Текст книги "Нотами под кожу - 2. Разные (СИ)"

Автор книги: Anzholik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Ты сам-то ел? Или сторожил мой сон, гражданин начальник? За неустойку мне вычитается? – приподнимет бровь. – А можно я по-своему отплачу, Вы только никому, хорошо? – свободной рукой к себе подтягивает. Прокуренный. Горький. Целует сухими губами, окутывает запахом, делится теплом тела, нагретого пледом. Не дает отвечать, затыкает. Ведет за собой. Управляет. И я не хочу сопротивляться. Мне слишком нравится его инициатива. С ним все зыбко, потому, как говорится, надо «ловить момент».

– Сигарета, – отрываюсь нехотя, забираю полускуренную из его губ, когда он пытается втянуть побольше едкого дыма в легкие «напоследок», встаю, стаскивая с подоконника пепельницу. Тушу. И обратно к нему. Придавливая собой, чувствую недвусмысленный отклик. Скидывая туфли и забираясь под плед, где хранится тепло после сна на диване, позволяю нарочито медленно расстегивать мою рубашку. Жалея, что мы в офисе, мне бы домой его… на кровать широкую. Надолго. Быстрый секс хорош, когда редкий он. Я размеренно хочу. Смаковать. А тут не разгонишься, до конца рабочего дня всего ничего. И пожрать надо, а то свалимся оба.

На кончике языка прилипло приглашение ко мне или хотя бы на совместный ужин. Прилипло – не отодрать, потому как подобно сигнализации в мозгу пищит напоминание: не спешить.

– Хочешь меня? – хрипло, мурашками вдоль позвоночника от загривка до копчика, и член утвердительно дергается, упираясь в ширинку.

– Ты знаешь ответ, – вопрос очевиден был, да и тело само отвечает, слова тут лишние.

– Скажи.

Игра? Зачем? Он неразговорчив в постели, хотя я и не против иногда попошлить.

– Хочу тебя, – отвечаю, глядя в подернутые возбуждением глаза, в расширенные наркоманьи зрачки.

– Еще…

Сумасшедше. Его “еще” резануло по оголенным нервам, выкрутило во все стороны. Приплюснуло. Сорвало с предохранителя, пулей выпустив все эмоции из меня. Любовь обжигающая, смертельно-опасная вырывалась тесными объятиями и глубокими поцелуями. Жалящая, срывалась укусами. Царапающая, оставляла алые следы на бледной коже.

Не секс. Остервенелые ласки. Поцелуй долгий, непрекращающийся и руки безумные, шарящие. Шепот. Хрипло-пошлый. Развратный, на грани… почти вульгарный.

– Маркелов, сними с меня блядские джинсы, иначе они сейчас треснут к чертям. Меня распирает уже, ты чего ждешь? Смерти моей от перевозбуждения?

Не надо его никому такого видеть. Опасно для жизни. Влажные от слюны губы. Блестящие судорожные глаза. Взлохмаченные длинные волосы и вздернутые брови. Зазывно. Убийственно. Я к проклятым стенам готов ревновать, что они созерцают эту сексуальную заразу.

– Смазка, – выдавливаю неразборчиво, порываясь встать.

– К черту ее, – джинсы падают на пол. И правда, к хуям гель. – Сюда иди, – белье летит следом. На пол. Шикарно… блять. Плевать. На все. Сейчас.

========== Герман ==========

Ноет все тело. Саднит, щиплет, жжет местами. Но это тело, душа на взлете. Эйфорическое ощущение, эфемерное, ненормальное какое-то, я словно обдолбан. Им обдолбан. Надеюсь, не бывает передоза от Маркелова, а если и есть, то он не смертелен. Лежу в позе морской звезды, раскинув конечности по дивану. Голый. Зацелованный. Весь в засосах, царапинах и проявляющихся синяках, преимущественно на бедрах. Хочу курить, но мне лень, как и одеваться.

– Гера, в дверь стучат уже в седьмой раз за час, мне нужно открыть, а ты лежишь со всем своим добром напоказ. Оденься. Пожалуйста. Иначе затолкаю тебя в машину насильно и буду трахать неделю без остановки.

– Не сможешь, – хмыкаю. Отметив про себя, что недельный секс-марафон меня не пугает. Как раз с точностью до наоборот я не против него. И мне плевать кто кого, я его или он меня, на какой поверхности и в какое время. Ощущаю себя чертовски по нему изголодавшимся и согласным на все. Почти на все.

– На слабо берешь? Это же дело принципа теперь – доказать обратное.

Фыркаю, а следом расплываюсь в улыбке, перерастающей в смех, однако присаживаюсь и начинаю искать свое белье. Подхихикиваю, как сумасшедший, под нос, определенно выглядящий со стороны на всю голову ебанутым. Ему так-то не привыкать, вроде. Вот пусть терпит.

Натягиваю шмотье, медленно, лениво. Затолкав трусы в карман джинсов, застегиваю ширинку, чуть скривившись от жесткой ткани, теперь прижатой к голому члену. Но в этом что-то есть. Без нижнего белья летом куда приятнее шастать.

– И часто ты так шастаешь?

– Нередко, а что? Хочешь узнать сколько раз я проходил мимо тебя, не имея под штанами ничего, кроме голой кожи?

– И это тоже.

– Часто, Маркелов. Очень часто. А еще чаще у меня в твоем присутствии был стояк, который вжимался в ширинку и я чувствовал, как впивается жесткая ткань в нежную кожу. Хотелось поерзать, погладить себя, стянуть одежду.

– Гера…

– И знаешь, что я делал? – продолжаю, а голос все бархатистее, более глубокий, призывно-совращающий. Дразнящий. Наслаждаюсь эффектом. Удовлетворяю собственное я, видя вспыхнувшие глаза, гримасу полнейшего вожделения на грани срыва.

– Я прошу тебя, молчи. Иначе…

– Выебешь прямо у этой стены? Уже не угроза. Это станет скорее вознаграждением. Так что подумай получше, каким образом меня теперь тебе наказывать, начальничек.

Как же меня вставляет эта игра. Возбуждает неимоверно. Противостояние вспыхивает внутри алым пламенем, облизывает душу, распаляет. Но продолжения я не хочу, не сейчас. Это как подпитка перед следующим раундом, который будет завтра… или послезавтра, а может, сегодняшним вечером или через неделю. Неважно когда. Главное – будет. И не раз. Даже не два. Надеюсь с пару тысяч…

– Невыносим.

– Слышал уже, новое есть что-нибудь? – подхожу ближе. Рыскаю в его же столе, беру пачку сигарет, что нашел в верхнем ящике, отметив смешком, сколько всего находится в столе Тихона совершенно не относящегося к работе. – Да уж, многих ты нагибал здесь.

– В самом деле немногих. А точнее, всего одного.

– Ты не обязан отчитываться, – останавливаю, понимая, что говорю совсем не то, что думаю. Я хочу знать о нем все, даже неприятные моменты. Просто убрать утайку. Смыть границу. Разбить стену. С меня хватит этого дерьма. Я готов переступить рубеж, шагнуть с ним вместе на следующую ступень отношений, потому что не готов снова потерять, не позволю себе портить.

– Нам нужно поговорить, Гера, очень серьезно и о многом. Отрицать уже просто бессмысленно, как и убегать. Теперь все иначе, ты чувствуешь?

Смотрю на него, и улыбка сползает с лица. Смотрю, понимая отчетливо, что шутки в сторону, судьба решаться будет. И пусть все выглядит заоблачно прекрасным и радужным, в самом деле отсюда мы можем выйти либо парой, либо никем. И я знаю, чего хочу. Теперь, в отличие от событий трехлетней давности – я знаю, уверен. И не боюсь.

– Чувствую.

– Три года, Гер. Я умирал без тебя, – холодная, буквально леденящая душу дрожь скользит по телу, неподконтрольная, и пальцы, самые кончики немеют, а я не знаю, что ему ответить на это. И нужно ли?

Умирал ли я? Нет.

Страдал ли так сильно, что казалось невозможным жить? Нет.

Думал ли о нем каждодневно и ежечасно? Первое время и последнее.

– И если ты не уверен, я не буду ничего начинать. Хочу, но не стану.

Начинать… а не начато ли уже? Что было тогда между нами? Искра? Поцелуи. Секс. Тяга болезненная? Или же мы просто вспоминали утерянное. Тела вспоминали. А души?

Сглатываю загустевшую слюну. Перебарываю желание запустить руки в волосы и, оттягивая те, думать. Каждое слово, как через кофемолку зерна, пропускать. Каждое. Слово. Его.

Когда все стало слишком важным?

Когда страх потерять, навсегда потерять, поселился внутри и скользкой змеей сдавил сердце?

Когда, подобно сквозняку, ворвалось внутрь ненавистное ожидание?

– Я ушел тогда, гордо. Я сдержался, только ты не видел агонии, что внутри творилась. Ты не слышал болезненных, звериных воплей, что душу раздирали.

Это не разговор. Это монолог Маркелова, черт его дери. И мне, блять, стыдно. Словно я виноват во всем. Словно именно я испортил его жизнь. Я. Смешно… немного. Истерически. Безвылазно… я себя сейчас ощущаю в колбе, несколькими каплями ртути. То сливаюсь воедино, одной тяжелой отборной каплей переливаясь, то от малейшего удара, в моем случае – слова, разбиваюсь на десятки, чтобы скользить по чистой глади стекла. Взаперти. Он прав. Я не видел. Не слышал. Не знал. И не нужно мне было тогда, почти не нужно. Теперь же слова его, воспоминания – как тыканье нашкодившего котенка в его же мочу. Немилосердно и в чем-то жестоко. Поучительно ли?

– Ты знаешь, не появись ты в моей жизни, все было бы иначе у нас обоих. И нам лучше бы не встречаться никогда. Совсем.

Слова не пугают. Не причиняют боли. Просто дискомфортно становится, и стены в кабинете теперь кажутся мне безликими. Тусклыми и уродливыми, потерявшими цвет. Как и глаза Тихона, которые смотрят в одну точку. Он весь в воспоминаниях. И это на его лице отпечатком, словно тяжелой подошвой ботинка, оставляя грязный след.

Все получается само собой. И вот он я, сижу на корточках напротив, положив свои руки на его колени. Сплетая наши пальцы. Сжимая на грани боли. Смотря в глаза, отчаянно пытаясь ответить ими. Не выходит.

– Нажать бы все на стоп. Погасить, но это не тушится. Оно горит внутри и не слабеет. Сразу обжигало. Ранило. Теперь я привык. Каждая порция боли словно доза стала. Я не верил в серьезность, отмахивался. Только попал настолько сильно, что это уже не выведешь никак. Я выживу без тебя. Теперь выживу, когда сумел смириться с мыслью, что нет тебя в моей жизни, что ты не впустил, не позволил. Я выживу, Гера. Вопрос лишь в том, какова будет моя жизнь, после того как я услышал твое «люблю». Это слишком далеко от правды. Это не может быть правдой. Я отказываюсь верить…

Укол. От него не особо больно, не впервой, но приятного мало. Укол от порыва ветра, колючего. А я стою на краю. Высоко. Один, и вижу вдали его. Ассоциация приходит слишком ярко. Строки вырисовываются в столбики, ровные, зарифмованные. Напевно. Я слышу собственный голос в голове, я вижу уже картинку, то, что рождается в мыслях, уже начинает жить…

Гитара… мотив совершенно немудреный. Пиано, ударный, легкий, я бы сказал глухой бит. И на заднем фоне тонкий, звонкий девичий голос звучит, разбавляя беспросветность тоски в строках.

Почему сейчас? Почему тогда, когда тот, кого я полюбил, в чем уверен, сидит и изливает душу? Когда он говорит невероятно серьезные вещи, разрушив стену между нами, просто впуская к себе внутрь, и на пороге говорит о том, что проживет, если я сразу же уйду, только вот оставлю там следы, потопчусь, снова причиняя боль. Он просит не спешить, обдумать, решить, а у меня вдохновение воспрянувшее, у меня в голове, словно по струнам, скачут слова, сплетаясь с музыкой. Само. Непрошенное. Пришло… Я понимаю все. Знаю, что не время, не место и я обязан, блять, сейчас немедленно открыть свой гребанный рот и сказать, что переживать нет смысла. Я здесь. Я с ним. Теперь уж точно с ним, но молчу.

– Прости, – мне больше нечего сказать. Мое «люблю» будет сродни одолжению или способом успокоить расшатанные нервы. Как капля целебных трав излечить неспособна мгновенно, только если облегчить немного. Нельзя сейчас произносить проклятое слово. Непозволительно. Промахов быть не должно. Прошло время ошибок.

– За что?

Так мало слов моих, да и его. Разве таким быть должен разговор, которого мы так боялись и подсознательно ждали? Неживым, вымученным.

– За все.

Слишком мало слов. Они срываются не в то русло, что нужно. Я не могу подобрать подходящее, все разобрано, уплыло, сливаясь в творческий поток. И надо бы радоваться, что я снова способен писать, но не сейчас. Не тогда, когда я стою на обрыве, и либо развернуться и уйти одному, либо взяв руку Маркелова, спрыгнуть в бездну, не зная, что ждет. Главное – вместе.

– Краткость не всегда уместна. Не сейчас. Уж лучше молчать, чем вот так. Лучше и не начинать это все, не бередить, если тебе нечего сказать, – мои руки, сжимающие его, холодеют или мне кажется? А ноги затекли, колени ноют, а голени так и вовсе неметь начинают. Нет, не встану. Приросту. Прилипну к чертову полу. Впитаю в кожу горечь его взгляда. Разочарованность. Просто вберу в себя, если позволит, но говорить я не могу.

Тянусь к губам, на которых усмешка ненатуральная. К губам, которые отчуждением веют, несогласием. И касание получается странным, словно статую целуешь. Да, мягко, да, тепло, но жизни нет, как и ответа.

– Я не знаю, что ответить. Что вообще здесь нужно и правильно говорить.

– То, что чувствуешь. Что внутри, в голове и сердце.

– Прости, – опускаю голову и кладу на наши с ним все еще сцепленные руки. Закрываю глаза. Прогоняю из себя этот мотив, что покой отобрал, гоню его поганого подальше, умоляю исчезнуть, потому что потеряю то, что слишком важным стало. – Не получается, – выдыхаю невпопад. Открываю глаза, целую его руки. – И спасибо, – добавляю, вставая, прерывая наш контакт, уходя. Снова сбегая. Но я должен освободиться от того, что засело внутри, иначе рехнусь.

Сбегаю по лестнице, наплевав на лифт. Не хочу курить. Не хочу такси. Ничего не хочу, только листок и ручку, пусть она и пишет с перебоями. Скребет бедную бумагу, оставляет след, но без чернил. Забываю на работе все – И косуху, неизменно висящую на стуле, и телефон. Все забываю. Только мелочь в кармане, бумажник с карточкой и потрепанный блокнот с погнутой ручкой.

Рвусь домой. Пешком. Так ни разу не быстрее, но я не хочу терять и минуты на ожидание автобуса или звонить Максу, ничего не хочу. Я просто стремлюсь попасть домой. Сейчас же.

Не выдержав, останавливаюсь во дворе, через который не раз уже ходил. Сажусь на лавку, даже не посмотрев, чистая ли та. Дрожащей рукой начинаю записывать то, что колоколом в голове бьет, психую, трясу ручку, которая писать отказывается. Лезу за телефоном, думая там забить строки, но его нет. В досаде пинаю ту самую лавку черным ботинком. Ищу сигареты, помятую пачку, что нагло забрал у Маркелова. Закуриваю и дальше двигаюсь к дому.

Долго. Потеряно много времени. Похуй.

Не разуваясь. Не переодеваясь. Не обедая, не ужиная. Не принимая душ. Не разговаривая ни с кем. Игнорируя звонки в дверь и звон домашнего телефона, о существовании которого давно забыл. Пишу. Перечеркивая слова, что вдруг оказались не столь подходящими. Перебирая струны незажившими пальцами, чувствуя дискомфорт в теле, зато душа… поет. По-настоящему. Это один из тех самых подъемов, когда все мчится вперед. Когда ты ничто по сравнению с этой волной. Она уносит. Она подхватывает, и ты пока не выплеснешь, не сможешь думать ни о чем.

Господи, да я эмоциональный оргазм ощущаю. У меня душа уже трижды кончила, пока я играю. То, что мое родное. До последнего слова, ноты, аккорда. МОЕ. Личное. Прочувствованное. Живое.

И пачка сигарет уже скурена. И темно за окном. А желудок болит, глаза режет, голова как воздушный шар от передоза информации. Мне хуево. Банально хуево, я взорваться готов. Но именно сейчас я абсолютно готов продолжить наш с Тихоном разговор, выложить все, как на духу, высказать, выплеснуть, выпотрошить внутренности, душу, сердце, мозги, а его нет.

Он ли звонил в мою дверь? Приходил ли вообще? Или же у меня на чаше весов Маркелов или музыка, а перевесил не он?

========== Тихон ==========

С ним сложно – это неоспоримо. С ним странно. Всегда в напряжении. Под градусом кипения. Где-то на самой грани. С ним надрывно, словно в подвешенном состоянии двадцать четыре часа в сутки, на тонком тросе бултыхаясь над бездной. С ним в постоянном ожидании повторного отказа. По правде говоря… с ним откровенно хуево, но без него никак. Совсем никак. Потому как сейчас, когда он так близко, так доступен и не выказывает сопротивления, после того, как он вернулся в мою жизнь, пусть и всего лишь обстоятельствами, а не пылкими чувствами, отказаться от него, от возможности быть рядом нет ни сил, ни желания.

Это стало сильнее меня. Чертовой зависимостью. Болезнью. Помешательством. Глубоко вырытой ямой, откуда хода нет. Я искал… Это чертовски страшная, вечно-неутолимая жажда его. Его тела. Его души… А молчать я устал. Бояться прекратил, ведь ты не удержишь в руках ветер, как и песок, он ускользает вне зависимости от того, сколько тобой приложено усилий, чтобы его остановить. Таков и он… Он рядом, пока ему это действительно нужно, надеюсь, что нужно.

Я заговорил. Приоткрыл створки собственной души. Впустил. А в ответ получил лишь «прости», последующее «спасибо» и звук закрываемой двери собственного кабинета. А после… тишина, известие о том, что Филатенков покинул здание и не отвечающий несколько часов на все мои девятнадцать вызовов телефон. Только вот волнения не было, я был стопроцентно уверен, что Гера в порядке, более того, он, скорее всего, попросту решил взять тайм-аут, подумать, обдумать или отдохнуть от текущей ситуации. Мысли о страшном, пугающе-паническом не наведывались в голову, во мне теплилась твердая уверенность… что он хочет побыть один, либо побыть без меня.

Он меня озадачивал. Молчаливость, ему не присущая, отсутствие всякого сопротивления, или же наоборот – прямолинейность и проявление инициативы ставило местами в тупик. Удивляло… но одновременно меня радовал тот факт, что он не собирается бежать. Смирился. Принял. Проникся. Надолго ли?.. Но это, я думаю, неважно, минуты счастья не принято считать. Их будет ровно столько, сколько должно быть, и продлить возможно лишь по желанию обоих. Именно обоих. И Богом клянусь, я бы полжизни отдал и душу в придачу, чтобы еще раз услышать его «люблю». Долгожданно-пугающее. Ошарашивающее. Греющее… заполняющее прорехи в истерзанной тоской душе. Латая потрепанное сердце. Я хочу услышать его шепотом и криком. Стоном… с улыбкой или серьезным лицом. С поволокой желания, на срыве… в глаза, на ухо или куда-то в шею. Чтобы оно проскользнуло дыханием по коже, взбудоражило, не отпустило, намертво в меня влипло. Я хочу запомнить, как он говорит это в истерике, или осознанно и спокойно. Я просто хочу снова услышать от него это – и увековечить в памяти каждый слог, интонацию, колебание голоса. Впитать. Мне необходимо, жизненно важно повторение, чтобы доказать самому себе, что тогда мне не показалось. Что измученный мозг не воспринял желаемое за действительное.

А ведь все хорошее слишком скоротечно?..

…

Вечером дома я долго думал, стоит ли сегодня к нему идти? Да, он сам пригласил. Да, я хочу до одури сильно увидеть его и даже просто молчать. Но нужен ли этот разговор нам снова? Может, того немалого, что я ему открыл, достаточно на данный момент? Возможно, будет неразумно с моей стороны все обрушивать на него этим сумасшедшим шквалом эмоций. Ненужно все усложнять?..

Только не выдержал я… и пошел.

Проторчал у дверей его квартиры больше часа, периодически названивая. Только вот никто не открыл… и капли тревоги, отчаяния, разочарования и непонимания смешались в отвратительно-отравляющий коктейль. Ждать я не любил, да и не ждал никогда и никого, кроме него, разумеется. Тут неподвластно ничто ни логике, ничему… лишь чувства, лишь эмоции и оголенные нервы, а точнее, по ним… сталью. И я сейчас готов просидеть брошенным псом, ожидая своего хозяина, надеясь, что тот вернется и заберет…

– Привет, не ожидал я тебя увидеть, – этажом выше окон гериной квартиры засветилась брюнетистая макушка Макса.

– Привет, – вполне дружелюбно, но на его улыбку нет ответной, исчерпаны запасы, сил не осталось, потому лишь сухое, но вполне сносное «привет». Резерв иссяк, практически иссушен. А я, идиот, думал, что уже и не способен быть настолько пустым. Ошибся. Снова. Хотя… когда дело касается Геры, я всегда просчитываюсь. И это пиздец как бесит.

– Поднимись к нам, небо вон как затянуло, вымокнешь еще. Гера, кстати, дома. Просто он не слышит никого и ничего.

Дома… отчего же не открыл тогда?.. Или он только мне не отворяет двери?

– Он в порядке? – думаю одно – спрашиваю другое. Беспокойства как такового нет. Ведь если Герман дома, а Макс в прекрасном настроении, сверкает белозубой улыбкой и выглядит спокойно, то ничего не случилось, по крайней мере, плохого.

– Более чем. Поднимайся, жду, – фрамуга балкона закрывается, и парень исчезает в квартире. Занятно. Я и не знал, что они НАСТОЛЬКО близко живут.

Поднимаюсь, движимый праздным любопытством. В нетерпении узнать, что послужило причиной добровольного заточения в квартире, почему тот к себе никого не пускает… или же только меня не пускает. Хотелось вдобавок узнать о прошедших годах. О том, что и кто бывало в его жизни. Как тот справлялся с накатившими проблемами и выкарабкался. Как время проводил… и насколько сильно страдал от потерь. Я многого хотел, наверное, даже слишком многого.

Дверь мне открыл не Макс, а его блондин с дружелюбной, но осторожной улыбкой. Расслабленный и спокойный с виду. Только не укрылось от меня то, что в его глазах плещется почти вселенского масштаба радость. Он едва ли не светится, как лампочка. И это насторожило еще сильнее, ведь по классике жанра, если у кого-то все очень хорошо, то у другого все резко ухудшается. Проверенный годами факт. К сожалению.

– Чего в пороге встал? – приподнимает бровь появившийся в дверном проеме Макс. Протягивает руку и крепко пожимает мою. – Еще раз привет, заходи. Выпьешь?

– Не откажусь, а повод есть?

– Есть, и еще какой. Я не знаю, что ты сделал, Тихон, но я тебе чертовски благодарен. И даже больше… Каким-то способом, образом, но у тебя получилось. Подействовало!

В непонимании уставившись на радующегося парня, чувствую себя еще большим, чем прежде идиотом на этом празднике жизни в хуй пойми какую честь. И причем здесь вообще я?

– О чем ты? – сдвинув брови, спрашиваю, совершенно не поддаваясь их радужному настроению.

– Так ты не в курсе… логично. Да и откуда ж тебе знать, – задумчивость на миг мелькает в лице, стирая былую радость. – Идем, и не смотри настолько подозрительно. Увидишь – сам все поймешь.

И я иду. Молча спускаясь за ним к квартире Геры, останавливаюсь за спиной брюнета возле дверей, пока тот открывает чертов замок. СВОИМИ ключами! Что немного, буквально каплю, но вызывает ревность, которая довольно быстро улетучивается, прогоняемая неожиданно проснувшимся здравым смыслом. Ведь, в самом деле, что здесь удивительного? Они друзья, были в одной группе и совершенно точно общались все эти годы довольно плотно. Они через многое прошли вместе, очевидно, что и степень доверия у них крайне высокая. Так? Так… наверное. Только вот, безумно влюбленному, мне все же закрадывается наиглупейшая мысль, что здесь может быть что-то не так. Но…

Уже переступив порог квартиры, замираю. И не потому, что интерьер сменился, техника другая, а стены не украшают плакаты их группы. Я как истукан костенею, услышав глубокий, любимый голос, разливающийся в тишине квартиры. Я в ступоре, слыша, что он поет.

В полнейшем ахуе стою, по-дебильному приоткрыв рот, и не могу выдавить и себя и слова. Смотрю на Макса, который едва ли не бьется в экстазе. Абсолютно счастливый, с улыбкой от уха до уха.

– Слышишь? Гера снова играет, спустя почти три года он взял гитару в руки. И это твоя заслуга, только ты способен был на это… только ты, мы долго пытались – и тщетно.

Шок. Неверие. И отзеркаливающая его улыбка. Видимо, она служит ему ответом, без слов. И тот идет молча вглубь квартиры, жестом показав следовать за ним.

– Иди, – одними губами, и легкий толчок в спину. А после разворачивается и уходит, лишь напоследок шепнув пресловутое: – Спасибо.

Дважды отблагодаренный за день я, как ни странно, теперь начинаю понимать, что к чему и почему сегодня происходит. Поведение Геры прорисовывается, складываются пазлом детали. Его улыбка, полная счастья, глаза с неиссякаемым ярчайшим светом, чайные… теплые, мои любимые глаза, восторженные и еще более красивые. И мне, черт бы его побрал, пиздец как приятно, что я помог. Я сумел хоть частично, но исправить собственные ошибки. И пусть он пока не на сцене, но он там окажется снова, я более чем на сто процентов в этом уверен и приложу максимум усилий, сделаю все от меня зависящее, дабы ускорить процесс. Потому что хочу видеть любимого человека цветущим, живым, сияющим. Желаю ему счастья и уюта, для него достаточно проблем. Жизнь его совершенно не щадила.

Бесшумно подхожу к нему сзади. Становлюсь за спиной, сдержав порыв зарыться в растрепанную копну волос. Черные… распущенные, разбросанные по его плечам, отросшие ниже лопаток. И чертовски сексуальные. Точнее, он с ними безумно сексуален, притягателен и еще более хорош. Он все тот же демон. Чарующий и соблазнительный. Особенно когда поет… Он мой демон, и я ни за что добровольно его не отдам.

Музыка и глубокий, немного непривычно-спокойный, размеренный голос ласкают слух. Он никогда не был при мне таким, без драйва и надрыва. С задраенными веками, вытягивая то выше, то спускаясь до шепота или вовсе проговаривая слова. Это не тот стиль, что был ранее, это нечто новое, повзрослевшее, более глубокое, но по-прежнему парализует меня. Его голос все также скользит по коже, каждая нота просачивается внутрь, безошибочно проникая в само сердце.

Но стоять более так нельзя… не могу я держать себя в руках, слишком сильно желание коснуться линии спины, что слегка напряжена, удерживая гитару. Провожу ладонью по мягкой ткани его футболки. Чувствую, как он вздрагивает и замолкает, медленно поворачивается, и в глазах нет удивления. Неужели он правда ждал?

– Давно ты здесь?

– Нет, о чем поешь? – он так и сидит в пол-оборота, держа на коленях гитару.

– Ая-яй, гражданин начальник, Вы ведь обязаны знать пару языков, как же Вы ведете переговоры? – насмешливые нотки не раздражают. Наоборот, такое его поведение вызывает улыбку. Показывает, что он в норме. Он становится собой. Он такой… какой есть, и это прекрасно. По-прежнему хорошо. Неужели полоса жизни моей окрашивается белым?..

– Я не вникал в слова, потому как твой голос вкупе с хорошей музыкой действуют куда больше слов на меня.

– Да?.. И как же они действуют?

– Зомбируют. Подчиняют. Завораживают. Они, словно наркотик, расслабляют тело.

– Да ты нездоров, – довольно отвечает. Кладет инструмент на подставку и полностью разворачивается.

– Знаю, тобой ведь болен…

– Меня пугает, когда ты говоришь подобное вслух.

– Хорошо, буду знать.

– Но говори чаще, – безумно люблю его шепот, его губы мягкие, теплые. Руки, к себе прижимающие, и запах, одурманивающий, забивающийся в легкие, доводящий до обморока. Особенный. Как и он… весь.

– Буду, – на секунду отрываясь, потоком воздуха с губ. Перемещаясь к дивану и буквально падая на него. Вжимаясь друг в друга телами, без опаляющей страсти. Все размеренно, безумно приятно, тягуче. И одежда мешает… но спешки нет.

– Я думал, ты уже не придешь, – откидывает голову на подушку, поерзав подо мной, явно дав понять, какова реакция его тела. – Ушел раньше положенного с работы, забыл чертов телефон в офисе, повел себя с тобой неправильно, но я не мог иначе. В голове зависала мелодия, а слова спутывались в текст, прогоняя остальные мысли, чтобы те не мешали.

Особенный момент. Очень теплый, родственный и правильный. Ответный шаг мне навстречу. Приоткрытые створки души, пусть всего щель, пусть очень малая доля… но он смог. Он сделал это.

– Я рад тому, что ты снова занялся любимым делом. Это преображает тебя.

– Снова? Макса видел, что ли?

– Он меня сюда и привел. И они оба за тебя очень рады, светятся как лампочки, – короткий поцелуй по влажным губам.

– И я за них рад. И за себя, и за тебя, – смеется заразительно, сверкая карими глазами. – И все прекрасно, но я охуительно хочу жрать, тебя, а после спать. Нравится расклад?

========== Герман ==========

Тихий звук падающих на подоконник капель не разбудил, нет, он словно вывел из транса, в котором я уже больше часа нахожусь. Проснулся я раньше будильника. Намного раньше. Да и не спал толком… слишком привыкший к чужому присутствию в постели. Мысли спутанные загромоздили голову. Гребанная капель загнала по самое не хочу, настолько далеко и безвылазно, что хочется на грани отчаяния взвыть. Будто изранен… поломан… разбит. Странное состояние. Страшное. Когда душа рвется на части, когда бежать от самого себя хочется. И слышен тихий треск внутри, как что-то с чьей-то легкой подачи ломается.

Встаю. Босиком по холодным половицам к окну. Настежь… порыв ветра немилосердно отвешивает пощечину, следом штора ударяет в лицо, и сырой отвратительно пахнущий воздух с примесью озона от надвигающейся грозы забивается в легкие. Бесит. Сигарета прилипла к сухим губам. Бесит. Дым дерущий горло, которым почти давлюсь. Бесит. Но я стою и смотрю в окно. Любуюсь природными слезами. Зачем? Все элементарно просто. Сегодня год, официально чертов, мать его, год, как мы с Маркеловым не просто вместе, а живем под одной крышей. Вместе мы гораздо дольше. Сегодня день, когда я, заткнув орущее внутри «фе», согласился перейти на следующую ступень наших отношений. Как видите – зря.

Тихона я не видел уже около месяца. Он просто пропал, насколько я слышал, куда-то свинтил, но меня поставить в известность не посчитал нужным. Так как когда все устаканилось, когда с фирмой мы разобрались, и та часть, что под моим руководством, пришла в норму, я перестал обитать в главном офисе и перебрался к себе в гнездо. Во-первых, это было необходимо для того, чтобы Саша, он же рыжеволосая дрянь, то бишь бывший Тихона, мог без выебонов продолжать работать и не нагнетать. Во-вторых, Маркелов якобы в моем постоянном присутствии забывает о работе, и это сказывается на будущем, настоящем и бла-бла-бла компании. А в-третьих, поползли слухи, которые совершенно оказались не нужны нашему всея голова. Именно поэтому я не знаю точной информации, куда это чудовище могло деться. Узнать, конечно, могу, но для этого нужно пойти или хотя бы позвонить в его офис, что он просил меня не делать, опять-таки гребанная конспирация. Мне, так-то, похуй было, где работать, рядом с ним или нет, я все равно каждую свободную минуту тратил и трачу на восстановление, а точнее, на переделку старого материала, перезаписывал и переписывал песни, договорившись по старой дружбе на студии, правил тексты и тихо посмеивался, наблюдая за нетерпением Макса. Тот от меня не отходит ни на шаг. Выпытывает все до последнего аккорда, слова, ноты. С советами, правда, не лезет, но полнейшее удовлетворение на его лице и горящие глаза впечатляют.

Пашка его изменился. От бывшей белобрысой язвы не осталось и следа. Ранее постоянно распущенные волосы теперь собираются в нетугой хвост. Ерунда, так любимая им и вешаемая на все части тела исчезла, уступив место паре золотых украшений, одно из которых средней толщины литое золотое кольцо, самое простое из возможных, только что хорошей высокой пробы. Ну и, соответственно, такое же у Макса. Они у нас семья, отчаянно желающая завести… Ах, пардон, завести не получится, усыновить себе ребенка. Причем ладно бы Макс этого хотел, так нет, вся подача идет от Паши, который, похоже, оказался излишне ответственным и малость старомодным в отношении семьи. Ему стало мало просто существования под одной крышей, пусть и в любви и согласии. Помогать-то он мне по-прежнему помогает, только без былого рвения, ведь крах группы оставил неизгладимый след внутри каждого, и кто-то… как я, его ретуширует и скрывает. Пашка же наоборот, словно шрам, который якобы должен украшать мужчину, не прячет от наших глаз. Он им не бравирует. Не выставляет. Просто пусть и полунамеком или мимоходом дает понять, что удовольствие это для него сомнительное. А точнее, его вообще нет, но кайф нам не обламывает, все от себя зависящее делает и не упрекает. Хотя улыбаться стал куда меньше.