Текст книги "Нотами под кожу - 2. Разные (СИ)"

Автор книги: Anzholik

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

========== Герман ==========

Обожаю пьянеть не от алкоголя, а от музыки. Впускать в себя неустанный ритм. Оглушающий бит. Отключаться от всего вокруг, просто посылать куда подальше, пока играет музыка… пока она течет по венам. Правда, в голове уже шумит прилично. Курить хочется безбожно. И что-то подозрительно давно Макса нет.

– Образ зомби тебе не к лицу, – нахожу его у барной стойки, гипнотизирующего бутылку пива.

– Ага, – он похож на искусственный цветок сейчас. Вроде все той же красоты, но жизни нет. Совсем нет. Усох чувак. Мне жаль его. Реально жаль, потому что он любит Пашу, Паша вроде как его тоже, но с распадом группы развалились и их отношения. Я верю в проверку временем. Но в проверку расстоянием? Нет. Невозможно жить на два города долго. Появляются секреты. Умалчивания. Утайка. Недосказанность. И вот так, наблюдая за пиздецом, что творится с моим другом, я понимаю, что тогда, три года назад, поступил чертовски верно, обрубив все концы с Маркеловым.

– Идем, тебя не вставляет, а я устал.

– Плохая из меня сейчас компания, – потухшие синие глаза мазнули по мне с тенью вины, но утопия, полнейшая утопия других, совсем нерадужных чувств, смыла ее довольно быстро.

– Так же как и из меня – утешитель, мы стоим друг друга, слепой и хромой, – хмыкаю в тон ему. Закуриваю и смотрю по сторонам в поисках такси. Отросшие до неприличия волосы, гоняемые ветром, лезут в рот, челка падает на глаза, мешает. Но стричься не хочу, я уже привык к своему обросшему состоянию. Мне так проще. Чувство защищенности возникает, когда посторонние не видят моего лица. Когда глаза скрыты от них, истинные эмоции прячутся, ведь они не для всех.

После того довольно масштабного скандала, который спровоцировал мой поцелуй с Тихоном посреди зала, все пошло по накатанной. Началось с банальных угроз в мою сторону, а после и продюсеру. Тот отыгрывался на мне, ребята психовали, но молчали. Все прекрасно знали, кто виноват. Все абсолютно четко понимали, кого нужно убрать, чтобы больше не было проблем. Но тонули мы вместе, хотя должен был лишь я.

Коля боролся до последнего. Скрипя зубами, он выбивал нам место для концерта, но как оказалось, ориентация солиста имеет значение куда больше, чем качественная музыка. Скажи мне кто подобное раньше, я бы посмеялся. Сейчас же, наученному горьким опытом, мне нихуя не смешно. Мне хреново осознавать то, что страсть убила мое будущее. Секс вычеркнул меня из мира шоу-бизнеса. Теперь я просто Гера, Фил умер, тогда… в том зале, кусая губы Маркелова.

Первый год был самым сложным. Ведь привыкнуть к тому, что больше не будет ничего из того, что так полюбилось, было невыносимо. Депрессия загнала каждого из нас по-своему. Кто-то психовал, срываясь на всех подряд. Кто-то запил, как например Леха наш. Пашка с Максом первое время искали утешение друг в друге, а после и у них началась задница. Кто в лес… кто по дрова, в общем.

– Может, пешком? На сон грядущий свежего воздуха пару глотков.

– Ну, пешком так пешком, мне похуй, – сплевываю на асфальт, скривившись от собственной выходки, но от никотина слюна настолько горькая, что терпеть подобное я не хочу. – Так все-таки уже пара месяцев прошла, а ты как неприкаянный. Вы бы поговорили, что ли.

– О чем?

– Странный вопрос, Макс. Так не расстаются, – качаю головой, глянув на силуэт рядом.

– Ошибаешься, расстаются по-разному. Даже так, как мы. И я не хочу больше мусолить эту тему, толку никакого. Только словно солью по не закрывшимся ранам. Лучше сигарету мне дай.

– Кто-то клятвенно обещал бросить.

– Кто-то клятвенно обещал не трогать больные темы, я об отце твоем молчу.

– Запрещенный прием, – цокаю, протягиваю сигарету, уж лучше пусть курит, чем начинает по моим болевым точкам проходиться. Я люблю его, разумеется, как друга. Но его состояние… это словно тикающая бомба медленного действия. Таймер стоит на довольно большой промежуток времени, но оттого не менее страшно. Разговаривать отказывается. Слушать тем более, твердо уверенный, что он знает куда лучше и куда больше. Я, так-то, не спорю, что смыслить я могу в любви? Тот, который и не любил никого и никогда. Была влюбленность с присущим мне юношеским максимализмом. Была вот страсть, как оказывается, мною испытываемая. Симпатии. Увлечения. Но любовь? Я абсолютный профан в ней. Не знаю я, с чем едят ее, что она за зверь и не уверен, что знать желаю, видя, как рядом со мной самый родной человек чахнет.

– Прости, просто мне, правда, уже лучше, немного, но лучше.

– Поговори со мной. Сейчас, когда мы оба полупьяны, когда в голове шумит от того, что много часов музыка глушила. И сигарета в руке тлеет. А ночь на улице. Темно… Я даже слез твоих не увижу, если они будут. Но поговори… ладно? Мне легче станет, тебе легче станет. Ты словно на замок себя посадил. И сходишь с ума, один.

– Не думал, что это так заметно… Что мне тебе сказать? То, что расстоянием наши отношения не выдержали проверку? Что жизнь на два города убила между нами былое тепло? Мы слишком привыкли существовать в атмосфере постоянного движения, переездов, гастролей, бесконечных гостиничных номеров. Быстрого секса где-то в гримерке, или в перерыве на самом концерте за ширмой. Везде… у нас в постели секс был считанные разы. Всегда что-то острое, неконтролируемое, порывистое. А после все сгинуло…

– Ты же любишь его. А он тебя.

– Я – да, он… знак вопроса. Когда любят, так просто не отпускают. Когда человек по-настоящему дорог, ты сломаешь свою гордыню, ты задушишь рвущееся изнутри «фе». Он не сломал, не задушил.

– Может, ты слишком многого от него ждал? Требовал?

– Самое смешное, что я просто предложил ему жить со мной, постоянно жить. Разделить быт. Расходы. Просыпаться и засыпать. Я чертов гребанный романтик, да?

– Ага… не все вы еще вымерли, – толкаю его в плечо. Окурок летит ярким угольком на землю, медленно затухая в полумраке ночи. А мысли снова срываются вскачь. А я романтик? Или становлюсь циничнее с каждым годом, переставая вообще верить в чувства? Может, не встретил еще то самое? Светлое. Сладкое. Долгое. Жаркое? Проглядел… не рассмотрел. Потерял? Как выглядит-то оно, чтобы знать, да не проморгать?

– Сам-то о чем думаешь?

– Обо всем, – отдаленно, но честно отвечаю. – Я просто не любил, не знаю, каково оно. Потому до конца мне тебя не понять. Какая она?

– Любовь? – переспрашивает, а после моего утвердительного кивка отвечает: – Болезненно-мучительная, иссушающая, сложная, но, черт бы ее побрал, без нее ты словно и не живешь совсем. Она, как чемодан без ручки: и бросить жалко, и тянуть неудобно. Моментами бесит, моментами ты улыбаешься, чувствуя, что счастлив, просто счастлив от того, что способен любить.

– По мне, так быть любимым куда лучше.

– Да? С хуяли ты тогда Маркелова послал?

Услышать подобное я был не готов. Нет, неправильно сказал, готов, но это оказалось настолько неожиданно, что я остановился вот так посреди улицы. В темноте сложно рассмотреть лицо собеседника, да и не нужно это сейчас, хотя бы в силу того, что я, прекрасно изучив своего друга, знаю, что на его лице в данный момент. Он ждет и твердо уверен, что прав. И в своей правоте будет упрям, но не конфликтен, в этом весь Макс. И кнут, и пряник, два в одном. Причем умелости ему не занимать, может и кормить и стегать одновременно, да так, что добавки попросишь.

– Кого-то несет, – пытаюсь спрыгнуть с темы. Она мне не неприятна, просто ни к чему. Не к месту. Мы о любви говорим, а он Тихона вспомнил. Спустя столько времени. Постоянно хоть как-то, хоть где-то, да всплывает это ненавистное имя. Ну ладно, не ненавистное. Просто… не хочу вспоминать, даже имея стопроцентную уверенность в своей правоте, не хочу и все.

– Кто-то не ответил.

– Блять, перестань его вспоминать, времени пиздец сколько утекло, а ты все ворошишь. Смысл? – закуриваю, недовольно заметив, что начинаю хоть немного, но нервничать. – Я не педик, о’кей, извини, не гей.

– Ты бисексуален.

– Не суть. Отношения с парнем – это не мое. Да и с девушкой я не уверен, что смогу. Вообще, ни в чем я не уверен, а ты вместо того, чтобы сказать: “Хэй, чувак, да все нормально, придет, блять, и твой час, и на твоей чертовой улице будет праздник”, начинаешь вспоминать ебаный блондинистый трах. Причем он тут вообще? Мы о тебе говорили. Я не любил его. А ты Пашу любил.

– И люблю. Но эта не та тема, на которую я могу охотно говорить. Это слишком больно. Это просто слишком, Гер, отвали, а?

– И дать тебе усохнуть окончательно? Ну уж нет, я притащу твоего задохлика за гриву к нам, и вы будете при мне разговаривать как, мать вашу, взрослые люди, которыми вы так хотите себя при мне выставить, – откровенно поражаюсь логике Макса. Совершенно точно не понимаю его. Ну если тебе хуево, если внутри пустыня чертова, то почему не попробовать все исправить? Или несколько лет отношений это так, хуйня из-под ногтя?

Ответа не приходит. Ни через минуту, ни через пять. Мы просто молча двигаем домой. К слову, живем мы теперь вместе. Относительно вместе. Я все же выкупил верхний этаж, правда, мы с Максом договорились, что половину он вкладывает плюс ремонт. Остальное мое. С салоном тоже он стал помогать, потому я отстегиваю ему денег, вдобавок, он занимается переводами на дому. Пробовал репетитором стать, не срослось, он, оказывается, терпелив лишь к своим, а к безмозглым барышням, строящим глазки, у него терпения нет вообще, даже капли.

Квартирку сверху мы отгрохали дай бог. Ремонт обошелся Максу в круглую сумму, но он и слова не сказал по этому поводу. Да я и не трогал эту тему. Старался он, сразу было видно, не только для себя. Стараний не оценили… и мне крайне жаль, что так у них вышло. Хотя, по правде, Пашку придушить хочу, очень-очень хочу. Скотина, блять, белобрысая… У нас, походу, с Максом карма, нам не везет с блондинами, или везет, хуй его разберет…

…

– Ты что делаешь? – сонно спрашиваю, чувствуя поцелуи от шеи до плеча. Это приятно, но не от друга. Который, похоже, спросонья, с бодунища… забылся, с кем уснул. Идиот.

– Что я делаю? – хриплый низкий голос. Обмурашил мое тело вдоль и попрек, заставив вздрогнуть и порывисто вырваться из слабых объятий.

– Целуешь меня, мать твою, проснись, – повернувшись к тому, пихаю пальцем в лоб.

– Гера? – расклеивает один глаз. И начинает медленно корчить рожу а-ля «сука, что я натворил?»

– Нет, блять, второе пришествие мессии. Это что только что было?

– Забыли, я не спецом, серьезно. На твою задницу планов не строю, в трусы не лезу, даже не думал об этом. Ну, хочешь я рот пойду помою, после твоей шеи?

– Поцеловал, потискал, так еще и унизил. Красавец… – пропев в ответ, начинаю заливисто смеяться. Ситуация та еще. И смешно, и не особо. Подобного не было никогда и, надеюсь, не будет, друга терять не хочу. Секс – это, конечно, хорошо, но не дружеский, тем более не тогда, когда мы оба парни. Ведь после Маркелова я в сторону членистоногих не смотрел и не собираюсь. Другое дело пышногрудые, пухлогубые, длинноногие и так далее. Пусть и вставляет не так сильно, зато совесть молчит. И на душе спокойно…

========== Тихон ==========

Сегодня ровно два с половиной года со дня смерти отца. Не могу сказать, что от этой мысли мне чертовски больно. Или вообще больно… но приятного, увы, мало. В смерти, как таковой, приятного нет вообще. Я раньше с ней нечасто сталкивался, лишь в детстве потерял мать. Никогда и не задумывался, что же будет, останься я без обоих живых родителей. Ну вот, остался. И не изменилось ничего. Совершенно ничего. Быть может потому, что мы слишком давно отдалились, перестав быть по-настоящему родными людьми, не знаю. Но неуютно внутри от того, что мне практически плевать.

Я хожу на кладбище каждые полгода, отношу цветы на могилу отца и матери, стою пару минут, глупо всматриваясь в надгробные плиты и молчу. Мне нечего им сказать, обоим нечего. Но не приходить, было бы излишне. Ведь благодаря им я хожу по этой земле. Дышу хоть и отравленным, но воздухом. Повзрослел слишком рано – и пусть… Я жив, а их нет.

Сегодня здесь очень тихо. Почти дико. Хотя на дворе самый разгар лета, солнце высоко в зените, воздух сухой и удушливый. Пахнет отвратительно навязчиво тополем, и все вокруг в его белом пуху… Контраст белоснежного покрывала и яркой зелени невероятен. Захватывает, уносит мысли далеко. Слишком далеко, где им не место.

Почему-то именно здесь я всегда вспоминаю, хотя бы мельком, Германа. В этой атмосфере покоя и потерь я воскрешаю его образ в своей голове, раз за разом. Пусть и на краткий, но такой болезненный миг. Я позволяю себе просто открыть баррикады. Выпустить себя на волю. Вдохнуть полной грудью, ощутив, как сжимаются, все еще сжимаются тиски на моем сердце, которые не позволяют забыть, разлюбить, вычеркнуть из своей жизни. Не позволяют.

Как иронично: тот, по кому многие сходили с ума, влюбился настолько сильно, что даже время не в силах вычеркнуть его из моих мыслей. Оно не сумело вырезать его из моего сердца, выковырять, выпытать. А мне бы хотелось, чтобы оно спустило с кровью из меня это чувство. Но… не смогло. А раз времени это не под силу, что могу я?

Двигаться вперед было сложно. Первые пару месяцев на грани срыва, на грани постоянно срыва, и лишь Леша вместе с крепким виски похлеще стальной цепи сдерживали. Чему я безмерно благодарен. Хотя порой в ночи, когда я лежал на одиноких простынях, в свете точно такой же, как я одинокой луны, сердце разрывалось на части. Я умирал. Медленно, однако, уверенно умирал. Точнее, умирала часть чего-то живого, солнечного, непосредственного.

Эти три года вылепили из меня другого человека, убив навсегда улыбающегося Смайла. Гера выкорчевал собственными руками это живое тепло изнутри. Растоптал, достав. Выбросил за ненадобностью и ушел, не обернувшись.

Тихая трель мобильного заставила вздрогнуть от неожиданности. Мысли дымкой рассеялись в голове, уступив место настоящему, реальному. Я научился вовремя отключаться от этого всего… иначе, наверное, уже сошел бы с ума.

– Привет, – отворачиваясь от памятника, шагаю с кладбища, заодно отвечая.

– Ты скоро? Мне тут птичка на хвосте принесла, что Филатенков-таки сдался и собирается скинуть с себя всю ответственность за компанию на своего отпрыска. Более того, эта гнида все активы к рукам прибрала и планирует раствориться в воздухе, как чертов волшебник.

– Стоп, Лех, что, блять, за привычка вываливать сразу столько информации, причем скомкано. Выдохни и нормально объясни.

– Тугодум ты, Маркелов, тугодум, – слышу в ответ. – Ладно, слушай. Филатенков Эдуард Викторевич, чтоб его черти драли во все щели, отец твоего…

– Я помню, чей он отец, ты по делу излагай, а не прыгай по уже знакомым мне фактам.

– Зануда, – фыркает друг. И хуй на него, я не в настроении, пора бы привыкнуть. – Пригреб к себе большую часть активов, оставив компанию висеть в воздухе, понимаешь? У персонала паника, зарплата не выплачена, ее банально неоткуда достать, так как эта вошь старая все стащила.

– И?

– И он уже оформил все документы на Геру, которому в ближайшие дни принудительно их выдаст, естественно, не сам, а при помощи своих дворняг.

– Я это уже сам понял. Только вот не доходит до меня, нахуя ты мне это говоришь? Я собственнолично помог его фирме кануть в лету. Как он проплавал еще дополнительные два года, одному богу известно.

– Нахуя? Мы должны выкупить по самым низким расценкам ее. Ты даже не представляешь, какую конфетку можно сделать из этой брошенки. Придется первое время потратиться, но после эта малышка окупит все с лихвой. Во-первых, отличный регион. Во-вторых, имя на слуху, а ты на отличном счету, если узнают, что ты прибрал к рукам этот неограненный алмаз, клиентура повалит с удвоенной силой.

– У нас и так достаточно контрактов. Поставки каждые несколько дней. Мне придется расширять филиалы.

– Именно, ты подумай своей блондинистой башкой сейчас, очень хорошо подумай. Кто скушал твою сестру? А точнее, те два филиала, что ты ей отдал, дабы прекратить затянувшееся судебное разбирательство? – хмурюсь, садясь на капот машины. Закуриваю. Начинаю быстро пробегаться по уже знакомым мне сведениям, пытаясь сплести все события в цепочку.

Озарение приходит внезапно. Мою нерадивую родственницу захавал ее же союзник, как и моего работничка, что с пеной у рта пытался выхватить деньжат. Филиалы эти суки получили, однако Филатенков, будучи акулой, привыкшей к данной среде обитания, мастерски все переиграл, отобрав у них нажитое, играючи отобрал причем. И не будь я столь злопамятен, тот бы как сыр в масле катался после такой аферы, но рассказ Геры о планах его отца меня подставить вкупе с узнанными мной деталями его «отцовского» чувства привели к тому, что я захотел втоптать того в грязь. Аккуратно, не оставляя следов. Медленно, почти с черепашьей скоростью, я как кот играл с ним, пиная лапами, словно он серая, облезлая водопроводная, достаточно мелкая крыса. В итоге мне надоело, и я выдал контрольный, больно и довольно глубоко вонзив в него когти, но не убив. Ведь куда хуже страдать, болезненно… и понимать, что конец близится, чем резко покончить с плачевной ситуацией. Я вряд ли добрый самаритянин, дел добрых делать не люблю таким скотам.

– Ты здесь? Или снова залип?

– Здесь, дальше рассказывай.

– Да, собственно, ты уже все и сам явно понял. Он переписал все на сынка своего, документы уже готовы, и совсем скоро к Филатенкову-младшему постучатся в двери и вручат несколько папок. И одному богу известно, останется ли тот жив после такой новости, или его хватит удар. Все же родня у вас обоих – пиздец полнейший. И врагов не надо…

– Хорош причитать, это я должен хуесосить все, на чем свет стоит, не ты. У тебя вроде как все наладилось, вон папаней скоро станешь. Книжек накупил?

– Накупил, не волнуйся, я еще и на курсы записан теперь, так что по средам и пятницам меня официально нет с трех до пяти, – и как бы Леша не пытался мне втирать о том, что ребенок ему не слишком-то нужен, он молодой, перспективный и заводной, улыбка, с которой тот всегда рассказывал о своей беременной уже жене, выдавала с головой, насколько тому хорошо. Когда человек счастлив, это легко читается между строк. Это заметно во взгляде. В поступках.

– Я думаю, что буду не сильно страдать, если твоя морда не будет маячить передо мной еще лишних четыре часа. Так что ты официально свободен, – в тон ему фыркаю, но легкую улыбку, словно тень, сдержать не удается.

– Короче, езжай сейчас в офис, я буду там через… примерно минут двадцать-двадцать пять. Алекс, кстати, тебя искал.

– Он знает мой номер, – равнодушно отзываюсь.

– Так же как и то, что ты «любишь», когда он сам звонит, – закатываю глаза, даже зная, что тот все равно этот жест не увидит. Но, бля, я терпеть ненавижу разговаривать о наших с Сашей отношениях. Даже всего пару слов. Меня это раздражает неимоверно.

– А вот это уже наше дело, – затаптываю истлевшую сигарету носком ботинка и присаживаюсь на водительское сидение.

– А я и не претендую на то, чтобы это стало моим делом. Мне своих запар хватает, чтобы еще за тобой с твоей рыжей сучкой следить.

– Эта сучка делает превосходный глубокий минет.

– О, избавь меня от подробностей, я же совсем недавно поел.

Трубка замолкает, а я усмехаюсь сам себе в зеркало. Если хочешь избавиться от нудного разговора с другом, переведи все на сексуальный подтекст. Забавно, да? Ему вроде как пора бы привыкнуть, ведь мы столько лет бок о бок, но увы и ах.

…

– Ты как? – умелые руки мягко массируют мою напряженную спину, разминают затекшие от долгого сидения за компом плечи.

– Уже лучше, – отвечаю приглушенно, уткнувшись в подушку лицом.

День выдался тяжелым, ведь после кладбища я и правда поехал в офис, где мы с Лехой долго и упорно пытались прикинуть, что можно сделать с еще не купленной компанией. Но что удивительно, не спорили вообще, все получилось довольно согласованно. Слаженно. Я и сам теперь видел огромную выгоду в приобретении этой фирмы. ОГРОМНУЮ. Особенно если учесть, кто ее хозяин. Леша же по этому поводу как раз-таки отмалчивался, хотя, судя по косым задумчивым взглядам, он не дурак и догадался, что меня скорее не актив данный интересует, а то, что стало с Герой. Хотелось банально увидеть его. Посмотреть, насколько его изменили эти годы, так как насколько я просвещен, он теперь не в группе, осел и живет в городе. Но большего я рыть не стал. Удержался, хоть и с трудом. Он имеет право на личную жизнь. Я ведь двигаюсь дальше.

– Мне остаться у тебя? Или ты хочешь отдохнуть сегодня? – массажными, круговыми движениями перемещается на шею, начиная теперь ту разминать, а после стягивает резинку и запускает обе руки мне в волосы, легонько оттягивая те. А я пьянею от удовольствия, готовый мурчать от каждого нажатия его пальцев на чувствительную кожу головы.

– Останься, – уже привычным жестом поглаживаю его колени, что по обе стороны моей талии. Острые, квадратные, аккуратные.

– Тогда повернись, – целует разгоряченную кожу плеча.

А я не могу отказать, да и не хочу, хотя мысли снова возвращаются к кареглазому демону, который все никак не оставляет меня. Хоть это чувство, словно фоновое. Слишком прикипевшее ко мне. Я порой сомневаюсь в его подлинности. Будто сам себя накрутил до такой степени, что до сих пор его лелею, ожидая бог весть чего. Я и не видел его ни разу вживую больше, после той встречи на улице, недалеко от дома Лехи. Лишь фото, которые совсем недавно удалил с ноута, решив, что это похоже скорее на болезнь, чем на чувства. Я мазохистом стал, причиняя сам себе порцию за порцией жгучей сердечной боли, которая до сих пор вспыхивает ничуть не меньше от воспоминаний, от взгляда на чайные глаза, которые равнодушно смотрят с фотографий.

– Вернись, – шепот в шею, а следом туда же поцелуй. – Мне нужно твое стопроцентное внимание. Или мне лучше уйти?

Вместо ответа притягиваю к себе рыжеволосого парня. Запускаю ладонь в короткие волосы на затылке, сдуваю его челку, что, свисая, щекочет мне лоб, мельком встречаясь с сине-зелеными глазами. Совсем не такие, как у него… он весь полная противоположность Геры. Целую, прогоняя из мыслей чужой образ. Я ведь живу дальше. Живу… только вот самовнушение со мной не действует. А жаль…

========== Герман ==========

– Что Вам нужно? – прокашлявшись от того, что чуть собственной слюной не удавился, спрашиваю представительного мужчину лет сорока с парочкой папок в руках. Смотрю на того, как хуй на бритву, и не понимаю, что вот такому мажористому хрену понадобилось от меня? Адвокат? Судя по черному костюму, он может вполне им быть. А, может, ФБР? Ну как в лучших сериалах, пришел тут типичный Джеймс Бонд и бла-бла-бла. Только вот одно смущает. Я нихуя не сделал. Тогда какого черта, блять? Недоумение в доли секунд перерастает во враждебность, словно по щелчку пальцев. Глаза сужаются, превращаясь в щелки, и я ну очень подозрительно осматриваю пришедшего, обматерить, однако, не решаюсь.

– Филатенков Герман Эдуардович? – а голос-то какой, таким металл можно резать. Морщусь неприятно, но киваю в ответ.

– Мне поручено вручить Вам в руки документы по передаче управления компанией. В силу приказ вступает ровно через два дня, и Вы станете официально Генеральным директором и главным акционером.

– Вы, должно быть, шутите, да? – вкрадчиво спрашиваю пересохшими от шока губами. Руки вспотели, вдоль позвоночника пробежала нервная леденящая дрожь. Пожалуй, именно сейчас мне пиздец как нужно сесть, иначе я скоро лягу вот так пластом, ковриком гребанным у входной двери. Сажусь. Потираю пальцы о ладонь, передергиваю плечами и жду-таки ответа, которого по-прежнему нет. Только шкаф в выглаженном костюме, сжавший несколько ярко-алых папок, с полным покер-фейсом на гладковыбритом лице. Вздрагиваю, ощущение, словно те в крови вымочены, хотя, зная своего «доброго» старика, он мог подобное устроить. С легкостью.

Сложно описать свое состояние. С одной стороны, ко мне ползком, рачком, но довольно быстро подбирается матушка-истерика. С другой – я в шоке, в охуительном шоке. Сегодня не первое апреля, никак нет. Да и с подобным, наверное, не шутят. Или шутят? Если это не шутка, то я с завтрашнего, мать его, дня стану гребанным директором ненавистной мне компании? Я? С какой, блять, стати? Я не хочу. Не могу. Не буду. Мне это нахуй не нужно. Вот совершенно. В гробу я видал такие деньги, компании и тому подобное. Мне такое счастье задаром, нахуй, не упало.

Мужик, решив, видимо, что с миссией справился, в два шага пересекает расстояние до столика, кладет туда эти кровавые папки и спокойно себе уходит, даже не попрощавшись. «Манеры», ага.

Гипнотизирую лежащие устрашающей грудой документы. С каждой минутой все более трезво осознавая, что ко мне подкрался абсолютный, черт бы его подрал, локального масштаба пиздец. Это не просто какой-то-там пиздец, это пиздец в квадрате. Он глобален, словно катаклизм.

Первая из более менее здравых мысль подсказывает, что надо бы найти Макса и спросить, не сплю ли я, и в самом ли деле со мной творится эта мерзкая хуета. Другая же мысль или, скорее любопытство, подталкивает меня заглянуть, что же написано в этих папках. Третья мысль настоятельно советует послать все к хуям, пойти на кухню, достать что покрепче и накидаться, как последняя скотина. А завтра уже разбираться со всем этим, когда голова будет гудеть с бодуна; зато проблемы какой-то там компании покажутся семечками.

На негнущихся ногах костыляю на кухню. Со скепсисом посмотрев на полупустые бутылки с водкой, виски и каким-то коньяком, понимаю, что пить эту дрянь я сегодня морально не готов. Но выпить надо, просто необходимо, потому открыв дверцу холодильника, вытаскиваю сразу две бутылки пива, откупориваю и плетусь обратно. Сев перед столом прямо на пол, благо ковер не даст моей заднице закоченеть, закуриваю. Уничтожаю в несколько глубоких затяжек одну сигарету, следом другую, точно также чувствуя пренеприятную горечь во рту, но упрямо тянусь к третьей, которую глушу менее быстро. На улице, собственно, еще рань страшная, но мне не спалось сегодня толком. Видимо, чуяла жопа, что проблемы близко, чуяла, сука такая, да не маякнула, что мне надо бы ноги в руки – и сматываться из дому от греха подальше. Тошнота подкатывает к горлу, и поделом, курить столько на пустой желудок, не оросив его хотя бы каплей воды, на удивление по-еблански. Но я был бы точно не собой, если бы к моральной разбитости не добавил физическую.

Желудок воет, отдавая легкой изжогой, голова чуть кружится, во рту насрано, но я упрямо запиваю эту срань пивом. Первая бутылка выпивается словно вода, ведь по сравнению с горечью от сигарет, вкус дрожжей и хмеля с солодом куда приятнее. Вторая бутылка уходит медленнее. Отставив недопитую, лохмачу обеими руками и без того похожие на гнездо волосы. Собираю их в пригоршни и до боли оттягиваю, словно это с мыслями поможет собраться. Не помогает ни после первого раза, не после второго, ни после хуй знает какого, а вот кожа на голове уже горит и пальцы немеют, ибо нехуй сжимать с такой силой их в кулаки.

Тянусь все же к папке, вытаскиваю ту, что посередке умастилась, открываю. Скопище букв, цифр, подписей. Таблицы и прочая дрянь после пролистывания страниц пятидесяти сливаются в неровные черные дорожки. Разобрать нифига не получается, да и не шарю я в подобной ебаторике. Совершенно не шарю…

– С самого утра пиво? С какой такой «радости»?

– Ты чертовски вовремя, – не оборачиваясь к двери, отвечаю. Глядя отупевшим взглядом ровно перед собой, сконцентрировавшись на одной единственной точке, так что все остальное расплылось перед глазами. Туплюсь… думаю. Точнее, пытаюсь думать, только мозг отчаянно выбирает тему для раздумий, а их гребанная куча, одна другой «краше».

– Это что такое? – присаживается Макс, в отличие от меня, в кресло и берет папку со стола.

– Для кого-то это, вероятно, был бы Джек-пот, для меня это сродни смертному приговору, – глухо отвечаю, расфокусировавшись, и снова зарываюсь в папку.

Макс не отвечает, слишком увлеченно вчитываясь в страницы. Судя по тому, как все больше сходятся на переносице его брови, то, что он там видит его, мягко говоря, не радует. И это он всегда из нас двоих оптимист. Выходит, дело и правда полнейшее гребанное собачье дерьмо.

– Гер, ты банкрот, – произносит спустя минут двадцать молчания. – Даже больше тебе скажу, ты в долгах по самые уши, даже выше. Не считая того, что через две недели тебе нужно выплатить всему своему штабу зарплату из актива, которого больше нет. Все счета, на которых плавала фирма, аннулированы. И я даже не знаю, блять, что паскуднее: то, что компания ко дну уходит, словно чертов “Титаник”, или то, что твой отец, да простит меня Бог, ебаный ублюдок, который, как крыса, с этого самого корабля сбежал, накинув на тебя, словно петлю, все это, – папка, раскрытая почти на середине, летит на стол. Друг мой порывисто откидывается и закуривает. Глаза потемневшие, недовольные и нехуйски так злые, устремляются в меня. И лишь когда я непонятливо с пару раз моргаю, его взгляд становится мягче, в нем проскальзывает сочувствие.

– Вот это кабала? Так? А если все это дело продать, как на духу, спихнуть за мизер. Мне деньги этого сукина сына не нужны. Я даже в руки их брать не стану.

– И не придется, на счет переведем, – с горькой усмешкой, и сизый дым слетает с губ.

– Я серьезно, Макс. Мне что, блять, проблем мало? Я что, просил его? Нихуя подобного, я всегда говорил еще при живом Сене, что с компанией ничего общего иметь не желаю, так как совершенно точно не являюсь жителем их фауны.

– Продать предприятие – это не такое и простое дело. Для начала нужно там появиться, уже после искать контакты, которые могут помочь на взаимовыгодных условиях заключить сделку с кем-то более крупным и успешным. Спихнуть этот балласт с тебя и зажить дальше, забыв об этом, как о страшном сне. Но придется попотеть, жопа будет стопроцентно в мыле.

– Спасибо, друг. «Успокоил», – хватаюсь за недопитое пиво, которое утеряло большую часть газа, пока я пытался отдуплить, в какой я заднице. Оказалась, она глубока и необъятна, как Марианская впадина…

С документами мы провозились весь день и половину ночи, пока не вырубились там же, на диване, закрутившись, словно в кокон куколки в тонкий шерстяной плед. Конечности переплелись косичкой, и мне было собственно похуй, что утром мы проснемся с проблемкой, слишком тесно притиснувшись друг к другу, компрометирующе. Главное – живое тепло, от которого так хорошо и уютно. А утро… оно еще не наступило, чтобы ебать себе мозг по этому поводу.