Текст книги "Замкнутый круг (СИ)"

Автор книги: Arne Lati

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Я виноват…

– Нет, Лесь, твоей вины тут нет. Ты даже не знал, что они вместе были, или что Вадька в тебя влюблен…

– А почему я не знал? – голос сухой, колючий, рвет горло, но все это мелочи, даже злость внутри – мелочь, и что я убивать хочу – глупости все, просто взять этот ноутбук и переебать Вадиму, чтобы, сука, не поднялся больше.

– А тебе оно надо было? – по больному бьет.

– Ты считаешь, я не ценю нашу дружбу? – голос срывается, не могу его удержать, себя не могу. – Думаешь, со мной только побухать можно?! Что я пустое место и не друг ни хуя, а так, прицепом, чтобы не скучно было?!! – уже ору вовсю глотку, глядя в перепуганные темно-карие глаза. И наплевать, что Вадим с Деном влетели, и что люди слышат, да мне на все настрать! У меня мир рушится! Все то, что еще хоть как-то держалось на доверии к этим людям, поддерживало меня, не давало впасть в отчаяние, все, на хуй, рассыпалось. Ненавижу! Как же я их ненавижу!

– Че несешь? – встревает Вадим, и вот сейчас ему лучше вообще не лезть.

– А ты, вообще, съебись на хуй, чтобы я тебя, уебок, не видел!

– Лесь, перестань, – просит Денис, подходя ближе, пытается успокоить, а меня еще больше трясти начинает, руки сжимаются в кулаки и хочется разбить их в кровь, лишь бы хоть как-то выплеснуть закипевший адреналин.

– Не лезь! Че молчишь? – ору на Августа, побледневшего под цвет стен. – Нечего сказать?! А мне всегда есть что сказать! Я же, сука, клоун… – не договорил. В себя пришел уже на полу, под Вадимом, получив второй удар в челюсть. Больно. Но отрезвляет.

Подраться нам так и не дали. Вадима сразу оттащили и отшвырнули к двери, Денис ему с места сойти не позволил, пока я, сидя на жопе, сплевывал на пол кровь из разбитой губы.

– Лесь, а ты сейчас подумай… как все выглядит, если знать, что в этом участвует Алена? – молчу. Всю агрессию выдавило вместе с дурной кровью.

Прикидывая и сопоставляя в уме имеющиеся данные, строю доводы, обдумываю, уже почти хватая разгадку за хвост, но она ускользает от меня, вновь спутывая все мысли. Голова начинает гудеть, по вискам пульсом бьет и дышать тяжело, как после стометровки.

– Лесь, если все это сделала она, – Август садится передо мной на колени, прижимая к моей губе салфетку и стирая кровь, а я ни черта не вижу перед собой, только его голос в голове слышу как свое второе “Я”, – значит она мстила не тебе, а ЧЕРЕЗ ТЕБЯ…

Подняв взгляд, сначала осоловело смотрю на него, пропуская уже какой по счету стук сердца, потом на Дена, смотрящего в ответ не менее шокированно и нехотя, как через боль, перевожу взгляд на сползшего на пол Вадима. Он сидит на заднице, вцепившись пальцами в волосы с такой силой, что кажется – дерни, и вырвет их. Раскачивается взад-вперед, глядя перед собой диким, затравленным взглядом и, остановившись на секунду и подняв глаза на меня, глаза полные боли и слез, крошащие душу на куски, заставляющие поверить в невозможное, глаза загнанного в тупик подростка со сломанной психикой… УЛЫБАЕТСЯ так легко-легко, будто с моста спрыгнуть решил, подмигивает мне и, безжизненно опустив руки, прячет лицо в коленях, передергивая плечами от боли.

Все, во что втравили меня, во что я втянул парней, было из-за него?..

Шок.

Часть 7

Время повисло меж нами и потеряло всякую власть. Тишина гулом отдается в голове, мешая собрать мысли в кучу. Лишь мое сбитое дыхание, редкие всхлипы Вадима, выбивающие почву из-под ног одним фактом своего существования, и стук сорвавшихся с крана в ванну капель воды фоном разносятся повсюду.

Атмосфера давит.

В душе полный раздрай.

Апатия.

– Лесь, ты должен с ним поговорить, – просит Денис, присаживаясь со мной на подоконник. Все так же, не отрываясь, слежу как Август, сидя рядом с Вадимом, пытается вытащить из него хоть слово. Тот молчит, затягивается, трясущимися пальцами едва удерживая сигарету, и безжалостно жрет себя изнутри. Картина и вправду вырисовывается нерадостная. Из-за его вымышленной любви ко мне он испоганил жизнь свихнувшейся бабе, решившей на почве ревности отомстить ему через меня. Но почему тогда пазлы мозаики так хреново складываются в одну картинку? Будто смешали две разных. Не сходится. Если бы она хотела навредить мне, то не стала бы возиться, а завалила бы меня. Зачем было убивать еще ту женщину? И кто она? Какой-то бред.

– Почему я? – не отводя взгляда, спрашиваю у Дениса, не ощущая его руки на плече, разве что тянущую боль в ране.

– Не уверен, но, кажется, его гложет чувство вины.

– Его? Из-за чего? – свою собранность не признаю и считаю ее психическим расстройством, которое все же посетило меня. Я спокоен, спокоен настолько, что хоть в петлю лезь.

– Из-за него тебя подставили, втянули нас, бабу ту завалили и его бывшая ебнулась, – повышает голос, привлекая к себе внимание Августа, по взгляду которого стало ясно, что если мы сейчас не заткнемся, он перегрызет нам глотки и кровью не подавится. – Не кажется тебе, что этого достаточно, чтобы крыша поехала? – орет уже шепотом, и я вижу его заботу, вижу, как ему страшно и за Вадима, и за нас, я все это вижу, но не понимаю… просто не понимаю или не хочу понять.

– Мы все тут ебнулись, потому что с самого начала поступили неверно. Надо было делать, как говорил Вадим – вызывать ментов. А теперь поздно сидеть и лить слезы, надо решать, что со всем этим делать, – Денис смотрит на меня отчаянно, не видит смысла в сказанном, а я впервые за последние пару дней четко уверен – нам пиздец! Это же здорово, когда во что-то так свято веришь.

– Лесь, ты ебанутый?

– Да. А теперь свали с Августом, буду нашего виновника торжества реанимировать.

– Если ты попробуешь на него наор… – что там рычал Малой, я не понял – Денис вытолкал его за дверь. К счастью для Августа, а то я бы сам вышвырнул его из номера.

Подхожу ближе к Вадиму, выключаю свет, полагая, что так ему будет проще. Сажусь перед ним по-турецки и просто жду. Жду когда его терпение лопнет. Когда прорвет наконец. Хватает его не больше чем на пять минут, за это время я успеваю переволноваться, растерять всю свою уверенность и, поддавшись панике, поверить, что за мной следят. Чувство опасности не отпускает.

– Лесь, прости, – не думал, что он так скоро сможет взять себя в руки. Голос сухой, приглушенный, но не хрипит от недавнего срыва. Горжусь им. Всегда гордился.

– Не думаю, что извинения уместны, – упираюсь ладонями в пол перед собой, глядя на него с вопросом. – Вадим, ты знал, что вся эта хуйня из-за тебя? – сейчас мне как никогда важно это знать. – Ты с самого начала все знал? Поэтому и приехал?

– Нет, – делаю слишком поспешный глубокий выдох. – Я ни черта не знал. Когда позвонил Август в истерике и рассказал о тебе, я не раздумывая поехал с ним.

– А может, следовало подумать? – давлю на психику, делаю больно, но так надо, он должен прочувствовать все то, что чувствовал я, сидя возле трупа, с окровавленными руками и дырой в сердце.

– Что ты имеешь в виду? – садится прямо, опираясь спиной о стену, и запрокидывает голову, глядя на меня исподлобья.

– Ты вечно тащишься за мной, куда бы меня не занесло. И в этот раз вышло так же. Ты не понимаешь? Не понимаешь ни хуя? Из-за того, что просчитали тебя, твою линию поведения, мы подставили парней. Вадим! Все же было ясно. Ты бы в любом случае… – запинаюсь, дернув головой, будто вся кровь скопилась в одном месте и ударила по вискам. – Не сходится… – выдаю не ему, скорее себе.

– В том-то и дело, милый, что просчитали не меня одного, – ухмыляется невесело, и от этого пугающе. Щелкает в темноте зажигалкой, выбивая огонек, на мгновение озаряя комнату светом. – Она знала, что звонить ты будешь не мне. Знала, что Денису. Что ему доверяешь больше. Не мне. Не Августу. Ему, – с горечью смотрит на меня, все еще пребывая где-то не здесь, в себе. – Также знала, что Денис трус, что никогда бы один не поехал, и Малому позвонит. А знаешь, почему?

– Если бы он позвонил тебе, ты бы поехал один за мной.

– Бинго! Август в любом случае бы поехал, и мне бы позвонил, потому что здраво видит ситуацию, и вдвоем они бы ни черта не сделали. Значит…

– Значит на месте преступления должны были быть все мы. Зачем?! – выходит немного истерично, но в данный момент меня это мало волнует.

– Чтобы попали все мы. Будь я один, я бы не задумываясь пинками тебя в участок загнал, а уже потом бы разбирался, что за фигня. И докопался бы до истины. Прямых улик на тебя не было. А стоило всем нам очутиться там – у всех крышу снесло, моральное давление, и как следствие – весь тот пиздец, что мы учудили. Кому-то надо было, чтобы были задействованы все мы, понимаешь? Чтобы все попали под раздачу. Не думаю, что это была месть лично мне, все глубже, – задумался, прикрыв глаза и размышляя о чем-то своем. Он больше не кидался в истерику, не хотел умереть, но внутри него произошел разлом добивающий его, медленно, мучительно медленно подводя к концу.

– Кому это надо? – тру ладонями глаза, пытаясь понять, кому, вообще, это было нужно. – Идеи есть?

– Я сам пока не понимаю, – разводит руки в стороны, поднимается, неуклюже опираясь на мое плечо, и отходит к окну.

Слежу за его передвижениями, ищу подвох, ищу разгадку, да я, блядь, уже на стену кидаться готов и потолок грызть, лишь бы увидеть хоть минимальный просвет. Ну все же на поверхности лежит. Все очевидно! А я как слепой котенок тычусь в неизвестность, помощи жду. А нет ее. Не от кого ждать.

– Ты чего? – не понимаю, почему так замерло сердце, а спину прошибло холодным потом. Его взгляд, скованность положения – да все в нем было не так. Шестое чувство сработало верно.

– Лесь, – улыбается так… так… не нормально, по-больному улыбается, скрещивая пальцы замком на шее. – Ты только не дергайся, ладно? Пожалуйста… – его просьба тает в вскрике за стеной, топоте тяжелых шагов и прокричавшей опасности.

Дверь с хлопком отлетает в сторону, свет фонарика бьет прямо в глаза, и, прежде чем успеваю предпринять хоть что-то, меня валят мордой в пол. От удара грудью весь воздух выбивает из легких, кашляю. Через боль, через обиду и раздирающий душу страх слышу: “Не двигаться, руки за спину… вы арестованы…” – что-то еще, не помню. Ору! Срывая глотку, проклинаю Вадима и тот день, когда он вообще родился. Все как в тумане, и я будто и не я вовсе, а испуганный, запертый в теле взрослого мужчины ребенок.

Крики Малого слышу, когда меня ведут по коридору, Ден, уткнувшись лицом в пол, не двигается и даже не дышит от страха, а я все так же пытаюсь выбрыкнуться, скинуть с себя чужие руки, причиняющие боль, и теперь уже убить… по-настоящему. Того, кто сейчас спокойно идет за нами, пока нас выводят на улицу и заталкивают в разные ментовские машины. Ненавижу, тварь!

За окном старенькой девятки до отвращения ясно и солнечно. Утро. Часов девять, может меньше. Сижу между двумя ментами в форме, скованный браслетами, и даже пошевелиться не могу. Как четко я сейчас стал видеть свою перспективу. Тюрьма неизбежна. Оттуда не возвращаются нормальными, даже если по сути не ты убийца. Хотя, с чего я решил, что убивал не я? Может, все же я? Я все устроил?

На кочке тряхнуло не слабо, водитель выругался, не сдержав боли за “Ласточку”, машина натужно заскрипела, под капотом раздался неприятный стук, но никто не придавал этому особого значения. Едет же.

Вот так и я: живой же, сердце бьется, а я по частям себя собрать не могу. Это эмоции, они слишком сильные, как живые, и каждая – убийственно яркая. Не стоит гадать, почему Вадима не повязали вместе с нами. И явно дело не в ментовской солидарности. Он знал, что за нами приедут, а значит, знал, что все будет именно так. Может такое быть, что он с самого начала вел эту глупую игру, втравливая нас все глубже, желая утопить в том болоте, что сами развели? Мог! Он – мог. Отсюда его замкнутость, скрытность, отсюда знание, что делать дальше, ведь, по сути, мы все шли за ним. Но зачем?! Зачем, мать твою, ему это было надо? От отчаяния хотелось побиться головой об стену, жаль стены не нашлось, да и возможности шевелиться тоже. В отделение мы прибыли довольно быстро.

Два дня спустя…

Из сна рывком выкидывает. Подскакиваю на жесткой шконке, схватившись за грудь, перевожу дыхание, стирая с глаз непрошеные слезы, которые только злят. Кошмары. Кажется, они не отпустят меня никогда. Каждый раз, закрыв глаза, я вижу разное и одно и то же: лицо той девушки, ее кровь на своих руках, я весь перепачкан ею, и нож, тот самый нож, перевязанный подарочной лентой, который мне подарил Вадим. Я вижу смерть друзей, оставшихся друзей, каждый раз переживаю боль утраты и хочу умереть вместе с ними. Каждый раз все происходит по новому: в тюрьме, в пустой камере, в общей душевой – без разницы, но итог один – их нет. Я прижимаю их к себе, уже мертвых, холодных, измученных, но улыбающихся мне, прощающих, а рядом стоит Вадим: в своей форме, со связкой ключей на бедре и все тем же ножом, который хочу вонзить ему в глотку.

Тяжело дышать. Встаю на ноги, придерживаясь за ребра и расхаживая из стороны в сторону. В глазах мутно, в голове жуткий гул – все-таки сильно меня вчера об стол приложили. Долго оставаться одному мне не дают. Тяжесть шагов, топот тяжелой подошвы о пол и звон ключей, что открывают камеру. Я не боюсь, уже не боюсь. К боли, как оказалось, легко привыкнуть.

– Яценко, на выход. Прижаться к стене. Руки за спину.

Делаю все, как велели, разве что дергаюсь, когда конвоир, дабы зацепить наручники, больно дергает руки, заставляя зажиматься и тихо скулить.

Идем по коридору пару минут. Такие же, как моя, одиночные серые камеры, а я стараюсь угадать, в каких из них Денис И Август. За Малого душа болит сильнее всего. Несмотря на его простоту и легкую небрежность в поведении, самый стойкий из нас именно он. Он же слова не скажет, будет молчать, а значит, ему будут делать больно. Это я прошел на себе, когда меня дубинкой по ребрам пиздили, чтобы признательное подписал. А я не стал. Не смог. Пускай моя возможная инвалидность или скоропостижная смерть будет на совести Вадима. Пускай, сука, в аду горит за предательство свое. Не подпишу. Хоть пиздить будут, хоть убивать – нет. Пускай это будет мой последний мужской поступок. Возможно и глупый, но я так хочу, мне терять уже нечего.

Остановившись возле незнакомой мне двери, конвоир, не снимая с меня наручников, грубо заталкивает туда и силой заставляет усесться на один из двух оставленных не занятыми стульев.

– Приветствую, господа, – улыбка выходит замученной, да и с разбитой губой улыбаться не шибко удобно, но как же я рад видеть этих двух поганцев, выглядящих ненамного лучше меня. Август ехидно скалится, трется носом о плечо, скрывая смущение, Денис остается безэмоционален, и если бы не моргал, решил бы, что он уже мертв. Ему страшно, а мне страшно за него, но изменить что-то уже не могу. Могу лишь винить себя, что позвонил ему. Своей привязанностью к нему подставил всех. Мне жаль. Мне так жаль, что стоило встретиться с ним глазами, из моих полились слезы. Выругавшись и запрокинув голову, пережидаю, когда успокоюсь, и об плечо вытираю сырые дорожки. Денис улыбается понимающе и опять уходит в себя. Как же мне помочь тебе, родной, а? Сам я не знаю, как.

На скрип проржавевшей двери поворачиваемся синхронно, я, подорвавшись с места, остаюсь сидеть только благодаря все тому же провожатому, уткнувшему меня мордой в стол. Шиплю, дергаюсь, пока не затихаю от удара дубинки.

– Олесь, успокойся, – просит перепуганным голосом Август, и дрожь его голоса отрезвляет. Расслабляюсь и, дернув плечом, даю понять, что остыл. Откидываюсь обратно на спинку стула и устало прикрываю глаза, пережидая вспышку гнева и кровавые кляксы перед глазами. Я спокоен. Я абсолютно спокоен. Вадим что-то говорит менту, тот спорит, но не долго, и оставляет нас одних. Не слышу шагов, копошения ребят, только его чертов голос, от которого кровь кипит в венах. Дышу медленно, загнанно, надо взять себя в руки.

– Ты хреново выглядишь, – ухмыляется Август, и, переведя на него взгляд, непонимающе отслеживаю, как он улыбается Вадиму без грамма злости или хотя бы печали, что друга просрал. – Тебе не идет щетина, – скалится мелкое недоразумение, удобнее устраиваясь на стуле.

– Нас слушают, поэтому фильтруйте базар, – просит рабочим тоном Вадим, раскладывая перед собой бумаги.

– Долбанная лживая тварь – так достаточно фильтрации? – склонив голову вбок и повернувшись к нему, мило улыбаюсь, желая, чтобы он сейчас же провалился в Ад, откуда по ошибке вылез.

– Олесь, закрой рот, – просит без нажима, и только окрик Дениса заставляет меня остаться на месте.

– Прекрати. Если он здесь, то не твои истерики слушать пришел, – читает нотации друг, а у меня в голове конкретный такой разрыв шаблона.

– Напомнить, что он нас предал? – получается слишком ядовито, настолько, что горечь во рту оседает.

– Ты видишь только то, что хочешь, – осекает меня Вадим, не глядя в мою сторону. – Я пришел поговорить о том, какие сведения имеются у меня.

– А то, как эти сведения из нас выбиты, ты не хочешь поговорить?! – срываюсь в очередной раз, злость расползается подобно отраве, затуманивая мне разум.

– Закрой рот, пока я его тебе не заклеил, – повернувшись ко мне, смотрит так, будто я уничтожил его любимую планету. Но за расплавленным серебром отчетливо видна боль, всепоглощающая, грызущая изнутри, и она отдается даже мне. Я окончательно не понимаю, что здесь происходит.

– Говори, Вадим, – помогает ему Август, темнея лицом и сползая ниже по стулу. Дышит с надрывом – видать, тоже по ребрам прилетело.

– Все произошедшее…

– Факты. Твои личные переживания нам в хуй не уперлись, – когда же я уже заткнусь?

– Вы все трое подозреваетесь в соучастии в преступлении… Я не буду говорит заумно, хорошо?

– Лесь! – рявкают сразу двое, затыкая меня, стоило только открыть рот.

– Двадцатого числа этого месяца было совершено убийство с особой жестокостью. Личность потерпевшей выясняется, – читает по бумажке, на нас не смотрит. – На месте, где был обнаружен автомобиль Яценко Олеся, найдена зажигалка Архипова Дениса, что может послужить уликой в его причастности к убийству и уничтожению чужого имущества с целью сокрытия следов преступления. Также в его доме обнаружены следы Хорес Августа и все того же Яценко.

– А твоих там не обнаружено? – уточняю лично для себя.

– Найденные пакеты в подвале идентичны тем, что были изъяты из могилы, с содержащимися в них останками пострадавшей. Также в той же могиле был обнаружен бычок от сигареты, принадлежащий Яценко, с отпечатками его следов и слюны на фильтре… – у меня случился легкий шок, плавно перетекший в полнейшую апатию, Денис сидит бледнее мела, Вадим нервно сжимает в руках листы, вижу, что злится, знать бы еще только, на кого.

– На мешках также сохранились отпечатки пальцев Яценко…

– А твоих, случаем, нет?

– Что свидетельствует о его прямой причастности к преступлению. Не доказано, но находится под рассмотрением причастность Хорес Августа к расчленению трупа потерпевший. В случае, если это подтвердится…

– Да брось, знаем мы, что нам светит, – улыбается Август, а мне от его улыбки дурно делается, физически плохо. Переглядываемся с Денисом, думая об одном и том же.

– Вы признаете свою вину? – спрашивает Вадим, доставая три заявления и выкладывая их перед нами.

– Да вот хуй! – ору так, что собственный ор звоном возвращается. – Я тебе, мент позорный, твое заявление в жопу запихаю!!! – трясет как шлюху в церкви, кожа покрылась мурашками. – Уебок, сука… – влетели менты, скрутили меня, слабо слышал, что орал Август, о чем просил Денис и нахрена Вадим полез к надзорным. Как итог: меня вернули в камеру.

Время остановилось. И я остановился в нем. Ничего по-прежнему не ясно. От перспективы остаться одному не весть где – плохеет. Слабость ужасная, ребра ноют. Еще и на психику давит эта тишина. Что теперь будет? Кем буду я? В глазах родителей, что уже приезжали и просили меня сознаться и покаяться, отец обещал простить, но я видел его глаза в тот момент: лишь бы успокоилась мать, он готов был сказать что угодно. Нет у него больше сына.

В глазах друзей… чувство вины… никогда не придавал ему особого значения. А теперь понял. Прочувствовал. Про карьеру Дениса можно забыть, со сроком, пускай даже условкой, ему ничего не светит, не пропустят выше, а он так хотел, он верил, людям помогать мечтал… и все равно поехал за мной, и там не бросил. Я буду вечно перед ним в долгу, и даже после смерти не смогу искупить свою вину. Август… я видел, что ему не страшно. Нет, страшно конечно, но он не злится на меня, хотя должен. У него же тоже, по сути, будущего нет. Ему же срок впаяют немалый, он же больше всех пострадал. Про Вадима стараюсь не думать – больно.

У нас больше ничего нет. Только мы друг у друга и остались. И сейчас я понимаю, что это за люди и почему они рядом. Не просто так, не потому что из моей прихоти – они сами хотели быть рядом, со мной. А я всю жизнь плевал на них. Не видел чувств Вадима и его боли, не знал, как своим незнанием ему жизнь ломал, не смог поддержать, понять его отдаленности. Да и про Августа не уверен, что всегда поступал с ним правильно. Я не заслуживаю быть их другом. Но что-то сделать ради них смогу. Смогу взять всю вину на себя, отгородить их, попытаться уменьшить наказание и хоть так частично искупить вину. Не перед собой – перед ними. Утыкаюсь лицом в жесткую подушку пропахшую хлоркой и затхлостью, вою в нее, глуша крики, бью ладонями по кровати, пытаясь выпустить хоть сотую часть накопившегося внутри. Все постепенно отходит на второй план. На фоне собственной ничтожности даже содеянное кажется не столь значимым.

– Яценко, на выход, – этих слов я ждал как спасения. Все. Хватит. Пора сдаваться. Все равно того меня, что был еще жив пару дней назад, больше нет. Его задушило реальностью, примерно так же, как ту несчастную, что стала игрушкой в наших неумелых руках.

– Куда меня ведут? – тишина. Молчит, сука. Но я спокоен. Впервые за долгое время спокоен.

Загнав меня в кабинет и усадив напротив коренастого полноватого мужика лет сорока с вороватыми поросячьими глазами и жидкими усами на сальной морде, вручают мне бумаги. Читаю, перечитываю, глупо хлопаю ресницами, пытаясь понять.

– Это приказ о твоем временном выпуске под залог. До начала слушания находишься дома и не рыпаешься, любое нарушение увеличит твой и так не маленький срок. Вопросы есть?

– Кто внес залог? – смотрю на сумму в четыреста тысяч рублей и твердо знаю – у моей семьи таких денег нет, а если бы и были, отец бы не отдал их так глупо. Меня все равно посадят, смысл тратить деньги?

– Ты посмотри, – скалится, оголяя желтую полоску зубов, – он еще и недоволен. Подписывай и вали отсюда, пока не передумали, – их глупый смех заставил дернуться в груди остатки не прохереного характера. Сцепив зубы остаюсь на месте, сдерживаясь. чтобы не накинуться на эту толстую тушу и не вбить ему его же слова в глотку.

Вместо подписи обозначаю свою фамилию где нужно, и под присмотром одного из присутствующих бреду на выход. Чувство, что предаю друзей, не отпускает ни на минуту.

Забираю свои вещи, логично не обнаружив в кошельке денег, телефон мне также не вернули, сообщив, что потерян во время следствия. Потерян, как же. Да и не важно все это по сути, не имеет ни малейшего смысла.

Толкнув тяжелую дверь, неуверенно выхожу из здания участка временного содержания подозреваемых. Мир враждебен, а брошенные на меня взгляды прохожих кажутся осуждающими.

Серый полупрозрачный туман окутал грязный асфальт, листья ярким ворохом валяются на обочине, прохожие, не обращая на них внимания, семенят по своим делам, растаптывая такую красоту. Глупые. Не видят своего счастья.

Вдохнув полной грудью и закашлявшись, пережидаю, пока голова перестанет кружиться. Запах камеры – специфический, въедливый, пропахший пылью и отчаянием – никак не смыть. Он на мне, во мне самом, и навсегда останется частью меня.

Прогуливаясь по мостовой, не чувствую неприязни к грязи, облепившей кроссовки. Вспомнив, как совсем недавно истерил стоило только пройти дождю, вплоть до напрочь испорченного настроения. Глупость. И сейчас, легко улыбаясь, понимаю, как был слеп. Но улыбка моя остается ненадолго.

Передергиваю плечами от холода, прячу пальцы в карманах старой ветровки, привезенной недавно родителями – холодно. Подъездная дверь открывается со скрипом, режет слух, или это все расшалившиеся нервы – уже не пойму. Плетусь на восьмой этаж, не став дожидаться лифта, мне необходимо хоть немного сбросить напряжение, почувствовать усталость, почувствовать хоть что-нибудь, чтобы поверить, что все еще жив. Чтобы глупостей не наделать. А хочется как в пятнадцать – нырнуть в омут с головой, и унестись куда угодно, зная, что тебя в любом случае притащат домой, не бросят. Ни разу не бросали. И от воспоминаний прошлого лишь сильнее щемит сердце. Почему же так плохо-то, а? Невыносимо.

Пару раз позвонив в дверь, отхожу подальше, чтобы меня было видно в глазок. Неспешные шаги, щелчок замка (опять открывает, не посмотрев кто пришел), и дверь без единого звука плавно распахивается передо мною.

– Не ждал, милый? – улыбаюсь сквозь рык, и, толкнув Вадима плечом, прохожу внутрь. Мне все равно некуда идти. Нет у меня больше ни флага, ни Родины, ни работы, ни квартиры, от которой родители отобрали ключи. И друга у меня нет, но тем не менее ответы кое-какие я все равно из него выбью.

Не разуваясь, присаживаюсь на тумбочку в коридоре, не желая проходить внутрь. Вадим мнется возле двери, то ли выгнать хочет, то ли боится что уйду, а я в глаза ему смотрю прямо и отчаянно, будто спасение там ищу, вот только, увы, не нахожу.

– Замерз? Кофе будешь? – спрашивает как всегда, чем делает еще больнее.

– А пацанам ты тоже кофе предложишь? – опускает взгляд как нашкодивший щенок, прислонившись к двери, сползает по ней спиной. – Могу я знать, какого хера ты внес за меня залог? – требую ответа почти рыча – я зол, очень, и в то же время вселенская усталость давит на плечи. Тепло чужого дома не греет, но дает некую защищенность, и только теперь, дав себе возможность расслабиться, понимаю, в каком напряжении был все это время.

– Я не хотел, чтобы ты оставался там, – смотрит на меня снизу вверх своими пронзительными серыми глазами, насквозь прожигает, сука, и только за это ненавижу его, что настоящим меня видит. – Лесь, поговори со мной, – просит так, будто умоляет о помиловании, и от этого начинает тошнить так, что ком желчи поднимается по пищеводу.

– На хуй пошел, – четко, раздельно, чтобы понял, тварь, прочувствовал каждую букву. – Я тебе эти деньги верну, – шиплю как змея, только догадываясь, как пугающе со стороны выгляжу, – все до копейки верну. Мне от тебя ничего не надо, так же, как и твоего присутствия в моей жизни…

– Лесь, пожалуйста.. – просит, на полном серьезе просит до отвращения жалобно, тоном отчаявшегося человека, и продирают его слова до слез, одна интонация берет за душу, но обида куда сильнее здравого смысла.

– Я ненавижу тебя. Ненавижу всей душой, – спокойно, твердо, прямо из сердца.

– Лесь… родной, дай мне все объяснить, – бьется головой об дверь, с глухим хлопком врезаясь в железо. Плохо ему, сжимает пальцы в кулаки, сорваться боится, а мне легче делается от его боли, по-неправильному легче. Я хочу, чтобы ему было больно. Так же, как мне. Ни там, у трупа, ни когда мешки в могилу скидывал или друзей за решеткой увидел, а сейчас, когда теряешь веру в того, кому доверял, смог довериться, пускай и не сразу. Нет после такого веры ни во что: ни в любовь, ни в дружбу. Так зачем вообще жить?

Видимо Вадим что-то прочитал по моим глазам, приподнявшись и встав на колени, подполз ко мне, не глядя в глаза, стянул с полубессознательного меня кроссовки, слишком бережно отставляя их в сторону. На то, чтобы пнуть его, вырваться или просто накричать – не осталось сил. Закрыв глаза, слышу хруст, с которым ломаюсь.

– Лесь? – зовет меня откуда-то издалека, отрицательно мотаю головой – не хочу его видеть, слышать или знать. Я, вообще, ничего не хочу. Зачем все это? Зачем этот крохотный промежуток времени нормальной жизни? Он все равно закончится и я вернусь в Ад, к которому начал привыкать? Будет только хуже. Зачем все это?

Поднимает меня за плечи рывком, все-таки дергаюсь, хочу вырваться, но он держит крепко.

– Ты все равно меня выслушаешь, даже если мне придется тебя привязать и заткнуть рот.

– Ненавижу, тварь! – ору, пока он ладонью не закрывает мне рот, второй рукой сжимая мои обе руки за запястья за спиной. Прижавшись ко мне, трется каким-то животным движением о мой висок, что-то стонет, не разобрать, и пока я пытаюсь вырваться, просит не говорить так никогда.

– Не надо, родной, ты так не считаешь по-настоящему. Иначе не пришел бы сюда, – его скулеж хуже пытки, лучше бы он орал, бил меня, но только не так, по живому. – Перестань… Лесь, перестань! Я сделаю тебе больно.

– А сейчас мне не больно? – ору ему в лицо, стоит только оказаться на свободе. Запнувшись обо что-то, падаю взад себя, благо на диван, но не рассчитав траектории, слетаю с него на ковер.

– А мне?! – орет в ответ, разводя руки в стороны. Грудь от частого дыхания ходуном ходит, рукава темной водолазки безжалостно закатаны, открывают напряженные руки, лицо покраснело от гнева, так же как и воспаленные от усталости глаза. – Мне не больно? Ты же ни хрена не знаешь, и так по живому лупишь! Можешь хоть раз закрыть ебальник и выслушать меня?!

– Я тебя видеть не хочу, не то что слышать, – подскочив на ноги, кидаюсь к двери. Вадим, зарычав что-то типа: “пиздец тебе”, кидается следом, перехватив меня, заваливает на пол, завязывается борьба, после которой оказываюсь уткнутым мордой в пол с заломленными за спиной руками и кровоточащей раной на губе. Сильный, сука. Как назло, вспоминаю, как эти же руки могут дарить ласку, дергаюсь сильнее, но, застонав от боли в плече, затыкаюсь.

– Да послушай ты меня! – бьет меня грудью об пол, и, расцепив руки, отпускает мои, продолжая сидеть на моей пояснице. Сипло дышу, дыхалку напрочь сбило.

– Лучше ты меня, – хриплю, не в силах восстановить голос.

– Если ты меня сейчас еще раз на хуй пошлешь, я выкину тебя из окна.

– Сядешь, – предупреждаю серьезно и начинаю ржать: истерично, до всхлипов и боли под ребрами, хотя боль, скорее всего, не от смеха.

– Дай мне пару минут, – просит, сползая с меня и садясь рядом.

– Хочешь привести себя в порядок? – скептически изгибаю бровь, и тут же морщусь от ранки в губе. Металлический привкус остался на языке, тошнит.

– Нет. Я хочу, чтобы ты меня выслушал.