Текст книги "Безликий и Чудовище (СИ)"

Автор книги: Atyra Rommant

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Осталось лишь глухое эхо, которое и то было уже через несколько мгновений заглочено угнетающей тишиной этого мрачного места, и один единственный вопрос без ответа: почему? Что Зигмунд когда-то сделал не так? Как такое вообще могло произойти? Как он мог упустить из виду, насколько всё серьёзно было тогда? Почему тогда отпустил Бальтазара? Как не смог предвидеть, к чему всё идет и чем это кончится? Но одно он знал одно – Бальтазар прав. Он ничего не предпринял. Хотя и мог. Он мог тогда, при их последней встрече, остаться. Но он не смог. Он был опустошён, и предпочел удалиться восвояси, дабы зализывать собственные раны. Возможно, если бы он тогда остался, всё было бы сейчас совсем по-другому. Но разве он, Зигмунд, виновен в этом? Он ведь любил этого мальчика, если бы всё было не так – не было бы так больно. Ему просто не хватило тогда силы воли, чтобы взять себя в руки и нормально поговорить. Ему было невыносимо осознавать, что эта гадкая, наглая и бессовестная тварь на троне – это ребенок, которого он сам же и взрастил. В которого вложил всю свою душу. И он предпочел закрыться и думать, что его больше нет. Что он ушел, умер, повесился тогда, но это не его Бальтазар. Это не его мальчик. Его милый маленький мальчик.

А тем временем, бросив при выходе из подземелья охране что-то про лопнувшие оковы, царь быстрым шагом, не видя никого на пути, прошел в свои покои и там заперся.

Теперь можно было побыть наедине с собой. Пусть всё немного пошло не по плану, но поговорить с кем-то, кроме тысячелетнего булыжника по душам было всё равно полезно. А сейчас можно и отдохнуть.

Завалившись на кровать, Бальтазар уставился в потолок и погрузился в вечное, в размышлениях о которых забывалось время, проходили целые жизни и приходили какие-то совершенно фантастические мысли. Пробыв в неподвижном положении неопределенный промежуток времени, Бальтазар наконец-то принял сидячее положение, и так же молча начал осматриваться. И тут его взгляд выхватил похороненный под грудой пустых, просроченных и местами всё-таки новых лекарств и снадобий его старый, потрескавшийся альбом с красивым рельефом на кожаной обложке. Примерно год его уже не открывал… Всё на отдельных листах зарисовки делал… А там ведь осталось еще приличное количество листов.

Взял. Открыл. Пролистал, внюхиваясь в затхлый запах старых страниц. Остановился на последней, еще не тронутой. Достал уже давно заготовленный карандаш, облизнул его и уже приготовился что-нибудь из себя выжить, но в последнюю секунду остановился. Неуверенно взявшись за обложку, Бальтазар перелистнул на самую первую страницу, где красовалась нетронутая, но слегка уже расплывчатая надпись, которая выделялась из всех записей владельца альбома своей аккуратностью и четкостью:

«Моему дражайшему ученику Бальтазару на его восьмой День рождения.

Совершенствуйся!»

От одного только взгляда на нее уже стало тошно. Король вдруг резко вспомнил, как старался быстро перелистнуть страницы, чтобы случайно взгляд не упал на эту надпись и глаза рефлекторно не пробежались по ней.

Грудь вдруг снова будто впала, будто в ней нет ничего. Ни органов, ни растаявшего, словно свечка, сердца, огромные куски талого воска от которого смачно плюхались вниз.

– Вам грустно от того, что вас заменили? – Бальтазар подлетел на месте и резко обернулся. С секунду они с Внутренним Советником сверлили друг друга взглядом, но потом Бальтазар махнул рукой и безразлично швырнул альбом обратно на прикроватную тумбочку, отчего груда лекарств разлетелась в разные стороны, точно капли воды от брошенного в озеро камня.

– Да ну, дело прошлое. – Пробубнил царь, и неохотно начал прибираться.

– Вы ведь не видели, как он страдал. – После недолгой паузы вновь продолжил разговор дух. Бальтазар уж было на секунду замер, но потом лишь легкомысленно усмехнулся.

– Ну да, такое вакантное место прохлопал! Я б тоже всплакнул! – На мгновение вновь зависла тишина. Вновь посерьёзнев, король тяжело вздохнул. – И всё-таки я тогда поспешил. Был в этом всём какой-то смысл. По крайней мере, я окончательно убедился, что в какой-то мере всегда был один. Нет, я понимаю, незаменимых людей нет, да и с его – Мужчина кивнул в сторону двери – стороны было бы глупо страдать по мне вечность. Но… Да, хреново это всё…

Взгромоздив груду всех достижений медицины на своё место, царь неспешно поковылял к двери.

– Скоро обед. Изголодался.

Дух несколько мгновений молча и невозмутимо провожал глазами уходящего от него собеседника.

– Незаменимых людей нет? – Бальтазар не среагировал. – А как насчет Жолдыз?

Глава 10. Звёздочка

Бальтазар резко развернулся одним лишь торсом.

– Чего? – Его лицо скривилось так, будто он даже того языка, на котором разговаривал Внутренний Советник, не понял.

– Жолдыз. Помните её? «Звёздочка»? Как насчёт неё?

Бальтазар сразу понурил голову, печально вздохнул, и поплелся вперед, еле передвигая ногами. Но не на кухню, а так, в стену, в общем – куда-нибудь.

– А что Жолдыз? Нету Жолдыз!

– Она же вас не предала! Сами посудите: когда настали смутные времена – все опустились. Все выживали, как могли. И все опускались просто до невообразимых низов. Девушки, еще совсем молоденькие, жертвовали даже самым сокровенным. Но она не позволила себе такого. Не по своему воспитанию, сир, она это сделала, поскольку уже отдалась. Знаете кому?

– Так, всё, всё, хватит! Можно было и без подробностей! – Бальтазар зажмурил глаза и замахал рукой в сторону Советника, призывая последнего замолчать. После этого король досадно вздохнул, вновь повернулся к кровати спиной и зависла тишина. Долгая. Тяжелая.

Правитель стоял задубевшим столбом и медленно покачивался из стороны в сторону, будто маятник часов, что-то неосознанно бормоча себе под нос одними губами.

Жолдыз… Жолдызка… Звездочка моя… Когда же это было?

Примерно к подростковому возрасту Бальтазар заимел привычку наведываться на дворцовый двор, садиться на обрамленный аккуратными, круглыми камнями бережок шустрой реки, журчание которой напоминало щебетание легкомысленной флейты, и там писать. Садиться под нагнувшуюся, словно купол, к поверхности земли своими ветками иву, доставать свой дорожный блокнотик и писать. Сочинять, записывать, рисовать – всё что угодно. Здесь пространство вольное, просторное, думается хорошо, да и сразу видно, если кто-то захочет к тебе подойти. А это чаще всего не влекло для Бальтазара ничего хорошего. По составленной им самим статистике, с огромным отрывом всех остальных по количеству брошенных темноволосому принцу фраз в неделю непобедимо лидировали два брата-акробата Худэпин и Говард. Кстати, вон они – бесятся чуть поодаль со своей бандой из золотых сынков. Даже досюда долетает их нескончаемый трёп, кишащий, словно свалявшийся мех дворовой кошки блохами, словами-паразитами, бранью и всякими пошлыми шуточками. Вот серьёзно, иной раз просто хочется взять мыло и впихнуть им его прямо в глотку…

А вообще, они не были какими-то классическими задирами. Точнее, они были ими, но до определённого момента. Это было еще в далеком детстве. Прессовали они не только Бальтазара, но и даже некоторым представителям своего окружения в случае чего могли устроить коллективную травлю. Это было вызвано юным возрастом и совсем еще не собравшимися в кучу мозгами. Ощупывали дно, так сказать.

Когда подросли – интересов, и чаще всего сомнительного характера, стало больше. Бальтазар отошел на второй план. Но они никогда не упускали шанса чисто от нечего делать подколоть его едкой фразой, чтобы развеселить их пышную компанию, или же, если настроение не очень, использовать его как грушу для словестных ударов. Бальтазар чаще всего в такие моменты просто утыкался взглядом во что-нибудь и делал искренний вид, будто их вообще нет. Как же всё-таки было бы хорошо, если бы это в один миг стало правдой… Но мы отвлеклись.

Через какое-то время шум воды прервал еще один голос. Это была Солин, а с нею вечно молчаливая Алиса, которая как всегда хвостиком плелась за сестрой, широко раскрыв темные глаза и чуть приоткрыв пухлые губки. Солин тем временем с полным снисхождения видом к этому низшему существу быстрым шагом ходила по саду, срывая разнообразные растения и утомленным голосом рассказывая своей аж разрывающейся от внимания спутнице какую-то их явно выдуманную характеристику.

И всё-таки надо рассказать об этих девочках немного больше. Наиболее яркой личностью являлась Солин. Однако выделялась она не своими талантами или умом, просто на фоне, как уже говорилось, серой мышки Алисы эта «маленькая принцесска» выделялась намного ярче. Она – самая первая дочка в семье. С самого её рождения с неё чуть ли не пылинки сдували. Едва ли она знает, что такое ссадины и порезы. Парочку из них она чуть не получила на одной из семейных выездов в лес. Это был последний раз, когда Бальтазара посадили на лошадь. А ведь он был даже не виноват! Была весна. У Бальтазара был конь. У Говарда, ехавшего в тот момент рядом, была лошадь. Естественно, почуяв дамский дух в молодом конском теле вмиг забурлила кровь и тот резко рванулся в сторону. Бальтазар тогда сам чуть от неожиданности не шваркнулся с седла. Но худшее заключалось в том, что незадачливый рысак подрезал тем самым белого коня, на котором ехала мама со своей старшей дочкой. Перепугавшееся животное встало на дыбы и заржало на всю округу. Благо, всё обошлось.

Бальтазару еще долго было стыдно за тот случай. Но еще дольше он потом вспоминал, как с непостижимо возмущенным видом маленькая принцесса вновь оказалась на земле и еще некоторое время ходила туда-сюда с широко раскрытыми глазами, мотая головой и наигранно вздыхая, мол, «Да как так можно?». После этой театральной паузы её высочество медленно подошло к провинившемуся, вытянуло вперед руку и, отвернувшись, снисходительно пробормотало:

«На этот раз – я тебя прощаю, но вот в другой – не жди»

Нет, Бальтазар, конечно, мог в тот момент взбеситься и дать этой мелкой сопле по шее, чтоб место своё знала. Но вот с другой стороны… Он что, дурак, чтобы с семилетним ребенком в перепалку вступать? Да и в любом случае – зачем нервы тратить? У всех этих знатных девиц всё равно одна дорога – выскочить замуж лет этак в шестнадцать за какого-нибудь престарелого герцога и до конца дней своих рожать ему наследников.

К чему всё это? А к тому, что в тот же день ближе к трем часам царское семейство вновь выдвинулось на лесную прогулку. Мать с тремя младшими детьми практически сразу по приезде в имение отправилась с ними гулять по лесным опушкам, а Бальтазар с братьями, как всегда, должен был выдвинуться на охоту. Должен был. Этого так и не случилось. Прямо на выходе отец остановил сына в дверном проёме и чисто «кстати» упомянул, что ему лучше не ехать. Дескать, это охота на кабана, и ему, Бальтазару, даже в качестве оруженосца там делать нечего. После этого дверь захлопнулась прямо перед носом только и успевшего открыть рот парня, который остался один, наедине с тишиной и пустотой и несколькими уставившимися на принца стражниками, которые вскоре разошлись на свои посты. Хоть принц и находился под «прицелом» чужих глаз несколько несчастных мгновений, длились они как несколько минут. Это было так неловко и унизительно…

После этого он благополучно просидел совсем один в абсолютном безмолвии до самого вечера, пока не вернулась мама с младшими. Дети счастливы – бегают, смеются, улюлюкают и бегают по прихожей с корзинками полными ягод и цветов.

– А, уже вернулись! – Улыбнулась мама, бросив мимолетный взгляд на сидящего, голову повесив, в углу комнаты Бальтазара.

– Да н-не, я тут… Просто… – Как всегда запинаясь, взволнованно промямлил юноша. – Ну, тут просто… Они-то ушли, а я…

– Остался? Ну-с, ладно… Дети! Сначала руки моем! – Тут же переключилась на уже успевших взлететь по лестнице на второй этаж младших детей королева-мать.

– Да нет, нет, оставили меня, в смысле…

– Ах, ну ничего! Не расстраивайся! К зеркалу подойди, улыбнись широко-широко и скажи: «Я самый хороший, я самый любимый!». Всё! Мне пора!

– Ма… – Бальтазар только и успел неловко раскрыть рот, когда так и не взглянувшая на него мать исчезла вверху, направляясь к младшей части их бесспорно обширной семьи. – …ма…

Тут же в голове парня всплыло изображение собственного нелепого, будто немного обвисшего лица с одной нависшей от природы бровью, чуть выпученными глазами и приоткрытым ртом. Как умственно отсталый какой-то, который не может пока что управляться даже с мышцами на собственном лице. Бальтазар ненавидел самого себя в такие моменты. Ненавидел свой страх, который он ощущал каждый раз, когда пытался поговорить с родителями. В такие моменты он ощущал себя маленьким, горбатым карикатурным старичком, испепеляющимся высокомерным взглядом выпрямившего спину и принявшего сразу деловой вид родителя, который он принял сразу после того, как его незадачливый сын дрожащим голосом обратился к нему. Глупо и нелепо? Возможно… Эти ситуации в принципе сложно описать словами. Почему он их так боится? Потому что он не чувствует связи с этими людьми, которые каким-то неведанным образом замешаны в его появлении на свет.

Они – это пастухи, в обязанность которых входит периодически пасти отведенную каждому из них группку овец. Матери – младшую, отцу – старшую. Возможно, это одна из причин, почему мама особо не вмешивается в жизнь своих детей, которым перемахнуло уже за пятнадцать. А хотя… Бальтазара было сложно отнести к «старшим», он был как бы «серединным». Еще слишком мал для «охоты на кабана», но уже и не слишком-то подходит для того, чтобы бегать по лугу и рассматривать улиток. В любом случае, жизнь старших детей для мамы была закрытым миром. Ею, по крайней мере, по задумке, должен был распоряжаться король-отец. Но, как можно было догадаться, всё сводилось лишь к катаниям на лошадях по выходным и таким вот редким охотам. В остальное же время более рослая половина царской детворы была предоставлена сама себе. И они особо-то времени не теряли, вволю наслаждаясь всеми сомнительными радостями жизни, зная, что заботливые мамочка с папой их вытащат даже из самой поганой передряги и даже слова не скажут, максимум просто пожурят.

Бальтазара это раздражало. Почему тогда он после каждой отсчитки за проступок чувствует себя как в грязь опущенный? Почему родители относятся к проступкам остальных братьев и сестёр с каким-то юмором и добротой, относясь к ним как к хорошим друзьям, с которыми можно вволю поговорить, а ему будто одолжение делают? Они разве этого не видят? Неужели они не видят, что он не глупый, а просто не уверен в себе? Неужели они не понимают, что он не хуже остальных? Неужели они не видят, что каждый раз в их присутствии он сидит будто на иглах? Что они просто разговаривают немного на разных языках? Что он безмерно уважает их и хочет быть любимым? Что он достоин этого? Что он хочет стать чем-то особенным для них?

Что ж… На последнем можно и остановиться, так как в тот день Бальтазар в своём раздавленном состоянии всё-таки решился осуществить это намерение: запомниться своим родным надолго. И помогло ему в этом одно его пусть и не особо значительное, но всё-таки интересное изобретение. Представляло оно из себя прибор, способный стрелять маленькими железными пульками по велению одного лишь нажатия на механический крючок. Правда запах потом стоял от одного лишь выстрела не слишком приятный, да и звук был громогласный, но это уже мелочи.

К вечеру Бальтазар вернулся с семьёй домой, наведался в свою мастерскую, забрал этот чудо-прибор, вышел с ним во двор (приборчик компактно помещался в ладони, и, если прижать руки к бедрам, его было почти не видно), зашел в старый сарай, где слуги обычно хранили всякую садовую утварь, и выстрелил. В себя. В живот. Два раза. Причём очень даже звучно. Перепуганные вороны, которые от этого несчастия чуть не словили инфаркт, это с легкостью могут подтвердить.

Бог один лишь ведает, чем это всё закончилось бы, если бы в тот день к царской чете не наведывался под конец дня Зигмунд со своим верным спутником – сапсаном Гором. Последний, к слову, и принёс своему хозяину срочный отсчет о том, что это был за странный звук снаружи замка, да и очень даже вовремя, так как уже успевшие к моменту прихода чародея на место происшествия поднакопиться слуги вряд ли в ближайшее время смогли бы выйти из ступора и что-то предпринять. Надо отметить, что у Зигмунда с самого детства было феноменальное самообладание, – военные корни поспособствовали, не иначе, – но когда великан увидал скрючившегося на полу в луже собственной крови Бальтазара – у Зига перехватило дыхание. Тут же твердый голос выдал приказ дюжине ошалевших людей готовить кровать, нести воду и звать врача. Пока вокруг, словно стая перепуганных мух, носились люди, выполняя данные им указания, Зигмунд отчаянно держал в сознании истекающего кровью юношу, и попутно пытался у него выяснить, сколько раз он в себя выстрелил.

Пули были извлечены еще до прихода врачебной помощи (не без помощи легкой магической руки, конечно же), рана была обработана и всё утихомирилось.

Спустя час после начала всей этой суматохи, проводив добрым словом медика, Зигмунд, на пару со своим пернатым спутником, прильнули к дверному косяку спальни чуть не убившего себя недавно принца.

В комнате горела одна лишь лампадка, в теплом свете маленького огонька виднелась расправленная кровать, на которой лежал собственно сам пострадавший с перебинтованным торсом, а возле кровати сидела королева и, сложив руки на коленях, размеренным тоном говорила:

– И что это тебе принесло? Что ты этим добился? Хотел привлечь к себе внимание? Так поступают лишь эгоисты, Бальтазар. Ты у нас эгоист? – Бальтазар тем временем, чуть приоткрыв рот, что делало его похожим на трехлетнего ребенка, безмолвно кивал в такт словам матери. – И еще эти твои замашки… Вот и лезет к тебе в голову всякая дурь, потому что занимаешься всякой ерундой. Это только сейчас это всё чем-то важным кажется, пойми наконец! Ну вот зачем, зачем тебе всё это? Лучше бы чем-то по-настоящему полезным занялся… Да хоть, вон, твоё рисование! Вот только не эти все темны-претёмные, а что-нибудь светленькое, веселое, пейзажи какие-нибудь… Вот мне всегда нравились пейзажи, без человечков. Ну?

– Ну, я просто… – Бальтазар опять начал запинаться. – Я не то что это… Я просто хотел… Я даже не знаю, как объяснить… Мне было плохо, понимаешь?

– Тебе? Плохо? Милый мой! Кое-где люди не доедают, а ему плохо! Надо учиться терпеть, понимаешь? Вокруг тебя тоже люди, надо к ним относиться с пониманием.

– Я понимаю это, просто… Понимаешь, всё как-то навалилось… Я сам не знаю, что на меня нашло… Как-то секундно всё осуществилось, не смог сдержаться…

– Ну, тогда учись сдерживаться! Чай не три годика тебе. На следующей неделе сколько? Семнадцать? Семнадцать лет уже! – Говоря это, мама театрально пожимала плечами и покачивала с бока на бок головой, а на её наголо выбритом лице с голым лбом красовались два широко выпученных глаза и маленькая улыбочка. Создавалось такое впечатление, будто она разговаривает с каким-то дурачком.

– В общем – всё. – Начала подводить итог мама. – Раз ты у нас такой вселенский страдалец – найдём тебе какое-нибудь занятие, чтобы меньше страдать времени было.

С этими словами она встала с придвинутой к кровати табуретки, выпрямилась и как ни в чём не бывало направилась к двери.

– Мам!.. – Всё-таки вымолвил в последний момент будто нарочно слипшимися губами. Мать среагировала и обернулась. В очередной раз Бальтазар попытался сосредоточиться и наконец-то связать всё то, что не одну сотню раз проговаривал про себя, и вывалить всё это наружу, но не смог. Опять. Да и мама была явно не настроена сейчас на такие сентиментальные беседы.

После очередного неловкого молчания, королева с гордо поднятой головой вышла из комнаты и оказалась в коридоре, где уже несколько минут Зигмунд с сидевшим у него на плече сапсаном смиренно ждали возможности зайти к неудавшемуся самоубийце.

– Господин Зигмунд. – Это прозвучало именно в тот момент, когда великан уже собирался, нагнувшись, войти в дверной проём. Зиг остановился, обернулся и, уловив гордый и деловой взгляд сложившей ладони друг на друга королевы, тоже выпрямился и посмотрел на неё.

– Это была последняя капля, господин Зигмунд. – Начала всё тем же тоном правительница. – Нам, знаете ли, такие потрясения совершенно ни к чему.

– При всём к вам уважении, Ваше превосходительство, но я здесь при чём? – Размеренно задал вопрос Зигмунд.

– А вы будто бы не поняли. – Пролепетала королева, театрально выпучив глаза и покачивая наклонённой на бок головой. – Зигмунд, нам не нравится, как вы влияете на нашего сына.

– Прошу заметить, я не подстрекал его к этому, и я в шоке не меньше вашего.

– Сейчас не об этом. – Зависла секундная пауза. – Его сомнительные увлечения, которые вы так страстно поощряете, совершенно не соответствуют желаемому.

– Простите, «желаемому»?

– Мальчик будущий полководец, если вы еще не забыли. Они карты чертят, а не эти странные каляки-моляки. Вы, как сын генерала, должны это понимать.

– Я и не пытаюсь настроить его против этого, Ваше величество. Просто это увлечение помогает мальчику расслабиться, он очень к нему привязан, поймите…

– Нет, Зигмунд, я не понимаю и очередную вашу лекцию я слушать не намерена.

Что оставалось Зигмунду? Лишь вздохнуть.

– К чему я веду… – Вновь набрала в лёгкие воздух королева. – Если ваш отец в конце концов смирился с иными предпочтениями своего сына, то здесь – не дворец свободных художников. В королевской династии существуют хорошо отточенные правила, соблюдение которых – залог выживания всего королевства. И да, чисто к слову – нас в семье было двенадцать человек, Зигмунд. Двенадцать! Не семь даже, а двенадцать детей! Моя мать умерла при родах моей младшей сестры, и мы все оказались на плечах у отца, который весь день пропадал на работе, а приходил домой только поздней ночью. И ничего – выросли мы пусть и без особых пристрастий и талантов, зато стабильными и сытыми людьми.

– Тут немного другая ситуация, Ваше величество. Вы же…

– Зигмунд, всё! Я вам свою позицию обозначила и искренне надеюсь, что вы с Бальтазаром и этой, простите, почтенной птицей сделаете выводы. А сейчас – прошу меня извинить. – С этими словами она молча удалилась в полумрак коридора. Чародей проводил её взглядом.

Гор издал короткий, еле слышный клич.

– Эх, что уж тут поделаешь? В чём-то она действительно права. – С этими словами Зигмунд наконец-то вошел в комнату и присел около ложа своего незадачливого друга.

На стоявшую около кровати табуретку Зигмунд садиться не стал – для такого, как он, это и не нужно. Достаточно было просто сесть на корточки. Бальтазар на наставника не смотрел. Видно было, что стыдно. Но в любом случае – о чём он думал? Они же это обсуждали!

Только Зигмунд собрался открыть рот, как со стороны коридора послышался гадкий смех.

– Ну, чего, братишка, поймал своего кабана? – Загоготал Говард, выглядывая из-за дверного косяка. Тем временем за дверью старенькая служанка принесла довольно длинную для её небольшого роста швабру с ведром воды и начала мыть пол.

– Поймать-то поймал, да вот тока не добил! – Вторил брату-близнецу Худэпин.

Недовольно покачав головой, Зигмунд заприметил в тот же момент за хохочущими юношами деревянное ведро. Спустя мгновение ведерко поднялось в воздух и с размахом окатило двух шутников со спины холодной водой. Выпучив ошалевшие глаза мальчики начали судорожно озираться по сторонам. Мывшая пол служанка в тот момент находилась на другом конце коридора. Поблизости больше никого не было. Парни медленно перевели взгляд на Зигмунда. По нему так и читалось: «Это было предупреждение. Если сейчас же отсюда не уберётесь – за себя не ручаюсь». Близнецы в тот раз, на удивление, быстро всё поняли и поспешили удалиться. Вода тем временем мирно стекла с одежд принцев и змейкой втекла обратно в ведро. Верная представительница дворцовой прислуги была, конечно, благодарна за такую заботу, но тоже решила там особо не задерживаться.

Ученик, учитель и пернатый помощник последнего остались одни.

– Зиг… – Движение груди тут же отозвалось в раненом теле принца, но он быстро оправился. – Зиг, я не хотел.

– Бальтазар, еще хоть одно слово – и я тресну тебя по губам. – Четко и громко отчеканил Зигмунд, смотря куда-то в сторону.

– Да послушай ты..!

– Да так… – Великан резко придвинулся к юноше. – Что говорить неделю не сможешь. – После этого Зигмунд отстранился, и наступила гробовая тишина, которую нарушали лишь глубокие вздохи присутствовавших.

– Ну ладно, ладно, я переборщил. – Зигмунд повернулся к ученику и взял последнего за руку. – Просто… Бальтазар, ну как так? Я же переживаю, ты знаешь. Если бы ты пострадал еще сильнее – я бы себе этого никогда не простил, Понимаешь? Я такими темпами тебя вообще буду бояться одного оставлять.

– Так не оставляй.

– П-Прости, что?

– Может, заберешь меня из этой дыры наконец? – На последних нотах Бальтазар начал снижать интонацию. Одновременно не хотелось, чтобы их услышали, да и вообще вдруг резко стало стыдно.

– Это еще как понимать?

– Н-Ничего, Зиг, прости, не бери в голову.

– Нет уж, молодой человек, если уж сказали – так отвечайте!

– Зиг, я не знаю, меня просто сегодня накрыло, понимаешь меня?

– Так…

– И не перебивай, хорошо?

Зигмунд понимающе кивнул и приготовился слушать.

– Я не знаю, что на меня нашло. Всё просто навалилось друг на друга. Поутру лежал в кровати – и, как на зло, вспоминались все обиды. Ходил по саду – бесила каждая мелочь, да еще и эта охота… – Бальтазар хотел уж было прибавить «Будь она проклята!», но в последний момент понял, что это будет лишним. – Ну, и вот… Я просто не выдержал. Понимаешь, в такие моменты просто хочется выплеснуться, и нередко это проявляется в чём-то подобном… Я сам не знаю, как это объяснить, Зиг. Надеюсь, ты меня понял.

И Зигмунд, разумеется, понял. В отличии от многих, он умел не только говорить. Он умел еще и слушать, и понимать. Приобняв юношу за предплечье, мужчина склонил его на бок и Бальтазар медленно облокотился на грудь учителя и прикрыл глаза. Непонятно почему, но в такие моменты становилось сразу как-то легко и нежно на душе. Сразу пропадало желание куда-то идти и торопиться, хотелось лишь подольше побыть в этих тёплых объятиях. Наверное, именно такая химия и должна быть между родителем и ребёнком…

– Нет, и всё-таки маме не угодишь… – Вдруг нарушил тишину Бальтазар.

– Ты это к чему?

– Показывал им раньше свои картины – они говорили «надо усовершенствовать, не объёмные они», начал добавлять свето-тень – так они, картины, почему-то чёрными стали… Не поймёшь, что надо! – Зигмунд только посмеялся, умиляясь поведению своего собеседника, а Гор тем временем слетел с плеча своего хозяина, подобрался к Бальтазару и начал настойчиво тереться об лицо принца, что последнему, мягко говоря, не слишком нравилось.

– Ну, вот видишь! Даже Гор тебя утешает!

– Да, да, всё, понял, спасибо! – Бальтазар наконец-то смог отмахнуться от чересчур уж ласкового хищника и возобновил разговор.

– Ты как думаешь, мне сегодня в театр ехать, или нет? – Зигмунд как-то непонимающе уставился на своего друга. – Нет, ты не подумай, просто столько этой премьеры ждали, и просто обидно будет, если пропущу.

– Бальтазар, если так сильно в театр хочется – то надо было полтора часа назад головой думать. – Зависла секундная пауза. – Ладно, прости. Знаю, уже перегибаю, но, в любом случае, Бальтазар, на мой взгляд – театр будет лишним. Всё-таки у тебя и без этого день был более чем насыщенным. Ты… Ты так сильно в него хочешь?

– Ну… Не сказать, чтобы слишком, но, тем не менее, я тут подумал, что спать буду после этого лучше. Ты же знаешь, он же наверняка еще и бал после этого закатят, а там уже…

– Я просто немного не уверен насчёт твоего ранения. Оно хоть и не слишком глубокое, но еще совсем свежее. Хотя… Могу что-то сделать.

– Можешь? – Зиг не ответил, но глубоко задумался.

– Точно хочешь? Сильно?

– Да, сильно. – Бальтазар и сам не знал, что его так сильно несло тогда в тот злополучный театр. Казалось бы – обычная постановка, каких до этого было миллион, но что-то внутри безудержно трепетало, и оно бы ни в коем случае не простило бы, если бы Бальтазар из-за своей собственной оплошности пропустил это представление.

– Ну ладно, ладно. – Наконец согласился Зигмунд. – Схожу буквально на десять минут к себе. Напоим тебя обезболивающим и, вроде-как, беспокоить тебя ближайшее время рана не должна. Только ты всё равно за этим следи, резких движений не делай, а то мало ли.

– Спасибо. – Принц искренне улыбнулся.

– И, да, Бальтазар. – Юноша вновь заострил своё внимание. – Возвращаясь к тому, с чего мы начали: в мире полно людей, мнение которых расходится с твоим. Их не надо за это винить и пытаться как-то исправить. Всё, что требуется от тебя – это быть хотя бы немного смелее. Только так окружающие поймут, что ты из себя представляешь. Знаю, что говорил это тебе не раз, но по-другому нельзя. Я же тебе буду помогать. Понимаешь меня?

– Понимаю… Папа.

Лицо Зигмунда непроизвольно растянулось в улыбке. Да, он был безумно тронут тем, что для какого-то существа на этой земле он смог стать чем-то настолько родным. Но, несмотря на это, он прекрасно понимал, что у мальчика есть своя собственная семья, причём очень даже благополучная и вообще в целом хорошая, и он должен быть с ней. Проблема лежит исключительно во взаимопонимании. Родители не понимают интересов своего сына. Они не то что не понимают, они просто не знают, как на такое надо реагировать. И в этом плане они приняли не самую лучшую позицию: игнорирование. По их мнению, лучше уж смиренно ждать и ничего не говорить, а там уж чадо как-нибудь само сообразит. Разумеется, Зигмунд не один десяток раз пытался поговорить с ними на эту тему и объяснить им, что такая тактика лишь усугубляет всю ситуацию, но королевская чета лишь отмахивалась, либо же давала ответ, в котором косвенно слышалось стереотипное: «Мы родители, мы знаем лучше».

Пусть практически превращенный в камень из-за сотни перемазанных чем-то пахучим слоев бинта торс и доставлял некоторые неудобства, но Бальтазару это не помешало всё-таки осуществить своё намерение и приехать со своими родными на сегодняшнюю премьеру.

Помпезный зал, как и ожидалось, был похож на кипевший адским варевом, плещущимся во все стороны, муравейник. Так было испокон веков: в театр приходили в большей части для общения, а пьеса служила скорее просто фоновым сопровождением. Ведь только здесь удобнее всего обсудить со своим товарищем, на какой час лучше назначить приём и какое вино каждый из них предпочитает, только здесь миловидной барышне с верхних ярусов удобнее положением веера и лисьим взглядом блестящих глазок послать своему ухажеру знак, когда мужа нет дома, только здесь можно вдоволь наболтаться молодым студентам, не стесняясь заваливающим ноги на передние, пока что не занятые, сидения. Всё, почему-то, удобнее делать лишь в самых неподходящих для этого «всего» местах… Уж такова природа человека.