровождая свой рассказ нервными жестами и возмущенными восклицаниями. Граф Леруа внимательно слушал, иногда кивая и изображая легкое сострадание.
Когда брат Жозеф закончил, воцарилось молчание. Государь в задумчивости взвешивал слова, потом произнес:
– Вы правильно поступили, обратившись ко мне. Я единственный верховный судья в этих землях и не потерплю произвола и беззакония в моих владениях. А тем более, со стороны своих собственных вассалов. Мы живо усмирим чрезмерный пыл сеньора де Кистеля! Завтра же мы с вами отправимся к нему в замок и освободим вашего настоятеля. А остаток ночи проведите у меня в замке. Мы побеседуем. Если, конечно, вы не устали и не хотите спать…
– Я не привык спать по ночам, – отвечал сарацин со слабой, насмешливой улыбкой. – Да и жестокое беспокойство за судьбу отца Франсуа лишило бы меня последнего сна. Так что, я в вашем распоряжении, монсеньор.
– Что ж, прекрасно, – устало проговорил граф. – Знаете, Жозеф, жизнь государя только на первый взгляд может казаться заманчивой и прекрасной. Вся эта кричащая роскошь, великолепные наряды, вызывающий блеск двора могут пленять таких бедных и обездоленных людей, как вы… Это может казаться вам чудесным. Но что скрыто под этой сверкающей позолотой? Увы, под ней столько мучительных забот…
– Но меня вовсе не пленяет этот фальшивый блеск, – признался сарацин. – Напротив. Он отвращает придирчивый вкус художника. Именно поэтому я и сбежал с вашего вычурного праздника. Мне было душно среди этой роскоши!
Сеньор де Леруа несколько мгновений пристально смотрел на Жозефа, потом продолжал:
– Признаюсь вам, вы правы, как никто другой. Тяжелый аромат этой давящей роскоши душит и убивает меня! Даже такое презираемое и отверженное создание, как вы, – художник, сарацин, – все же счастливее меня… Я раб убийственных условностей моего двора. Я раскланиваюсь с моими придворными, как бездушная кукла. Но иногда мне кажется, что мое парадное блио усеяно острыми иглами, которые раздирают мое бедное тело… Увы, оно не принадлежит мне, как не принадлежит ее любовь раскрашенной куртизанке! На моих устах играет улыбка, когда в сердце отточенные кинжалы!
Обычно столь невозмутимый и ровный голос графа дрогнул. Он опустил голову и оперся на ручку кресла, борясь с внезапно нахлынувшими чувствами.
– Да, я счастливее вас, – задумчиво произнес Жозеф. – Я хотя бы могу искренне рыдать, когда стекла горя режут мою истерзанную душу… И я не променял бы этого блага на все троны мира. Мне не нужен дурман славы. Не нужны почтительные поклоны. Не нужны коленопреклоненные льстивые придворные с ядом в сердце. Мне нужны мои витражи и мои краски. Государь, вы обвешаны паутиной условностей, а я свободен, как северный ветер! Я был бы безумцем, если б вздумал обменять мою старую, протертую сутану на ваши пышные наряды.
– Вы очень самонадеянны, Жозеф, – прервал его граф Леруа. – Не забывайте, что ваша свобода находится в моих руках. Если вы будете слишком непочтительны к вашему государю, он может отнять ее у вас…
– И бросить меня в темницу, как дикий барон де Кистель? – спросил сарацин, глядя прямо в глаза знатному сеньору. – Что ж, конечно, вы это можете. Но попробуйте отнять у меня мои фантазии и мои восторги, мои безумные сны и великие замыслы! Как хрупкий цветок, они будут цвести и среди ваших тяжелых решеток… Вы свободны. Ваша воля равна закону. Вы можете идти, куда пожелаете. Но ваша душа заключена в клетке вашего двора и ваших предрассудков. Мой дух, напротив, может парить в небесных просторах, за какой бы крепкой решеткой не находилось мое жалкое тело… Посреди ваших манерных танцев, раскрашенных дам и пустых развлечений вы каждый день умираете от скуки. Мои же безумные и извращенные фантазии художника дают мне такое нечеловеческое наслаждение, какого не испытал еще ни один государь на свете!
– Возможно, Жозеф, возможно, – согласился граф. – В ваших словах большая доля правды. Но скажите мне, для чего трудятся поэт или художник? Ради пустого развлечения? Беспощадное время развеет в прах жалкую мишуру их творений… Тогда как бессмертный труд государя! – тут холодные глаза сеньора Леруа вспыхнули вдохновенным огнем. – Труд государя так велик, тяжек и прочен, что останется в веках! Он создает королевства и возвышает их на недосягаемую высоту! Он разрушает владения и могущество своих врагов и владеет подчас целыми народами… Что такое художник в этом бурном, бушующем потоке? Лишь жалкая пылинка в руках мудрой вечности…
– Монсеньор, взгляните на это с другой стороны, – убежденно отвечал Жозеф. – Десятки империй были великими и могущественными, и все они рассыпались в пыль в единый миг! И что же осталось от них после падения? Их военная слава? Их величественные государи? Их пугающая и чудовищная роскошь? Нет. От них остались картины и статуи, свитки и книги. Смолкли голоса властителей и полководцев, но их поэты до сих пор говорят с нашими сердцами… Вы останетесь в вечности, благодаря вашим тяжким трудам и военным походам? Или потому, что я однажды запечатлел ваш образ на своем витраже? Нет ничего более хрупкого, чем прекрасный витраж. Но иногда он говорит, когда умолкли мечи и трубы. Да, нет ничего более хрупкого… Но нет и ничего более прочного в этом жестоком мире. Да, государям принадлежат огромные империи и королевства. Они говорят с целыми народами. Только владения художника еще просторнее. Он владеет всем миром и говорит со всеми людьми во Вселенной…
Жозеф умолк, потрясенный своими собственными дерзкими грезами. Молчал и граф де Леруа. Так сидели рядом, во тьме, художник и государь. А умирающие искры тихо падали на узорную решетку догорающего очага…
________________
Наутро брат Жозеф и граф Леруа в сопровождении огромного отряда вассалов, облаченных в сверкавшие на солнце тяжелые доспехи, остановились у мрачного замка барона де Кистеля. Несмотря на ворчание и ругательства барона, тяжелые решетки подземелья распахнулись от одного жеста могущественного государя, и измученный и отчаявшийся отец Франсуа оказался в объятиях своего преданного друга. Казалось удивительным и странным, что ангел свободы может принять вид столь непривлекательного и мрачного существа, каким был сарацин…
========== XXXI В разрушенном замке ==========
Где духу набраться,
Чтоб страх победить,
Рвануться, прижаться,
Руками обвить?
Я б все позабыла
С ним наедине
Хотя б это было
Погибелью мне.
И. В. Гёте «Фауст»
Sarah:
Einmal dachte ich,
bricht Liebe den Bann
Von Krolok:
Jetzt zerbricht sie gleich deine Welt
Beide:
Totale Finsternis
Wir fallen und nicht was uns hält
Totale Finsternis
Ein Meer von Gefühl und kein Land
Totale Finsternis. Tanz der Vampir
Сара:
Однажды я подумала,
Что любовь разрушит запрет.
Фон Кролок:
Теперь она разрушает твой мир.
Вместе:
Абсолютное затмение.
Мы падаем и некому нас удержать.
Абсолютное затмение,
Море чувств, но нет земли.
«Абсолютное затмение». Мюзикл «Бал вампиров»
Nos deux couleurs de peau
Comme
En un seul flambeau
Je veux t’aimer
T’aimer au risque de ma vie
La volupté. Notre-Dame de Paris
Два цвета нашей кожи,
Как в едином факеле.
Я хочу любить тебя,
Любить с риском для моей жизни!
«Наслаждение». Мюзикл «Нотр-Дам де Пари»
Прошло еще несколько недель. Прекратились холодные весенние дожди. Деревья покрылись причудливым флером первой листвы. В прохладном воздухе парил тонкий и резкий аромат свежих листьев. Дни стали теплее, но ночи все еще были холодными. Тихими вечерами капризная луна играла в прятки с пушистыми облаками. Ее неровный, сиреневатый свет озарял тонкие ветви деревьев, которые отбрасывали на землю узорные, замысловатые тени. По ночам желтый диск луны казался светлым пятном, нарисованным на фоне лилового неба. Иногда в природе стояла такая совершенная и хрупкая тишина, что ее легко нарушал даже шум крыльев вспорхнувшей с ветки птицы…
Ни один человек на свете все еще не догадывался о ночных прогулках Юсуфа и Бланш. А, тем более, о соединивших их странных чувствах.
А они все продолжали блуждать по ночным равнинам, без цели и без смысла. Как будто не существовало ни окружающего мира, ни замков, ни людей, ни времени, ни пространства. Как будто они могли бродить так целую вечность. Но им и не нужно было ничего, кроме друг друга и повисшего в бесконечности времени… Их мир был столь же мало реален, как волшебное царство призраков.
Но в одну из ночей в остановившемся времени и в безмятежности природы возникла трещина.
Резкий, холодный ветер ударил им в лицо. Набежали зловещие, черные тучи. Луна скрылась, и в мире тотчас стало темно и страшно. Жестокие порывы ветра пригибали к земле редкие деревья. Со всех сторон из тьмы грозили неведомые и таинственные ужасы…
В тот миг, когда их настигла злая буря, Юсуф и Бланш находились рядом со старыми развалинами Волчьего Логова. Они бросились туда. Забившись в самый темный угол, где еще была цела часть ветхой крыши, они сели на расстеленный сарацином плащ. Ища защиты от холода и ветра, Бланш крепко прижималась к своему возлюбленному и господину. Во тьме сверкали ее расширенные от страха зрачки…
– Ужасная ночь, – прошептала она. – В такую бурю все духи ада, должно быть бродят по земле.
– Такую ночь выбрал бы безумец, желая совершить зло, – отвечал сарацин.
Голос его звучал хрипло, огромные зрачки горели. Бланш слышала его тяжелое дыхание. Странное чувство тревоги овладело ей. Девушка сделала слабую попытку отстраниться от него, но Юсуф держал ее крепко, изо всех сил прижимая к себе. Одной рукой он резко и настойчиво пригибал ей голову, приближая ее лицо к своему. Он хотел вырвать у нее поцелуй, который она сейчас не думала дарить… Внезапно Бланш поняла все. Волна нечеловеческого ужаса захлестнула все ее существо. Изо всех сил она забилась в его руках, пытаясь вырваться. Но то были лишь последние судорожные движения птицы с перебитым крылом…
Тогда она стала горячо умолять в отчаянии и страхе:
– О, прошу вас, не делайте этого! Отпустите меня! Вы погубите мою душу и тело! Вы разрушите мою жизнь! Вы отберете у меня рассудок! Вы сломаете, вы убьете меня!
– Я знаю, – ответил он жутким, низким голосом.
– Боже, помоги мне! Я одна в этой тьме! Как мне страшно! Отпустите меня, Юсуф! Если в вас есть хоть капля жалости, отпустите!
– Никогда! – с мрачным, жестоким пылом отвечал он. – Ты нужна мне. Я хочу выпить тебя до дна. Я видел сквозь платье очертания твоей юной, трепещущей груди, которой никто не касался… Я хочу тепла твоего призрачного тела! Мне мало видеть тебя, я хочу завладеть всем твоим существом!
– Но ни Бог, ни люди никогда не смогут соединить нас в этом мире! Ведь вы монах и сарацин… Никто этого не позволит! О, я навеки погибла! Вы лишаете меня надежды на спасение!
– Если ни Бог и ни люди не могут соединить нас, я сам сделаю это! Между нами больше не останется преград, не останется ничего неизвестного! Я люблю тебя всеми уголками моей больной души! Моя любовь вырвет у тебя твою тайну!
– Нет, нет! Ради самого Господа! Я этого не вынесу! Я умираю! – рыдала Бланш.
На мгновенье он выпустил ее. Она хотела броситься прочь, но Юсуф с нечеловеческой силой оттолкнул ее к стене. Она больно ударилась головой и замерла на месте. Она была всего лишь хрупкой веткой по сравнению с мощным ураганом, осколком витража под железным каблуком, легкокрылым ангелом под обжигающим дыханием Люцифера…
Замерев от ужаса, она стояла у стены. Луна, вышедшая из-за туч, осветила человека, который приближался к ней. Его черты были искажены жестокой страстью. Глаза сверкали черным пламенем. Он шел на нее, как дикий, разъяренный зверь. Он был чудовищен… и нечеловечески прекрасен!
И внезапно Бланш поняла, что бежать невозможно. Бежать поздно. Она не смогла бы бежать и за все сокровища мира. Она осталась бы на месте, даже если бы они были одни во вселенной. Даже если бы между ними лежали огромные империи и царства, расстояние между ними не стало бы меньше… Бежать было некуда с той минуты, как она соскочила с качелей и увидела это незабываемое, единственное лицо…
Сердце взвилось в груди, лихорадочно запылали щеки. Мир уплыл из-под ног. Она протянула к нему руки и, не ощущая больше себя самой, с истерической страстью крикнула:
– Идите же ко мне, Юсуф! Сломайте и убейте меня! Я кидаю мое сердце к вашим ногам, мой государь и повелитель! Мой Бог, мой гений, мой возлюбленный, мой великий Саладин! Меня больше нет! Я растворилась в моей любви к вам! Будьте моим любимым и моим убийцей!
Он стоял рядом с ней. С грубой, жгучей лаской он провел рукой по ее губам, шее и груди. Потом толкнул ее вниз…
Он впивался в нее хищными, жестокими поцелуями, как будто хотел раздавить ее маленький рот и оставить вечные следы на ее белоснежной коже. Бланш вздрагивала от ужаса, который смешивался с безумным счастьем. Она таяла, как свеча, в жаре неистового пламени, поглотившего мир… В пылу мрачной страсти встречались пересохшие губы, сплетались пальцы, смешивались ласки и объятия. Снаружи свирепствовала жестокая буря. В лунном свете плясали неровные тени деревьев. В развалинах старого замка разные цвета кожи в смертельном порыве сливались в один мистический костер. Рваная, истлевшая занавеска на старом окне трепетала от неистового ветра…
========== XXXII Одинокие ==========
Но чем утолить мою жажду? Какое
сердце, какое божество бездонно,
как озеро, чтобы напоить меня? Ни
в этом мире, ни в ином нет ничего
мне соразмерного.
Альбер Камю «Калигула»
И н е с. И на вершине этого блаженства
еще одно мгновенье я помедлю… Но
зачем же так внезапно ты руки разомкнул?
К чему объятия, раз ты готов меня отдать с
такой поспешностью? Скорее обними,
иначе я умру.
А. де Монтерлан «Мертвая королева»
Юсуф тихо вошел в свою холодную келью, осторожно прошел мимо спящего Жиля и бросился на постель, одержимый тысячью противоречивых ощущений.
Наконец он достиг того высшего и совершенного, тайного и великого, к чему так пламенно рвалось все его измученное существо. Его связало с Бланш нечто нерасторжимое и нерушимое.
Значит любовь и вправду непостижимое чудо? Значит на свете все-таки существует женщина, идущая навстречу его чудовищным ласкам? Значит и на его губах могут гореть поцелуи, не вырванные силой, а отданные в порыве горячей страсти? Неужели в мире есть женщина, для которой его мрачное лицо могло стать самым дорогим среди тысячи прочих?
Любить всей душой и всем сердцем… Как это ново! Как это странно…
Юсуф закрывал глаза и вспоминал ее безумную доверчивость, ее хрупкое, юное тело, отданное в его власть с таким невероятным и искренним безрассудством. Вспоминал поток ее светлых волос, которые он перебирал дрожащими пальцами, жар, исходивший от всего ее существа, и те запретные, мистические наслаждения, скрытые под черными крыльями бушующей ночи…
Уже несколько часов он чувствовал себя счастливым. Абсолютно счастливым. Это было невероятно! Исчезла мучительная тревога. Перестала вздрагивать в груди давящая тоска и отчаяние. Ни единый звук окружающего мира больше не причинял боли. Время бежало легко и неслышно. Все вокруг было наполнено безмятежным покоем и тихой радостью. Каждое движение стало свободным, а дыхание – легким и незаметным. Юсуф наслаждался вновь обретенными красками мира и своим новым, чудесным душевным состоянием.
Он чувствовал себя молодым, вдохновенным и полным надежд. Так продолжалось некоторое время. Потом пришли более печальные и сложные мысли.
Он достиг вершины своего чувства, вершины блаженства. Он испытал всю сладость замерших мгновений. Его дух парил на неведомых высотах. Подобно Тристану, он испил запретный любовный напиток. Но что дальше?.. Этот неумолимый вопрос угрожающе повис перед ним в пустоте. Ему всегда казалось, что после исполнения всех желаний наступает безмятежное счастье, рай пылающей страсти, которая горит во тьме, как вечный, неугасимый факел. Он думал, что после таинственного соединения душ и тел начинается чудесное путешествие в страну бесконечных радостей и восторгов. Но нет… Завтра снова наступит обычный, серый день, и жизнь будет такой же, какой она была до волшебного мгновения. А его счастье станет чуть менее полным… Но, если после радостей любви не наступает вечный, сверкающий рай, тогда какой в них смысл?.. Если они не делают счастливым полностью и навсегда, зачем вообще прикасаться к ним?
Юсуф ощутил, как тень прежней печали, на миг отдалившаяся, снова склоняется над ним. Он сел на постели и леденеющим, растерянным взглядом стал смотреть на розоватый клочок предрассветного неба, видневшийся в маленькое оконце кельи.
Да, он утолил свою жажду огромной, разделенной любви. Но утолил лишь однажды. А она была так бездонна и так тревожна, что этого было мало… Потребуются все новые и новые мгновения счастья, чтобы приглушить его постоянную тоску. Ему нужен покой и забвение. Радости любви могут подарить ему это. Но теперь его будет привязывать к Бланш болезненная страсть, какая влечет хищного зверя к свежей крови, государя – к почестям, а опустившегося поэта – к вину. Он будет в душном плену у этой бледной девушки всю свою жизнь, потому что только она может спасти его от этой постоянной, тяжелой и беспричинной скуки… Это пугало его. Его пугала любая слишком сильная привязанность и зависимость. Юсуф леденел при мысли, что однажды проснется и не сможет представить свою жизнь без кого-то… Но Бланш уже давно стала этим таинственным кем-то…
Но самым страшным было другое. Он понял, что не вырвал у Бланш ее удивительной, темной и сверкающей тайны… В ней по-прежнему оставалось что-то нечеловеческое и человечное, низкое и высокое, пугающее и влекущее, чего он не мог окончательно постичь! Он обладал ее телом. Она, казалось, отдала ему всю свою душу в едином порыве безумной любви. Но было что-то, чего он не смог взять… Что-то, что не давалось в руки. Осязаемое и невидимое. Хрупкое, как витраж. Прочное, как черные скалы в море… Но какой был смысл в обладании этой девушкой, если все равно он не мог понять ее полностью? Если не мог разгадать этой жгучей и великой тайны, которая таилась в ее призрачном существе. Ином существе, чем у всех людей на земле…
Она была нужна ему вся целиком, без остатка. Но он не мог взять и малой доли от того, что таилось в ней!
Но возможно ли настоящее счастье, если любящие не становятся единым целым? Если они не угадывают мысли друг друга? Если один из них не чувствует содрогание каждого нерва в другом? Если их сердца не бьются, как одно? Если их души не смешиваются так, что невозможно отделить одну от другой?..
Юсуфу нужно было именно это, иначе и сама любовь теряла свой высший и великий смысл. Если мужчина и женщина не понимают друг друга полностью, значит они продолжают оставаться чужими людьми… Осколками льда в холодном и пустом мире, в котором нет огня, согревающего человеческие сердца… Было невыносимо думать, что после этих отчаянных объятий, жарких ласк и безумных порывов, они с Бланш так и остались чужими людьми! Ему страстно хотелось верить, что он приблизился к любимому существу хотя бы на ничтожный шаг…
И все же, каким бы бессмысленным и не утоляющим его вселенской тоски не было все произошедшее с Юсуфом этой волшебной ночью, он жаждал сохранить это хрупкое воспоминание сильнее, чем все остальные мгновения своей безрадостной и трагической жизни…
_________________
Похожая на блуждающий призрак, Бланш медленно пересекла спящий замок и, войдя в свою комнату, без чувств повалилась на пол. Долго лежала она так без движения, без единого ощущения и без единой мысли. Потрясение было слишком сильным.
Постепенно холод пола, на котором она лежала, привел девушку в чувство. Она слабо застонала, открыла глаза и приподнялась с пола, опершись на руки. Судорожным движением Бланш сбросила плащ. Она задыхалась. Под плащом скрывалось разорванное платье. Все ее тело было покрыто алыми пятнами – следами жестоких ласк сарацина. Губы были раздавлены его жгучими поцелуями, и в уголку рта застыла синеватая тень. Она почти не ощущала своего тела. Она чувствовала себя сломанной и разбитой.
Мало-помалу из зыбкого тумана, наполнявшего ее пылающую голову, начали одна за другой вырисовываться обрывочные мысли и образы. С ужасом и внутренней дрожью Бланш вспоминала свое истерическое, безумное признание и чудовищное, безрассудное поведение. Что она натворила?! Что с ней произошло?.. Какая злая сила бросила ее в объятия Юсуфа, чтобы навеки погубить ее жизнь и бессмертную душу?..
Она чувствовала себя такой падшей, такой преступной… Такой покинутой и одинокой. Ей было так холодно и страшно… Она совершила смертный грех. Безмерна была глубина ее падения… Теперь она навеки отвергнута небесами! Отвергнута людьми и Богом! Изгнана из круга человеческих существ…
Но как могла она не сделать этого? Как могла не уступить жарким просьбам своего возлюбленного Юсуфа? Как могла не утолить его дикую, безмерную страсть, не дать ему несколько мгновений счастья?.. Разве возможно было противиться этому бурному порыву в единый миг подхватившему и унесшему в далекие миры ее слабое существо? Разве можно было противиться этому безмерному желанию отдать всю себя без остатка, подарить всю свою душу, все свое сердце, кровь и тело, ему, единственному и обожаемому?.. В поисках его она прошла бы сотни незнакомых краев и земель! Как могла она бежать, когда он сам звал ее к себе?..
Бланш безмерно любила Юсуфа. И этим было все сказано. Она не могла думать, не могла разбираться в своих мыслях и чувствах. Она вся была охвачена убийственным пламенем, как неосторожная ночная бабочка, летящая на танцующее пламя свечи… Она не помнила себя. Не видела ничего вокруг. Видела только Юсуфа. Думала и мечтала только о нем. Жила и дышала лишь им одним…
Бланш не мыслила своего существования без этого человека. Она дышала, и глаза ее сверкали только, пока в мире существовал он. Остальное было покрыто тьмой. О, если бы только, он мог быть сейчас рядом с ней! Мог бы успокоить ее и развеять окружавшие ее ужасные грезы. Но никогда не будут они вместе бороться с ночными страхами, никогда не будут вместе просыпаться на рассвете… Этого не допустят ни Бог, ни люди… О, какие же они злые!
Бланш вспоминала ужасные и прекрасные минуты, проведенные ими в старом замке. Она чувствовала свой позор, свое падение. Но… он касался ее. Она была не одинока. Впервые в жизни ее сердце билось так близко к другому сердцу! И в этом была заключена вся вселенная…
Она не могла отвергнуть все, что произошло. Не хотела забыть этого.
Другие влюбленные женщины хранят в тайниках своей души сладостные поцелуи, поэтические слова и нежные прикосновения. Но Бланш хотела сохранить в сокровищнице своего сердца черный огонь безумных глаз, грубые жаркие ласки, дикие, несдержанные поцелуи, боль и безмерные восторги. И они были ей в тысячу раз дороже, чем вся нежность и красота человеческого мира!
Девушка поднялась с пола, шатаясь дошла до кровати и без сил упала на нее. Вскоре ей овладел беспокойный, тревожный сон. Бланш нервно металась на постели, а перед ее спящим взором стояла странная картина. Она видела себя лежащей на полу в темной, пустой комнате. Она была вся в белом, но по губам, по шее, по рукам бежали тонкие струйки крови. Она чувствовала скольжение теплых капель по леденеющей коже. Она ощущала, что теряет силы. Но не могла понять, откуда течет кровь… При этом, ей смутно казалось, что потерянные силы таинственным образом вливаются в вены находящегося где-то далеко Юсуфа. И это наполняло ее скорбной радостью…
Девушка проснулась от стука открытого окна. Она была вся в холодном поту и сильно дрожала. Со двора замка слышался быстрый топот, крики и звон оружия. Несмотря на слабость, Бланш вскочила с постели и бросилась к окну. В лицо ей ударил холодный ветер. Она стояла, вглядываясь расширенными зрачками в темноту. Внизу метались пылающие факелы и сверкали серебристыми бликами обнаженные мечи. В этих адских отсветах взволнованной Бланш померещилось что-то зловещее, и сердце мучительно замерло в груди…
_________________
Так, разделенные морями тьмы и звездами светильников, страдали вдали друг от друга, бесконечно одинокие и горячо любящие друг друга смуглый язычник и бледная, прозрачная девушка…
========== XXXIII Осада ==========
Пусть обломавший в схватке шпагу
Ногтями рвет, зубами ест,
Чтоб обмануть волков отвагу,
Что бродят алчные окрест.
Вперед! Ни плена, ни пощады!
Умрем, но славно, если надо!
Падем, мертвы, на мертвецов,
Чтоб завтра дневное светило
Обломки копий озарило
В руках изрубленных бойцов!
Виктор Гюго «Сеча»
Недолго было суждено брату Жозефу предаваться глубоким размышлениям о своих чувствах. Не успело порозоветь предрассветное небо за окном, как в келью быстро вошел взволнованный брат Колен и обратился к сарацину и проснувшемуся горожанину:
– Идите скорее в зал для собраний капитула. Настоятель приказал созвать всех братьев.
– Что опять случилось? – поинтересовался Жозеф, вставая с постели. – Начинается новый Крестовый поход? Боюсь, я буду в нем бесполезен. Сарацины примут меня за своего родственника.
– Оставьте свои неуместные шутки и поторопитесь, – раздраженно бросил Колен, выходя из кельи.
Странное, тревожное предчувствие сжало сердце Жиля. Годами в этой глуши ничего не случалось… И что вдруг могло произойти? Но лицо сарацина было так спокойно и равнодушно, что его настроение невольно передалось и горожанину. За время, проведенное в монастыре, Жиль давно привык к этому человеку и даже стал ценить его за своеобразную храбрость и дерзкую прямоту.
Через несколько минут вся братия собралась в мрачном, полутемном зале для заседаний капитула. Было очень рано. Слабый утренний свет едва пробивался в помещение. В зыбкой, туманной дымке были видны только смутные очертания фигур монахов в черных одеяниях.
Посреди залы стоял брат Ватье. Но какая удивительная и необъяснимая перемена произошла в его поведении, во всем его облике! Ленивые и медленные движения сменились быстрыми, хаотичными жестами. На столь спокойном обычно лице читалось живейшее волнение и неподдельный страх. Он что-то горячо и сбивчиво доказывал аббату:
– Ну закрыты эти чертовы ворота… Говорю же, я их закрыл! И что толку? Они старые, как столетняя ведьма! Стоит как следует треснуть по ним бревном, и конец нашей несчастной обители! Говорила мне тетка в детстве, чтоб я не шел в попы… Но я-то думал, что в деревне мне труднее будет прожить. А оно вон оказывается, как вышло!
Настоятель не прерывал его. Он был бледен и испуган. Кажется, он давно уже все понял.
– Да что в конце концов тут происходит?! – не выдержал брат Колен.
Отец Франсуа медленно повернулся к нему и упавшим голосом ответил:
– На нас напал барон де Кистель с отрядом своих вассалов…
В воздухе повисла мертвая тишина. Страшная новость обрушилась на головы несчастных монахов, как снежная буря. Беззащитные и безоружные, привыкшие читать молитвы и никогда не державшие в руках меча, они оказались в осаде у разъяренного и мстительного сеньора с его послушным отрядом, закованным в тяжелые доспехи и ощетинившимся лесом острых копий! На что им было надеяться в осаде у этой грубой и беззаконной силы? На призрачное божье могущество?.. Где искать убежища от яростной жестокости? У холодного алтаря, презираемого безжалостными воинами?..
– Какого дьявола вы стоите, как на мессе?! – прорезал тишину решительный и сильный голос. – Сейчас барон разнесет ворота! Вы хотите отдать ему свои жизни, не попытавшись даже защитить их?!
Все взгляды с надеждой и отчаянием устремились на говорившего. Лицо брата Жозефа сверкало мрачным и суровым пылом. Ноздри раздувались от гнева. В движениях читалось непреклонное желание защищаться. В самом деле! Он был их единственной, последней надеждой! Только он один вышел из страшного, жестокого мира сеньоров. Только он умел держать в руках меч. И только от него исходила призрачная надежда на спасение! Любили они его, ненавидели или презирали, в это мгновенье только он, отверженный сарацин и жалкий безумец, был их путеводной звездой в черном море неумолимо приближающейся смерти…
– Можем мы послать через кого-нибудь просьбу о помощи, сообщив, что обитель в осаде? – воскликнул Жиль.
– Никто не сможет выйти отсюда, – отвечал Жозеф. – Мы окружены. Тем лучше. Смертельное отчаяние придает мужества даже трусам. У нас нет времени. Ульфар, вытащи из-под алтаря старый меч и неси его сюда!
