Текст книги "Безликий и Чудовище (СИ)"

Автор книги: Atyra Rommant

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Мужик сжал кулаки и с трудом сдерживаемой яростью заскрежетал зубами:

– Так скажи ты мне, мой государь. Скажи мне, старому увальню, что значит ваша «справедливость»? Что значит «виновные»? Что значит «униженные и оскорблённые»? Чем это измеряется? Кого этими определениями можно обозвать? Почему я, деревенщина, еле читать умеющая, понимаю, что законы – это жёсткая конкретика, а ваша вся из себя такая правильная и справедливая королевишна – нет?! Чем она руководствовалась, когда писала это красивую бредятину? «Накалякую что-нить, а они там сами разберутся» – так что-ли?

– Вы говорите о моей жене, попрошу вас…

– А ты мне рот не затыка-ай, братец! Не заслужил ты уважения в моих глазах, уж извини! Я, возможно, тоже унижен и несусветно оскорблён вами, кретинами! Хотя, какая, чёрт подери, разница? О чём нам с тобой говорить? Всё равно вы ничего не поменяете. Так и будете сидеть в своём розовом замке… А меня рано или поздно обобрут окончательно, да прямо под крыльцом закопают… Две недели назад уже попытались, как видите. Ворвалась эта пьяная орава посреди ночи: «Жрать давай! Жрать давай! Убьём! За нами королева!» – орут. В хранилище пытались прорваться. Я, естественно, сразу в драку, за нож чуть не взялся, да куда там? И вдруг мальчонка прямо с лестницы спрыгивает и на этих всех с факелом из ручки от швабры несётся. Да с такими дикими глазищами… Там аж здоровые мужики к выходу попятились… В общем – всех прогнал. Пропал бы я без него. Берегите ребятёнка, не обижайте понапрасну.

– Господин, вы, если хотите, можете претендовать на компенсацию за счёт потери работ…

– Не-не-не-не-не! – Хозяин аж подскочил с места и, замотав головой, приблизил ладонь ко рту Орландо, как бы говоря: «Молчи!». – Вы что, до сих пор не поняли? Да они-ж меня тогда точно порвут! Да и куда я эти деньги дену по-вашему? Знаете, для меня лучшей компенсацией будет, если вы к моим словам прислушаетесь и за ум возьметесь, друг мой. Поразмыслите над этим.

– Х-Хорошо, господин. До свидания.

Всю дорогу Агний сидел тихо и отсутствующим взглядом глядел в окно чудо-машины. На все вопросы, что должны были его разговорить, мальчик отвечал односложно и без особого энтузиазма. Думал он в то время совершенно о другом.

За то время, как бывший раб покинул столицу и ушёл в «свободное плавание», многое внутри него перевернулось и безвозвратно изменилось. Одним из самых ощутимых изменений являлось то, что мальчик стал видеть сны. Нет, он и до этого их видел, но прежде они представляли из себя бесформенное скопление цветов и звуков, не оставлявших после себя никакого послевкусия. Но всё изменилось. Причём крупно.

Тем не менее, сны снами, но вот совсем недавно мальчику приснилось нечто такое, что заняло мысли мальчика на долгие недели вперёд. Это подкреплялось ещё и тем, что Агний каким-то подсознательным чувством ощущал, что в сне этом есть что-то важное, в чём надо разобраться.

А выглядело сновидение следующим образом:

Агний сидел в концертном зале. Большо-о-ом таком, с тысячей мест для зрителей, огромной сценой и высокими алыми стенами ширм, которые с исчезновением света в помещении раздвинулись в стороны, приглашая зрителей в волшебный мир, скрывавшийся за ними. И Агний вошел в него. Своими ногами. Медленно встал с сидения и, сам не зная зачем, взобрался на сцену и оказался перед невысокими распахнутыми воротами некого каменного строения, находившегося в густых джунглях. Мальчик уж было хотел приблизиться к чернеющему проёму, в котором можно было различить ведущие наверх ступеньки, как вдруг чуть не попал под колёса длинной вереницы сцепленных между собой и идущих друг за другом огромных цирковых вагончиков, покрытых облупленной краской. На месте кучера главенствующего вагончика, подёргивая поводья хиленького ослика, как-то умудрявшегося тащить всю эту икебану, сидели две мелкие уродливые марионетки Алисы и Орландо, неестественно большие головы которых представляли из себя распиленные на две половины деревянные шары. Верхняя половина каждое мгновение почти до предела откидывалась назад, словно бы кукла распахивала рот, слышался громкий, визгливый смех и задорное напевание: «Жизнь прошла наша не зря, вешаем нынче царя!».

В следовавших далее вагончиках за огромной толстой решёткой сидели гигантские хищные растения, своим видом напоминавшие диких зверей, наполовину сделанных из металла. А в замыкающем, свесив ноги вниз и высунув из-за железных прутьев так же непропорционально большую голову, сидел Бальтазар, своим обвисшим лицом, на котором отображалась вся вселенская безнадёга, напоминавший собаку породы мастифа.

Как только шум колёс и счастливые крики утихли, Агний наконец-то смог войти в здание, подняться по лестнице и очутиться в необычайно светлой, хоть и маленькой комнатке. За небольшим окном на детской площадке играли дети, солнечные зайчики бегали по белым стенам и по яркой зелени молодых деревьев, на которых росли большие, сочные плоды, похожие на крупные персики. Эти деревья имели особое значение во сне мальчика, так как в последнем Бальтазар не машины изобретал, а выращивал доселе невиданные растения, и эти деревца были его главным творением. Всё дело было в плодах. Съешь один – и будет тебе великое счастье.

На стоявшем в том же помещении, кроме многочисленных бумаг и книг, мальчик смог обнаружить дневник создателя всей здешней зелёной благодати.

Гулким, беспорядочным эхом голоса Бальтазара отдавались читаемые мальчиком за мгновения и совершенно не запоминаемые страницы в дневника. Хотя, скорее, это был даже не дневник, а огромное послание ему, Агнию, в котором явственно выделялась повторяемая много-много раз фраза: «Всё, что я делал, было ради тебя», а также множество её перефразированных вариаций.

Когда лохматый беспризорник уже почти дошёл до конца, прямо на книгу упал большой спелый плод, тут же расколовшийся от удара об твёрдую поверхность и забрызгавший страницы густым, ароматным соком красивого красно-оранжевого цвета. Из образовавшейся в яркой кожурке трещины торчала маленькая записочка, на которой были уже знакомым почерком выведены слова:

«И будь уверен, сладких плодов ты ещё наешься!»

Казалось бы – сон, как сон. Обычный отрок подпитанного последними событиями, мыслями и размышлениями подсознания. Однако Агнию никак не давала покоя именно та самая пульсирующая фраза: «Я всё делал ради тебя». Уж очень красочно и самобытно она и её «ответвления» отпечатались в его мозгу. Это чувство будет хорошо понятно людям с развитым ассоциативным мышлением, так как у них у каждого слова есть свой цвет, свой звук, свой вкус, свой ритм, своё движение… И это на первый взгляд бессмысленное предложение задело определённые, ни с чем не переплетающиеся струны в мозгу мальчика, и последний был уверен в том, что он наконец-то поймёт смысл всего этого, когда эти же струны будут тронуты вновь.

Они приехали, Агния встретили, накормили, комнату выделили и всю оставшуюся часть дня чуть ли не на руках носили. Малец, в свою очередь, не стремился во всех красках показывать своё недовольство, но его напряженный взгляд в пол и полная апатия в голосе явственно намекали окружающим, что здесь его ничего не держит и он в любой момент готов свернуться и уйти, забыв обо всех участниках его недавнего приключения, как о страшном сне. Захватив при этом, разумеется, заветный бутылёк, который у мальчика пару раз в наглую пытались вытащить прямо из кармана. Подойдут, зададут какой-нибудь бессмысленный вопрос, усыпят на секунду бдительность, а тем временем какой-нибудь другой человек со спины подойдёт и уже тянет свои лапы к выпирающему еле заметным бугорком сосуду, как вдруг получает от Агния не слабый удар по руки. А потом ещё, самое главное, стоят, с ноги на ногу переминаются и улыбаются во всю мосю, будто перед ними всё тот же самый маленький идиот, за которого они некогда считали бывшего раба, который ничего не понимает и за кусок хлеба готов хоть с крыши спрыгнуть.

Держать оборону мальчику удавалось до глубокой ночи. Даже в самый дремучий час Агний, свернувшись калачиком, в середине которого был плотно зажат меж цепких пальцев бутылёк, боялся заснуть. И не заснул, если бы ему под загороженную всем, что только попалось в комнате, дверь в один момент не прыснули какую-то зловонную дрянь, из-за которой тут же голова налилась свинцом, веки резко потяжелели, мысли помутились и в конце-концов преданный хранитель маленькой стекляшки благополучно улетел в самые недра царства снов, где пребывал аж до полудня.

После пробуждения его ожидала предсказуемая картина: все его баррикады разгромлены, дверь заколочена, сосуда нет.

А тем временем в другом конце замка Алиса собиралась с силами, чтобы войти в заветную дверь и наконец-то посмотреть в глаза тому, кто на долгие годы лишил её сна, покоя, нормальной жизни и лица. Сжав кулаки и вдохнув полной грудью, девушка сумела на короткое мгновение вырваться из вихря страшных воспоминаний и толкнуть громоздкую деревянную преграду, отделявшую королеву от её прошлого. В тусклом свете, отходящего от находившегося на противоположной стене окна, явственно выделялся силуэт прямоугольного стола, за которым сидел, связанный по рукам и ногам, старший брат. Да, действительно, это был и вправду он. Хоть годы не пощадили его, да и всё нездорового цвета лицо было в розовых шрамах, последнее, освободившись от запущенных зарослей волос, всё ещё хранило в себе черты того знакомого с детства затравленного юноши. Глаза тоже были теми же самыми, с них спала та жуткая пелена, так хорошо врезавшаяся в память Алисы. Вот только в них больше не было той детской неуверенности. Он был спокоен. Он наконец-то чувствовал себя твёрдо стоящим на ногах. Теперь, находясь в рассудке, уже точно.

– Приве-ет, Лисюш. – С какой-то даже наивной улыбкой на лице протянул бывший король, в момент когда его собеседница пристраивалась за противоположным концом стола. – Сколько там лет прошло? Одиннадцать-двенадцать? Да, красивая иллюзия! Зигмунд делал, верно? Сильно тебя тогда, – ну, ты понимаешь, – потрепало? Или ты всё-таки успела вылезти из той трубы?

– Не твоё дело, дрянь. – Проскрежетала зубами королева, ещё сильнее насупив брови. – Тебе бы лучше все известные молитвы в памяти освежать перед исповедью. Завтра ты наконец-то сгинешь. Уже навсегда. Сделала тебе великое одолжение, так сказать. Изначально хотела тебя вообще к столбу на площади привязать и каждый день со смаком наблюдать, как тебя обплёвывают и…

– Алисик, это всё просто прекрасно, но можешь мне, пожалуйста, сделать последнее одолжение и приоткрыть окно? Душно так.

– Ты зарезал всю мою семью, а у тебя, дрянь, ещё дури хватает на то, чтобы строить из себя кретина?! Отец, братья, сестра, чёрт подери, блин, мама – БЕРЕМЕННАЯ!

– Хосподи, да не была она беременной, Алиса, я тебя умоляю!

Секунду девушка хотела продолжить гневную тираду, но стоило ей только вдуматься в слова брата, как незыблемый гнев на её позеленевшем лице сменился недоумением.

– В-В смысле?

Бальтазар ненадолго замялся, обдумывая, как наиболее корректно сообщить сестре данную новость, и, собравшись, начал:

– Я провёл дополнительное вскрытие некоторых тел после той ночи. Мама не была беременна. У неё был рак шейки матки, что и привело к характерному вздутию живота.

Немного помолчав, мужчина шепотом, почти неслышно, добавил:

– Видимо, даже её организм уже начал понимать, что ничего путного он воспроизвести не сможет.

От стен отразился звонкий хлопок, и Бальтазар, с резко развёрнутой в сторону головой, молча потёр о плечо краснеющий на щеке след от пощёчины.

– Ещё хоть что-то в этом роде вылетает из твоего рта – я вырываю голыми руками твой язык!

«Не сомневаюсь» – Уголки губ мужчины на мгновение дрогнули, но он сумел сдержать эмоции и всё тем же равнодушным взглядом уставиться на сестру.

– Слушай, ну раз всё уже решено, тогда зачем мы здесь сидим?

– Я хотела в последний раз посмотреть тебе в глаза. Узнать, сожалеешь ли ты о случившемся хотя бы немного, осталось ли в тебе хоть что-то человеческое.

– Даже если я скажу, что сожалею, ты что, вот так просто поверишь мне? Или, нет, обязательно поверила бы, если бы я сейчас театрально замолчал, вот так сложив перед собой в замок руки и понурив голову, а потом громко разревелся, упал на пол и упёрся тебе лицом в колени. Устроил бы представление, так сказать. Ты же в этом ша-аришь, я ведь прав?

– Ты о чём сейчас вообще говоришь? Что это за..?

– Послушай-ка, Алис, а ты сама-то сожалеешь?

– В смысле? О чём?!

Агний решил твёрдо – надо выбираться. Быстро.

Через дверь опасно в любом случае, там наверняка стражники. А вот насчёт окна…

Подбежал к решётчатым ставням. Осмотрел сдерживавший их замок. Не новый. Хлипкий. Большого давления не выдержит.

Обернулся. Начал судорожно водить глазами по комнате. Взгляд упал на железный наконечник ножки стула. Тонкий, крепкий, в самый раз.

Прежде чем начать, со всей силы навалился на стоявший в комнате дубовый шкаф и загородил им дверь. Потом ещё придвинул сундук, тумбочку и всё, что только под руку попадало. Чтоб уж наверняка.

Схватил заветный стул. Разбил им зеркало над туалетным столиком. Выдрал из рамы самый большой осколок и, совершенно не обращая внимания на кровоточащие от нажима на острый край руки, начал подпиливать ножку. После вцепился в стул и несколько раз с силой приложил его об пол. С третьего раза железный наконечник с небольшой частью деревяшки соскочил. То, что надо!

Вновь оказался около окна, вдел ножку в замок, зафиксировал последнего в устойчивом положении – чтобы в самый последний момент не соскочил – и всем весом навалился на импровизированный рычаг. Три… Два… Один… Есть!

Вытер пот со лба, убрал ножку и вынул замок из ушек ставней. Прохладный ветер тут же навалился на освобождённые окна, ворвался в комнату и окатил мальчика свежим воздухом.

«Наверно, будут потом оправдываться, что просто не хотели, чтобы я простыл. Если вообще будут оправдываться…» – На мгновение пронеслось в голове Агния.

Высунулся и тут же залез обратно, спрятавшись под подоконник. Да, Алиса всё предусмотрела. То плато, на которое выходило окно комнаты, было усеяно стражниками.

Закрыл окно обоими руками. Пригнулся. Пришёл в себя. Осмотрелся. Нет, все окна тёмные, не должны были по блеску стекла заметить…

Так, надо что-нибудь придумать.

Внизу, мальчик успел разглядеть, есть карниз. Достаточно широкий, чтобы на него встать и относительно спокойно по нему передвигаться. В радиусе видимости никаких мешков, стогов с сеном или чего-то, на что можно было бы без вреда здоровью приземлиться нет. Значит, нужно будет лезть достаточно далеко. Но как? Заметят же!

Вновь взгляд обратился в помещение. Простыня! Не предусмотрела красавица-королева только одного – простыня на кровати как раз под цвет стены. Да и стражники сонные – видно, что дежурили всю ночь. Заменить-то их некем, не каждый, даже спустя полгода, готов пойти служить в это проклятое место. Не должны заметить.

Стянул простыню, обмотался ею, взялся за створки окна, собрался с силами и раскрыл их. Не медленно, но и не особо быстро, чтобы случайный блик не привлёк лишнего внимания.

Посмотрел вниз. До карниза метра полтора. Стал осторожно выбираться наружу. Сначала тело, потом одна нога, другая. Повис на краю окна. Быстро прицелился пятками, выдохнул и отпустил деревянный край. Приземлился. Быстро наладил равновесие. Вжался в камни за спиной. Вытянулся в струну. Сердце больно билось об рёбра. Дышать было сложно. Сейчас не до этого. Надо двигаться.

– Думаешь, я был не в курсе твоего плана, а? С использованием ребёнка против меня? Да не какого-то там ребёнка, а обязательно беспризорника из здешних подворотен.

– Да при чём тут..? Я рассчитывала на то, что эти дети прошли естественный отбор, поэтому у них намного больше шансов выжить. Знаю, это жестоко, но чем-то приходится жертвовать ради общего благополучия. И, уж извини меня, жизнь одного маленького мальчика не стоит сотен тех, что мы спасли.

Шаг. Встал. Шаг. Встал. Шаг… Долго-долго, медленно-медленно… Когда Агний успел уже впасть в некое подобие транса, а движения стали механическими, прижатая к стене рука при очередном особенно широком шаге вдруг не ощутила под собой привычной шершавой поверхности и сорвалась в глубину выросшего на её пути провала. Мальчик по инерции крутанулся в бок, секунду балансировал на одной ноге, еле удержал равновесие и спустя мучительно долгое мгновение вновь встал на обе конечности. Стук крови во вспотевших висках стал постепенно разбавляться чьими-то голосами. Они доносились из провала, которым оказался вырез окна в толстой стене. Маленький беглец приходил в себя не слишком долго, но этого вполне хватило, чтобы слышимый им разговор успел его заинтересовать.

В комнате за окном находились двое: одним из них определённо был Орландо, а вторым – Агнию потребовалась минута, чтобы убедиться в этом окончательно – был Имир.

– Ну да, сказала мне та, что без задней мысли была готова пожертвовать и этими сотнями тысяч.

– Да ты..?

– Хочешь, я скажу настоящую причину вслух? Она заключается в том, что такие лохматые беспризорники, как тот мальчик, никому не нужны. Никто не станет задавать лишних вопросов, никто не станет плакаться. Да и, самое главное, эти дети, ничего светлого в своей жизни не видавшие, пошли бы за вами, наобещавшими им счастливую и беззаботную жизнь, преданными хвостиками, глядящими вам прямо в рот. Это просто животные, расходный материал в твоих глазах. Не получилось бы с этим парнем – вы нашли бы другого. Не вышло бы со вторым – третьего. И в твоей голове бы даже не всплыла мысль о том, что это тоже люди. Такие же, как и ты, Орландо, Имир, Лейв… Со своими мыслями, мечтами и прочим. Но нет, блин, мы бережём лишь своих. Те, что пониже, могут и в топку отправиться!

– Заткнись!

– О! В бой пошёл самый действенный аргумент!

– Закрой свой рот! Заканчивай этот цирк!

– Ба. Алис, да у тебя вся жизнь – один огромный цирк, на который смотреть просто невероятно весело.

– … Я до сих пор не могу поверить… Так вы всё-таки не обследовали дно впадины? – Донёсся до ушей Агния знакомый голос юноши, некогда оставившего его в лесу.

– Да. Признаюсь, не стали. На эмоциях были. Знаю, это не оправдание, но… Как есть. Глупо конечно.

– И что вы собираетесь делать? Слухи по любому поползут, народ у нас ушастый. Да ещё и приукрасят во сто крат. Что планируете с этим делать?

– У Алисы там есть какой-то план. Я точно пока не знаю какой, сказала, что потом, после беседы с этим, ты понял, расскажет. – Послышался глубокий вздох. – Ух, до сих пор вспоминаю, и до костей пробирает её взгляд, когда я ей сообщил, что парнишка-то его с собой в бутылочке утащил.

Когда Орландо по мере приближения к слову «его» стал говорить тише, из-за чего Агнию пришлось подобраться к окну ещё ближе и максимально навострить уши, чтобы не пропустить ничего интересного.

– … Думал, она меня сейчас просто разорвёт, вместо него.

– Ладно, хорошо, не будем сейчас об этом, так про какой дневник вы говорили?

– А, это!

Послышалась возня.

– Вот. – Вновь начал Орландо, когда всё стихло. – Вот оно. Его альбом. После него Алиса и подорвалась парня искать.

– Поня-я-ятно, ну и зачем он здесь?

– Она не дочитала до конца, сказала мне это сделать. А здесь, сам понимаешь, нырять в бредни сумасшедшего одному не самая лучшая затея. Нужен был, так сказать, посторонний слушатель. Причём такой, которому можно было доверять.

– Ну-с, ваше величество, тогда открывайте, полистаем.

– Очень красивое изречение, наш дорогой чёрный философ. В таком случае, если моя жизнь – это цирк, то ты в нём самый главный клоун, который возомнил себя лучше остальных только потому, что бог невесть за какие заслуги дал способность собирать всех этих железных уродов.

– Которыми вы активно пользовались, выстраивая их по моим чертежам, между прочим.

– Ты хоть вообще понимаешь, о чём я тебе сейчас говорю? Тебе совсем всё равно?

– Я всё понимаю, Алиса. И да, мне абсолютно плевать с высокой колокольни, ты права. Мне всё равно, что ты со мной сделаешь. Мне всё равно, какой ты будешь королевой… Хах, знаешь… Понимаю, немного не в тему, но… Незадолго до вашего приезда в столицу я стал как никогда сильно задаваться вопросом, почему же Внутренний советник, зная предполагаемую судьбу правителя, никогда не вмешивался в ход событий, даже когда понимал, что всё идёт к печальному финалу. Потому что… – Бальтазар начал нервно смеяться, силясь выдавить из себя хоть что-то. – Потому… Потому что он камень, понимаешь? Камень! Камень… А у камней-то ничего… Ничего нет! Ни семей, ни королевств, ни религии о, там, Боге каком-то, Рае, Аде – нету! И смысла жизни нету. Потому что камень. Стремиться ему некуда, узнавать и делать тоже. Понимаешь? И мне..! И мне тоже нечего сейчас!

– Н-Ну и? – Алиса немного отстранилась и наморщила лоб, силясь понять весь этот бред.

– И вот теперь я, дорогая моя Алиса, обложенная брильянтами и шелками сестра моя родимая, беру на себя этот тяжёлый крест придворного камня, – Вещал Бальтазар, театрально корча рожи, – и говорю тебе прямо – дура ты! Не-не-не, не отворачивайся! Что ты там сказала? «Идиот»? Да, идиот! Люди добрые, слышите?! Я ИДИОТ!

– Да что ты орёшь, молчи! Услышат!

– Тупой, эгоистичный идиот, признаю и не стесняюсь этого! А вот сидит моя сестра, зовут её Алиса, двадцать восемь лет отроду, королева ваша. Королева, вот только живёт она не здесь, не в вашем королевстве, не с вами, пьянью и сбродом, который за кусок сала готов другому глотку перегрызть, а в своём, ска-а-азочном мирке, вместе со всей своей кодлой!

Орландо пролистал страницы с чертежами, достаточно быстро прочитал заметки, оставленные незадолго до появления в альбоме кровавого разворота с прилипшим к нему скальпом и ещё несколько записей после него. После этого начавший плясать почерк короля и почти совершенно несогласованные предложения стали даваться мужчине с трудом.

– О, а тут целая тирада. – Проговорил читающий, перелистнув очередной лист. – Даже как-то подозрительно внятно написано.

– Ну?

– Так-с, «16 апреля. Сегодня я…»

Жолдыз без особого труда справлялась с работой уборщицы. Грязно, тяжело, но это всё равно лучше, чем ничего. Она с детства привыкла к подобному труду, поэтому задача по возвращению зрительскому залу на тридцать человек божеского вида было для неё вполне посильной миссией, чего не скажешь о её коллегах по актёрскому делу. Даже когда уже подходил срок, девушка умудрялась вылизать это некогда вполне приличное место за всё те же два часа. Да, с каждым днём становилось всё тяжелее и тяжелее, но она всё равно, взяв всю волю в кулак, бралась за любой, даже самый непосильный труд, чтобы раздобыть всё необходимое. На сцене, по понятным причинам, она выступать уже никак не могла.

Тем не менее, в её положении были и внушительные плюсы: не раз и не два Звёздочка, орудуя шваброй после представления, слышала за своей спиной игривые присвистывания и непристойные комплименты на пару с обсуждениями столь экзотического экземпляра, зацепившего глаз очередной запоздалой компании. Однако стоило только Жолдыз выпрямиться и повернуться к наглецам лицом (а ещё лучше боком), как весь энтузиазм в них тут же улетучивался, а лица перекашивали гримасы отвращения.

Правильно, не на что тут глазеть, идите своей дорогой.

И вот подошёл срок, всё случилось… По началу было непривычно, но потом кое-как она привыкла и к этому. Даже несмотря на то, что жить стало в разы тяжелее. Она никуда не могла отойти одна. Это было опасно, да и по понятным причинам это было просто невозможно. Ещё и хозяин театра со своей слащавой улыбкой и снисходительным выражением лица постоянно давил на нервы недвусмысленными фразами по типу: «Может, всё-таки отдашь, а? Представь просто, какая выгода! Да и тебе не так тяжело будет, понимаешь же?».

Врезать бы ему прямо промеж его поросячьих глазок… Но нельзя. Надо терпеть. Ей нужна эта работа.

Она хорошо умела терпеть. С того момента, как был совершён переворот в королевстве, Жолдыз научилась абстрагироваться от внешнего мира. Плевать на то, что жизнь уже точно никогда не будет прежней. Плевать на то, что теперь везде царит лишь нищета и голод, а за лишний паёк приходится чуть ли не драться. Плевать на то, что больше не существует той дружной компании, которая когда-то так радушно приняли её в свой коллектив и с которыми они и организовали этот любительский театр. Плевать на то, что всё изменилось, стало грязным и развращенным. Девушка с седыми прядями в ныне коротких волосах (свою роскошную косу она уже давно сдала в бутафорию за дополнительную плату) хорошо понимала, что её подруги уже успели пожертвовать чем-то большим, нежели здоровыми, не истёртыми в кровь руками, закрываясь с очередным зрителем в кладовой… Её детское сознание просто не хотело осознавать, насколько мир вокруг неё опустился. И самым большим страхом Звёздочки было то, что в один момент подобные «свидания» станут для таких, как она, единственной валютой для покупки билета на выживание в следующем месяце.

Многие сломались с наступлением тяжёлых времён, но она держалась. В отличие от вышеупомянутых «многих», у неё всё ещё был смысл жизни. Крохотный, слабый, но смысл.

Именно ради него она согласилась ответить на приглашение режиссёра и тряхнуть стариной на сцене. Всего несколько безмолвных появлений в первом акте и маленький монолог, но заплатить за него пообещали почти так же, как за неделю круглосуточных уборок. Подобное поведение можно было понять: у них премьера завтра, а актриса, что изначально должна была исполнить роль, внезапно упала прямо во время репетиции. Думали, очередной голодный обморок, но, к сожалению, ошиблись… Теперь же, как наиболее подходящий из всех немногочисленных дублёров вариант – знающий, к тому же, тот самый монолог наизусть – Жолдыз должна спасти положение.

Вот только встал острый вопрос – куда спрятать на время представления самое ценное?

Отдать кому-то? Просто оставить в своей коморке? Нет, нет и ещё раз нет. Девушка прекрасно понимала, что все люди в этой дыре только и ждут того, чтобы прикарманить столь лакомый кусочек.

Надо что-нибудь придумать. Широкая рубашка здесь уже никак не спасёт. Что есть в наличии? Есть плед с интересным рисунком, по которому даже самой Жолдыз иногда хочется беззаботно водить пальцем, вырисовывая самые разные образы, есть кружевная шаль (немного пыльная, но это не критично, её выступление будет недолгим), есть небольшой ящик из-под овощей и есть дыра в стене, о которой знала только сама девушка. Не мудрено, ведь в кладовой для моющих средств, где она живёт, никто, кроме неё самой, не заходит.

Использовав все подручные средства, Звёздочка задвинула заветный ящик поглубже в дыру – слава Богу, там хотя бы не холодно – и на мгновение застыла перед последней, глядя на выделявшийся в темноте квадратный силуэт. В ушах сразу зазвенело эхо всех тех страшных слухов о том, что творится в королевстве. Всё стало товаром. Человек стал товаром. Страшно.

Грудь сильно болела, хотя ей уже долгое время было нечего нести в себе. Ничего. Сейчас она отыграет, – да так отыграет, что пропащий зритель выполнит за неё всю работу и вымоет пол своими слезами, – побежит на рынок и затупится там самым дорогим и самым вкусным…

Она всё предусмотрела, дело должно пройти гладко. Волноваться нет причин.

Закрыла дыру толстой и длинной доской, заложила её швабрами, вениками и вёдрами. Всё, пора идти в гримёрную.

Сегодня в зале было как-то непривычно много народу. С воцарением голода и нищеты людям стало не до искусства, поэтому было великим счастьем, если им удавалось собрать хотя бы треть зала. Сегодня же было занято почти всё.

Свет, зрители, декорации, знакомые интонации играющих на сцене коллег. На мгновение девушке даже удавалось полностью абстрагироваться от всех тёмных мыслей, словно бы она сумела повернуть время вспять и вернуться в ныне невообразимо далёкие моменты счастья, когда она выступала на большой сцене. На неё смотрели сотни зрителей, глаза друзей горели, а в животе не чувствовался вакуум, вызывавший холод в пальцах и тяжесть во всём теле. Тогда она играла во всю силу. Однако это были лишь мгновения – осознание суровой реальности быстро выталкивали Жолдыз из сладких грёз, словно она надувной мячик. Опущенный под воду.

Настал её черёд. В образе грязной оборванки, в которой уже сложно было распознать человека, она стояла на коленях со связанными руками перед одетым в уже давно не стираный, поеденный молью и обрамлённый «лучами» из торчащих ниток костюм восточного правителя пузатым актёром.

– …Слышу тебя хорошо, мой государь. Хоть мои сломанные ноги уже не ощутят под собой нежной травы моих родных степей, но уши ещё слышат. И я всё понимаю. Позволь же задать тебе один вопрос, мой государь, хорошо ли ты видишь? Осмелишься ли сейчас взглянуть на меня, одну из тех, кого твой взор предпочитал обходить стороной? Смотри же – я улыбаюсь. Я похоронила братьев, молча глядела, как горит мой дом, переживала изо дня в день великое унижение ради того, чтобы прокормить больную и тронувшуюся умом мать, что была в числе тех, кого я задушила этими руками. Не со зла я это сделала, мой государь, не со зла. Им было невыносимо более жить. Несчастные, безумные, павшие на самое дно человеческого сознания – эти души, запечатанные намертво в гробах своих черепных коробок, не смогли бы вновь стать такими же, какими они пришли на эту землю – чистыми, невинными, полными надежд, мечтаний и пытливого ума. Потому-то я и освободила их. И потому-то я сейчас и улыбаюсь, потому что иду к ним. В небо. Белым голубем взметнусь я под облака, не чувствуя больше тяжести человеческого тела, пролечу через них, встречусь лик к лику с ярким солнцем. Я возопию, со слезами на глазах ощущая тёплый, дружелюбный, тёплый ветер, держащий мои неощутимые крылья, словно мать с невыразимым трепетом держит на своих нежных руках своё новорождённое дитя: «Нет больше боли! Нет больше страха! Нет больше тьмы! Нет больше земли!» – есть небо. Есть бесконечность, куда я полечу в вечном блаженстве, словно лепесток вишни по тёплому ручейку в бескрайний океан. Я буду там. Далеко от земли. Далеко от здешних краёв. Далеко от тебя, мой государь. Оставайся здесь. Вкушай самые сытные блюда, распивай дальше самые пьянящие нектары, будь обласкан тысячью женщин и заставь преклониться перед тобой все земли мира. Живи так и дальше, погружаясь всё глубже и глубже в бескрайний, тёмный океан небытия. Да благословит Господь, чтобы всё-таки настал тот день, когда, находясь близко к самому невозможному пределу глубин хаоса, погрязнув и захлебнувшись вязкой грязью, составляющей всё существо павших, за мгновение до столкновения с непостижимым для человеческого разума дном ты всё-таки прозреешь. Самая маленькая, мельчайшая крупица разума в твоём сознании воссияет как сотни тысяч Солнц, лучи которого с хлюпаньем будут пробиваться сквозь всю ту гниль, что осталась от твоей души, и заставит тебя наконец-то осознать, насколько ты жалок. Ты взмолишься. Рвя своё тело на части и стирая язык в кровь ты будешь молить всевышнего о том, чтобы тот позволил столь недостойному пребывать хотя бы у самого подножия его трона, в пыли его сандалий. Вечно.