Текст книги "Волчье логово (СИ)"
Автор книги: Aurelia1815
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
Увидев сарацина, девушка громко вскрикнула от страха.
– Не орите так, как будто увидели призрака, – резко бросил брат Жозеф. – Идите на молитву в замок. Отец ждет вас.
Клэр со всех ног бросилась прочь, но посреди двора поскользнулась и, взвизгнув, упала на одно колено. Жиль, движимый жалостью к прелестной демуазель и хорошими манерами горожанина, тут же подбежал к ней и вежливо подал ей руку. Девушка с благодарностью оперлась на нее и присела в неловком и неумелом поклоне.
– Мадемуазель Бланш! – звала мадам Жанна. – Мадемуазель! Ума не приложу, где она может быть…
Раздался легкий стук деревянных качелей, и из пустоты, прямо перед Жозефом, выросло странное, зыбкое видение. Под висячими ветвями раскидистой ивы, одетыми колючим инеем, стояла стройная, тонкая и невероятно бледная девушка. Вся она казалась сотканной из таинственной, холодной дымки утреннего тумана. Изящный, строгий силуэт вызывал в памяти вытянутые, хрупкие готические статуи. На платье цвета первой листвы, в беспорядке падали длинные и прямые светлые волосы, в которых путалась одна-единственная зеленая лента. Черты девушки, тонкие, острые и резкие, хранили выражение глубокой замкнутости, легкой печали и какой-то задумчивой сосредоточенности. Маленький рот с крепко сжатыми губами выдавал в ней дикость и пугливость. Тонкие пальцы казались почти прозрачными, и на руках просвечивали голубые жилки. Всему ее неясному, смутному, туманному облику невероятно и жестоко противоречили сверкавшие на белоснежном лице темные, бездонные глаза… В них был черный и удивительный огонь, который, казалось, резко прорывался сквозь ее почти нечеловеческую бледность. Так сияет яркое пламя свечи сквозь ветхий, истертый полог в осеннюю, дождливую ночь…
Сколько ей было лет? Свежесть кожи и полудетская наивность ее лица наводили на мысль, что она еще невинный ребенок. Но в следующее мгновенье грустная задумчивость и глубокие, темные тени под глазами, говорившие о том, что ей уже знакомы горькие печали мира, рисовали ее почти взрослой.
В девушке не было ни капли света, очарования и блеска. Она была похожа на тех молчаливых и пугающих духов, которые по ночам преграждают дорогу запоздалому путнику. От нее веяло холодом утопленницы и призрака. Такие недобрые и тихие существа тревожат людей в мучительных ночных кошмарах, после которых сердце бешено выскакивает из груди…
Пристальным, остановившимся, хищным взглядом впился Жозеф в стоявшее перед ним хрупкое создание. Его дремавшее в мучительной тоске сознание словно осветила вспышка молнии! Эта пугающая неподвижность, эти горящие нездоровым, пылким огнем глаза, эта потусторонняя зыбкость… вот что нужно ему для трех оставшихся витражей! Он хладнокровно и жестоко рассматривал каждую незначительную черточку в ее лице, стараясь не упустить ни единой подробности. Так великий мастер с восхищением разбирает искусный механизм…
Девушка же, увидев перед собой сарацина, не вскрикнула, не вздрогнула, не издала ни единого звука. Только губы ее удивленно приоткрылись, а темных ресниц коснулся неведомый ветер…
Чуть заметно покачивались старые, деревянные качели, ветви плакучей ивы медленно роняли пылинки колкого, серебристого инея. Друг напротив друга стояли бледная девушка и смуглый язычник с неподвижными, остановившимися взорами… Казалось, прошла вечность, но пролетело всего лишь несколько жалких мгновений…
Первым очнулся брат Жозеф. Он вспомнил о присутствии горожанина и служанки из замка и тут же обратился к Бланш:
– Не стойте, как изваяние, мадемуазель. Я ваш новый наставник. Ступайте на утреннюю молитву. Да поживее! Я не люблю рассеянности и непослушания.
Не произнося ни слова, девушка медленно пошла к замку, оборачиваясь на каждом шагу и продолжая смотреть на сарацина удивленным, неподвижным взором.
Через четверть часа под старинными сводами замка де Сюрмон уже звучала торжественная утренняя месса. Старый и благородный мессир Анри, его юные дочери, немногочисленные верные слуги и приезжий горожанин благочестиво склонили головы, слушая резкий и нервный голос брата Жозефа, громко и четко произносившего латинские слова, которые смутным эхом отдавались в холодной, просторной зале.
А сердце самого Жозефа впервые за долгое время пело и ликовало от глубокой радости! Он опасался, что скучная служба у сеньора де Сюрмона надолго разлучит его с любимыми витражами, но судьба приготовила для него неожиданный и драгоценный подарок. Он нашел удивительное существо, искусное создание природы, которое даст ему невиданное доселе вдохновение, чтобы его цветные стекла засияли великолепными, невероятными красками!
9 Донжон – главная башня замка.
========== X Учитель и ученицы ==========
…он поручил племянницу всецело моему руководству,
дабы я всякий раз, когда у меня после возвращения из
школы будет время, – безразлично днем или ночью занимался
ее обучением и, если бы я нашел, что она пренебрегает
уроками, строго ее наказал.
Пьер Абеляр «История моих бедствий»
Мои обязанности учить и следить за поведением не
только не стали легче, когда мои питомцы и я свыклись
друг с другом, но, напротив, делались все тяжелее по мере
того, как раскрывались их характеры.
Энн Бронте «Агнес Грей»
Она подошла с неописуемой грацией, опустилась на колени,
глубокий вырвался у нее из груди…
Э. Т. А. Гофман «Эликсиры Сатаны»
С этого дня потекли серые, скучные будни брата Жозефа в замке де Сюрмон. Чтение молитв и различные церковные обряды, которые он должен был выполнять, не очень утомляли его. Вся тяжесть и сложность, возложенной на него задачи, открылась Жозефу, когда он приступил к обучению своих новых воспитанниц.
Общество людей и вообще раздражало сарацина, так как он был замкнутым, вспыльчивым и склонным к одиночеству. Он любил тонуть в мире своих цветных грез и ненавидел, когда кто-то хотел вырвать его оттуда. Общество же юных девушек представлялось еще более несносным, чем любое другое. Как почти все мужчины его эпохи, брат Жозеф не любил женщин и презирал их, как бесполезные и жалкие создания, способные только кривляться и наряжаться. Его раздражали их бессмысленные и вздорные капризы. Только к своему смертельному врагу, Сесиль де Кистель, питал он свое-образное уважение. Иногда воспоминания о долгой вражде способны сблизить так же, как и воспоминания о давней, трепетной дружбе…
Но что ему было делать в обществе молодых и бестолковых существ? Они были так же далеки от него, как земля от крохотных огоньков сияющих звезд… Даже сама мысль о том, чтобы поговорить с ними или попытаться проникнуть в их беззаботную жизнь, была совершенно нелепа.
Тем не менее, Жозеф должен был учить и исповедовать девушек, а значит, приходилось иногда и разговаривать с ними.
С первых же дней ученицы так ему надоели, что, не будь у него замысла сделать несколько набросков с Бланш, он немедленно бы бросил это проклятое дело.
Поднявшись рано утром, он приходил в замок де Сюрмон полусонный и раздраженный, читал утреннюю молитву, потом усаживал своих воспитанниц в маленькой зале и при свете бледных лучей зимнего солнца раскрывал книги и начинал свой нелегкий труд. Ему не хотелось ни говорить, ни объяснять ничего этим маленьким и бесполезным созданиям. Он думал о своих сверкающих красках или о редких хлопьях снега за окном…
Вскоре, однако, приходилось отрываться от этих радостных мечтаний, ибо, чтобы хоть что-то втолковать благородным девицам, требовались немалые силы и огромное терпение, которым брат Жозеф, увы, не обладал…
Обе девушки, обученные покойным стариком-капелланом, умели кое-как читать и писать, что было уже немало. Их благородный отец читать не умел.
Бланш, которой уже исполнилось пятнадцать лет, читала хорошо и пи-сала почти без ошибок. Клэр, напротив, часто запиналась и ошибок делала множество.
Младшая сестра вообще доставляла Жозефу кучу хлопот и поводов для беспокойства. Она была ленива и невероятно капризна. Учение было Клэр явно в тягость. Ее больше интересовали цветные ленточки, бусы и прочие глупые женские игрушки. Речи учителя девушка запоминала плохо, задания готовила небрежно. Ни минуты Клэр не могла усидеть спокойно. На уроках ей было так скучно, что она то и дело вертелась из стороны в сторону, постоянно выглядывала в окно, болтала ножками. Словом, делала все, что угодно, но только не то, что требовалось.
В конце концов, эта избалованная девчонка вызвала у брата Жозефа такой приступ бешенства, что он пообещал избить ее до полусмерти, если она еще раз посмеет отвлечься от урока. При этом его глаза сверкали так мрачно и злобно, что девушка ни на шутку испугалась ужасного язычника и громко расплакалась. Учитель грубо приказал ей сейчас же замолчать. С тех пор Клэр стала гораздо усидчивее и послушнее, ее сковывал страх. И Жозефу не пришлось приводить свою угрозу в исполнение. Однако, успехов в учебе это не прибавило.
Старшая сестра, напротив, отличалась удивительной усидчивостью и молчаливостью. Но и она доставляла учителю неприятности. У Бланш была неплохая память и некоторые способности к учению. Она с интересом читала, принесенные братом Жозефом книги, прилежно готовила заданные уроки, не прерывала учителя не единым словом. Но она была всегда как будто полусонной и погруженной в свои мысли в еще большей степени, чем сам Жозеф.
Кроме того, Бланш казалась ему ужасающе медлительной и неловкой. Писала она очень долго, часто останавливалась и впадала в задумчивость. Если Жозеф в нетерпении торопил ее, она терялась еще больше, краснела, начинала делать ошибки, а в конце концов бросала начатое и на глазах у нее выступали слезы стыда и отчаяния… Кричать на нее и торопить было совершенно бесполезно, от этого Бланш теряла всякую способность к действию и впадала в совершенную неподвижность, из которой ее не могли вывести никакие приказы и угрозы.
Иногда брату Жозефу казалось, что она просто спит на ходу. Даже громкие окрики не вырывали Бланш из внезапной задумчивости. Она двигалась медленно, как призрак: роняла книги, разливала чернила, зацеплялась платьем за углы стола…
Несмотря на то, что девушка хорошо учила свои уроки, часто из нее было не вытянуть и слова. Жозефу приходилось допрашивать ее так же строго, как инквизитору, пытающему ведьму. Если Бланш и начинала говорить, то к концу фразы ее слабый голос звучал все тише и тише. Малейший звук или слово сразу же заставляли ее умолкнуть.
Порою Жозефа посещали сомнения: живое ли существо перед ним? Или чья-то колдовская сила на время вырвала ее из небытия, и она скоро снова раствориться в воздухе и исчезнет навеки…
Когда монах в нетерпении пытался помочь девушкам исправить их ошибки, они в страхе отдергивали руки, словно даже прикосновение к поганому язычнику казалось им несносным. Это злило его еще больше, а потом наполняло сердце смутной, давящей горечью…
Жозеф, вероятно, не задумывался о том, что сам он был далеко не идеальным учителем. Он обладал глубоким и оригинальным умом большого художника и очень сложного человека. За время жизни в монастыре он прочел много самых разных книг, от пафосных жизнеописаний великих святых до изящных и тонких творений мечтательных поэтов, которые очень любил романтичный отец Франсуа. Брат Жозеф был слишком нервным, впечатлительным и вдохновенным, чтобы увлечься сложными науками и теологией, зато у него был великолепный литературный вкус и капризный, невероятный, огромный художественный талант. Он любил все то, что волновало и поражало воображение, рождая странные, фантастические видения… Но, вместе с тем, ему была не чужда способность глубоко и долго размышлять над серьезными и сложными вопросами.
Но, обладая большим умом и весьма обширным для этих глухих мест образованием, брат Жозеф, тем не менее, мало чему мог научить двух жалких девчонок из старого замка…
Он имел знания, но не имел таланта втолковать их своим ученицам. Жозеф объяснял хорошо и ясно. Видя перед собой глупых юных девушек, он говорил простым, но образным языком, который мог бы быть им понятен. Но у него совершенно не хватало терпения на повторные объяснения. Он раздражался и ругал бедняжек за бестолковость, упрямство и медлительность. Он не выносил лишних вопросов и хотел, чтобы они все поняли с первого раза. Ведь это же было так просто и так понятно ему самому!
Он был строг и щедр на грубые приказы и наказания, но ни разу не по-хвалил своих учениц, принимая их небольшие успехи как должное.
Но ума, знаний и строгости оказывалось мало, чтобы обучение двух беззащитных, молодых девушек дало хорошие плоды. Для этого требовалось еще что-то, незримое, но очень-очень важное, чего у Жозефа не было…
Тем не менее, сеньор де Сюрмон был доволен его службой и хвалил монаха за то, что девушки стали куда спокойнее и послушнее.
Дни брата Жозефа в замке текли бы гораздо монотоннее и печальнее, если бы он не был так сильно поглощен изучением внешности Бланш. Хотя он скоро заметил в ней многое, что связывало ее с людьми, странное впечатление от первого взгляда на нее упорно не исчезало. Он видел маленькие трещины у нее на губах, легкую краску, которая временами едва проступала на щеках, видел, как ее светлые волосы, как и у других людей, намокали от пота. Да, она была создана из плоти, крови и грязи, как все люди на свете. И, вместе с тем, она, несомненно, имела нечто общее с загадочным и холодным миром духов, так прозрачны были ее пальцы и странны плывущие движения…
Чтобы не вызывать ненужных подозрений и сплетен, сарацин пристально разглядывал девушку только, когда они с сестрой склоняли головы над своими заданиями. Он уже сделал множество неровных, причудливых набросков, изображающих Бланш в разных библейских сценах. Но как только он заканчивал рисунок, то с удивлением и злостью понимал, что ему удалось уловить и перенести на бумагу невероятно мало… Где было все это потустороннее волшебство жуткой бледности, весь этот горячечный блеск во взоре, вся полумертвая странность движений? Ее непонятный и удивительный облик бежал от кисти художника, дразня и маня своей поразительной необычностью…
Исповедовать жителей замка было более легкой обязанностью, чем учить дочерей мессира Анри. Никаких серьезных грехов отпускать не приходилось, ибо какие дурные проступки могли совершить живущие здесь люди?
Старые слуги и мадам Жанна признавались в мелких кражах и непослушании хозяину.
Сам сеньор де Сюрмон сокрушался о своем небрежении к святой вере и недостаточном соблюдении обрядов. Ведь войны, которые он вел на стороне своего сюзерена, графа де Леруа, напротив, считались делом богоугодным.
Клэр, боясь наказания со стороны учителя или отца честно рассказывала обо всех своих гадких проступках: как надерзила отцу, как показала язык мадам Жанне, когда та отвернулась, как измазала самому Жозефу рукав чернилами, пока он не видел…
Брат Жозеф кусал губы, чтобы не рассмеяться кому-нибудь из них в лицо. Как нелепы были все эти жалкие провинности по сравнению с тяжким гнетом ужасных грехов, который лежал на его израненной душе…
Одна лишь Бланш немало удивила его на исповеди.
Она пришла в холодную и тихую часовню замка последней. В темном платье, при лиловатом свете витражей, девушка более, чем когда-либо казалась бесплотным видением. Их разделяла тонкая, резная решетка исповедальни.
Опустив глаза, Бланш молчала. Сарацин был погружен в задумчивость.
– Ну, говори наконец, что ты там натворила? – спросил он, когда ожидание стало слишком долгим.
– Увы, я не могу.., – едва слышно произнесла девушка, еще ниже опуская голову.
– Почему? – искренне удивился Жозеф.
– Мои грехи слишком ужасны… Мне стыдно сознаться в них.
– Что за глупости ты придумываешь? Какие у тебя могут быть грехи? У тебя, бедной, ничего не смыслящей девчонки, которая еще не вступила в жизнь и не постигла всей ее мерзости и ужаса? Твой маленький мир замкнут во дворе отцовского замка, среди старых слуг, собак и лошадей… Что ты можешь знать о грехе?
– Увы, слишком много, – сорвалось с ее полуоткрытых губ.
– Ну что ж, так и быть… И что ты могла натворить? Повздорила с сестрой, оскорбила отца, произнесла богохульство или влюбилась в проскакавшего мимо замка сына какого-нибудь сеньора? – усмехнулся Жозеф.
Бланш закрыла лицо руками, и он услышал мучительный вздох, полный горечи и неподдельной скорби.
– О, много хуже…
Сарацин взглянул на нее с любопытством, но без тени сострадания.
– Невероятно! Но все же… Что бы ты там не совершила или не вбила себе в голову, отпускаю тебе этот грех, потому что он не может быть страшнее, чем проступки невинных и несмышленых детей.
Девушка вскочила и вышла из церкви с удивительной для нее быстротой. Жозеф презрительно пожал плечами. В следующее мгновенье он думал о ней не больше, чем о пылинках на своих старых башмаках…
В ночь после исповеди в замке, сарацин почти не спал. Он безжалостно рвал свои многочисленные наброски. Все замыслы казались бессмысленными и нелепыми. Он испытывал приступ тяжелой душевной тоски. Он ненавидел свои рисунки, ему казалось, что он не в силах создать больше ни одного витража…
Когда наутро он пришел в замок, у него жестоко болела голова. Но брат Жозеф, собравшись с силами, с трудом отслужил мессу.
На уроке ему стало совсем дурно. Боль была нестерпимой, он чувствовал сильную слабость во всем теле. Голос сарацина то и дело прерывался и замирал. В конце концов, он опустил голову и сжал руками ломившие виски, не произнося больше ни слова.
Внезапно тишину залы нарушил слабый голос Бланш:
– Вы заболели, святой отец?
На мгновенье забыв о страданиях, он поднял голову.
– Нет… Да.., – рассеянно ответил он. – Голова болит.
– Быть может, я могла бы.., – несмело начала она. – Быть может, вам что-нибудь нужно?
– Да. Принеси стакан вина. Мне станет лучше.
Через некоторое время Бланш вернулась с вином. Она протянула сарацину деревянный стакан. Он молча взял его. Она не отдернула руку…
========== XI Мечты ==========
Алые сливы в цвету…
К той, кого никогда я не видел
Занавеска рождает любовь.
Басё
Со временем человек способен привыкнуть ко многим обстоятельствам, в которые попадает по воле судьбы. Так случилось и с Жилем дель Манжем. Каким бы мрачным и пугающим не казался ему поначалу монастырь Сен-Реми, какими странными не представлялись его обитатели, через несколько дней синеватые стекла и темные коридоры, замкнутые лица монахов и небольшой дворик стали для него знакомыми и привычными.
Это не означало, конечно, что Жиль перестал скучать по покинутому дому. Он часто вспоминал о своей оставленной семье: о старой матери и ласковых сестрах и даже о суровом и строгом дяде… Но эти добрые воспоминания больше не нагоняли на него щемящую тоску, а, напротив, рождали сладостную и нежную грусть.
Обида и растерянность от того, что ему не удалось ни на шаг приблизиться к разрешению запутанной, старой тяжбы, скоро уступили место спокойным размышлениям и готовности к долгой и сложной работе. Он отослал письмо дяде с подробным отчетом о состоянии дел и об отношениях между местными сеньорами. Правда, нельзя было надеяться на то, что письмо это скоро дойдет до адресата, но горожанину не нужно было никуда спешить.
Потом он попросил у аббата и брата Колена все бумаги, касающиеся этого запутанного дела, и стал внимательно их изучать.
В монастыре молодому человеку жилось не так уж плохо. Конечно, бедность и аскетизм, царившие здесь, жесткая постель, простая пища и постоянный звон колокола в ночи были ему непривычны. Но все же, это была не тюрьма, а такое же человеческое жилище, как и всякое другое.
Отец Франсуа, который и с первой встречи выказывал Жилю явное расположение, продолжал относиться к нему с прежней теплой сердечностью. Брат Колен тоже разговаривал с приезжим довольно почтительно. Замкнутый, благочестивый Ульфар, погруженный в свои молитвы, почти не замечал гостя. Брат Ватье ни для кого не менял своеобразного стиля своего поведения. Вероятно, он не изменил бы своих странных привычек и манеры разговора и для самого графа де Леруа…
Что касается таинственного сарацина, соседство с которым сначала так тревожило Жиля, то постепенно, как это ни удивительно, он стал свыкаться и с языческим обликом монаха и с его непонятным поведением. Многое в действиях и словах брата Жозефа еще продолжало представляться загадочным. Загадочны были его жесты на рассвете, загадочны были изорванные рисунки и внезапные вспышки гнева. Да, сарацин был груб, относился к гос-тю равнодушно и презрительно, он был вспыльчив и непредсказуем. Но он был крещен, в монастыре с ним обращались, как с принявшим христианскую веру, а значит он не был злой и свирепой нечистью, идолопоклонником и неверным. Страх и неприязнь к сарацину не полностью исчезли в сердце горожанина, да это было бы и невозможно, но все же он убедился, что его со-сед по келье не так жесток и опасен, как ему казалось раньше.
Знакомство с жителями замка де Сюрмон внесло некоторые развлечения и надежды в монотонное существование Жиля. Мессир Анри был с ним вежлив, но, в сущности, проявил мало интереса. Зато посещение замка дало горожанину приятную возможность проводить время в милых беседах с дочерьми сеньора де Сюрмона. Вернее, только с одной из них. Мадемуазель Бланш была сдержанна и молчалива, она мало говорила со всеми, и для Жиля не делала исключения. Впрочем, горожанина это не печалило. Бланш слегка пугала его своим холодным и призрачным обликом и казалась не по годам взрослой и грустной. В ее присутствии молодой человек немного терялся. Когда же девушка выходила из залы, он мог говорить гораздо живее и свободнее.
Зато прелестная и жизнерадостная мадемуазель Клэр влекла его своей нежной юностью и чарующим блеском. Если бы только это позволяли приличия, он мог бы часами оставаться рядом с ней, восторженно рассказывая о городских забавах, величии огромных соборов, блеске валансьеннского двора… Юная девушка слушала его с широко раскрытыми от удивления и наивного восхищения глазами. Она расспрашивала о шумной городской суете, о великолепных нарядах придворных дам, о богатстве и пышности графского двора.
– Ох, только бы мне разок увидеть такую удивительную пышность и красоту! – простодушно восклицала она. – Все эти длинные, яркие шлейфы… Эти чудесные увеселения, игры, фонтаны! За такое счастье я не пожалела бы ничего на свете! А что можно увидеть в нашем замке? Только старые, ржавые мечи да чепец мадам Жанны. Скука смертная!
Горячие отзывы Клэр казались Жилю дель Манжу признаком явной благосклонности девушки к нему. Ей было весело в его обществе, она охотно и очень мило говорила с ним. Это несказанно радовало молодого человека. Клэр казалась ему ангельским и трогательным существом, которое злая судьба забросила в глухое и мрачное место. Он полагал, что младшая мадемуазель де Сюрмон достойна блистать при графском дворе в дивном и чарующем ореоле своей невинности, молодости и красоты.
Они проводили вместе чудесные часы: во дворе замка, залитые алыми лучами заката, у раскрытого окна, глядя на ровную, манящую линию горизонта, в пустой, холодной зале, склонив головы друг к другу… Так расцветал хрупкий цветок нежных чувств среди старых камней древнего замка… В такие минуты Жилю казалось, что им пели ангелы.
Потребовалось не так много коротких и приятных встреч, чтобы молодой человек почувствовал себя горячо влюбленным в прелестную Клэр.
Да, он и раньше знал, что такое любовь. В юности, будучи еще студентом, он был очарован красотой и изящными манерами сестры одного богатого патриция10. Он встретил даму в соборе и, плененный ее грацией и скромностью, добился тайного свидания. За одним свиданием последовали и другие, а потом и пылкие признания, и вечера, полные любовных безумств…
История пламенных чувств Жиля длилась ровно до того дня, пока он не окончил свою учебу, и дядя не призвал его к себе на службу. Молодой человек очень сожалел, что покидает свою возлюбленную, но ослушаться строгого приказа дяди было невозможно.
Однако то, что Жиль испытывал к юной и нежной Клэр было совершенно иным. Всей душой ему хотелось взять девушку под свою защиту, вырвать ее из этого гнезда варварства и деревенской скуки, открыть для нее жизнь, полную дивного блеска и чудесных радостей… Быть может, когда-нибудь назвать ее своей женой…
Препятствий для исполнения этой радужной и благородной мечты было много. Мадемуазель де Сюрмон была из бедного, но все же из дворянского рода, а Жиль знал, как напыщенные сеньоры гордятся своим древним происхождением. Даже среди нищеты они превыше всего ценят свой родовой герб, меч и шпоры, весь этот блестящий, но бесполезный хлам… Благородный мессир Анри вряд ли позволит своей дочери вступить в брак с простым горожанином, даже если он и подарит ей более счастливую и яркую жизнь…
И все же, Жиля не оставляли смутные надежды на лучшее. Да, благо-родство рода и дворянское происхождение значат много. Но разве мало значит настоящая, искренняя любовь, которую не пугают препятствия и невзгоды, которая способна хранить верность и ждать счастливого часа, которая жаждет дать защиту и спасти от горьких несчастий мира добрую и невинную душу?
10 Патриции – богатые горожане, принимавшие участие в управлении городом.
========== XII Старый воин ==========
Благородный дворянин
Сам не пишет, помня чин:
Челядь есть на то простая,
А рука его честная
Знает только меч один.
Виктор Гюго «Турнир короля Иоанна»
Товарищи! Сплеча рубите мавров,
Чтоб песнь о нас позорную сложить
Не мог никто. Всевышний не за мавров.
Ведь наше дело правое – святое, -
Худой пример я не подам друзья!
«Песнь о Роланде»
Так Сид, хотя он враг раздора,
Ворчит, с боязнью незнаком,
И лижет своего сеньора
Шершавым львиным языком.
Виктор Гюго «Романсеро Сид»
Мессир Анри де Сюрмон не имел ничего общего с теми богатыми и знатными сеньорами, которых окружает пышный двор и толпа угодливых вассалов, которые одеваются в роскошные одежды из бархата и атласа, и выступают в поход, осененные тучей ярких, трепещущих на ветру, штандартов.
Он был всего лишь простым, бедным и скромным деревенским дворянином. Род его никогда не блистал ни богатством, ни знатностью, ни древностью. Зато отличался другими ценными добродетелями: храбростью и отвагой в военных походах, благочестием и верной службой своим благородным сюзеренам.
Предки мессира Анри веками приносили оммаж сеньорам из графского дома Леруа. В конце концов, служба этому богатому и могущественному роду превратилась в освященную временем традицию, которую очень почитал и сам сеньор де Сюрмон.
Он без долгих размышлений принес тесный оммаж сначала отцу Гильома де Леруа, а потом и ему самому, глубоко почитал своего господина и служил ему с большим рвением и усердием. Мессир Анри питал огромную благодарность к роду графа де Леруа за те милости, которыми были осыпаны его предки. Ведь когда-то они были простыми, безземельными рыцарями, не имевшими иного достояния, кроме блестящих шпор, тяжелого меча и незапятнанной чести… Именно сеньоры из рода Леруа впервые наделили этих доблестных воинов землей за добрую службу.
Можно подумать, что вся жизнь мессира Анри была замкнута в пределах двора его старого замка, да владений его сюзерена. Но это было вовсе не так. Молодость старого и почтенного воина была полна доблестных, удивительных деяний и великих приключений!
Много лет назад, побуждаемые пламенным и благочестивым порывом, мессир Анри, мессир Жан де Сойе и еще несколько благородных сеньоров из этих мест решили отправиться на священную войну с неверными.
К тому времени идея Крестового похода настолько исчерпала и опорочила себя, став игрушкой в руках разных политических сил, что никто больше не жаждал подвергаться жестоким опасностям и превратностям долгого пути, чтобы сразиться с сарацинами.
Лишь немногие безумные мечтатели или искатели опасных приключений отваживались еще отправиться на далекий и незнакомый, манящий и пугающий, великий Восток…
В числе таких людей и оказалась горстка бедных сеньоров из графства Эно, которые печалились о повсеместном упадке христианской веры и увядании рыцарских добродетелей. А может быть, кое-кому из них просто надоело сидеть в своих жалких и старых замках и смотреть, как большие черные пауки уныло плетут причудливые узоры своей густой паутины.
Так или иначе, храбрые сеньоры отправились в опасное, но заманчивое странствие. Ехать в Иерусалим, чтобы освободить от рук поганых язычников Гроб Господень, показалось им слишком тяжелой и неосуществимой миссией. И они решили отправиться в Испанию, где, по слухам, местные государи все время воевали с ужасным и необузданным королем Гранады.
Погрузив свое легкое снаряжение на корабль в порту Эклюз, они доплыли до Валенсии Великой и оказались в удивительной, незнакомой и див-ной стране, ни языка, ни обычаев которой они совершенно не знали.
Однако, довольно скоро рыцари из Эно нашли общий язык со своими испанскими собратьями, так как правила приличия и рыцарской чести были повсюду одинаковы, и стали воевать под их пестрыми знаменами.
Мессир Анри совершил множество подвигов в боях с сарацинами, которых он горячо ненавидел как врагов христианской веры, и даже немного боялся. Он крайне редко испытывал по отношению к неверным жалость или уважение. Даже, когда они проявляли великодушие. Даже, когда они, безоружные, жестами молили о пощаде. Даже, когда то были женщины и дети. Они продолжали оставаться ему глубоко чуждыми. Они были маврами, язычниками, сарацинами. Теми, кто навсегда вынесен за круг, в котором может проявляться жалость и человечность…
А между тем, сеньор де Сюрмон на всю жизнь запомнил палящее солнце той диковинной страны, ее спелые, сладкие фрукты, черные лица неверных и дьявольскую, невероятную красоту их женщин… Даже спустя много лет он все еще видел во сне все это непонятное и пугающее великолепие, находясь в своем старом замке, дремлющим среди заснеженных равнин и вековых дубовых лесов…
Провоевав года два, рыцари увидели, что больших успехов не достигли. Мавров удавалось время от времени немного потеснить, но они быстро возвращали себе оставленные позиции. Посчитав, что достаточно послужил христианской вере, сеньор де Сюрмон решил вернуться домой. Остальные рыцари полегли на поле боя, а Жан де Сойе выразил желание остаться в чужих краях еще на некоторое время.
Вернувшись, мессир Анри был жестоко опечален смертью родителей и остался единственным владельцем замка де Сюрмон. Теперь на нем лежала огромная ответственность за владения отца, за его старое, благородное жилище, за немногочисленных слуг и вассалов, отныне вверенных его попечению.
